— Смотри-ка, протри!.
— Смело: дело!
Что временно — бременно; помер — под номером; ванна, как манна.
— И Анна…
— Что?
— Павловна…
— Зря!
— Анна Павловна — тело, как я…
Тут окачено, схвачено, слажено:
— Под простыню его, Павел!
Массажами глажено; выведено, как из ада.
Прославил отчизну!
— А клизму!
— Не надо!
Сорочка, заплата, халат: шах и мат!
Вата — в глаз:
— Раз!
И —
— точка.
Забило: —
— два, три!
— При!
И — вывели.
Выл, как шакал; шаркал шаг; страшновато: опять растопырил крыло нетопырь, —
— враг!
И темь, и заплата.
Четыре, пять, шесть:
— Есть: семь!
Восемь!
Все — месяцы; месяц — за месяцем: девять, двенадцать; во мгле ведь он свесился — в месяц тринадцатый, в цепь бесконечности!
Цапало время.
Но — временно время.
«Бим-бом» — било.
— Было: дом Бом.
— Болты желты: — болтали — расперты.
— «Публичный» — Пупричных, в пупырышках, пестрый халат подавал; Пятифыфрев, свой глаз в тучи пуча, — про «дом»:
— Не про нас: да-с!
— Ермолка-с, пожалуйте-с!
— Алая, злая!
За окнами — елка, закат полосатый; и — пес.
В кресло врос:
— Как-нибудь!
— Ничего-с!
Жуть, муть, тень: крыши, медные лбы, бледной сплетней все тише — звенели о том, что мозги мыши съели! И — день.
Серафима Сергевна Селеги-Седлинзина милой малюткой, снежинкой, — мелькает: в сплошной планиметрии белых своих коридоров; иль на голубых каймах камер стоит, в центре куба; под поднятою потолочною плоскостью, где белый блеск электрической лампочки, выскочив, бесится.
Щелк: его нет!
Точно кто-то, невидимый, зубы покажет и светом куснет; щелк: пустая стекляшечка; в ней — волосинка иль — нерв: он сгорит; и павлиньи сияния смыслов, — стекло, пустота, философия!
Смысл — болезнь нерва; здоровая жизнь, — «гулэ ву».
— Николай Николаевич, — правильно: ну и сидели бы в «Баре-Пэаре»… Обходы больных, диагнозы, — понятно: преддверие «бара». А вы записались в кадетскую партию; вы козыряете лозунгом: где же тут логика?