— Этот самый.
Плечо отзвонила; вот — ражая рожа: в воротах; оранжевый домик с оранжевой крышею; ропотень капелек; белая лысина; долго звонилась.
— Здесь — жить? «Бац»: и —
— нос Никанора,
— очки Никанора —
— ударили по носу.
Он, подскочивши, очки и рукою и носом ловил, потому что едва не слетели:
— Вы — чч-то?
На руке, на другой, его шею ручонкой обнявши, чернявый младенец висел и ручонку слюнями мусолил, пока Никанор его ссаживал:
— Ты, Владиславинька, — шел бы себе!
— Это кто же? Сынок Леоноры Леоновны?
— Шиш, — из кармана сухарик с платком носовым, в воздух взброшенным, вынул; и — тыкнул сухариком в ротик:
— Вот, — на: тебе… Жри…
— Домна Львовна меня… — густо вспыхнула, но Никанор перебил:
— Вот — сюда; не споткнитесь.
Не дав ей раздеться, тащил коридориком: в ряби тетеричные; и влетела испуганным носиком — в ряби оранжевые:
— Посидите.
Тут, сгорбившись, желчно руками в карманы всучась, он вильнул пиджачком, как балетною юбкой, затейные па изучая: и — был таков.
— Я в переделку, должно быть, попала, — подумала, в карие крапы обой и горошины желтых, протертых кретонов.
Китаец фарфоровою закачал головой, потому что из двери в одной рубашонке младенец полез, а вдогонку старушечья, желтая лапа его за рубашечку — хвать, — заголяя места неприличные: уволокла.
Из-за двери уставились: челюсть старухи и нос; покосились и спрятались.
Скрипнул сапог в коридоре; просунув испуганный носик, она обнаружила, что Никанор, встав на цыпочки, нос протянувши к носкам, восклицательным знаком давно, вероятно, восьмерки вывинчивал в ряби тетеричные, не решаясь войти; а расстроенный вид выдавал неприятный сюрприз, разрешаемый, видно, с собою самим в коридоре, под дверью.
Как легкий тушканчик, отдернулся он; но сейчас же — наскоками, боком:
— Я должен заметить, что Элеонору Леоновну видеть нельзя-с, — стал очень громко, в сердцах.
Став малюткой, пищала она:
— Домна Львовна… меня…
Вдруг доверчиво он улыбнулся:
— Я сам в затруднении: Элеонора — так, эдак, — Леоновна, что ли?
— Больна?
— Того хуже!
— Быть может, могу я помочь?
Он пустился ее выпроваживать рядом услуг с подскаканьем, с подшарками, с перетиранием рук, с подношеньем калош, о которые руки он вымазал — без объяснения.
— Не оступитесь: ступеньки…
Зачем-то бежал перед ней по дождю, до ворот; весь подол ей обрызгал, танцуя на лужах; возился с засовом, пыхтел:
— Неприятная штука-с… Она — затворилась; и — не принимает…Терентия Титыча — нет: в Петрограде; так что: баба-Агния — в кухне, на рынке; приходится, — он покраснел, — Владиславика, — шаркал над лужею, — пестать.
И шаркая, — в спину: засовом; едва не зашиб.
Получилась одна чепуха; ничего не добилась; и — думала: от Домны Львовны влетит; шла с наморщенным лобиком.
Вдруг, — в спину:
Вздрогнула: за руку, дернув, — схватил Никанор: без пальто и без шапки.
— Вас Элеонора Леоновна… — путался, просит про тенья: не может принять.
— Ну, — да знаю…
Я вам покажу помещение — брату, Ивану, — тащил ее: все — деревянное, дрянное, пересерелое, перегорелое: флигель.
Вот комната:
— Элеонора Леоновна, — собственноручно: все выбрала,
повеселее… Для брата…
Диванчик, два креслица — в аленьких лапочках, в желто-лимонных квадратиках, в белых ромашках: узорик на кубово-черном на ситчике; стеганое одеяло, закрытое пологом пестроковровым, — постель; занавесочки — переплетение синих спиралек с разводом оранжевым; цвет же обой — черно-кубовый; точно на ночь фонарики; полочки, письменный столик.
— Вот — вам, коли будете жить: теснота — не обида. Какое слиянье цветов —
— бирюзоватая празелень фона диванчика креслец, — в крапинах розово-серых и кремо-желтых, в горошинах, бледно-жемчужных; и — серо-кисельная скатерть на столике; цвета такого же коврик; обои — сиреневые.
— Прелесть что!