— Кончили?
Тителев бросил салфетку.
— Пошли?
Но мотор у ворот профырчал, ход сорвав.
Черная шляпа, махаяся перьями невероятных размеров, влетела в калитку экспрессией бедер и таза, с лицом, злым и длинным.
За ней развевалася дымчато-серым отливом мехов, точно плащ героический, шелковая, шелестящая, черная, но, с гиацинтовым просверком, мантия, схваченная на груд и серебрящейся пряжкой.
За мантией иноходью побежал котелок.
И — звонок.
Из передней: походка с шумком, юбка с шуршем; слова закатались, как яйца; тотчас фонтанами страусовых черных перьев плеснулась на них; Тигроватко!
И — что-то: за нею.
И Тителев всем выраженьем лица сделал стойку, как гончая.
— О, моя девочка!
С желтого носа посыпалась синяя пудра: на Тителева.
— Не имея приятности лично вас знать…
Пертурбация перьев: поля черной шляпы закрыли лицо:
— Зная вашу прелестную женку, — моталась серьгами Коза, а не дама!
— Простите за стиль фамильэр.
Но он с верткою силою мускулов, перемуштрованных в нервы, ей кресло подвинул.
И тут:
— Ташесю!
Чисто выбритый, чисто одетый, душистый, но старый пижон, как букет, прижимая к груди котелок, подбегал — к Леонорочке, к Тителеву, к Никанору; и каждому, точно взапых, —
— Ташесю!
Он сел с видом невинным и розовым на кончик кресла, держа котелок на коленях и нежно любуясь им.
Каракаллов за ширмочкой сгинул: моргал из постели Леоночки: сел… на… постель.
И очками пылал Никанор на перчатку грачиного колера: руку схватила она вперетяг, до подмышек.
— А я, мон анфан, на секундочку: ждет — лорд.
И — пауза; и — с серенадой, с руладой:
— Везет на моторе нас, — долгая пауза, — к князю.
И быстро пустилась мишурить разбором, заветов, имен, ситуаций.
— Парбле, — ангажирую… завтра: приезжайте же… Прелесть, что будет: такой получила сервиз:…И — давайте сестриться!.. — И к Тителеву:
— Вы — не против?
И юбкою шуркнувши, — в креслице, выставив, как напоказ, неприлично икрастую ногу; и муфтой, которою бросилась в стол, половину стола заняла.
— Отнимаю ее; после вас у нее отниму; вы по слухам, — за глазками злость, — независимый, так что отнять — невозможно; и — наоборот…
Выходило, что он — отнимает.
— Из стаи ворон, закружившихся над Леонорой Леоновной.
И Никанор наблюдал, как она безобразничала искривлением талии, бедер и таза.
— Ведь я — маркитантка, хотя не при армии, но — тем не менее: мы, — Ник и я, — при заботах о страждущих; я появилась — за «ней» и за вами; за «ней» — для себя, а за вами — для дела: для общего, «нашего»… Ник — начинайте, — и муфтою, сняв с половины стола ее, — на Ташесю.
И поставила тощий свой локоть, согнула когтистый мизинец, чеснула им нос, облизнувши сухим языком губы кубовые; и жестокое, злое лицо ушло в нос — хрящеватый, большой, с масленистой площадкой, посыпанной пудрой, с горбком, круто сломанным.
И Ташесю полетел в котелок, собираясь сорваться и призамирая, до вздрога, от этого.
— Леокадия, — и к Тителеву, — Леонардовна к вам меня гонит; я, видите ли… Комитет, нами организованный, нам поручил пригласить вас читать в моем доме.
Он — путался:
— В пользу «Яичка»!
— Какого? — взусатился Тителев.
— Красного… Дьё!.. Для увечных…
— И раненых, — тут Тигроватко вмешалася муфтою.
— Воинов, — едва он кончил.
— О чем же, помилуйте!.. — Тителев: дымом стреляющим; и наблюдательность с учетверенною силой опять заработала в нем.
— Вы, — сгорал от стыда Ташесю, — всеми признанный, незаменимый знаток социальных…
— Вопросов, — вмешалась опять Тигроватко, которую звал он на помощь; и всеми сокровищами разбросалась: лорнетка в оправе молочного цвета дрежжала стаканом, перо щекотало Леоночку; локоть теснил Никанора, который заметил, как —