Лорд —
— Ровоам Абрагам, —
— ставши серым, блиставшим мерзавцем, за ним головой прянул в вырез; и в спину глазами своими хотел —
— изомститься!
Но черный мотор, громко гаркнув, как десять козлов, фыркнул вонями; и тараторя, отпрянул.
И тотчас же прянул — вперед, перемаргивая на заборах расширенным диском; — фырчит —
— и —
— уносится…
Никанор, отварганивши доброе дело, — стыдился, как нищий с рукою протянутой; он настоящих монет не стыдил ся; при Тителеве состоял и протягивал руку, в которую Тителев скороговорочным бряком совал за монетой монету:
— Не я-с!
— Поручители…
Брал: с подфыфыком:
— Добрит кашу масло!
Так думая, он засигал к флигелечку; и — в дверь; мимо пестреньких комнаток перемелькнула рябая фигурка седыми клоками по переплетению синих спиралек с разводом оранжевым; креслица, в аленьких лапочках, в белых ромашках, стояли, готовые брата, Ивана, принять; Никанор засигал мимо них в неказистый чуланчик; махнул рукавом: брякнул ножик, упав:
— Будет гость!
Он ходил, опаленный Терентием Титовичем, точно молньей, — с того разговора: субъект, обещающий в рог соснуть… мир!
Так фигура Терентия Титовича над Москвою, из Козьего Третьего, выбухнула дымовыми столбищами.
И Никанор раз пятнадцать на дню перерезывал двор, постоянно выскакивая (не полиция?) из уважения, смешанного с опасеньем за брата, Ивана, который ведь — будет себе выздоравливать здесь!
Он — дурак дураком: как оплеванный ходит: в Ташкенте мальчишки однажды приклеили… к креслу!
Схватил папиросу и в дыме исчез; снял очки; и, почувствовав веред (лопатою мышцу себе раструдил), повалился в кровать, подскочив на пружине на четверть аршина: кряхтунья кровать; да и — детская; сам себе выбрал в конюшне из старбени: не оказалось нормальной; ему ж предлагали… двуспальную!
Скрипнул; и — набок; таким завалюгой лежал; подушонку скомчив, подложив себе руку под щеку; и функции мозга справлял в подзасып; разговор Гнидоедова с Психопержицкой поддел:
— Передать, и — скорее: Терентию Титычу!
Ликвидировали типографию — правда: машины-то — где? Если переносили, он видел бы; нет — ни тюков, ни шрифтов.
— Она — в воздухе!
— Посередине гостиной?
— Так-эдак!
— На пересечении диагоналей, которое — воздух?
Мардарий Муфлончик, Трекашкина-Щевлих и доктор Цецос проходили в гостиную; в ней — …исчезали! Дверей, кроме той, коридорной, в ней нет; и замазаны окна.
Она, типография —
— в воздухе?!? —
— Терентий Титыч жегромыхает свинцовыми валиками прямо в хор… голосов… бестелесных — из воздуха!?!
— Надо бы брата, Ивана, серьезнейше предупредить!
Он себе самому пересказывал это, и прыгал кадык; и из этих Себе самому пересказов —
— опять —
возникала —
— Леоночка!
Это ж — разрыв окончательный!
И Никанор прядал задом, и ржавой пружиной визжал, и подметкой глядел на растреск потолочный, откуда опять перед ним возникал «этот случай».
— Чудовищно-с!
Третьего дня, проходя черным ходом из дома, увидел он: двери наружу — открыты; Леоночка в них подставляет метелице грудь; ветер снегом охлестывает и рвет юбку; глаза сумасшедшие выскочили в рыв забориков.
И пережив это все еще раз, Никанор развизжался пружиною.
Как гренадерик в штанах, а не барынька, в снег по колено, она, вздернув юбку — на хворост, через веретенник, бормочущий пусто, царапаясь за сучья, — так чч-то: опустил он глаза; все же цапаясь, фыркая и вереща, —
— Леонора Леоновна! —
— в хворост — и он; но — скатился!
Она же, одною рукою схватившись за зубья забора, — в метелицу: шейкой и ручкой с платочком.
Он, выкинув руку, подпрыгнул: за юбку стащить.
На него как зафыркает:
— Бросьте вы, — брысь!
Рысь, — не дамочка!