— Отдайте мне — эдак-так, — и к Владиславику, — «шишика»: я ведь могу его взять к себе; вам все же — некогда; и — эдак-так — и наставник; так чч-то: на бульвар поведу; и — там всякое… Я…
А она с живота, — к финтифлюшкам, калачиком ноги, спиной к Никанору:
— Вы… вы… вы ведете себя, как мой враг; и вы — враг-враг-враг!
Затрепетал подбородком и штаниками:
— Леонора Леоновна, — я ли ваш враг?
А фальцет «Ундервуда», который надзекивал громко, всхрапнув, оборвался; и, — клин бороды над ним выставился.
— Вы с добрыднями вашими вертитесь между ногами, мешаете мне добродетелями, донкихотствами!..
— Вы что же выдумали? — с перефырками он. — Добродетелен?… Я?!?
Быстрым корпусом бросился к ней — на аршин:
— Я же… Я непорядочность сделал — такую, что вам и не снилось!
Гримасу состроивши, подал — ладонью: с бородки — под носик:
— Терпеть не могу добродетели, — взвизгнул, как будто накрыв ее в добром поступке, летел, размахнувшись, на дверь, чтоб… прирезать за дверью кого-нибудь.
Уже за дверью свирепо он выбросил в сумерок:
— Делай добро, брат, — не бойся!
И воздух резнул этот всхлип; и простроились светами стены; прорыв бирюзовый явился из туч.
Черным ходом, — к себе, бормоча.
Бормотал пусто воздух.
И она, как во сне, подборматывала.
Разрезальный свой ножик схватив, — скок-скок-скок: от подушечки, на Владиславика, как лягушонок: на корточках!
С визгом икливеньким — ну Владиславика, воздух зубами покусывая, — перекатывать и перешлепывать; и — закаталась с ним вместе.
— Давай…
— А?
— Не хочешь?
Он — вревы.
Рукою с ножом захватясь за юбчонку, как в танце, ее распустив, приподняв до колен, а другою скруглив над беретиком, — тонкими, худенькими, как у цапли, ногами, скруглив их, острея носочками туфель с помпонами: —
— вокруг мальчонка —
— галопиком:
дохленьким!
Тителев — в дверь!
Он в затылок, в загривок затиснул, а бразилианскую бороду выбросил под потолок; как корсетом затянутый, — вышел.
А руки — по швам: на нее!
Отлетела: затылочком — в стену, а ручку, которая с ножиком, — за спину; глазки задергались; и забагрилось то самое пятнышко: вспыхом скулы!
— Ты — чего?
— Я играла с ребенком!
К ней, выкинув ногу, — ей в нос: бородою; а руки свои — в кулаки, зажимаемые на груди
Продрожал, — не сказал:
— Так нельзя!
Она — руки к лицу; и — захныкала в угол: как будто в том месте, где шлепают маленьких, — шлепнули.
Он, подхвативши, младенца понес в кабинетик.
И слышались топоты: —
— Терентий Тителев с хмурым лицом в пляс пустился, стараясь растопать младенческий плач; но он будто затаптывал жизнь.
И — растаптывал ветер железную крышу.
Четвертый уж день, как визгливые нежити, руки взвивая из улиц, безглаво неслись; и, как нежити, призраки серых прохожих: морочили.
Там, где над тумбою заколовертило, синий околыш с бородкой, тороченной снегом, — по грудь отмелькал; николаев-ку ветер трепал напрохват; перебором трезвонили шпоры; и тяпнула, лед оцарапавши, сабля.
И голос, — простуженный, лающий, — тяпнул.
— На мерзости мерзости едут!
Околышем красным проткнулось другое лицо:
— Успокойтесь!
— Я — с кем? С негодяем, которого бьют? Или я — с негодяем, который бьет? Все перепуталось!