Пшевжепанский под треск снеголома бежал; вон рукав, раздуваемый в ветер крылом от шинели, которую в бурю с плеча развернул Сослепецкий, худой, точно шест.
— Что, — сюрпризами встретила Ставка? — дразнился пан Ян. — Дураков генералы ломают?
— Сумели запутать: и — тут! Знать, не знают, что, собственно, есть Домардэн…
— А вы знаете?
— Я?
И тут город, как в облаке всплыл.
Пшевжепанский руками разъехался — в бурю:
— Допустим же, что Домардэн есть германский шпион.
— Коли так?
— Он — судим.
Сослепецкий ускорил свой шаг:
— Оказался же — американским шпионом.
— И это вам все перепутывает?
Ветер сваливал.
— Все же уверенность — есть.
— Вопрос совести: недоказуемый…
Молодцеватый квартальный, хрустя, канул в дым.
— Мерзость — в чем, — Сослепецкий в метель руку бросил, отдернув меха на плечо и царапаясь саблей о лед: — они думают, что похищенье открытия Соединенными Штатами вовсе не кража, а…
— Черная кошка, — у ног, хвост задрав.
— А услуга России?
— Откуда вы?
— Ну, Сухомлинов, — судим или нет?
— Он — судим.
— Коли так, то и кража бумаг у него есть услуга — Антанты Антанте.
И выскочила крыша синего домика.
— Лгут же — все, все… — сипел носом в меха Сослепецкий. — Мандро — Домардэн: установлено, что выжег глаз, изнасиловал дочь, крал бумаги… — они сомневались!
— Состав преступления в воздухе!
Где-то ворона откаркала из руконогов, друг в друге ныряющих:
— Ясно.
— А в руки взять — нечего, как вот… метель; крутит, вертит, а — воздух пустой.
Дверь шарахалась: стены ампирные белую каску показывали.
— Протопопов, царица, Распутин, Хвостов, Домардэны! — плясал под шинельным крылом, как в навозе воробушек, пан капитан.
— Тоже птица: ломает Савелья с похмелья, — проржало.
— С ним синий холера прошел.
Над забором вскочила папаха седявая:
— Кинуться сзади, да шашки из ножен; да — раз: людорезы они!
— Разом двух истребителей пусти на дно, — гоготало. И кто-то орал из-за снега:
— Дома, братец, — в слом: до костей; с кости мясо-то слаще: режь, ешь!
Сослепецкий, шинель распахнувши, по воздуху лайковым, белым своим кулаком саданул:
— Миллион чертей в рожу!
Взмахнув рукавами, крылами, мехами, шинель подскочила с плечей, как медведь, собиравшийся лапить; и рухнула в снег:
— Истребить!
Пшевжепанский набросил шинель, как ротонду на дамские плечи:
— Тсс!
Бросились.
— Стой, миляк, — стой, — проститутка за нами малиновоперая.
Нет — никого!
— Они метят в Цецерку-Пукиерку: этот — фанатик, — с идеями… Нет, — я из принципа действовать буду, скрывая его псевдоним.
— Но не стоит Цецерку ловить.