Том 4. Одиссея. Проза. Статьи - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1
Одиссея*
Песнь перваяПервый день
Собрание богов. Они определяют, что Одиссей, преследуемый Посейдоном и против воли удерживаемый нимфою Калипсо на острове Огигии, должен наконец возвратиться в свое отечество Итаку. Афина, под видом Ментеса, является Телемаху и дает ему совет посетить Пилос и Спарту и выгнать женихов Пенелопы из Одиссеева дома. Телемах в первый раз говорит решительно с матерью и женихами. Ночь.
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,Многих людей города посетил и обычаи видел,Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясьЖизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетныБыли, однако, заботы, не спас он сопутников: самиГибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, —День возврата у них он похитил. Скажи же об этомЧто-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.Все уж другие, погибели верной избегшие, былиДома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукойС милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубокомСветлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольнойСилой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом.Но когда наконец обращеньем времен приведен былГод, в который ему возвратиться назначили богиВ дом свой, в Итаку (но где и в объятиях верных друзей онВсё не избег от тревог), преисполнились жалостью богиВсе; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.Но в то время он был в отдаленной стране эфиопов(Крайних людей, поселенных двояко: одни, где нисходитБог светоносный, другие, где всходит), чтоб там от народаПышную тучных быков и баранов принять гекатомбу.Там он, сидя на пиру, веселился; другие же богиТою порою в чертогах Зевесовых собраны были.С ними людей и бессмертных отец начинает беседу;В мыслях его был Эгист беспорочный (его же АтридовСын, знаменитый Орест, умертвил); и о нем помышляя,Слово к собранью богов обращает Зевес Олимпиец:«Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют!Зло от нас, утверждают они; но не сами ли частоГибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?Так и Эгист: не судьбе ль вопреки он супругу АтридаВзял, умертвивши его самого при возврате в отчизну?Гибель он верную ведал; от нас был к нему остроокийЭрмий, губитель Аргуса, ниспослан, чтоб он на убийствоМужа не смел посягнуть и от брака с женой воздержался.„Месть за Атрида свершится рукою Ореста, когда онВ дом свой вступить, возмужав, как наследник, захочет“, — так былоСказано Эрмием — тщетно! не тронул Эгистова сердцаБог благосклонный советом, и разом за все заплатил он».Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея ПалладаЗевсу сказала: «Отец наш, Кронион, верховный владыка,Правда твоя, заслужил он погибель, и так да погибнетКаждый подобный злодей! Но теперь сокрушает мне сердцеТяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно онСтраждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятомПупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа,Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моряВсе глубины и который один подпирает громадуДлинноогромных столбов, раздвигающих небо и землю.Силой Атлантова дочь Одиссея, лиющего слезы,Держит, волшебством коварно-ласкательных слов об ИтакеПамять надеяся в нем истребить. Но, напрасно желаяВидеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий,Смерти единой он молит. Ужель не войдет состраданьеВ сердце твое, Олимпиец? Тебя ль не довольно дарамиЧтил он в троянской земле, посреди кораблей там ахейскихЖертвы тебе совершая? За что ж ты разгневан, Кронион?»Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:«Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.Я позабыл Одиссея, бессмертным подобного мужа,Столь отличенного в сонме людей и умом и усерднымЖертв приношеньем богам, беспредельного неба владыкам?Нет! Посейдон, обволнитель земли, с ним упорно враждует,Все негодуя за то, что циклоп Полифем богоравныйИм ослеплен: из циклопов сильнейший, Фоосою нимфой,Дочерью Форка, владыки пустынно-соленого моря,Был он рожден от ее с Посейдоном союза в глубокомГроте. Хотя колебатель земли Посейдон ОдиссеяСмерти предать и не властен, но, по морю всюду гоняя,Все от Итаки его он отводит. Размыслим же вместе,Как бы отчизну ему возвратить. Посейдон отказатьсяДолжен от гнева: один со всеми бессмертными в споре,Вечным богам вопреки, без успеха он злобствовать будет».Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея ПалладаЗевсу сказала: «Отец наш, Кронион, верховный владыка!Если угодно блаженным богам, чтоб увидеть отчизнуМог Одиссей хитроумный, то Эрмий аргусоубийца,Воли богов совершитель, пусть будет на остров ОгигскийК нимфе прекраснокудрявой ниспослан от нас возвестить ейНаш приговор неизменный, что срок наступил возвратитьсяВ землю свою Одиссею, в бедах постоянному. Я жеПрямо в Итаку пойду возбудить в Одиссеевом сынеГнев и отважностью сердце его преисполнить, чтоб созвалОн на совет густовласых ахеян и в дом ОдиссеевВход запретил женихам, у него беспощадно губящимМелкий скот и быков криворогих и медленноходных.Спарту и Пилос песчаный потом посетит он, чтоб сведать,Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье,Также, чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава».Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы,Амвросиальные, всюду ее над водой и над твердымЛоном земли беспредельныя легким носящие ветром;После взяла боевое копье, заощренное медью,Твердое, тяжкоогромное, им же во гневе сражаетСилы героев она, громоносного бога рожденье.Бурно с вершины Олимпа в Итаку шагнула богиня.Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома,Стала она с медноострым копьем, облеченная в образГостя, тафийцев властителя, Ментеса; собранных вместеВсех женихов, многобуйных мужей, там богиня узрела;В кости играя, сидели они перед входом на кожахИми убитых быков; а глашатаи, стол учреждая,Вместе с рабами проворными бегали: те наливалиВоду с вином в пировые кратеры; а те, ноздреватойГубкой омывши столы, их сдвигали и, разного мясаМного нарезав, его разносили. Богиню АфинуПрежде других Телемах богоравный увидел. ПрискорбенСердцем, в кругу женихов он сидел, об одном помышляя:Где благородный отец и как, возвратяся в отчизну,Хищников он по всему своему разгоняет жилищу,Власть восприимет и будет опять у себя господином.В мыслях таких с женихами сидя, он увидел Афину;Тотчас он встал и ко входу поспешно пошел, негодуяВ сердце, что странник был ждать принужден за порогом; приближась,Взял он за правую руку пришельца, копье его принял,Голос потом свой возвысил и бросил крылатое слово:«Радуйся, странник; войди к нам; радушно тебя угостим мы;Нужду ж свою нам объявишь, насытившись нашею пищей».Кончив, пошел впереди он, за ним Афинея Паллада.С нею вступя в пировую палату, к колонне высокойПрямо с копьем подошел он и спрятал его там в поставеГладкообтесанном, где запираемы в прежнее времяКопья царя Одиссея, в бедах постоянного, были.К креслам богатым, искусной работы, подведши Афину,Сесть в них ее пригласил он, покрыв наперед их узорнойТканью; для ног же была там скамейка; потом он поставилСтул резной для себя в отдаленье от прочих, чтоб гостюШум веселящейся буйно толпы не испортил обеда,Также, чтоб втайне его расспросить об отце отдаленном.Тут принесла на лохани серебряной руки умыть имПолный студеной воды золотой рукомойник рабыня,Гладкий потом пододвинула стол; на него положилаХлеб домовитая ключница с разным съестным, из запасаВыданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,Мяса различного крайчий принес и, его предложив им,Кубки златые на браном столе перед ними поставил;Начал глашатай смотреть, чтоб вином наполнялися чащеКубки. Вошли женихи, многобуйные мужи, и селиЧином на креслах и стульях; глашатаи подали водуРуки умыть им; невольницы хлеб принесли им в корзинах;Отроки светлым напитком до края им налили чаши.Подняли руки они к приготовленной пище; когда жеБыл удовольствован голод их лакомой пищей, вошло имВ сердце иное — желание сладкого пенья и пляски:Пиру они украшенье; и звонкую цитру глашатайФемию подал, певцу, перед ними во всякое времяПеть принужденному; в струны ударив, прекрасно запел он.Тут осторожно сказал Телемах светлоокой Афине,Голову к ней приклонив, чтоб его не слыхали другие:«Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность;Здесь веселятся; у них на уме лишь музыка да пенье;Это легко: пожирают чужое, без платы, богатствоМужа, которого белые кости, быть может, иль дождикГде-нибудь мочит на бреге, иль волны по взморью катают.Если б он вдруг перед ними явился в Итаке, то все бы,Вместо того чтоб копить и одежды и золото, сталиТолько о том лишь молиться, чтоб были их ноги быстрее.Но погиб он, постигнутый гневной судьбой, и отрадыНет нам, хотя и приходят порой от людей земнородныхВести, что он возвратится, — ему уж возврата не будет.Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогойПрибыл в Итаку и кто у тебя корабельщики? В край наш(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел ты.Также скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:В первый ли раз посетил ты Итаку иль здесь уж бывалыйГость Одиссеев? В те дни иноземцев сбиралося многоВ нашем доме: с людьми обхожденье любил мой родитель».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Все откровенно тебе расскажу; я царя АнхиалаМудрого сын, именуюся Ментесом, правлю народомВеслолюбивых тафийцев; и ныне корабль мой в ИтакуВместе с моими людьми я привел, путешествуя темнымМорем к народам иного языка; хочу я в ТемесеМеди добыть, на нее обменявшись блестящим железом;Свой же корабль я поставил под склоном Нейона лесистымНа поле, в пристани Ретре, далеко от города. НашиПредки издавна гостями друг другу считаются; это,Может быть, слышишь нередко и сам ты, когда посещаешьДеда героя Лаэрта… а он, говорят, уж не ходитБолее в город, но в поле далеко живет, удрученныйГорем, с старушкой служанкой, которая, старца покоя,Пищей его подкрепляет, когда устает он, влачасяПо полю взад и вперед посреди своего винограда.Я же у вас оттого, что сказали мне, будто отец твойДома… но видно, что боги его на пути задержали:Ибо не умер еще на земле Одиссей благородный;Где-нибудь, бездной морской окруженный, на волнообъятомОстрове заперт живой он иль, может быть, страждет в неволеХищников диких, насильственно им овладевших. Но слушайТо, что тебе предскажу я, что мне всемогущие богиВ сердце вложили, чему неминуемо сбыться, как сам яВерю, хотя не пророк и по птицам гадать неискусен.Будет недолго он с милой отчизной в разлуке, хотя быСвязан железными узами был; но домой возвратитьсяВерное средство отыщет: на вымыслы он хитроумен.Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:Подлинно ль вижу в тебе Одиссеева сына? Ты чудноС ним головой и глазами прекрасными сходен; еще яПомню его; в старину мы друг с другом видалися часто;Было то прежде отплытия в Трою, куда из ахеянЛучшие с ним в крутобоких своих кораблях устремились.С той же поры ни со мной он, ни я с ним нигде не встречались».«Добрый мой гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.Мать уверяет, что сын я ему, но сам я не знаю:Ведать о том, кто отец наш, наверное нам невозможно.Лучше б, однако, желал я, чтоб мне не такой злополучныйМуж был отцом; во владеньях своих он до старости б позднейДожил. Но если уж ты вопрошаешь, то он, из живущихСамый несчастливый ныне, отец мне, как думают люди».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Видно, угодно бессмертным, чтоб был не без славы в грядущемДом твой, когда Пенелопе такого, как ты, даровалиСына. Теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая,Что здесь у вас происходит? Какое собранье? Даешь лиПраздник иль свадьбу пируешь? Не складочный пир здесь, конечно.Кажется только, что гости твои необузданно в вашемДоме бесчинствуют: всякий порядочный в обществе с нимиБыть устыдится, позорное их поведение видя».«Добрый мой гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —Если ты ведать желаешь, то все расскажу откровенно.Некогда полон богатства был дом наш; он был уважаемВсеми в то время, как здесь неотлучно тот муж находился.Ныне ж иначе решили враждебные боги, покрывшиУчасть его неприступною тьмою для целого света;Менее стал бы о нем я крушиться, когда бы он умер:Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб онИль у друзей на руках, перенесши войну, здесь скончался,Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейским народом,Сыну б великую славу на все времена он оставил…Ныне же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он,Светом забытый, безгробный, одно сокрушенье и воплиСыну в наследство оставив. Но я не о нем лишь единомПлачу; другое великое горе мне боги послали:Все, кто на разных у нас островах знамениты и сильны,Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,Первые люди Итаки утесистой мать ПенелопуНудят упорно ко браку и наше имение грабят;Мать же ни в брак ненавистный не хочет вступить, ни от бракаСредств не имеет спастись; а они пожирают нещадноНаше добро и меня самого напоследок погубят».С гневом великим ему отвечала богиня Афина:«Горе! Я вижу, сколь ныне тебе твой отец отдаленныйНужен, чтоб сильной рукой с женихами бесстыдными сладить.О, когда б он в те двери вступил, возвратяся внезапно,В шлеме, щитом покровенный, в руке два копья медноострых!..Так впервые увидел его я в то время, когда онВ доме у нас веселился вином, посетивши в ЭфиреИла, Мермерова сына (и той стороны отдаленнойЦарь Одиссей достигал на своем корабле быстроходном;Яда, смертельного людям, искал он, дабы напоить имСтрелы свои, заощренные медью; но Ил отказалсяДать ему яда, всезрящих богов раздражить опасаясь;Мой же отец им его наделил по великой с ним дружбе).Если бы в виде таком Одиссей женихам вдруг явился,Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек.Но — того мы, конечно, не ведаем — в лоне бессмертныхСкрыто: назначено ль свыше ему, возвратясь, истребить ихВ этом жилище иль нет. Мы размыслим теперь совокупно,Как бы тебе самому от грабителей дом свой очистить.Слушай же то, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Завтра, созвав на совет благородных ахеян, пред нимиВсе объяви ты, в свидетели правды призвавши бессмертных;После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися;Матери ж, если супружество сердцу ее не противно,Ты предложи, чтоб к отцу многосильному в дом возвратилась,Где, приготовив все нужное к браку, богатым приданымМилую дочь, как прилично то сану, ее наделит он.Также усердно советую, если совет мой ты примешь:Прочный корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправьсяСам за своим отдаленным отцом, чтоб проведать, какаяВ людях молва про него, иль услышать о нем прорицаньеОссы, всегда повторяющей людям Зевесово слово.Пилос сперва посетив, ты узнай, что божественный НесторСкажет; потом Менелая найди златовласого в Спарте:Прибыл домой он последний из всех меднолатных ахеян.Если услышишь, что жив твой родитель, что он возвратится,Жди его год, терпеливо снося притесненья; когда жеСкажет молва, что погиб он, что нет уж его меж живыми,То, незамедленно в милую землю отцов возвратяся,В честь ему холм гробовой здесь насыпь и обычную пышноТризну по нем соверши; Пенелопу ж склони на замужство.После, когда надлежащим порядком все дело устроишь,Твердо решившись, умом осмотрительным выдумай средство,Как бы тебе женихов, захвативших насильственно дом ваш,В нем погубить иль обманом, иль явного силой; тебе жеБыть уж ребенком нельзя, ты из детского возраста вышел;Знаешь, какою божественный отрок Орест перед целымСветом украсился честью, отмстивши Эгисту, которымБыл умерщвлен злоковарно его многославный родитель?Так и тебе, мой возлюбленный друг, столь прекрасно созревший,Должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили.Время, однако, уж мне возвратиться на быстрый корабль мойК спутникам, ждущим, конечно, меня с нетерпеньем и скукой.Ты ж о себе позаботься, уваживши то, что сказал я».«Милый мой гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —Пользы желая моей, говоришь ты со мною, как с сыномДобрый отец; я о том, что советовал ты, не забуду.Но подожди же, хотя и торопишься в путь; здесь прохладнойБаней и члены и душу свою освежив, возвратишьсяТы на корабль, к удовольствию сердца богатый подарокВзяв от меня, чтоб его мне на память беречь, как обычайЕсть меж людьми, чтоб, прощаяся, гости друг друга дарили».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Нет! Не держи ты меня, тороплюсь я безмерно в дорогу;Твой же подарок, обещанный мне так радушно тобою,К вам возвратяся, приму и домой увезу благодарно,В дар получив дорогое и сам дорогим отдаривши».С сими словами Зевесова дочь светлоокая скрылась,Быстрой невидимо птицею вдруг улетев. ПоселилаТвердость и смелость она в Телемаховом сердце, живееВспомнить заставив его об отце; но проник он душоюТайну и чувствовал страх, угадав, что беседовал с богом.Тут к женихам он, божественный муж, подошел; перед нимиПел знаменитый певец, и с глубоким вниманьем сиделиМолча они; о печальном ахеян из Трои возврате,Некогда им учрежденном богиней Афиною, пел он.В верхнем покое своем вдохновенное пенье услышав,Вниз по ступеням высоким поспешно сошла Пенелопа,Старца Икария дочь многоумная: вместе сошли с нейДве из служанок ее; и она, божество меж женами,В ту палату вступив, где ее женихи пировали,Подле столба, потолок там высокий державшего, стала,Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим;Справа и слева почтительно стали служанки; царицаС плачем тогда обратила к певцу вдохновенному слово:«Фемий, ты знаешь так много других, восхищающих душуПесней, сложенных певцами во славу богов и героев;Спой же из них, пред собранием сидя, одну; и в молчаньеГости ей будут внимать за вином; но прерви начатуюПесню печальную; сердце в груди замирает, когда яСлышу ее: мне из всех жесточайшее горе досталось;Мужа такого лишась, я всечасно скорблю о погибшем,Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Аргос».«Милая мать, — возразил рассудительный сын Одиссеев, —Как же ты хочешь певцу запретить в удовольствие нашеТо воспевать, что в его пробуждается сердце? ВиновенВ том не певец, а виновен Зевес, посылающий свышеЛюдям высокого духа по воле своей вдохновенье.Нет, не препятствуй певцу о печальном возврате данаевПеть — с похвалою великою люди той песне внимают,Всякий раз ею, как новою, душу свою восхищая;Ты же сама в ней найдешь не печаль, а печали усладу:Был не один от богов осужден потерять день возвратаЦарь Одиссей, и других знаменитых погибло немало.Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства,Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работеБыли своей: говорить же не женское дело, а делоМужа, и ныне мое: у себя я один повелитель».Так он сказал; изумяся, обратно пошла Пенелопа;К сердцу слова многоумные сына приняв и в покоеВерхнем своем затворяся, в кругу приближенных служанокПлакала горько она о своем Одиссее, покудаСладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.Тою порой женихи в потемневшей палате шумели,Споря о том, кто из них с Пенелопою ложе разделит.К ним обратяся, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Вы, женихи Пенелопы, надменные гордостью буйной,Станем спокойно теперь веселиться; прервите ваш шумныйСпор; нам приличней вниманье склонить к песнопевцу, который,Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.Завтра же утром вас всех приглашаю собраться на площадь.Там всенародно в лицо вам скажу, чтоб очистили все выДом мой; иные пиры учреждайте, свое, а не нашеТратя на них и черед наблюдая в своих угощеньях.Если ж находите вы, что для вас и приятней и легчеВсем одного разорять произвольно, без платы, — сожритеВсе; но на вас я богов призову; и Зевес не замедлитВас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы,Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами».Он замолчал. Женихи, закусивши с досадою губы,Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.Но Антиной, сын Евпейтов, ему отвечал, возражая:«Сами боги, конечно, тебя, Телемах, научилиБыть столь кичливым и дерзким в словах, и беда нам, когда тыВ волнообъятой Итаке, по воле Крониона, будешьНашим царем, уж имея на то рожденью и право!».Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Друг Антиной, не сердись на меня за мою откровенность:Если б владычество дал мне Зевес, я охотно бы принял.Или ты мыслишь, что царская доля всех хуже на свете?Нет, конечно, царем быть не худо; богатство в царевомДоме скопляется скоро, и сам он в чести у народа.Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдетсяМного достойнейших власти и старых и юных; меж нимиВы изберите, когда уж не стало царя Одиссея.В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобаетВласть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах».Тут Евримах, сын Полибиев, так отвечал Телемаху:«О Телемах, мы не знаем — то в лоне бессмертных сокрыто, —Кто над ахейцами волнообъятой Итаки назначенЦарствовать; в доме ж своем ты, конечно, один повелитель;Нет, не найдется, пока обитаема будет Итака,Здесь никого, кто б дерзнул на твое посягнуть достоянье.Но я желал бы узнать, мой любезный, о нынешнем госте.Как его имя? Какую своим он отечеством славитЗемлю? Какого он рода и племени? Где он родился?С вестью ль к тебе о желанном возврате отца приходил он?Иль посетил нас, по собственной нужде заехав в Итаку?Вдруг он отсюда пропал, не дождавшись, чтоб с ним хоть немногоМы ознакомились; был человек не простой он, конечно».«Друг Евримах, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —День свиданья с отцом навсегда мной утрачен; не будуБолее верить ни слухам о скором его возвращенье,Ниже напрасным о нем прорицаньям, к которым, сзываяВ дом свой гадателей, мать прибегает. А нынешний гость нашБыл Одиссеевым гостем; он родом из Тафоса, Ментес,Сын Анхиала, царя многоумного, правит народомВеслолюбивых тафийцев». Но, так говоря, убежден былВ сердце своем Телемах, что богиню бессмертную видел.Те же, опять обратившися к пляске и сладкому пенью,Начали снова шуметь в ожидании ночи; когда жеЧерная ночь посреди их веселого шума настала,Все разошлись по домам, чтоб предаться беспечно покою.Скоро и сам Телемах в свой высокий чертог (на прекрасныйДвор обращен был лицом он с обширным пред окнами видом),Всех проводивши, пошел, про себя размышляя о многом.Факел зажженный неся, перед ним с осторожным усердьемШла Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса;Куплена в летах цветущих Лаэртом она — заплатил онДвадцать быков, и ее с благонравной своею супругойВ доме своем уважал наравне, и себе не позволилЛожа коснуться ее, опасаяся ревности женской.Факел неся, Евриклея вела Телемаха — за ним жеС детства ходила она и ему угождала усерднейПрочих невольниц. В богатую спальню она отворилаДвери; он сел на постелю и, тонкую снявши сорочку,В руки старушки заботливой бросил ее; осторожноВ складки сложив и угладив, на гвоздь Евриклея сорочкуПодле кровати, искусно точеной, повесила; тихоВышла из спальни; серебряной ручкою дверь затворила;Крепко задвижку ремнем затянула; потом удалилась.Он же всю ночь на постеле, покрытый овчиною мягкой,В сердце обдумывал путь, учрежденный богиней Афиной.Песнь втораяВторой день — до рассвета третьего дня
Рано поутру Телемах повелевает глашатаям созвать граждан Итаки на площадь и требует всенародно, чтоб женихи покинули дом его. Антиной дерзко ему ответствует. Предвещательное явление орлов; его толкует Алиферс, которому грубо возражает Евримах. Телемах требует корабля для отплытия в Пилос. Ментор упрекает народ в равнодушии к сыну Одиссееву; против него восстает Леокрит, который потом самовольно распускает народное собрание. Афина, под видом Ментора, ободряет молящегося ей Телемаха обещанием дать ему корабль и провожатых. Ключница Евриклея готовит запас на дорогу. Афина, получив от Ноэмона корабль, приготовляет его к отплытию; потом, усыпив женихов, пировавших в доме Одиссеевом, уводит с собою Телемаха на берег моря, куда приносят и все приготовленные на дорогу запасы. Телемах вместе с мнимым Ментором, не простясь с Пенелопою, пускается в море.
Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одиссеев;Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,Вышел из спальни, лицом лучезарному богу подобный.Звонкоголосых глашатаев царских созвав, повелел онКликнуть им клич, чтоб на площадь собрать густовласых ахеян;Кликнули те; собралися на площадь другие; когда жеВсе собралися они и собрание сделалось полным,С медным в руке он копьем перед сонмом народным явился —Был не один, две лихие за ним прибежали собаки.Образ его несказанной красой озарила Афина,Так что дивилися люди, его подходящего видя.Старцы пред ним раздалися, и сел он на месте отцовом.Первое слово тогда произнес благородный Египтий,Старец, согбенный годами и в жизни изведавший много;Сын же его Антифонт копьевержец с царем ОдиссеемВ конеобильную Трою давно в корабле крутобокомПоплыл; он был умерщвлен Полифемом свирепым в глубокомГроте, последний, похищенный им для вечерния пищи.Три оставалися старцу: один, Еврином, с женихамиБуйствовал; два помогали отцу обрабатывать поле;Но о погибшем не мог позабыть он; об нем он все плакал,Все сокрушался; и так, сокрушенный, сказал он народу:«Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки;Мы на совет не сходились ни разу с тех пор, как отсюдаЦарь Одиссей в быстроходных своих кораблях удалился.Кто же нас собрал теперь? Кому в том внезапная нужда?Юноша ли расцветающий? Муж ли, годами созрелый?Слышал ли весть о идущей на нас неприятельской силе?Хочет ли нас остеречь, наперед все подробно разведав?Или о пользе народной какой предложить нам намерен?Должен быть честный он гражданин; слава ему! Да поможетЗевс помышлениям добрым его совершиться успешно».Кончил. Словами его был обрадован сын Одиссеев;Встать и к собранию речь обратить он немедля решился;Выступил он пред людей, и ему, к ним идущему, в рукуСкипетр вложил Певсенеор, глашатай, разумный советник.К старцу сперва обратяся, ему он сказал: «БлагородныйСтарец, он близко (и скоро его ты узнаешь), кем здесь выСобраны, — это я сам, и печаль мне великая ныне.Я не слыхал о идущей на нас неприятельской силе;Вас остеречь не хочу, наперед все подробно разведав,Также о пользах народных теперь предлагать не намерен.Ныне о собственной, дом мой постигшей, беде говорю я.Две мне напасти; одна: мной утрачен отец благородный,Бывший над вами царем и всегда как детей вас любивший;Более ж злая другая напасть, от которой весь дом нашСкоро погибнет и все, что в нем есть, до конца истребится,Та, что преследуют мать женихи неотступные, нашихГраждан знатнейших, собравшихся здесь, сыновья; им противноПрямо в Икариев дом обратиться, чтоб их предложеньеВыслушал старец и дочь, наделенную щедро приданым,Отдал по собственной воле тому, кто приятнее сердцу.Нет; им удобней, вседневно врываяся в дом наш толпою,Наших быков, и баранов, и коз откормленных резать,Жрать до упаду и светлое наше вино беспощадноТратить. Наш дом разоряется, ибо уж нет в нем такогоМужа, каков Одиссей, чтоб его от проклятья избавить.Сами же мы беспомощны теперь, равномерно и послеБудем, достойные жалости, вовсе без всякой защиты.Если бы сила была, то и сам я нашел бы управу;Но нестерпимы обиды становятся; дом ОдиссеевГрабят бесстыдно. Ужель не тревожит вас совесть? По крайнейМере чужих устыдитесь людей и народов окружных,Нам сопредельных, богов устрашитеся мщенья, чтоб гневомВас не постигли самих, негодуя на вашу неправду.Я ж к олимпийскому Зевсу взываю, взываю к Фемиде,Строгой богине, советы мужей учреждающей! НашеПраво признайте, друзья, и меня одного сокрушатьсяГорем оставьте. Иль, может быть, мой благородный родительЧем оскорбил здесь умышленно меднообутых ахеян;Может быть, то оскорбленье на мне вы умышленно мстите,Грабить наш дом возбуждая других? Но желали бы лучшеМы, чтоб и скот наш живой и лежачий запас наш вы самиСилою взяли; тогда бы для нас сохранилась надежда:Мы бы дотоле по улицам стали скитаться, моля васНаше отдать нам, покуда не все бы нам отдано было;Ныне ж вы сердце мое безнадежным терзаете горем».Так он во гневе сказал и повергнул на землю свой скипетр;Слезы из глаз устремились: народ состраданье проникло;Все неподвижно-безмолвны сидели; никто не решилсяДерзостным словом ответствовать сыну царя Одиссея.Но Антиной поднялся и воскликнул, ему возражая:«Что ты сказал, Телемах, необузданный, гордоречивый?Нас оскорбив, ты на нас и вину возложить замышляешь?Нет, обвинять ты не нас, женихов, пред ахейским народомДолжен теперь, а свою хитроумную мать Пенелопу.Три совершилося года, уже наступил и четвертыйС тех пор, как, нами играя, она подает нам надежду,Всем, и каждому порознь, себя обещает, и вестиДобрые шлет к нам, недоброе в сердце для нас замышляя.Знайте, какую она вероломно придумала хитрость:Стан превеликий в покоях поставя своих, начала тамТонко-широкую ткань и, собравши нас всех, нам сказала:„Юноши, ныне мои женихи, — поелику на светеНет Одиссея, — отложим наш брак до поры той, как будетКончен мой труд, чтоб начатая ткань не пропала мне даром;Старцу Лаэрту покров гробовой приготовить хочу яПрежде, чем будет он в руки навек усыпляющей смертиПарками отдан, дабы не посмели ахейские женыМне попрекнуть, что богатый столь муж погребен без покрова“.Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.Что же? День целый она за тканьем проводила, а ночью,Факел зажегши, сама все натканное днем распускала.Три года длился обман, и она убеждать нас умела;Но когда обращеньем времен приведен был четвертый —Все нам одна из служительниц, знавшая тайну, открыла;Сами тогда ж мы застали ее за распущенной тканью;Так и была приневолена нехотя труд свой окончить.Ты же нас слушай; тебе отвечаем, чтоб мог ты все ведатьСам и чтоб ведали все равномерно с тобой и ахейцы:Мать отошли, повелев ей немедля, на брак согласившись,Выбрать меж нами того, кто отцу и самой ей угоден.Если же долее будет играть сыновьями ахеян…Разумом щедро ее одарила Афина; не толькоВ разных она рукодельях искусна, но также и многоХитростей знает, неслыханных в древние дни и ахейскимЖенам прекраснокудрявым неведомых; что ни АлкменеДревней, ни Тиро, ни пышно-венчанной царевне МикенеВ ум не входило, то ныне увертливый ум ПенелопыНам ко вреду изобрел; но ее изобретенья тщетны;Знай, не престанем твой дом разорять мы до тех пор, покудаБудет упорна она в помышленьях своих, ей богамиВ сердце вложенных; конечно, самой ей в великую славуТо обратится, но ты истребленье богатства оплачешь;Мы, говорю, не пойдем от тебя ни домой, ни в иноеМесто, пока Пенелопа меж нами не выберет мужа».«О Антиной, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —Я не дерзну и помыслить о том, чтоб велеть удалитьсяТой, кто меня родила и вскормила; отец мой далеко;Жив ли, погиб ли, — не знаю; но трудно с Икарием будетМне расплатиться, когда Пенелопу отсюда насильноВышлю — тогда я подвергнусь и гневу отца и гоненьюДемона: страшных Эринний, свой дом покидая, накличетМать на меня, и стыдом пред людьми я покроюся вечным.Нет, никогда не отважусь сказать ей подобного слова,Вы же, когда хоть немного тревожит вас совесть, покиньтеДом мой; иные пиры учреждайте, свое, а не нашеТратя на них и черед наблюдая в своих угощеньях.Если ж находите вы, что для вас и приятней и легчеВсем одного разорять произвольно, без платы, — сожритеВсе; но на вас я богов призову, и Зевес не замедлитВас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы,Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами».Так говорил Телемах. И внезапно Зевес ГромовержецСвыше к нему двух орлов ниспослал от горы каменистой;Оба сначала, как будто несомые ветром, летелиРядом они, широко распустивши огромные крылья;Но, налетев на средину собрания, полного шумом,Начали быстро кружить с непрестанными взмахами крыльев;Очи их, сверху на головы глядя, сверкали бедою;Сами потом, расцарапав друг другу и груди и шеи,Вправо умчались они, пролетев над собраньем и градом.Все, изумленные, птиц провожали глазами, и каждыйДумал о том, что явление их предвещало в грядущем.Выступил тут пред народ Алиферс, многоопытный старец,Сын Масторов; из сверстников всех он один по полетуПтиц был искусен гадать и пророчил грядущее; полныйМыслей благих, обратяся к согражданам, так им сказал ои:«Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки.Прежде, однако, дабы женихов образумить, скажу яИм, что беда неизбежная мчится на них, что недолгоБудет в разлуке с семейством своим Одиссей, что уже онГде-нибудь близко таится, и смерть и погибель готовяВсем им, что также и многим другим из живущих в ИтакеГорновозвышенной бедствие будет. Размыслим же, как быВовремя нам обуздать их; но лучше, конечно, когда быСами они усмирились; то ныне всего бы полезнейБыло для них: не безопытно так говорю, но наверноЗная, что будет; сбылось, утверждаю, и все, что ему яЗдесь предсказал перед тем, как пошли кораблями ахейцыВ Трою и с ними пошел Одиссей многоумный. По многихБедствиях (так говорил я) и спутников всех потерявши,Всем незнакомый, в исходе двадцатого года в отчизнуОн возвратится. Мое предсказанье свершается ныне».Кончил. Ему отвечал Евримах, сын Полибиев: «Лучше,Старый рассказчик, домой возвратись и своим малолетнимДетям пророчествуй там, чтоб беды им какой не случилось.В нашем же деле вернее тебя я пророк; мы довольноВидим летающих на небе в светлых лучах ГелиосаПтиц, но не все роковые. А царь Одиссей в отдаленномКрае погиб. И тебе бы погибнуть с ним вместе! Тогда быЗдесь ты не стал предсказаний таких вымышлять, возбуждаяГнев в Телемахе, уже раздраженном, и, верно, надеясьЧто-нибудь в дар от него получить для себя и домашних.Слушай, однако, — и то, что услышишь, исполнится верно, —Если ты этого юношу с старым своим многознаньемБудешь пустыми словами на гнев возбуждать, то, конечно,Это в сугубое горе ему самому обратится;Против нас всех он один ничего совершить не успеет.Ты ж, безрассудный старик, навлечешь на себя наказанье,Тяжкое сердцу: мы горько заставим тебя сокрушаться.Ныне я боле полезный совет предложу Телемаху:Матери пусть повелит он к Икарию в дом возвратиться,Где, приготовив все нужное к браку, богатым приданымМилую дочь, как прилично то сану ее, наделит он.Иначе, думаю, мы, сыновья благородных ахеян,Мучить ее не престанем своим сватовством. Никого здесьМы не боимся, ни полного звучных речей Телемаха,Ниже пророчеств, которыми ты, говорун поседелый,Всем докучаешь, — ты нам оттого ненавистней; а дом ихВесь разорим мы на наши пиры, и от нас воздаяньяИм не иметь никакого, пока на желаемый намиБрак не решится она; ожидая вседневно, кто будетЕю из нас наконец предпочтен, мы к другим обратитьсяМедлим невестам, чтоб выбрать, как следует, жен между ними».Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«О Евримах, и вы все, женихи знаменитые, болеВас убеждать не хочу и вперед не скажу вам ни слова;Боги все ведают, все благородным ахейцам известно.Вы же мне прочный корабль с двадцатью приобыкшими быстроПо морю плавать гребцами теперь снарядите: хочу яСпарту и Пилос песчаный сперва посетить, чтоб проведать,Есть ли там слухи какие о милом отце и какаяВ людях молва про него, иль услышать о нем прорицаньеОссы, всегда повторяющей людям Зевесово слово.Если узнаю, что жив он, что он возвратится, то будуЖдать его год, терпеливо снося притесненья; когда жеСкажет молва, что погиб он, что нет уж его меж живыми,То, незамедленно в милую землю отцов возвратяся,В честь ему холм гробовой здесь насыплю и должную пышноТризну по нем совершу; Пенелопу ж склоню на замужство».Кончив, он сел и умолкнул. Тогда поднялся неизменныйСпутник и друг Одиссея, царя беспорочного, Ментор.Вверил ему Одиссей при отплытии дом, быть покорнымСтарцу Лаэрту и все сберегать повелевши. И полныйМыслей благих, обратяся к согражданам, так им сказал он:«Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки;Кротким, благим и приветливым быть уж вперед ни единыйЦарь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,Каждый пускай притесняет людей, беззаконствуя смело,Если могли вы забыть Одиссея, который был нашимДобрым царем и народ свой любил, как отец благодушный.Нужды мне нет обвинять женихов необузданно-дерзкихВ том, что они, самовластвуя здесь, замышляют худое.Сами своею играют они головой, разоряяДом Одиссея, которого, мыслят, уж мы не увидим.Вас же, граждане Итаки, хочу пристыдить: здесь собравшись,Вы равнодушно сидите и слова не скажете противМалой толпы женихов, хоть самих вас число и большое».Сын Евеноров тогда, Леокрит, негодуя, воскликнул:«Что ты сказал, безрассудный, зломышленный Ментор? Смирить насГражданам ты предлагаешь; но сладить им с нами, которыхТакже немало, на пиршестве трудно. Хотя бы внезапноСам Одиссей твой, Итаки властитель, явился и силойНас, женихов благородных, в его веселящихся доме,Выгнать оттуда замыслил, его возвращенье в отчизнуБыло б жене, тосковавшей так долго по нем, не на радость:Злая погибель его бы постигла, когда бы нас многихВздумал один одолеть он; неумное слово сказал ты.Вы ж разойдитеся, люди, и каждый займися домашнимДелом. А Ментор пускай и мудрец Алиферс, ОдиссеюВерность свою сохранившие, в путь снарядят Телемаха;Долго, однако, я думаю, здесь просидит он, сбираяВести; пути же ему своего совершить не удастся».Так он сказав, распустил самовольно собранье народа.Все, удалясь, по своим разошлися домам; женихи жеВ дом Одиссея, царя благородного, вновь возвратились.Но Телемах одиноко пошел на песчаное взморье.Руки соленою влагой умыв, возгласил он к Афине:«Ты, посетившая дом мой вчера и в туманное мореПлыть повелевшая мне, чтоб разведал я, странствуя, нет лиСлухов о милом отце и его возвращенье, богиня,Мне помоги благосклонно; ахейцы мой путь затрудняют;Паче ж других женихи многосильные, полные злобы».Так говорил он, молясь, и пред ним во мгновение ока,Сходная с Ментором видом и речью, предстала Афина.Голос возвысив, богиня крылатое бросила слово:«Смел, Телемах, и разумен ты будешь, когда обладаешьТою великою силой, с какою и словом и деломВсе твой отец, что хотел, совершал; и достигнешь желаннойЦели, свой путь беспрепятственно кончив; когда ж не прямой тыСын Одиссеев, не сын Пенелопин прямой, то надеждыНет, чтоб успешно ты мог совершить предприятое дело.Редко бывают подобны отцам сыновья; все большеюЧастию хуже отцов и немногие лучше. Но будешьТы, Телемах, и разумен и смел, поелику не вовсеТы Одиссеевой силы великой лишен; и надеждаЕсть для тебя, что успешно свершишь предприятое дело.Пусть женихи, беззаконствуя, зло замышляют — оставь их;Горе безумным! Они в слепоте, незнакомые с правдой,Смерти своей не предвидят, ни черной судьбы, ежедневноК ним подступающей ближе и ближе, чтоб вдруг погубить их.Ты же свое предприять путешествие можешь немедля;Будучи другом твоим по отцу твоему, снаряжу яБыстрый корабль для тебя и последую сам за тобою.Но возвратися теперь к женихам; а тебе на дорогуПусть приготовят съестное, пускай им наполнят сосуды;Пусть и в амфоры вина нацедят и муки, мореходцаСнеди питательной, в кожаных, плотных мехах приготовят.Тою порой я гребцов наберу; кораблей же в Итаке,Морем объятой, немало и новых и старых; меж нимиЛучший я выберу сам; и немедленно будет он намиВ путь изготовлен, и спустим его на священное море».Так говорила Афина, Зевесова дочь, Телемаху.Голос богини услышав, он берег немедля покинул.В дом возвратяся с печалию милого сердца, нашел онТам женихов многосильных: одни обдирали в покояхКоз, а другие, зарезав свиней, на дворе их палили.С колкой усмешкой к нему подошел Антиной и, насильноЗа руку взявши его и назвавши по имени, молвил:«Юноша вспыльчивый, злой говорун, Телемах, не заботьсяБоле о том, чтоб вредить нам иль словом, иль делом, а лучшеДружески с нами без всяких забот веселись, как бывало.Волю ж твою не замедлят ахейцы исполнить: получишьТы и корабль и отборных гребцов, чтоб скорее достигнутьВ Пилос, любезный богам, и узнать об отце отдаленном».Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Нет, Антиной, неприлично мне с вами, надменными, вместеПротив желанья сидеть за столом, веселясь беззаботно;Будьте довольны и тем, что имущество лучшее нашеВы, женихи, разорили, покуда я был малолетен.Ныне ж, когда, возмужав и советников слушая умных,Все я узнал и когда уж во мне пробудилася бодрость,Я попытаюсь на шею вам Парк неизбежных накликать,Так ли, иначе ли, съездив ли в Пилос иль здесь отыскавшиСредство. Я еду — и путь мой напрасен не будет, хотя яЕду попутчиком, ибо (так было устроено вами)Здесь мне иметь своего корабля и гребцов невозможно».Так он сказал и свою из руки Антиноевой рукуВырвал. Меж тем женихи, изобильный обед учреждая,Многими колкими сердце его оскорбляли речами.Так говорили одни из ругателей дерзко-надменных:«Нас Телемах погубить не на шутку замыслил; быть может,Многих он в помощь себе приведет из песчаного Пилоса, многихТакже из Спарты; о том он, мы видим, заботится сильно.Может случиться и то, что богатую землю ЭфируОн посетит, чтоб, добывши там яду, смертельного людям,Здесь отравить им кратеры и разом нас всех уничтожить».«Но, — отвечали другие насмешливо первым, — кто знает!Может случиться легко, что и сам, как отец, он погибнет,Долго бродив по морям далеко от друзей и домашних.Тем он, конечно, и нас озаботит: тогда нам придетсяВсе разделить меж собой их имущество; дом же уступимМы Пенелопе и мужу, избранному ею меж нами».Так женихи. Телемах же пошел в кладовую отцову,Зданье пространное; злата и меди там кучи лежали;Много там платья в ларях и душистого масла хранилось;Куфы из глины с вином многолетним и сладким стоялиРядом у стен, заключая божественно-чистый напитокВ недре глубоком, на случай, когда Одиссей возвратитсяВ дом, претерпевши тяжелых скорбей и превратностей много.Двери двустворные, дважды замкнутые, в ту кладовуюВходом служили; почтенная ключница денно и нощноТам с многоопытным, зорким усердьем в порядке держалаВсе Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса.В ту кладовую позвав Евриклею, сказал Телемах ей:«Няня, амфоры наполни вином благовонным, вкуснейшимПосле того дорогого, которое здесь бережешь ты,Помня о нем, о несчастном, и все уповая, что в дом свойЦарь Одиссей возвратится, и смерти и Парк избежавши.Им ты двенадцать наполни амфор и амфоры закупорь;Так же и кожаных, плотных мехов приготовь, оржаноюПолных мукой; и чтоб в каждом из них заключалося двадцатьМер; но об этом ты ведай одна; собери все припасыВ кучу; за ними приду ввечеру я, в то время, когда ужВ верхний покой свой уйдет Пенелопа, о сне помышляя.Спарту и Пилос песчаный хочу посетить, чтоб проведать,Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье».Кончил. Ему Евриклея, усердная няня, заплакав,С громким рыданьем крылатое бросила слово: «Зачем ты,Милое наше дитя, отворяешь таким помышленьямСердце? Зачем в отдаленную, чуждую землю стремишьсяТы, утешение наше единое? Твой уж родительВстретил конец меж народов враждебных от дома далеко;Здесь же, покуда ты странствовать будешь, коварно устроятКов, чтоб известь и тебя, и твое все богатство разделят.Лучше останься у нас при своем; ни малейшей нет нуждыВ страшное море тебе на беды и на бури пускаться».Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Няня, мой друг, не тревожься; не мимо богов я решилсяВ путь, но клянись мне, что мать от тебя ни о чем не узнаетПрежде, пока не свершится одиннадцать дней иль двенадцать,Или покуда не спросит сама обо мне, иль другой ктоТайны не скажет, — боюсь, чтоб от плача у ней не поблеклаСвежесть лица». Евриклея богами великими сталаКлясться; когда ж поклялася и клятву свою совершила,Тотчас она, благовонным вином все амфоры наливши,Кожаных плотных мехов приготовила, полных мукою.Он же, домой возвратившися, там с женихами остался.Умная мысль родилася тут в сердце Паллады Афины:Вид Телемаха принявши, она обежала весь город;К каждому встречному ласково речь обращая, собратьсяВсех пригласила она ввечеру на корабль быстроходный.После, пришед к Ноэмону, разумного Фрония сыну,Дать ей просила корабль — Ноэмон согласился охотно.Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.Легкий корабль на соленую влагу спустив и запасы,Нужные каждому прочному судну, собравши, на самомВыходе в море из бухты его поместила богиня.Люди сошлися, и в каждом она возбудила отважность.Новая мысль родилася тут в сердце Паллады Афины:В дом Одиссея, царя благородного, вшедши, богиняСладкий сон на пирующих там женихов навела, помутилаМысли у пьющих и вырвала кубки из рук их; влеченьюСна уступивши, они по домам разошлись и недолгоЖдали его, не замедлил он пасть на усталые вежды.Тут светлоокая Зевсова дочь Телемаху сказала,Вызвав его из устроенной пышно палаты столовой,Сходная с Ментором видом и речью: «Пора, Телемах, нам;Все собралися уж светлообутые спутники наши;Сидя у весел, они ожидают тебя с нетерпеньем;Время идти; не годится нам доле откладывать путь свой».Кончив, Паллада Афина пошла впереди ТелемахаБыстрым шагом; поспешно пошел Телемах за богиней.К морю и к ждавшему их кораблю подошедши, они тамСпутников густокудрявых нашли у песчаного брега.К ним обратилась тогда Телемахова сила святая:«Братья, принесть поспешим путевые запасы; они ужВсе приготовлены в доме, и мать ни о чем не слыхала;Также ничто и рабыням не сказано; тайну одна лишьЗнает». И быстро пошел впереди он; за ним все другие.Взявши запасы, они их на прочно устроенном суднеСклали, как то повелел им возлюбленный сын Одиссеев.Скоро и сам он вступил на корабль за богиней Афиной;Подле кормы корабельной она поместилась; с ней рядомСел Телемах, и гребцы, отвязавши поспешно канаты,Также взошли на корабль и сели на лавках у весел.Тут светлоокая Зевсова дочь даровала им ветер попутный,Свежий повеял зефир, ошумляющий темное море.Бодрых гребцов возбуждая, велел Телемах им скорееСнасти устроить; ему повинуясь, сосновую мачтуПодняли разом они и, глубоко в гнездо водрузивши,В нем утвердили ее, а с боков натянули веревки;Белый потом привязали ремнями плетеными парус;Ветром наполнившись, он поднялся, и пурпурные волныЗвучно под килем потекшего в них корабля зашумели;Он же бежал по волнам, разгребая себе в них дорогу.Тут корабельщики, черное быстрое судно устроив,Чаши наполнили сладким вином и, молясь, сотворилиДолжное вечнорожденным, бессмертным богам возлиянье,Паче ж других светлоокой богине, великой Палладе.Судно всю ночь и все утро спокойно свой путь совершало.Песнь третьяТретий и четвертый день, до вечера пятого
Прибытие Телемаха в Пилос. Он находит Нестора, приносящего на берегу моря жертву Посейдону вместе с народом. Нестор, по просьбе Телемаха, рассказывает о том, что случилось с ним, с Менелаем и некоторыми другими ахейскими вождями после разрушения Трои. Он советует Телемаху посетить Менелая в Лакедемоне. Телемах остается ночевать в доме Нестора. На другой день, по совершении жертвы, обещанной Нестором Афине, Телемах вместе с младшим сыном Нестора Писистратом отправляется в путь; они ночуют у Диоклеса и на следующий вечер приезжают в Лакедемон.
Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медномСводе небес, чтоб сиять для бессмертных богов и для смертных,Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих.Тою порою достигнул корабль до Нелеева градаПышного, Пилоса. В жертву народ приносил там на брегеЧерных быков Посейдону, лазурнокудрявому богу;Было там девять скамей; на скамьях, по пяти сот на каждой,Люди сидели, и девять быков перед каждою было.Сладкой отведав утробы, уже сожигали пред богомБедра в то время, как в пристань вошли мореходцы. УбравшиСнасти и якорем шаткий корабль утвердивши, на землюВышли они; Телемах, за Афиною следуя, такжеВышел. К нему обратяся, богиня Афина сказала:«Сын Одиссеев, теперь уж застенчивым быть ты не должен;Ибо затем мы и в море пустились, чтоб сведать, в какуюЗемлю отец твой судьбиною брошен и что претерпел он.Смело приблизься к коней обуздателю Нестору; знать намДолжно, какие в душе у него заключаются мысли.Смело его попроси, чтоб тебе объявил он всю правду;Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим».«Но, — отвечал рассудительный сын Одиссеев богине, —Как подойти мне? Какое скажу я приветствие, Ментор?Мало еще в разговорах разумных с людьми я искусен;Также не знаю, прилично ли младшим расспрашивать старших?»Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Многое сам, Телемах, ты своим угадаешь рассудком;Многое демон откроет тебе благосклонный; не противВоли ж бессмертных, я думаю, был ты рожден и воспитан».Кончив, богиня Афина пошла впереди ТелемахаБыстрым шагом; за нею пошел Телемах; и поспешноК месту подходят они, где пилийцы, собравшись, сидели;Там с сыновьями и Нестор сидел; их друзья, учреждаяПир, суетились, вздевали на вертелы, жарили мясо.Все, иноземцев увидя, пошли к ним навстречу и, рукиИм подавая, просили их сесть дружелюбно с народом.Первый, их встретивший, Несторов сын, Писистрат благородный,Ласково за руки взявши обоих, на бреге песчаномМесто на мягких разостланных кожах занять пригласил ихМежду отцом престарелым и братом младым Фрасимедом.Сладкой утробы отведать им дав, он вином благовоннымКубок наполнил, вина отхлебнул и сказал светлоокойДочери Зевса эгидодержавца Палладе Афине:«Странник, ты должен призвать Посейдона-владыку: вы нынеПрибыли к нам на великий праздник его; совершившиЗдесь, как обычай велит, перед ним возлиянье с молитвой,Ты и товарищу кубок с напитком божественно-чистымДай, он, я думаю, молится также богам, поеликуВсе мы, люди, имеем в богах благодетельных нужду.Он же моложе тебя и, конечно, ровесник со мною;Вот почему я и кубок тебе наперед предлагаю».Кончив, он передал кубок с вином благовонным Афине.Был ей приятен поступок разумного юноши, первойЕй предложившего кубок с вином благовонным; и сталаГолосом громким она призывать Посейдона-владыку:«Царь Посейдон-земледержец, молюся тебе, не отвергниНас, уповающих здесь, что желания наши исполнишь.Нестору славу с его сыновьями, во-первых, даруй ты;После богатую милость яви и другим, благосклонноЗдесь от пилийцев великую ныне приняв гекатомбу;Дай нам потом, Телемаху и мне, возвратиться, окончивВсе, для чего мы приплыли сюда в корабле крутобоком».Так помолясь, совершила сама возлиянье богиня;После двуярусный кубок она подала Телемаху;В свой помолился черед и возлюбленный сын Одиссеев.Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,Роздали части и начали пир многославный; когда жеБыл удовольствован голод их сладким питьем и едою,Речь обратил к посетителям Нестор, герой геренейский:«Странники, мне уж теперь неприлично не будет спросить вас,Кто вы, понеже уж пищею вы насладились довольно.Кто ж вы, скажите? Откуда к нам прибыли влажной дорогой?Дело ль какое у вас? Иль без дела скитаетесь всюду,Взад и вперед по морям, как добычники вольные, мчася,Жизнью играя своей и беды приключая народам?»С духом собравшись, на то рассудительный сын ОдиссеевТак, отвечая, сказал (и Афина ему ободрилаСердце, чтоб Нестора мог он спросить об отце отдаленном,Также, чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава):«Сын Нелеев, о Нестор, великая слава ахеян,Знать ты желаешь, откуда и кто мы; всю правду скажу я:Мы из Итаки, под склоном лесистым Нейона лежащей;Прибыли ж к вам не за общим народным, за собственным делом;Странствую я, чтоб, молву об отце вопрошая, проведать,Где Одиссей благородный, в бедах постоянный, с которымРатуя вместе, вы град Илион, говорят, сокрушили.Прочие ж, сколько их ни было, против троян воевавших,Бедственно, слышали мы, в стороне отдаленной погиблиВсе; а его и погибель от нас неприступно КронионСкрыл; где нашел он конец свой, не знает никто: на земле лиТвердой он пал, пересиленный злыми врагами, в зыбях лиМоря погиб, поглощенный холодной волной Амфитриты.Я же колена твои обнимаю, чтоб ты благосклонноУчасть отца моего мне открыл, объявив, что своимиВидел глазами иль что от какого услышал случайноСтранника. Матерью был он рожден на беды и на горе.Ты же, меня не щадя и из жалости слов не смягчая,Все расскажи мне подробно, чему ты был сам очевидец.Если же чем для тебя мой отец, Одиссей благородный,Словом ли, делом ли, мог быть полезен в те дни, как с тобоюВ Трое он был, где столь много вы бед претерпели, ахейцы,Вспомни об этом теперь и по истине все расскажи мне».Так Телемаху ответствовал Нестор, герой геренейский:«Сын мой, как сильно напомнил ты мне о напастях, в земле тойВстреченных нами, ахейцами, твердыми в опыте строгом,Частью, когда в кораблях, предводимые бодрым Пелидом,Мы за добычей по темно-туманному морю гонялись,Частью, когда перед крепким Приамовым градом с врагамиЯростно бились. Из наших в то время все лучшие пали:Лег там Аякс бедоносный, там лег Ахиллес и советовМудростью равный бессмертным Патрокл, и лежит там мой милыйСын Антилох, беспорочный, отважный и столько же дивныйЛегкостью бега, сколь был он бесстрашный боец. И немалоРазных других испытали мы бедствий великих, о них жеМожет ли все рассказать хоть один из людей земнородных?Если б и целые пять лет и шесть лет ты мог беспрестанноВести сбирать о бедах, приключившихся бодрым ахейцам,Ты бы, всего не узнав, недоволен домой возвратился.Девять трудилися лет мы, чтоб их погубить, вымышляяМногие хитрости, — кончить насилу решился Кронион.В умных советах никто там не мог наряду быть поставленС ним: далеко опереживал всех изобретеньем многихХитростей царь Одиссей, благородный родитель твой, еслиПодлинно сын ты его. С изумленьем смотрю на тебя я;С ним и речами ты сходен; но кто бы подумал, чтоб былоЮноше можно так много с ним сходствовать умною речью?Я ж постоянно, покуда войну мы вели, на совете ль,В сонме ль народном, всегда заодно говорил с Одиссеем;В мненьях согласные, вместе всегда мы, обдумавши строго,То лишь одно избирали, что было ахейцам полезней.Но когда, ниспровергнувши город Приама великий,Мы к кораблям возвратилися, бог разлучил нас: КронионБедственный путь по морям приготовить замыслил ахейцам.Был не у каждого светел рассудок, не все справедливыБыли они — потому и постигнула злая судьбинаМногих, разгневавших дочь светлоокую страшного бога.Сильную распрю богиня Афина зажгла меж Атридов:Оба, созвать вознамерясь людей на совет, безрассудноСобрали их не в обычное время, когда уж садилосьСолнце; ахейцы сошлися, вином охмеленные; те жеСтали один за другим объяснять им причину собранья:Требовал царь Менелай, чтоб аргивские мужи в обратныйПуть по широкому моря хребту устремились немедля;То Агамемнон отвергнул: ахейцев еще удержать онМыслил затем, чтоб они, совершив гекатомбу святую,Гнев примирили ужасной богини… младенец! Еще он,Видно, не знал, что уж быть не могло примирения с нею:Вечные боги не скоро в своих изменяются мыслях.Так, обращая друг к другу обидные речи, там обаБрата стояли; собрание светлообутых ахеянВоплем наполнилось яростным, на два разрознившись мненья.Всю ту мы ночь провели в неприязненных друг против другаМыслях: уж нам, беззаконным, готовил Зевес наказанье.Утром одни на прекрасное море опять кораблями(Взяв и добычу и дев, глубоко опоясанных) вышли.Но половина другая ахеян осталась на брегеВместе с царем Агамемноном, пастырем многих народов.Дали мы ход кораблям, и они по волнам побежалиБыстро: под ними углаживал бог многоводное море.Скоро пришед в Тенедос, принесли мы там жертву бессмертным,Дать нам отчизну моля их, но Дий непреклонный еще намМедлил дозволить возврат: он вторичной враждой возмутил нас.Часть за царем Одиссеем, подателем мудрых советов,В многовесельных пустясь кораблях, устремилась в обратныйПуть, чтоб Атриду царю Агамемнону вновь покориться.Я же поспешно со всеми подвластными мне кораблямиПоплыл вперед, угадав, что готовил нам бедствие демон;Поплыл со всеми своими и сын бедоносный Тидея;Позже отправился в путь Менелай златовласый: в ЛесбосеНас он нагнал, нерешимых, какую избрать нам дорогу:Выше ль скалами обильного Хиоса путь свой на ПсируПравить, ее оставляя по левую руку, иль нижеХиоса, мимо открытого воющим ветрам Миманта?Дия молили мы знаменье дать нам; и, знаменье давши,Он повелел, чтоб, разрезавши море по самой средине,Шли мы к Евбее для скорого близкой беды избежанья;Ветер попутный, свистя, зашумел, и, рыбообильныйПуть совершая легко, корабли до Гереста достиглиК ночи; от многих быков возложили мы тучные бедраТам на алтарь Посейдонов, измерив великое море.День совершился четвертый, когда, добежав до Аргоса,Все корабли Диомеда, коней обуздателя, сталиВ пристани. Прямо тем временем в Пилос я плыл, и ни разуВетер попутный, вначале нам посланный Дием, не стихнул.Так возвратился я, сын мой, без всяких вестей; и донынеСведать еще я не мог, кто погиб из ахеян, кто спасся.Что ж от других мы узнали, живя под домашнею кровлей,То вам как следует я расскажу, ничего не скрывая.Слышали мы, что с младым Ахиллеса великого сыномВсе мирмидоны его, копьеносцы домой возвратились;Жив, говорят, Филоктет, сын Пеанов возлюбленный; здравоИдоменей (никого из сопутников, с ним избежавшихВместе войны, не утративши на море) Крита достигнул;К вам же, конечно, и в дальнюю землю дошел об АтридеСлух, как домой возвратился он, как умерщвлен был Эгистом,Как и Эгист наконец по заслуге приял воздаянье.Счастье, когда у погибшего мужа останется бодрыйСын, чтоб отмстить, как Орест, поразивший Эгиста, которымБыл умерщвлен злоковарно его многославный родитель!Так и тебе, мой возлюбленный друг, столь прекрасно созревший,Должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили».Выслушав Нестора, так отвечал Телемах благородный:«Сын Нелеев, о Нестор, великая слава ахеян,Правда, отмстил он, и страшно отмстил, и ему от народовЧесть повсеместная будет и будет хвала от потомства.О, когда б и меня одарили такою же силойБоги, чтоб так же и я мог отмстить женихам, наносящимСтолько обид мне, коварно погибель мою замышляя!Но благодати великой такой ниспослать не хотелиБоги ни мне, ни отцу — и удел мой отныне терпенье».Так Телемаху ответствовал Нестор, герой геренейский:«Сам ты, мой милый, о том мне своими словами напомнил;Слышали мы, что, твою благородную мать притесняя,В доме твоем женихи беззаконного делают много.Знать бы желал я: ты сам ли то волею сносишь? Народ лиВашей земли ненавидит тебя, по внушению бога?Мы же не ведаем; может случиться легко, что и сам онИх, возвратяся, погубит, один ли, созвав ли ахеян…О, когда б возлюбить светлоокая дева ПалладаТак же могла и тебя, как она Одиссея любилаВ крае троянском, где много мы бед претерпели, ахейцы!Нет, никогда не бывали столь боги в любви откровенны,Сколь откровенна была с Одиссеем Паллада Афина!Если бы ею с такою ж любовью и ты был присвоен,Самая память о браке во многих из них бы пропала».Нестору так отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Старец, несбыточно, думаю, слово твое; о великомТы говоришь, и ужасно мне слушать тебя; не случитсяТо никогда ни по просьбе моей, ни по воле бессмертных».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Странное слово из уст у тебя, Телемах, излетело;Богу легко защитить нас и издали, если захочет;Я ж согласился б скорее и бедствия встретить, чтоб толькоСладостный день возвращенья увидеть, чем, бедствий избегнув,В дом возвратиться, чтоб пасть пред своим очагом, как великийПал Агамемнон предательством хитрой жены и Эгиста.Но и богам невозможно от общего смертного часаМилого им человека избавить, когда он уж преданВ руки навек усыпляющей смерти судьбиною будет».Так отвечал рассудительный сын Одиссеев богине:«Ментор, не станем о том говорить мы, хотя и крушит намСердце оно; уж его возвращения мы не увидим:Черную участь и смерть для него приготовили боги.Я же теперь, о ином вопрошая, хочу обратитьсяК Нестору — правдой и мудростью всех он людей превосходит;Был, говорят, он царем, повелителем трех поколений,Образом светлым своим он бессмертному богу подобен —Сын Нелеев, скажи, ничего от меня не скрывая,Как умерщвлен был Атрид Агамемнон пространнодержавный?Где Менелай находился? Какое губящее средствоХитрый Эгист изобрел, чтоб удобнее сладить с сильнейшим?Иль, не достигнув Аргоса, еще меж чужими людьми онБыл и врага своего тем отважил на злое убийство?»«Друг, — Телемаху ответствовал Нестор, герой геренейский, —Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;Подлинно так все случилось, как думаешь сам ты; но если бВ братнем жилище Эгиста живого застал, возвращаясьВ дом свой из брани троянской, Атрид Менелай златовласый,Трупа его бы тогда не покрыла земля гробовая,Хищные птицы и псы бы его растерзали, без честиВ поле, далеко за градом Аргосом лежащего, женыНаши его б не оплакали — страшное дело свершил он.Тою порою, как билися мы на полях илионских,Он в безопасном углу многоконного града АргосаСердце жены Агамемнона лестью опутывал хитрой.Прежде самой Клитемнестре божественной было противноДело постыдное — мыслей порочных она не имела;Был же при ней песнопевец, которому царь Агамемнон,В Трою готовяся плыть, наблюдать повелел за супругой;Но, как скоро судьбина ее предала преступленью,Тот песнопевец был сослан Эгистом на остров бесплодный,Где и оставлен; и хищные птицы его растерзали.Он же ее, одного с ним желавшую, в дом пригласил свой;Множество бедр на святых алтарях он сожег пред богами,Множеством вкладов, и златом и тканями, храмы украсил,Дерзкое дело такое с нежданным окончив успехом.Мы же, покинувши землю троянскую, поплыли вместе,Я и Атрид Менелай, сопряженные дружбою тесной.Были уж мы пред священным Сунионом, мысом Аттийским;Вдруг Менелаева кормщика Феб Аполлон невидимоТихой своею стрелой умертвил: управляя бегущимСудном, кормило держал многоопытной, твердой рукоюФронтис, Онеторов сын, наиболе из всех земнородныхТайну проникший владеть кораблем в наступившую бурю.Путь свой замедлил, хотя и спешил, Менелай, чтоб на брегеЧесть погребения другу воздать с торжеством надлежащим;Но когда на своих кораблях крутобоких опять онВ темное море пошел и высокого мыса МалеиБыстро достиг — повсеместно гремящий Кронион, замысливГибель, нагнал на него многошумное ветра дыханье,Поднял могучие, тяжкие, гороогромные волны.Вдруг корабли разлучив, половину их бросил он к Криту,Где обитают кидоны у светлых потоков Ярдана.Виден там гладкий утес, восходящий над влагой соленой,В темное море вдвигаясь на крайних пределах Гортины;Там, где великие волны на западный берег у ФестаНот нагоняет и малый утес их дробит, отшибая,Те корабли очутились; проворством спаслися от смертиЛюди; суда ж их погибли, разбившись об острые камни.Пять остальных кораблей темноносых, похищенных бурей,Ветер могучий и волны ко брегу Египта примчали.Там Менелай, собирая сокровищ и золота много,Странствовал между народов иного языка, и в то жеВремя Эгист совершил беззаконное дело в Аргосе,Смерти предавши Атрида, — народ покорился безмолвно.Целые семь лет он властвовал в златообильной Микене;Но на осьмой из Афин возвратился ему на погибельБогоподобный Орест; и убийцу сразил он, которымБыл умерщвлен злоковарно его многославный родитель.Пир учредив для аргивян великий, свершил погребеньеОн и преступнице матери вместе с Эгистом презренным.В самый тот день и Атрид Менелай, вызыватель в сраженье,Прибыл, богатства собрав, сколь могло в кораблях уместиться.Ты же недолго, мой сын, в отдаленье от родины странствуй,Дом и наследье отца благородного бросив на жертвуДерзких грабителей, жрущих твое беспощадно; расхитятВсе, и без пользы останется путь, совершенный тобою.Но Менелая Атрида (советую, требую) долженТы посетить; он недавно в отечество прибыл из чуждыхСтран, от людей, от которых никто, занесенный однаждыК ним по широкому морю стремительным ветром, не мог быЖив возвратиться, откуда и в год долететь к нам не можетБыстрая птица, — столь страшно великой пучины пространство.Ты же поедешь отсюда иль морем со всеми своими,Или, когда пожелаешь, землею: коней с колесницейДам я, и сына с тобою пошлю, чтоб тебе указал онПуть в Лакедемон божественный, где Менелай златовласыйЦарствует; можешь ты сам обо всем расспросить Менелая;Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим».Кончил. Тем временем солнце померкло, и тьма наступила.К Нестору слово свое обративши, сказала Афина:«Старец, твои рассудительны речи, но медлить не станем;Должно отрезать теперь языки, и царю ПосейдонуКупно с другими богами вином сотворить возлиянье;Время подумать о ложе покойном и сне миротворном;День на закате угас, и уж боле не будет приличноЗдесь нам сидеть за трапезой богов; удалиться пора нам».Так говорила богиня; почтительно все ей внимали.Тут для умытия рук им служители подали воду;Отроки светлым кратеры до края наполнив напитком,В чашах его разнесли, по обычаю справа начавши;Бросив в огонь языки, сотворили они возлиянье,Стоя; когда ж сотворили его и вином насладились,Сколько желала душа, Телемах благородный с АфинойСтали к ночлегу на свой быстроходный корабль собираться.Нестор, гостей удержавши, сказал: «Да отнюдь не позволятВечный Зевес и другие бессмертные боги, чтоб нынеВы для ночлега отсюда ушли на корабль быстроходный!Разве одежд не найдется у нас? Неужели я нищий?Будто уж в доме моем ни покровов, ни мягких постелейНет, чтоб и сам я и гости мои насладились покойнымСном? — Но покровов и мягких постелей найдется довольно.Можно ль, чтоб сын столь великого мужа, чтоб сын ОдиссеевВыбрал себе корабельную палубу спальней, пока яЖив и мои сыновья обитают со мной под одноюКровлей, чтоб всех, кто пожалует к нам, угощать дружелюбно?»Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Умное слово сказал ты, возлюбленный старец, и долженВолю исполнить твою Телемах: то, конечно, приличней.Здесь я оставлю его, чтоб покойно под кровлей твоеюНочь он провел. Самому ж мне на черный корабль возвратитьсяДолжно, чтоб наших людей ободрить и о многом сказать им:Я из сопутников наших старейший годами; они же(Все молодые, ровесники все Телемаху) по добройВоле, из дружбы его в корабле проводить согласились;Вот для чего и хочу я на черный корабль возвратиться.Завтра ж с зарею пойти мне к народу отважных кавконовНужно, чтоб там заплатили мне люди старинный, немалыйДолг. Телемаха же, после того как у вас погостит он,С сыном своим в колеснице отправь ты, коней повелевшиДать им проворнейших в беге и силою самых отличных».Так им сказав, светлоокая Зевсова дочь удалилась,Быстрым орлом улетев; изумился народ; изумился,Чудо такое своими глазами увидевши, Нестор.За руку взяв Телемаха, ему дружелюбно сказал он:«Друг, ты, конечно, и сердцем не робок и силою крепок,Если тебе, молодому, так явно сопутствуют боги.Здесь из бессмертных, живущих в обителях светлых Олимпа,Был не иной кто, как Диева славная дочь Тритогена,Столь и отца твоего отличавшая в сонме аргивян.Будь благосклонна, богиня, и к нам и великую славуДай мне, и детям моим, и супруге моей благонравной;Я же телицу тебе однолетнюю, лбистую, в полеВольно бродящую, с игом еще не знакомую, в жертвуЗдесь принесу, ей рога изукрасивши золотом чистым».Так говорил он, молясь; и Палладою был он услышан.Кончив, пошел впереди сыновей и зятьев благородныхВ дом свой богато украшенный Нестор, герой геренейский;С Нестором в царский богато украшенный дом и другиеТакже вступили и сели порядком на креслах и стульях.Старец тогда для собравшихся кубок наполнил до краяСветлым вином, чрез одиннадцать лет из амфоры налитымКлючницей, снявшей впервые с заветной амфоры той кровлю.Им он из кубка свое сотворил возлиянье великойДочери Зевса-эгидодержавца; когда ж и другиеВсе, сотворив возлиянье, вином насладились довольно,Каждый к себе возвратился, о ложе и сне помышляя.Гостю желая спокойствия, Нестор, герой геренейский,Сам Телемаху, разумному сыну царя Одиссея,В звонко-пространном покое кровать указал прорезную;Лег близ него Писистрат, копьевержец, мужей предводитель,Бывший из братьев один неженатый в жилище отцовом.Сам же, во внутренний царского дома покой удаляся,Лег на постели, перестланной мягко царицею, Нестор.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;С мягкой поднялся постели и Нестор, герой геренейский,Вышед из спальни, он сел на обтесанных, гладких, широкихКамнях, у двери высокой служивших седалищем, белых,Ярко сиявших, как будто помазанных маслом, на них жеПрежде Нелей восседал, многоумием богу подобный;Но уж давно уведен был судьбой в обитель Аида.Ныне ж на камнях Нелеевых Нестор воссел, скиптроносныйПестун ахеян. К нему сыновья собралися, из спаленВышед: Ехефрон, Персей, Стратион, и Аретос, и юныйБогу подобный красой Фрасимед; наконец и шестой к ним,Младший из братьев пришел, Писистрат благородный. И рядомС Нестором сесть приглашен был возлюбленный сын Одиссеев.Речь обратил тут к собравшимся Нестор, герой геренейский:«Милые дети, мое повеленье исполнить спешите:Паче других преклонить я желаю на милость Афину,Видимо, бывшую с нами на празднике бога великом.В поле один за телицей беги, чтоб немедленно с поляВыгнал ее к нам пастух, за стадами смотрящий; другой жеДолжен на черный корабль Телемахов пойти и позвать к намВсех мореходных людей, там оставя лишь двух; напоследокТретьим пусть будет немедленно златоискусник ЛаэркосПризван, чтоб золотом чистым рога изукрасить телице.Прочие ж все оставайтесь при мне, повелевши рабынямВ доме устроить обед изобильный, расставить порядкомСтулья, дрова приготовить и светлой воды принести нам».Так он сказал; все заботиться начали: с поля телицуСкоро пригнали; пришли с корабля Телемаховы люди,С ним переплывшие море; явился и златоискусник,Нужный для ковки металлов принесши снаряд: наковальню,Молот, клещи драгоценной отделки и все, чем обычноДело свое совершал он; пришла и богиня АфинаЖертву принять. Тут художнику Нестор, коней обуздатель,Золота чистого дал; оковал им рога он телицы,Тщася усердно, чтоб жертвенный дар был угоден богине.Взяли телицу тогда за рога Стратион и Ехефрон;Воду им руки умыть в обложенной цветами лоханиВынес из дома Аретос, в другой же руке он с ячменемКороб держал; подошел Фрасимед, ратоборец могучий,С острым в руке топором, поразить изготовяся жертву;Чащу подставил Персей. Тут Нестор, коней обуздатель,Руки умывши, ячменем телицу осыпал и, бросивШерсти с ее головы на огонь, помолился Афине;Следом за ним и другие с молитвой телицу ячменемТак же осыпали, Несторов сын, Фрасимед многосильный,Мышцы напрягши, ударил, и, в шею глубоко вонзенный,Жилы топор пересек; повалилась телица; вскричалиДочери все, и невестки царевы, и с ними царица,Кроткая сердцем, Клименова старшая дочь Евридика.Те же телицу, приникшую к лону земли путеносной,Подняли — разом зарезал ее Писистрат благородный.После, когда истощилася черная кровь и не сталоЖизни в костях, разложивши на части ее, отделилиБедра и сверху их (дважды обвивши, как следует, костиЖиром) кровавого мяса кусками покрыли; все вместеНестор зажег на костре и вином оросил искрометным;Те ж приступили, подставив ухваты с пятью остриями.Бедра сожегши и сладкой утробы вкусив, остальноеВсё разрубили на части и стали на вертелах жарить,Острые вертелы тихо в руках над огнем обращая.Тою порой Телемах Поликастою, дочерью младшейНестора, был отведен для омытия в баню; когда жеДева его и омыла и чистым натерла елеем,Легкий надевши хитон и богатой облекшись хламидой,Вышел из бани он, богу лицом лучезарным подобный;Место он занял близ Нестора, пастыря многих народов.Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,Сели за вкусный обед, и заботливо начали слугиБегать, вино наливая в сосуды златые; когда жеБыл удовольствован голод их сладким питьем и едою,Нестор, герой геренейский, сказал сыновьям благородным:«Дети, коней густогривых запрячь в колесницу немедляДолжно, чтоб мог Телемах по желанию в путь устремиться».То повеление царское было исполнено скоро;Двух густогривых коней запрягли в колесницу; в нее жеКлючница хлеб и вино на запас положила, с различнойПищей, какая царям лишь, питомцам Зевеса, прилична.Тут в колесницу блестящую стал Телемах благородный;Рядом с ним Несторов сын Писистрат, предводитель народов,Стал; натянувши могучей рукою бразды, он ударилСильным бичом по коням, и помчалися быстрые кониПолем, и Пилос блистательный скоро исчез позади их.Целый день мчалися кони, тряся колесничное дышло.Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.Путники прибыли в Феру, где сын Ортилоха, АлфеемСветлым рожденного, дом свой имел Диоклес благородный:Дав у себя им ночлег, Диоклес угостил их радушно.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Путники, снова в свою колесницу блестящую ставши,Быстро на ней со двора через портик помчалися звонкий,Часто коней погоняя, и кони скакали охотно.Пышных равнин, изобильных пшеницей, достигнув, они тамКончили путь, совершенный конями могучими быстро;Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.Песнь четвертаяВечер пятого дня и весь шестой день
Телемах и Писистрат, прибыв в Лакедемон, вступают во дворец царя Менелая, который, празднуя свадьбу сына и дочери, приглашает их на семейственный пир свой. И он и Елена узнают Телемаха. Средство, употребленное Еленою для развеселения гостей; она и Менелай рассказывают о подвигах Одиссея. На другое утро Менелай, по просьбе Телемаха, сообщает ему все то, что сам слышал от прорицателя Протея о судьбе вождей ахейских и о заключении Одиссея на острове Калипсо; потом он убеждает Телемаха погостить несколько времени в доме его. Тем временем женихи, узнав об отплытии Телемаха, приходят в ужас и замышляют умертвить его на возвратном пути. Скорбь Пенелопы, узнавшей от глашатая Медонта о замысле их и об отплытии сына. Афина, тронутая молитвою горестной матери, посылает ей ободрительное сновидение. Антиной со своею дружиною пускается в море и останавливается близ острова Астера ждать Телемаха.
В царственный град Лакедемон, холмами объятый, прибывши,К дому царя Менелая Атрида они обратились.Пир он богатый давал многочисленным сродникам, свадьбуСына и дочери милыя празднуя в царском жилище.К сыну губителя ратей Пелида свою посылал онДочь, уж давно с ним в троянской земле договор заключившиВыдать ее за него, и теперь сочетали их боги;Много ей дав колесниц и коней, молодую невестуВ град мирмидонский, где царствовал светлый жених, снарядил он.В Спарте же дочь он Алектора выбрал невестой для сына,Крепкого силой, прижитого им с молодою рабынейВ поздних годах, Мегапента. Елене ж детей не хотелиБоги с тех пор даровать, как желанная ей родиласяДочь Гермиона, подобная дивной красой Афродите.Шумно пируя в богато украшенных царских палатах,Сродники все и друзья Менелая, великого славой,Полны веселия были; на лире певец вдохновенныйГромко звучал перед ними, и два прыгуна, соглашаяС звонкою лирой прыжки, посреди их проворно скакали.Тою порой Телемах благородный с младым Писистратом,К царскому дому прибыв, на дворе из своей колесницыВышли; им встретился прежде других Этеон многочтимый,Спальник проворный царя Менелая, великого славой.С вестью о них по дворцу побежал он к владыке Атриду;Близко к нему подошедши, он бросил крылатое слово:«Царь Менелай, благородный питомец Зевеса, два гостяПрибыли, два иноземца, конечно из племени Дия.Что повелишь нам? Отпрячь ли их быстрых коней? Отказать лиИм, чтоб они у других для себя угощенья искали?»С гневом великим ему отвечал Менелай златовласый:«Ты, Этеон, сын Воэфов, еще никогда малоуменНе был, теперь же бессмысленно стал говорить, как младенец;Сами не раз испытав гостелюбие в странствии нашем,Мы напоследок покоимся дома, и Дий да положитБедствиям нашим конец. Отпрягите коней их; самих жеСтранников к нам пригласить на семейственный пир наш обоих».Так говорил Менелай. Этеон побежал, за собоюСледовать многим из царских проворных рабов повелевши.Иго с ретивых коней, опененное потом, сложили;К яслям в царевой конюшне голодных коней привязали;В ясли же полбы насыпали, смешанной с ярким ячменем;К светлой наружной стене прислонили потом колесницу.Странники были в высокий дворец введены; озираясь,Дому любезного Зевсу царя удивлялися оба:Все лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц,Было в палатах царя Менелая, великого славой.Очи свои наконец удовольствовав сладостным зреньем,Начали в гладких купальнях они омываться; когда жеИх и омыла и чистым елеем натерла рабыня,В тонких хитонах, облекшись в косматые мантии, обаРядом они с Менелаем-властителем сели на стульях.Тут поднесла на лохани серебряной руки умыть имПолный студеной воды золотой рукомойник рабыня;Гладкий потом пододвинула стол; на него положилаХлеб домовитая ключница с разным съестным, из запасаВыданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,Мяса различного крайчий принес и, его предложив им,Кубки златые на браном столе перед ними поставил.Сделав рукою приветствие, светлый сказал им хозяин:«Пищи откушайте нашей, друзья, на здоровье; когда жеСвой утолите вы голод, спрошу я, какие вы люди?В вас не увяла, я вижу, порода родителей ваших;Оба, конечно, вы дети царей, порожденных Зевесом,Скиптродержавных; подобные вам не от низких родятся».Тут он им подал бычатины жареной кус, из почетнойСобственной части его отделивши своею рукою.Подняли руки они к предложенной им пище и голодСвой утолили роскошной едой и питьем изобильным.Голову к спутнику тут приклонив, чтоб подслушать другиеРечи его не могли, прошептал Телемах осторожно:«Несторов сын, мой возлюбленный друг, Писистрат благородный,Видишь, как много здесь меди сияющей в звонких покоях;Блещет все златом, сребром, янтарями, слонового костью;Зевс лишь один на Олимпе имеет такую обитель;Что за богатство! Как много всего! С изумленьем смотрю я».Вслушался в тихую речь Телемаха Атрид златовласый;Голос возвысив, обоим он бросил крылатое слово:«Дети, нам, смертным, не можно равняться с владыкою Зевсом,Ибо и дом и сокровища Зевса, как сам он, нетленны;Люди ж иные поспорят богатством со мной, а иныеНет; претерпевши немало, немало скитавшись, добра яМного привез в кораблях, возвратясь на осьмой год в отчизну.Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта,К черным проник эфиопам, гостил у сидонян, эрембов;В Ливии был, наконец, где рогатыми агнцы родятся,Где ежегодно три раза и козы и овцы кидают;В той стороне и полей господин и пастух недостаткаВ сыре, и мясе, и жирно-густом молоке не имеют;Круглый там год изобильно бывают доимы коровы.Той же порой, как в далеких землях я, сбирая богатства,Странствовал, милый в отечестве брат мой погиб от убийцыТайно, никем не предвиденно, хитрым предательством женским.С тех пор и все уж мои мне сокровища стали постылы.Но об этом, кто б ни были вы, уж, конечно, отцы вамВсе рассказали… О, горестно было мне зреть истребленьеДома, столь светлого прежде, столь славного многим богатством!Рад бы остаться я с третью того, чем владею, лишь только бБыли те мужи на свете, которые в Трое пространнойКончили жизнь, далеко от Аргоса, питателя коней.Часто, их всех поминая, об них сокрушаясь и плача,Здесь я сижу одиноко под кровлей домашней; пороюГорем о них услаждаю я сердце, порой забываюГоре, понеже нас скоро холодная скорбь утомляет.Но сколь ни сетую в сердце своем я, их всех поминая,Мысль об одном наиболее губит мой сон и лишаетПищи меня, поелику никто из ахеян столь многоБедствий не встретил, как царь Одиссей; на труды и печалиБыл он рожден; на мою же досталося часть сокрушаться,Видя, как долго отсутствие длится его; мы не знаем,Жив ли он, умер ли; плачет о нем безутешный родительСтарец Лаэрт, с Пенелопой разумной, с младым Телемахом,Бывшим еще в пеленах при его удаленье из дома».Так он сказав, неумышленно скорбь пробудил в Телемахе.Крупная пала с ресницы сыновней слеза при отцовомИмени; в обе схвативши пурпурную мантию руки,Ею глаза он закрыл; то увидя, Атрид догадался;Долго, рассудком и сердцем колеблясь, не знал он, что делать:Ждать ли, чтоб сам говорить о родителе юноша начал,Или вопросами выведать все от него понемногу?Тою порой, как рассудком и сердцем колеблясь, молчал он,К ним из своих благовонных, высоких покоев ЕленаВышла, подобная светлой с копьем золотым Артемиде.Кресла богатой работы подвинула сесть ей Адреста;Мягкий ковер шерстяной положила ей в ноги Алкиппа;Фило пришла с драгоценной корзиной серебряной, даромУмной Алькандры, супруги Полиба, в египетских ФивахЖившего, много сокровищ имея в обители пышной.Две сребролитные дал он Атриду купальни и с нимиДва троеножных сосуда и золотом десять талантов;Также царице Елене супруга его подарилаПрялку златую с корзиной овальной; была та корзинаВся из сребра, но края золотые; и эту корзинуФило, пришедши, поставила подле царицы Елены,Полную пряжи сученой; на ней же лежала и прялкаС шерстью волнистой пурпурного цвета. На креслах ЕленаСела, прекрасные ноги свои на скамью протянувши.Сев, с любопытством она у царя Менелая спросила:«Мог ли узнать ты, Атрид благородный, питомец Зевеса,Кто иноземные гости, наш дом посетившие ныне?Я же скажу — справедливо ли, нет ли, не знаю, — но сердцеНудит сказать, что еще никогда (с изумленьем смотрю я)Мне ни в жене не случалось, ни в муже подобного встретитьСходства, какое наш гость с Телемахом, царя ОдиссеяСыном, имеет; младенцем его Одиссей благородныйДома оставил, когда за меня, недостойную, все вы,Мужи ахейские, в Трою пошли истребительной ратью».Царь Менелай отвечал благородной царице Елене:«Что ты, жена, говоришь, то и я нахожу справедливым.Дивное сходство! Такие же ноги, такие же руки,То же в глазах выражение, та ж голова и такие жКудри густые на ней; а когда, помянув Одиссея,Стал говорить я о бедствиях, им за меня претерпенных,Пала с ресницы его, я заметил, слеза, и, схватившиВ обе пурпурную мантию руки, он ею закрылся».Тут Писистрат благородный сказал Менелаю Атриду:«Царь многославный Атрид, богоизбранный пастырь народов,Спутник мой подлинно сын Одиссеев, как думаешь сам ты;Но, осторожный и скромный, он мнит, что ему неприлично,Вас посетивши впервые, себя выставлять в разговореСмелом с тобою, пленяющим всех нас божественной речью.Старец, родитель мой, Нестор его повелел в ЛакедемонМне проводить; у тебя ж он затем, чтоб ему благосклонноДать наставление ты соизволил: что делать? НемалоГоря бывает в родительском доме для сына, когда онРозно с отцом, не имея друзей, сиротствует, как нынеСын Одиссеев: отец благородный далеко; в народе жНет никого, кто б ему от гонений помог защититься».Царь Менелай, отвечая, сказал Писистрату младому:«Боги! Так подлинно сын несказанно мне милого друга,Столько тревог за меня претерпевшего, дом посетил мой.Я ж самого Одиссея отличнее прочих ахеянВстретить надеждой ласкался, когда б в кораблях быстроходныхПуть нам домой по волнам отворил громовержец Кронион;Град бы в Аргосе ему я построил с дворцом для жилища;Взял бы его самого из Итаки с богатствами, с сыном,С целым народом; и область для них бы очистил, моимиБлизко людьми населенную, мой признающую скипетр;Часто видались тогда бы, соседствуя, мы, и ничто быНас разлучить не могло, веселящихся, дружных, до злогоЧаса, в который бы скрыло нас черное облако смерти.Но столь великого блага нам дать не хотел непреклонныйБог, запретивший ему, несчастливцу, возврат вожделенный».Так говоря, неумышленно всех Менелай опечалил;Громко Елена аргивская, Диева дочь, зарыдала;Сын Одиссеев заплакал, и с ними Атрид прослезился;Плача не мог удержать и младой Писистрат: он о братеВспомнил, о брате своем Антилохе прекрасном, которыйБыл умерщвлен лучезарной Денницы возлюбленным сыном.Вспомнив о брате, Атриду он бросил крылатое слово:«Подлинно, царь Менелай, ты разумнее всех земнородных.Так говорит и отец престарелый наш Нестор, когда мыДома в семейных беседах своих о тебе вспоминаем.Ныне ж послушайся, царь многоумный, меня; не люблю яСлез за вечерней трапезою — скоро подымется Эос,В раннем тумане рожденная. Мне же отнюдь не противенПлач о возлюбленных мертвых, постигнутых общей судьбиной;Нам, земнородным страдальцам, одна здесь надежная почесть:Слезы с ланит и отрезанный локон волос на могиле.Брата утратил и я; не последний меж бранных аргивянБыл он; его ты, конечно, видал; а со мной никогда здесьОн не встречался; его я не знал; но от всех был отличен,Слышали мы, он и легкостью ног и отважностью в битвах».Царь Менелай златовласый ответствовал так Писистрату:«Друг, основательно то, что сказал ты; один лишь разумныйМуж и годами старейший тебя говорить так способен.Вижу из слов я твоих, что отца своего ты достойныйСын; без труда познается порода мужей, для которыхСчастье и в браке и в племени их уготовал Кронион;Так постоянно и Нестору он золотые свиваетГоды, чтоб весело в доме своем он старел, окруженныйБодрой семьей сыновей, и разумных и с копьями первых.Мы же, печаль отложив и отерши пролитые слезы,Снова начнем пировать; для умытия рук подадут намСветлой воды, а наутро опять разговор с ТелемахомЯ заведу, и окончим мы завтра начатое ныне».Так он сказал, и умыться им подал воды Асфалион,Спальник проворный царя Менелая, великого славой.Подняли руки они к предложенной им лакомой пище.Умная мысль пробудилась тогда в благородной Елене:В чаши она круговые подлить вознамерилась соку,Гореусладного, миротворящего, сердцу забвеньеБедствий дающего; тот, кто вина выпивал, с благотворнымСлитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать,Если б и мать и отца неожиданной смертью утратил,Если б нечаянно брата лишился иль милого сына,Вдруг пред очами его пораженного бранною медью.Диева светлая дочь обладала тем соком чудесным;Щедро в Египте ее Полидамна, супруга Фоона,Им наделила; земля там богатообильная многоЗлаков рождает и добрых, целебных, и злых, ядовитых;Каждый в народе там врач, превышающий знаньем глубокимПрочих людей, поелику там все из Пеанова рода.Соку в вино подмешав и вино разнести повелевши,Стала царица Елена беседовать снова с гостями:«Царь Менелай благородный, питомец Зевеса, и все вы,Дети отцов знаменитых, различное людям различным,Злое и доброе, Дий посылает, все Дию возможно.Радуйтесь ныне, сидя за трапезой вечерней и сладкимСердце свое веселя разговором; а я о бываломВам расскажу — хоть всего рассказать и припомнить нельзя мне, —Как Одиссей, непреклонный в бедах, подвизался и что он,Дерзко-решительный муж, наконец предприял и исполнилВ крае троянском, где много вы бед претерпели, ахейцы.Тело свое беспощадно иссекши бичом недостойным,Рубищем бедным покрывши плеча, как невольник, вошел онВ полный сияющих улиц народа враждебного город;Образ принявши чужой, он в разодранном платье казалсяНищим, каким никогда меж ахеян его не видали.Так посреди он троян укрывался; без смысла, как дети,Были они; я одна догадалася, кто он; вопросыСтала ему предлагать я — он хитро от них уклонился;Но когда, и омывши его и натерши елеем,Платье на плечи ему возложила я с клятвой великой:Тайны его никому не открыть в Илионе враждебномПрежде его возвращения в стан к кораблям крутобоким,Все мне о замысле хитром ахеян тогда рассказал он.Многих троян длинноострою медью меча умертвивши,Выведал в городе все он и в стан невредим возвратился.Многие вдовы троянские громко рыдали, в моем жеСердце веселие было: давно уж стремилось в роднуюЗемлю оно, и давно я скорбела, виной АфродитыВольно ушедшая в Трою из милого края отчизны,Где я покинула брачное ложе, и дочь, и супруга,Столь одаренного светлым умом и лица красотою».Царь Менелай отвечал благородной царице Елене:«Истинно то, что, жена, рассказала ты нам о бывалом;Случай имел я узнать помышленья, поступки и нравыМногих людей благородных, и много земель посетил я,Но никогда и нигде мне досель человек, Одиссею,Твердому в бедствиях мужу, подобный, еще не встречался.Вот что, могучий, он там наконец предприял и исполнил,В чреве глубоком коня (где ахейцы избранные былиСкрыты) погибельный ков и убийство врагам приготовив;К нам ты тогда подошла — по внушению злому, конечно,Демона, дать замышлявшего славу враждебным троянам, —Вслед за тобою туда же пришел Деифоб благородный;Трижды громаду ты с ним обошла и, отвсюду ощупавРебра ее, начала вызывать поименно аргивян,Голосу наших возлюбленных жен подражая искусно.Мне ж с Диомедом и с бодрым царем Одиссеем, сокрытымВ темной утробе громады, знакомые слышались звуки.Вдруг пробудилось желанье во мне и в Тидеевом сынеВыйти наружу иль громко тебе извнутри отозваться;Но Одиссей опрометчивых нас удержал; остальные ж,В чреве коня притаяся, глубоко молчали ахейцы.Только один Антиклес на призыв твой подать порывалсяГолос; но царь Одиссей, многосильной рукою зажавшиРот безрассудному, тем от погибели всех нас избавил;С ним он боролся, пока не ушла ты по воле Афины».Тут Менелаю сказал рассудительный сын Одиссеев:«Царь благородный Атрид, богоизбранный пастырь народов,Вдвое прискорбней, что он не избег от губящего рока;Было ли в пользу ему, что имел он железное сердце?..Время, однако, уж нам о постелях подумать, чтоб, сладкоВ сон погрузившись, на них успокоить усталые члены».Так он сказал, и Елена велела немедля рабынямВ сенях кровати поставить, постлать тюфяки на кровати,Пышнопурпурные сверху ковры положить, на ковры жеМягким покровом для тела косматые мантии бросить.Факелы взявши, пошли из столовой рабыни; когда жеВсе приготовлено было гостям, проводил их глашатай;В сенях легли на постелях и скоро покойно заснулиСын Одиссеев и спутник его Писистрат благородный.Скоро во внутренней спальне заснул и Атрид златовласый,Подле царицы Елены, покрытой одеждою длинной.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Ложе покинул и царь Менелай, вызыватель в сраженье;Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,Вышел из спальни, лицом лучезарному богу подобный.Сев к Телемаху, его он поздравствовал; после спросил он:«Что побудило тебя по хребту беспредельного моряВ царственный град Лакедемон прибыть, Телемах благородный?Нужда какая? Своя иль народная? Правду скажи мне».Сын Одиссеев возлюбленный так отвечал Менелаю:«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов,Здесь я затем, чтоб узнать от тебя о судьбе Одиссея.Гибнет мое достоянье, мои разоряются земли,Дом мой во власти грабителей жадных, безжалостно бьющихМелкий наш скот и быков криворогих и медленноходных;Мать Пенелопу они сватовством неотступным терзают.Я же колена твои обнимаю, чтоб ты благосклонноУчасть отца моего мне открыл, объявив, что своимиВидел глазами иль что от какого случайно услышалСтранника. Матерью был он рожден на беды и на горе.Ты же, меня не щадя и из жалости слов не смягчая,Все расскажи мне подробно, чему ты был сам очевидец.Если же чем для тебя мой отец Одиссей благородный,Словом ли, делом ли, мог быть полезен в те дни, как с тобоюВ Трое он был, где столь много вы бед претерпели, ахейцы,Вспомни об этом теперь и по истине все расскажи мне».С гневом великим воскликнул Атрид Менелай златовласый:«О, безрассудные! Мужа могучего брачное ложе,Сами бессильные, мыслят они захватить произвольно!Если бы в темном лесу у великого льва в логовищеЛань однодневных, сосущих птенцов положила, сама жеСтала б по горным лесам, по глубоким, травою обильнымДолам бродить и обратно бы лев прибежал в логовище —Разом бы страшная участь птенцов беспомощных постигла;Страшная участь постигнет и их от руки Одиссея.Если б, — о Дий Громовержец! о Феб Аполлон! о Афина! —В виде таком, как в Лесбосе, обильно людьми населенном,Где, с силачом Филомиледом выступив в бой рукопашный,Он опрокинул врага на великую радость ахейцам, —Если бы в виде таком женихам Одиссей вдруг явился,Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек.То же, о чем ты, меня вопрошая, услышать желаешь,Я расскажу откровенно, и мною обманут не будешь;Что самому возвестил мне морской проницательный старец,То и тебе я открою, чтоб мог ты всю истину ведать.Все еще боги в отечество милое мне из ЕгиптаПуть заграждали: обещанной я не свершил гекатомбы;Боги же требуют строго, чтоб были мы верны обетам.На море шумно-широком находится остров, лежащийПротив Египта; его именуют там жители Фарос;Он от брегов на таком расстоянье, какое удобноВ день с благовеющим ветром попутным корабль пробегает.Пристань находится верная там, из которой большиеВ море выходят суда, запасенные темной водою.Двадцать там дней я промедлил по воле богов, и ни разуС берега мне не подул благосклонный отплытию ветер,Спутник желанный пловцам по хребту многоводного моря.Мы уж истратили все путевые запасы, и людиБодрость теряли, как, сжалясь над нами, спасла нас богиня,Хитрого старца морского цветущая дочь Эйдофея.Сердцем она преклонилась ко мне, повстречавшись со мною,Шедшим печально стезей одинокой, товарищей бросив:Розно бродили они по зыбучему взморью и рыбуОстросогбенными крючьями удили — голод терзал их.С ласковым видом ко мне подошедши, сказала богиня:«Что же ты, странник? Дитя ль неразумное? Сердцем ли робок?Лень ли тобой овладела? Иль сам ты своим веселишьсяГорем, что долго так медлишь на острове нашем, не зная,Что предпринять, и сопутников всех повергая в унылость?»Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:«Кто б ни была ты, богиня, всю правду тебе я открою:Нехотя здесь я в бездействии медлю; быть может, нанес яЧем оскорбленье богам, беспредельного неба владыкам.Ты же скажи мне (все ведать должны вы, могучие боги),Кто из бессмертных, меня оковав, запретил мне возвратныйПуть по хребту многоводного, рыбообильного моря?»Так вопросил я, и так, отвечая, сказала богиня:«Все объявлю откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;Здесь пребывает издавна морской проницательный старец,Равный бессмертным Протей, египтянин, изведавший моряВсе глубины и царя Посейдона державе подвластный;Он, говорят, мой отец, от которого я родилася.Если б какое ты средство нашел овладеть им внезапно,Все б он открыл: и дорогу, и долог ли путь, и успешно льРыбообильного моря путем ты домой возвратишься?Если ж захочешь, божественный, скажет тебе и о том он,Что у тебя и худого и доброго дома случилосьС тех пор, как странствуешь ты по морям бесприютно-пустынным».Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:«Нас ты сама научи овладеть хитромысленным старцемТак, чтоб не мог наперед он намеренье наше проникнуть:Трудно весьма одолеть человеку могучего бога».Так говорил я, и так, отвечая, сказала богиня:«Все объявлю откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;Здесь ежедневно, лишь Гелиос неба пройдет половину,В веянье ветра, с великим волнением темныя влаги,Вод глубину покидает морской проницательный старец;Вышед из волн, отдыхать он ложится в пещере глубокой;Вкруг тюлени хвостоногие, дети младой Алосидны,Стаей ложатся, и спят, и, покрытые тиной соленой,Смрад отвратительный моря на всю разливают окрестность.Только что явится Эос, я место найду, где удобноСпрячешься ты посреди тюленей; но товарищам сильнымТрем повели за собою прийти с кораблей крутобоких.Я же тебе расскажу о волшебствах коварного старца:Прежде всего тюленей он считать и осматривать станет;Их осмотрев и сочтя по пяти, напоследок и сам онЛяжет меж ними, как пастырь меж стада, и в сон погрузится.Вы же, увидя, что лег и что в сон погрузился он, силыВсе соберите и им овладейте; жестоко начнет онБиться и рваться — из рук вы его не пускайте; тогда онРазные виды начнет принимать и являться вам станетВсем, что ползет по земле, и водою, и пламенем жгучим;Вы ж, не робея, тем крепче его, тем сильнее держите.Но, как скоро тебе человеческий голос подаст он,Снова принявши тот образ, в каком он заснул, — вы немедляБросьте его; и тогда, благородному старцу свободуДавши, спроси ты, какой из богов раздражен и успешно льРыбообильного моря путем ты домой возвратишься?»Кончив, она погрузилась в морское глубокое лоно.Я же пошел к кораблям, на песке неподвижно стоявшим,Многими, сердце мое волновавшими, мыслями полный;К морю пришед и к моим кораблям, на вечернюю пищуСобрал людей я; божественно-темная ночь наступила;Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.Встала из мрака младая с перстами багряными Эос;Вдоль по отлогому влажно-песчаному брегу, с молитвойПрежде колена склонив пред богами, пошел я; со мноюБыли три спутника сильных, на всякое дело отважных.Тою порой, погрузившись в глубокое море, четыреКожи тюленьи из вод принесла нам богиня; недавноСодраны были они. Чтоб отца обмануть, на песчаномБереге ямы она приготовила нам и сидела,Нас ожидая. Немедля все четверо к ней подошли мы.В ямы уклавши и кожами сверху покрыв нас, богиняТам повелела нам ждать, притаясь; нестерпимо нас мучилСмрад тюленей, напитавшихся горечью влаги соленой, —Сносно ль меж чудами моря живому лежать человеку?Но Эйдофея беде помогла и страдание нашеКончила, ноздри амвросией нам благовонной помазав:Был во мгновение запах чудовищ морских уничтожен.Целое утро с мучительной мы пролежали тоскою.Стаею вышли из вод наконец тюлени и рядамиДруг подле друга вдоль шумного берега все улеглися.В полдень же с моря поднялся и старец. Своих тюлене́й онЖирных увидя, пошел к ним, и начал считать их, и первыхСчел меж своими подводными чудами нас, не проникнувТайного кова; и сам напоследок меж ними улегся.Кинувшись с криком на сонного, сильной рукою все вместеМы обхватили его; но старик не забыл чародейства;Вдруг он в свирепого с гривой огромною льва обратился;После предстал нам драконом, пантерою, вепрем великим,Быстротекучей водою и деревом густовершинным;Мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали.Он напоследок, увидя, что все чародейства напрасны,Сделался тих и ко мне наконец обратился с вопросом:«Кто из бессмертных тебе указал, Менелай благородный,Средство обманом меня пересилить? Чего ты желаешь?»Так он спросил у меня, и, ему отвечая, сказал я:«Старец, тебе уж известно (зачем притворяться?), что медлюЗдесь я давно поневоле, не зная, на что мне решиться,Сердцем тревожась и спутников всех повергая в унылость.Лучше скажи мне (все ведать должны вы, могучие боги),Кто из бессмертных, меня оковав, запретил мне возвратныйПуть по хребту многоводного, рыбообильного моря?»Так у него я спросил, и, ответствуя, так мне сказал он:«Должен бы Зевсу-владыке и прочим богам гекатомбуТы, с кораблями пускаяся в путь, совершить, чтоб скорее,Темное море измерив, в отчизну свою возвратиться.Знай, что тебе суждено не видать ни возлюбленных ближнихВ светлом жилище своем, ни желанного края отчизныПрежде, пока ты к бегущему с неба потоку ЕгиптуВновь не придешь и обещанной там не свершишь гекатомбыЗевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам.Иначе боги увидеть отчизну тебе не дозволят».Так он сказал, и во мне растерзалося милое сердце:Было мне страшно, предавшись тревогам туманного моря,Вновь продолжительно-трудным путем возвращаться в Египет.Так напоследок, ответствуя, хитрому старцу сказал я:«Что повелел ты, божественный старец, то все я исполню;Ты же теперь объяви, ничего от меня не скрывая:Все ль в кораблях невредимы ахейцы, с которыми в ТроеМы разлучилися, Нестор и я, возвратились в отчизну?Кто злополучный из них на дороге погиб с кораблями?Кто на руках у друзей, перенесши тревоги, скончался?»Так я спросил у него, и, ответствуя, так мне сказал он:«Царь Менелай! Не к добру ты меня вопрошаешь, и лучше бБыло тебе и не знать и меня не расспрашивать: горькоПлакать ты будешь, когда обо всем расскажу я подробно.Многих уж нет; но и живы осталися многие; двум лишьТолько вождям меднолатных аргивян домой возвратитьсяСмерть запретила (кто пал на сраженье, то ведаешь сам ты);Третий живой средь пустынного моря в неволе крушится.С длинновесельными в бурю морскую погиб кораблямиСын Оилеев Аякс; Посейдон их к великой ГирейскойБросил скале; самого же Аякса из вод он исторгнул;Спасся б от гибели он вопреки раздраженной Афине,Если б в безумстве изречь не дерзнул святотатного слова:Он похвалился, что против богов избежит потопленья.Дерзкое слово царем Посейдоном услышано было;Сильной рукой он во гневе схватил свой ужасный трезубец,Им по Гирейской ударил скале, и скала раздвоилась;Часть устояла; кусками рассыпавшись, в море другаяРухнула вместе с висевшим на ней святотатным Аяксом;С нею и он погрузился в широкошумящее море;Так он погиб, злополучный, упившись соленою влагой.Брат твой сначала судьбы избежал: невредимо ко брегуОн с кораблями достиг, сохраненный владычицей Герой.Но тогда, как в виду неприступных утесов МалеиБыл он, внезапно воздвигнулась буря, и рыбообильнымМорем его, вопиющего жалобно, к крайним пределамОбласти бросило той, где Фиест обитал и где послеЦарское было жилище Фиестова сына Эгиста.Скоро, однако, опять успокоилось море, и богиВетер попутный им дали: в отечество их проводил он.Радостно вождь Агамемнон ступил на родительский берег.Стал целовать он отечество милое; снова увидяЗемлю желанную, пролил обильно он теплые слезы.Но издалека с подзорной стоянки увидел АтридаСторож, Эгистом поставленный (злое замысля, ему онДать обещал два таланта); и там наблюдал он уж целыйГод, чтоб Атрид не застал их врасплох, возвратяся внезапно.С вестью о нем роковой побежал он в жилище Эгиста.Ков смертоносный тогда хитроумный Эгист приготовил:Двадцать отважных мужей из народа немедля он выбрав,Скрыл их близ дома, где был приготовлен обед изобильный;Взяв колесницы с конями, к царю он Атриду навстречуС ласковым зовом пошел, замышляя недоброе в сердце;Введши его, подозрению чуждого, в дом, на веселомПире его он убил, как быка убивают при яслях;Люди, с Атридом пришедшие, все до единого пали,Но и Эгистовы с ними сообщники также погибли».Так он сказал, и во мне растерзалося милое сердце:Горько заплакав, упал я на землю; мне стала противнаЖизнь, и на солнечный свет поглядеть не хотел я, и долгоПлакал, и долго лежал на земле, безутешно рыдая.Но напоследок сказал мне морской проницательный старец:«Царь Менелай, сокрушать столь жестоко себя ты не должен;Слезы твои ничему не помогут: а лучше подумай,Как бы тебе самому возвратиться скорее в отчизну.Или застанешь его ты живого, иль будет ОрестомОн уж убит; ты тогда подоспеешь к его погребенью».Так он сказал, ободрился мой дух, и могучее сноваСердце мое, несмотря на великую скорбь, оживилось.Голос возвысив, я бросил Протею крылатое слово:«Знаю теперь о двоих; объяви же, кто третий, который,Морем объятый, живой, говоришь ты, в неволе крушится?Или уж нет и его? Сколь ни горько, но слушать готов я».Так я Протея спросил, и, ответствуя, так мне сказал он:«Это Лаэртов божественный сын, обладатель Итаки.Видел его я на острове, льющего слезы обильноВ светлом жилище Калипсо, богини богинь, произвольноИм овладевшей; и путь для него уничтожен возвратный:Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог быОн безопасно пройти по хребту многоводного моря.Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное:Ты не умрешь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе;Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешьПослан богами — туда, где живет Радамант златовласый(Где пробегают светло беспечальные дни человека,Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;Где сладкошумно летающий веет Зефир, ОкеаномС легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным),Ибо супруг ты Елены и зять Громовержца Зевеса».Так он сказав, погрузился в морское глубокое лоно.Я же с друзьями отважными вновь к кораблям возвратился,Многими, сердце мое волновавшими, мыслями полный;К морю пришед и к моим кораблям, на вечернюю пищуСобрал людей я; божественно-темная ночь наступила;Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Сдвинули с берега мы корабли на священное море;Мачты подняв и развив паруса, на судах собралисяВсе мореходные люди и, севши у весел на лавках,Разом могучими веслами вспенили темные воды.Снова направил к бегущему с неба потоку ЕгиптуЯ корабли и успешно на бреге его совершил гекатомбу;После ж, когда примирил я богов, совершив гекатомбу,Холм гробовой Агамемнону брату на вечную памятьТам я насыпал; и поплыли мы, и послали попутныйВетер нам боги; в отечество милое нас проводил он.Ты ж, Телемах, у меня погостишь и отсель не поедешьПрежде, пока не свершится одиннадцать дней иль двенадцать;После тебя отпущу с дорогими подарками; дам яТрех быстроногих коней с колесницей блестящей и с нимиРедкой работы кувшин, из которого будешь вседневноТы, поминая меня, пред богами творить возлиянье».«Царь Менелай, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —Долго меня не держи, тороплюся домой я безмерно;Здесь у тебя я с великою радостью мог бы и целыйГод провести, не подумав в отчизну к родным возвратиться,Так несказанно твои разговоры и речи пленяютДушу мою; но сопутники в Пилосе ждут с нетерпеньемНыне меня: ты ж, напротив, желаешь, чтоб здесь я промедлил.Дай мне в подарок такое, что мог бы удобно хранить яДома; коней же в Итаку мне взять невозможно: оставь ихЗдесь утешеньем себе самому; ты владеешь землеюТучных равнин, где родится обильно и лотос и галгантС яркой пшеницей, и полбой, и густо цветущим ячменем.Мы ж ни широких полей, ни лугов не имеем в Итаке;Горные пажити наши для коз, не для коней привольны;Редко лугами богат и коням легконогим приютенОстров, объятый волнами; Итака же менее прочих».Он замолчал. Улыбнулся Атрид, вызыватель в сраженье;Ласково щеки ему потрепавши рукою, сказал он:«Вижу из слов я твоих, что твоя благородна порода,Сын мой; но вместо коней я могу подарить и другое,Это легко мне; из многих сокровищ, которыми дом мойПолон, я самое редкое, лучшее выберу ныне;Дам пировую кратеру богатую; эта кратераВся из сребра, но края золотые, искусной работыБога Гефеста; ее подарил мне Федим благородный,Царь сидонян, в то время когда, возвращаясь в отчизну,В доме его я гостил, и ее от меня ты получишь».Так говорили о многом они, беседуя сладко.В доме царя собралися тем временем званые гости,Коз и овец приведя и вина дорогого принесши(Хлеб же прислали их жены, ходящие в светлых повязках).Так все готовилось к пиру в высоких палатах Атрида.Тою порой женихи в Одиссеевом доме бросаньемДисков и дротиков острых себя забавляли, собравшисьВсе на мощеном дворе, где бывали их буйные игры.Но Антиной с Евримахом прекрасным сидели особо,Прочих вожди, перед всеми отличные мужеской силой.Фрониев сын Ноэмон, подошед к ним, сидевшим особо,Слово такое сказал, обратясь к Антиною с вопросом:«Может ли кто мне из вас, Антиной, объявить иль не может,Скоро ль назад Телемах из песчаного Пилоса будет?Взят у меня им корабль — самому мне он надобен ныне:Плыть мне в Элиду широкополянную нужно; двенадцатьТам у меня кобылиц и табун лошаков работящих;Дикие все; я хотел бы поймать одного, чтоб объездить».Так он сказал; женихи изумились; войти не могло имВ мысли, чтоб был он в Нелеевом Пилосе; мнили, напротив,Все, что ушел он иль в поле к стадам, иль к своим свинопасам.Строго тогда Антиной, сын Евпейтов, спросил Ноэмона:«Все объяви нам по правде: когда он уехал? КакиеБыли с ним люди? Свободные ль, взятые им из народа?Или наемники? Или рабы? Как успел он то сделать?Также скажи откровенно, чтоб истину ведать могли мы:Силою ль взял у тебя он корабль быстроходный иль сам тыОтдал его произвольно, как скоро о том попросил он?»Фрониев сын Ноэмон, отвечая, сказал Антиною:«Отдал я сам произвольно, и всякий другой поступил быТак же, когда бы к нему обратился такой огорченныйС просьбою муж — ни один бы ему отказать не помыслил.Люди ж, им взятые, все молодые, из самых отличныхВыбраны граждан; и их предводителем был, я заметил,Ментор иль кто из бессмертных, облекшийся в Менторов образ:Ибо я был изумлен несказанно — божественный МенторВстретился здесь мне вчера, хоть и сел на корабль он с другими».Так он сказавши, пошел, чтоб к родителю в дом возвратиться.Но Антиной с Евримахом исполнены были тревоги;Бросив игру, женихи собралися и сели кругом их.К ним обратяся, сказал Антиной, сын Евпейтов, кипящийГневом, — и грудь у него подымалась, теснимая чернойЗлобой, и очи его, как огонь пламенеющий, рдели:«Горе нам! Дело великое сделал, так смело пустившисьВ путь, Телемах; от него мы подобной отваги не ждали:Нам вопреки он, ребенок, отсюда ушел самовольно,Прочный добывши корабль и отличнейших взяв из народа.Будет вперед нам и зло и беда от него. Но погибниСам от Зевеса он прежде, чем бедствие наше созреет!Вы ж мне корабль с двадцатью снарядите гребцами, чтоб мог я,В море за ним устремившись, его на возвратной дорогеМежду Итакой и Замом крутым подстеречь, чтоб в погибельПлаванье вслед за отцом для него самого обратилось».Так он сказал, изъявили свое одобренье другие.Вставши, все вместе они возвратилися в дом Одиссеев.Но Пенелопа недолго в незнанье осталась о хитромБуйных ее женихов заговоре на жизнь Телемаха;Все ей Медонт, благородный глашатай, открыл: недалекоБыл он, когда совещались они, и подслушал их речи.С вестью немедленно он по дворцу побежал к Пенелопе.Встретив его на пороге своем, Пенелопа спросила:«С чем ты, Медонт, женихами сюда благородными прислан?С тем ли, чтоб мне объявить, что рабыням царя ОдиссеяДолжно, оставив работы, обед им скорей приготовить?О, когда бы они от меня отступились! Когда быЭто их пиршество было последним в обители нашей!Вы, разорители нашего дома, губящие жадноВсе достояние в нем Телемахово, или ни разуВ детских вам летах от ваших разумных отцов не случалосьСлышать, каков Одиссей был в своем обхождении с ними,Как никому не нанес он ни словом, ни делом обидыВ целом народе; хотя многосильным царям и обычноТех из людей земнородных любить, а других ненавидеть,Но от него не видал оскорбленья никто из живущих.Здесь же лишь ваше бесстыдство, лишь буйные ваши поступкиВидны; а быть за добро благодарными вам неуместно».Умные мысли имея, Медонт отвечал Пенелопе:«О царица, когда бы лишь в этом все зло заключалось!Но женихи величайшей, ужаснейшей нам угрожаютНыне бедой — да успеха не даст им Зевес Громовержец!Острым мечом замышляют они умертвить Телемаха,Выждав его на возвратном пути: о родителе сведатьПоплыл он в Пилос божественный, в царственный град Лакедемон».Так он сказал; задрожали колена и сердце у беднойМатери; долго была бессловесна она, и слезамиОчи ее затмевались, и ей не покорствовал голос.С духом собравшись, она наконец, отвечая, сказала:«Что удалиться, Медонт, побудило дитя мое? Нужно льБыло вверяться ему кораблям, водяными конямиБыстро носящим людей мореходных по влаге пространной?Иль захотел он, чтоб в людях и имя его истребилось?»Выслушав слово ее, благородный Медонт отвечал ей:«Мне неизвестно, внушенью ль он бога последовал, сам лиВ сердце отплытие в Пилос замыслил, чтоб сведать, в какуюЗемлю родитель судьбиною брошен и что претерпел он».Кончив, разумный Медонт удалился из царского дома.Сердцегубящее горе объяло царицу; остатьсяДоле на стуле она не могла; хоть и много их былоВ светлых покоях ее, но она на пороге сидела,Жалобно плача. С рыданием к ней собралися рабыни,Сколько их ни было в царском жилище и юных и старых.Сильно скорбя посреди их, сказала им так Пенелопа:«Слушайте, милые; дал мне печали Зевес ОлимпиецБолее всех, на земле современно со мною рожденных;Прежде погиб мой супруг, одаренный могуществом львиным,Всякой высокою доблестью в сонме данаев отличный,Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос.Ныне ж и милый мой сын не со мною; бесславно умчалиБури отсюда его, и о том я не сведала прежде;О вы, безумные, как ни одной, ни одной не пришло вамВовремя в мысли меня разбудить? А, конечно, уж зналиВсе вы, что он собрался в корабле удалиться отсюда.О, для чего не сказал мне никто, что отплыть он замыслил!Или тогда б, отложивши отъезд, он остался со мною,Или сама б я осталася мертвою в этом жилище.Но позовите скорее ко мне старика Долиона;Верный слуга он; в приданое дан мне отцом и усердноСмотрит за садом моим плодоносным. К Лаэрту немедляДолжен пойти он и, сев близ него, о случившемся нынеСтарцу сказать; и Лаэрт, все разумно обдумав, быть может,С плачем предстанет народу, который губить допускаетВнука его, Одиссеева богоподобного сына».Тут Евриклея, усердная няня, сказала царице:«Свет наш царица, казнить ли меня беспощадною медьюТы повелишь иль помилуешь, я ничего не сокрою.Было известно мне все; по его повеленью дала яХлеб и вино на дорогу; с меня же великую клятвуВзял он: молчать до двенадцати дней, иль пока ты не спросишь.Где он, сама, иль другой кто отъезда его не откроет.Свежесть лица твоего, он боялся, от плача поблекнет.Ты же, царица, омывшись и чистой облекшись одеждой,Вместе с рабынями в верхний покой свой пойди и молитвуТам сотвори перед дочерью Зевса-эгидодержавца;Ею, конечно, он будет спасен от грозящия смерти.Но не печаль старика, уж печального; вечные боги,Думаю я, не совсем отвратились еще от потомковАркесиада; и род их всегда обладателем будетЦарского дома, и нив, и полей плодоносных в Итаке».Так Евриклея сказала; утихла печаль, осушилисьСлезы царицы. Омывшись и чистой облекшись одеждой,Вместе с рабынями в верхний покой свой пошла Пенелопа.Чашу наполнив ячменем, она возгласила к Афине:«Дочь непорочная Зевса-эгидодержавца, Афина,Если когда Одиссей благородный в сем доме обильноТучные бедра быков и овец сожигал пред тобою,Вспомни об этом теперь и спаси Одиссеева сына,Козни моих женихов злонамеренных ныне разрушив».Так помолилась она, и не втуне осталась молитва.Тою порой женихи в потемневшей палате шумели.Так говорили иные из них, безрассудно надменных:«Верно, теперь многославная наша царица готовитСвадьбу, не мысля о том, что от нас приготовлено сыну».Так говорили они, не предвидя того, что и всем имБыло готово. Созвав их, сказал Антиной, негодуя:«Буйные люди, советую вам от таких неразумныхСлов воздержаться, чтоб кто-нибудь здесь разгласить их не вздумал.Лучше, отсель удаляся в молчанье, исполним на делеТо, что теперь на совете согласном своем положили».Выбрав отважнейших двадцать мужей из народа, поспешноС ними пошел к кораблям он, стоявшим на бреге песчаном.Сдвинув с песчаного брега корабль на глубокое море,Мачту они утвердили на нем, все уладили снасти,В крепкоременные петли просунули длинные весла,Должным порядком потом паруса натянули. Когда жеСмелые слуги с оружием их собралися, все вместе,Сев на корабль и его отведя на открытое взморье,Ужинать стали они в ожиданье пришествия ночи.Той порою в высоком покое своем ПенелопаГрустно лежала одна, ни еды, ни питья не вкушавши,Мыслью о том лишь тревожась, спасется ли сын беспорочныйИли погибнет, сраженный рукою убийц вероломных?Словно как лев, окружаемый мало-помалу стрелками,С трепетом видит, что скоро их цепью он будет обхвачен,Так от своих размышлений она трепетала. Но мирныйСон прилетел и ее улелеял, и все в ней утихло.Добрая мысль пробудилась тогда в благосклонной Палладе:Призрак она сотворила, имевший наружность прекраснойДочери старца Икария, светлой Ифтимы, с которойЦарь фессалийския Феры, могучий Евмел, сочетался.В дом Одиссеев послала тот призрак Афина, дабы онТам, подошед к погруженной в печаль Пенелопе, ей слезыЛегкой рукою отер и ее утолил сокрушенье.В спальню проникнул, ремня у задвижки не тронув, бесплотныйПризрак, подкрался и, став над ее головою, промолвил:«Спишь ли, сестра Пенелопа? Тоскует ли милое сердце?Боги, живущие легкою жизнью, тебе запрещаютПлакать и сетовать: твой Телемах невредим возвратитсяСкоро к тебе; он богов никакой не прогневал виною».Мнимой сестре Пенелопа разумная так отвечала,Полная сладкой дремоты в безмолвных вратах сновидений:«Друг мой, сестра, как пришла ты сюда? Ты доныне так редкоНас посещала, в далеком отсюда краю обитая.Как же ты хочешь, чтоб я перестала скорбеть и крушиться,Горе, объявшее дух мой и сердце мое, позабывши?Прежде погиб мой супруг, одаренный могуществом львиным,Всякой высокою доблестью в сонме данаев отличный,Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос;Ныне ж и милый мой сын не со мной: он отважился в море,Отрок, нужды не видавший, с людьми говорить не обыкший.Боле о нем я крушуся теперь, чем о бедном супруге;Сердце дрожит за него, чтоб беды с ним какой не случилосьНа море злом иль в чужой стороне у чужого народа.Здесь же враждебные люди его стерегут, приготовивВ мыслях погибель ему на возвратной дороге в отчизну».Темный призрак, ответствуя, так прошептал Пенелопе:«Будь же спокойна и сердца не мучь, безрассудно тревожась.Спутница есть у него и такая, которой бы всякийСмертный с надеждою вверил себя — для нее все возможно, —Дочь Громовержца Афина сама. О тебе сожалея,Доброю вестью твой дух ободрить мне велела богиня».Мнимой сестре Пенелопа разумная так отвечала:«Если ты вправду богиня и слышала голос богини,То, умоляю, открой и его мне печальную участь.Где он, злосчастный? Еще ли он видит сияние солнца?Или его уж не стало и в область Аида сошел он?»Темный призрак, ответствуя, так прошептал Пенелопе:«Я ничего не могу объявить о судьбе Одиссея;Жив ли, погиб ли, сказать мне нельзя: пусторечие вредно».Призрак тогда, сквозь замочную скважину двери провеявВоздухом легким, пропал. Пробудяся от сна, ПенелопаЛоже покинула; сердцем она ожила, поеликуЯвно в глубокую полночь предстал ей пророческий образ.Тою порой женихи в корабле водяною дорогойШли, неизбежную мысленно смерть Телемаху готовя.Есть на равнине соленого моря утесистый островМежду Итакой и Замом гористым; его именуютАстером; он невелик; корабли там приютная пристаньС двух берегов принимает. Там стали на страже ахейцы.Песнь пятаяСедьмой день до конца тридцать первого
Совет богов. Они посылают Эрмия к нимфе Калипсо с повелением отпустить немедленно Одиссея. Калипсо дает Одиссею орудия, нужные для постройки плота. В четыре дня судно готово, и на пятый день Одиссей пускается в путь, получив от Калипсо все нужное на дорогу. Семнадцать дней плавание продолжается благополучно. На осьмнадцатый Посейдон, возвращаясь от эфиопов, узнает в море Одиссея, плывущего на легком плоту своем; он посылает бурю, которая разрушает плот; но Одиссей получает от Левкотеи покрывало, которое спасает его от потопления; целые три дня носят его бурные волны; наконец ввечеру третьего дня он выходит на берег феакийского острова Схерии.
Эос, покинувши рано Тифона прекрасного ложе,На небо вышла сиять для блаженных богов и для смертных.Боги тогда собрались на великий совет; председал имВ тучах гремящий Зевес, всемогущею властию первый.Стала Афина рассказывать им о бедах Одиссея,В сердце тревожася долгой неволей его у Калипсо:«Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги,Кротким, благим и приветливым быть уж теперь ни единыйЦарь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,Каждый пускай притесняет людей, беззаконствуя смело, —Если могли вы забыть Одиссея, который был добрым,Мудрым царем и народ свой любил, как отец благодушный;Брошенный бурей на остров, он горе великое терпитВ светлом жилище могучей богини Калипсо, насильноИм овладевшей; и путь для него уничтожен возвратный:Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог быОн безопасно пройти по хребту многоводного моря.Ныне ж враги и младого хотят умертвить Телемаха,В море внезапно напав на него: о родителе сведатьПоплыл он в Пилос божественный, в царственный град Лакедемон».Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:«Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.Ты не сама ли рассудком решила своим, что погубитНекогда всех их, домой возвратись, Одиссей? Телемаха жТы проводи осторожно сама — то, конечно, ты можешь;Пусть невредимо он в милую землю отцов возвратится;Пусть и они, не свершив злодеянья, прибудут в Итаку».Так отвечав, обратился он к Эрмию, милому сыну:«Эрмий, наш вестник заботливый, нимфе прекраснокудрявойНыне лети объявить от богов, что отчизну увидетьСрок наступил Одиссею, в бедах постоянному; путь свойОн совершит без участия свыше, без помощи смертных;Морем, на крепком плоту, повстречавши опасного много,В день двадцатый достигнет он берега Схерии тучной,Где обитают родные богам феакийцы; и будетИми ему, как бессмертному богу, оказана почесть:В милую землю отцов с кораблем их отплыв, он в подарокМеди, и злата, и разных одежд драгоценных получитМного, столь много, что даже из Трои подобной добычиОн не привез бы, когда б беспрепятственно мог возвратиться.Так, напоследок, по воле судьбы, он возлюбленных ближних,Землю отцов и богато украшенный дом свой увидит».Кончил. И медлить не стал благовестник, аргусоубийца.К светлым ногам привязавши свои золотые подошвы,Амвросиальные, всюду его над водой и над твердымЛоном земли беспредельный легким носящие ветром,Взял он и жезл свой, по воле его наводящий на бодрыхСон, отверзающий сном затворенные очи у спящих.В путь устремился с жезлом многосильный убийца Аргуса.Скоро, достигнув Пиерии, к морю с эфира слетел он;Быстро помчался потом по волнам рыболовом крылатым,Жадно хватающим рыб из отверстого бурею недраБездны бесплодно-соленой, купая в ней сильные крылья.Легкою птицей морской пролетев над пучиною, ЭрмийОстрова, морем вдали сокровенного, скоро достигнул.С зыби широко-туманной на твердую землю поднявшись,Берегом к темному гроту пошел он, где светлокудрявойНимфы обитель была, и ее самое там увидел.Пламень трескучий сверкал на ее очаге, и весь островБыл накурен благовонием кедра и дерева жизни,Ярко пылавших. И голосом звонко-приятным богиняПела, сидя с челноком золотым за узорною тканью.Густо разросшись, отвсюду пещеру ее окружалиТополи, ольхи и сладкий лиющие дух кипарисы;В лиственных сенях гнездилися там длиннокрылые птицы,Кобчики, совы, морские вороны крикливые, шумнойСтаей по взморью ходящие, пищи себе добывая;Сетью зеленою стены глубокого грота окинув,Рос виноград, и на ветвях тяжелые грозды висели;Светлой струею четыре источника рядом бежалиБлизко один от другого, туда и сюда извиваясь;Вкруг зеленели густые луга, и фиалок и злаковПолные сочных. Когда бы в то место зашел и бессмертныйБог — изумился б, и радость в его бы проникнула сердце.Был изумлен и богов благовестник, сразитель Аргуса;Но, посмотревши на все с изумленьем и радостью сердца,В грот он глубокий вступил напоследок; и с первого взглядаНимфа, богиня богинь, догадавшися, гостя узнала(Быть незнакомы друг другу не могут бессмертные боги,Даже когда б и великое их разлучало пространство).Но Одиссея, могучего мужа, там Эрмий не встретил;Он одиноко сидел на утесистом бреге и плакал;Горем и вздохами душу питая, там дни проводил он,Взор, помраченный слезами, вперив на пустынное море.Эрмия сесть приглася на богато украшенных креслах,Нимфа, богиня богинь, у него с любопытством спросила:«Эрмий, носитель жезла золотого, почтенный и милыйГость мой, зачем прилетел? У меня никогда не бывал тыПрежде; скажи же, чего ты желаешь? Охотно исполню,Если исполнить возможно и если властна я исполнить.Прежде, однако, ты должен принять от меня угощенье».С сими словами богиня, поставивши стол перед гостем,С сладкой амвросией нектар ему подала пурпуровый.Пищи охотно вкусил благовестник, убийца Аргуса.Душу довольно свою насладивши божественной пищей,Словом таким он ответствовал нимфе прекраснокудрявой:«Знать от меня ты — от бога богиня — желаешь, зачем яЗдесь? Объявлю все по истине, волю твою исполняя.Послан Зевесом, не сам произвольно сюда прилетел я, —Кто произвольно захочет измерить бесплодного моряСтепь несказанную, где не увидишь жилищ человека,Жертвами чтящего нас, приносящего нам гекатомбы?Но повелений Зевеса-эгидодержавца не смеетМежду богов ни один от себя отклонить, ни нарушить.Ведомо Дию, что скрыт у тебя злополучнейший самыйМуж из мужей, перед градом Приама сражавшихся девятьЛет, на десятый же, град ниспровергнув, отплывших в отчизну;Но при отплытии дерзко они раздражили Афину:Бури послала на них и великие волны богиня.Он же, сопутников верных своих потеряв, напоследок,Схваченный бурей, сюда был волнами великими брошен.Требуют боги, чтоб был он немедля тобою отослан;Ибо ему не судьба умереть далеко от отчизны;Воля, напротив, судьбы, чтоб возлюбленных ближних, роднуюЗемлю и светло-устроенный дом свой опять он увидел».Так он сказал ей. Калипсо, богиня богинь, содрогнувшись,Голос возвысила свой и крылатое бросила слово:«Боги ревнивые, сколь вы безжалостно к нам непреклонны!Вас раздражает, когда мы, богини, приемлем на ложеСмертного мужа и нам он становится милым супругом.Так Орион светоносною Эос был некогда избран;Гнали его вы, живущие легкою жизнию боги,Гнали до тех пор, пока златотронныя он АртемидыТихой стрелою в Ортигии не был внезапно застрелен.Так Ясион был прекраснокудрявой Деметрою избран;Сердцем его возлюбя, разделила с ним ложе богиняНа поле, три раза вспаханном; скоро о том извещен былЗевс, и его умертвил он, низринувши пламенный гром свой.Ныне и я вас прогневала, боги, дав смертному мужуПомощь, когда, обхватив корабельную доску, в волнах онГибнул — корабль же его быстроходный был пламенным громомЗевса разбит посреди беспредельно-пустынного моря:Так он, сопутников верных своих потеряв, напоследок,Схваченный бурей, сюда был волнами великими брошен.Здесь приютивши его и заботясь о нем, я хотелаМилому дать и бессмертье и вечно-цветущую младость.Но повелений Зевеса-эгидодержавца не смеетМежду богов ни один отклонить от себя, ни нарушить;Пусть он — когда уж того так упорно желает Кронион —Морю неверному снова предастся; помочь я не в силах;Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог быОн безопасно пройти по хребту многоводного моря.Дать лишь совет осторожный властна я, дабы он отсюдаМог беспрепятственно в милую землю отцов возвратиться».Ей отвечая, сказал благовестник, убийца Аргуса:«Волю Зевеса уважив, немедля его отошли ты,Или, богов раздражив, на себя навлечешь наказанье».Так отвечав, удалился бессмертных крылатый посланник.Светлая нимфа пошла к Одиссею, могучему мужу,Волю Зевеса принявши из уст благовестного бога.Он одиноко сидел на утесистом бреге, и очиБыли в слезах; утекала медлительно капля за каплейЖизнь для него в непрестанной тоске по отчизне; и, хладныйСердцем к богине, с ней ночи свои он делил принужденноВ гроте глубоком, желанью ее непокорный желаньем.Дни же свои проводил он, сидя на прибрежном утесе,Горем, и плачем, и вздохами душу питая и очи,Полные слез, обратив на пустыню бесплодного моря.Близко к нему подошедши, сказала могучая нимфа:«Слезы отри, злополучный, и боле не трать в сокрушеньеСладостной жизни: тебя отпустить благосклонно хочу я.Бревен больших нарубив топором медноострым и в крепкийПлот их связав, по краям утверди ты перила на толстыхБрусьях, чтоб по морю темному плыть безопаснее было.Хлебом, водой и вином пурпуровым снабжу изобильноЯ на дорогу тебя, чтоб и голод и жажду легко тыМог утолять; и одежды я дам; и пошлю за тобоюВетер попутный, чтоб милой отчизны своей ты достигнул,Если угодно богам, беспредельного неба владыкам, —Мне же ни разумом с ними, ни властью равняться не можно».Так говорила она. Одиссей, постоянный в бедах, содрогнулся;Голос возвысив, он бросил богине крылатое слово:«В мыслях твоих не отъезд мой, а нечто иное, богиня;Как же могу переплыть на плоту я широкую безднуСтрашного, бурного моря, когда и корабль быстроходныйРедко по ней пробегает с Зевесовым ветром попутным?Нет, против воли твоей не взойду я на плот ненадежныйПрежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великойКлятвы, что мне никакого вреда не замыслила ныне».Так говорил он. Калипсо, богиня богинь, улыбнулась;Щеки ему потрепавши рукою, она отвечала:«Правду сказать, ты хитрец, и чрезмерно твой ум осторожен;Странное слово, однако, ответствуя мне, произнес ты.Но я клянусь и землей плодоносной и небом великим,Стикса подземной водою клянусь, ненарушимой, страшнойКлятвой, которой и боги не могут изречь без боязни,В том, что тебе никакого вреда не замыслила ныне,Нет, я советую то, что сама для себя избрала бы,Если б в таком же была, как и ты, затрудненье великом;Правда святая и мне дорога; не железное, верь мне,Бьется в груди у меня, а горячее, нежное сердце».Кончив, богиня богинь впереди Одиссея поспешнымШагом пошла, и поспешно пошел Одиссей за богиней.С нею (с бессмертною смертный), достигнув глубокого грота,Сел Одиссей на богатых, оставленных Эрмием, креслах.Нимфа Калипсо, ему для еды и питья предложившиПищи различной, какою всегда насыщаются люди,Место напротив его заняла за трапезой; рабыниЕй благовонной амвросии подали с нектаром сладким.Подняли руки они к приготовленной лакомой пище:После ж, когда утолен был их голод питьем и едою,Нимфа Калипсо, богиня богинь, Одиссею сказала:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,В милую землю отцов наконец предприяв возвратиться,Хочешь немедля меня ты покинуть — прости! Но когда быСердцем предчувствовать мог ты, какие судьба назначаетЗлые тревоги тебе испытать до прибытия в дом свой,Ты бы остался со мною в моем безмятежном жилище.Был бы тогда ты бессмертен. Но сердцем ты жаждешь свиданьяС верной супругой, о ней ежечасно крушась и печалясь.Думаю только, что я ни лица красотою, ни стройнымСтаном не хуже ее; да и могут ли смертные женыС нами, богинями, спорить своею земной красотою?»Ей возражая, ответствовал так Одиссей многоумный:«Выслушай, светлая нимфа, без гнева меня; я довольноЗнаю и сам, что не можно с тобой Пенелопе разумной,Смертной жене с вечноюной бессмертной богиней, ни стройнымСтаном своим, ни лица своего красотою равняться;Все я, однако, всечасно крушась и печалясь, желаюДом свой увидеть и сладостный день возвращения встретить,Если же кто из богов мне пошлет потопление в темнойБездне, я выдержу то отверделою в бедствиях грудью:Много встречал я напастей, немало трудов перенес яВ море и битвах, пусть будет и ныне со мной, что угодноДию». Он кончил. Тем временем солнце зашло, и ночнаяТьма наступила. Во внутренность грота они удалившись,Там насладились любовью, всю ночь проведя неразлучно.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Встал Одиссей и поспешно облекся в хитон и хламиду.Светлосеребряной ризой из тонковоздушныя тканиПлечи одела богиня свои, золотым драгоценнымПоясом стан обвила и покров с головы опустила.Кончив, она собирать начала Одиссея в дорогу;Выбрала прежде топор, по руке ему сделанный, крепкий,Медный, с обеих сторон изощренный, насаженный плотно,С ловкой, красиво из твердой оливы сработанной ручкой;Острую скобель потом принесла и пошла с ОдиссеемВместе во внутренность острова: множество там находилосьТополей черных, и ольх, и высоких, дооблачных сосен,Старых, иссохших на солнечном зное, для плаванья легких.Место ему показав, где была та великая роща,В грот свой глубокий Калипсо, богиня богинь, возвратилась.Начал рубить он деревья и скоро окончил работу;Двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медьюВыскоблил гладко, потом уровнял, по снуру обтесавши.Тою порою Калипсо к нему с буравом возвратилась.Начал буравить он брусья и, все пробуравив, сплотил их,Длинными болтами сшив и большими просунув шипами;Дно ж на плоту он такое широкое сделал, какоеМуж, в корабельном художестве опытный, строит на прочномСудне, носящем товары купцов по морям беспредельным.Плотными брусьями крепкие ребра связав, напоследокВ гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски,Мачту поставил, на ней утвердил поперечную райну,Сделал кормило, дабы управлять поворотами судна,Плот окружил для защиты от моря плетнем из ракитныхСучьев, на дно же различного грузу для тяжести бросил.Тою порою Калипсо, богиня богинь, парусиныКрепкой ему принесла. И, устроивши парус (к нему жеВсе, что его развивать и свивать, прикрепивши веревки),Он рычагами могучими сдвинул свой плот на священное море.День совершился четвертый, когда он окончил работу.В пятый его снарядила в дорогу богиня Калипсо.Баней его освежив и душистой облекши одеждой,Нимфа три меха на плот принесла; был один драгоценнымПолон напитком, другой ключевою водою, а третийХлебом, дорожным запасом и разною лакомой пищей.Кончив, она призвала благовеющий ветер попутный.Радостно парус напряг Одиссей и, попутному ветруВверившись, поплыл. Сидя на корме и могучей рукоюРуль обращая, он бодрствовал; сон на его не спускалсяОчи, и их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздноВ море Воота, с Медведицы, в людях еще КолесницыИмя носящей и близ Ориона свершающей вечноКруг свой, себя никогда не купая в водах океана.С нею богиня богинь повелела ему неусыпноПуть соглашать свой, ее оставляя по левую руку.Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился он в море;Вдруг на осьмнадцатый видимы стали вдали над водамиГоры тенистой земли феакиян, уже недалекой:Черным щитом на туманистом море она простиралась.В это мгновенье земли колебатель могучий, покинувКрай эфиопян, с далеких Солимских высот ОдиссеяВ море увидел; его он узнал; в нем разгневалось сердце;Страшно лазурнокудрявой тряхнув головой, он воскликнул:«Дерзкий! Неужели боги, пока я в земле эфиопянПраздновал, мне вопреки согласились помочь Одиссею?Чуть не достиг он земли феакиян, где встретить напастей,Свыше ему предназначенных, должен конец; но еще яВдоволь успею его, ненавистного, горем насытить».Так он сказал и, великие тучи поднявши, трезубцемВоды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликавВетры противные; облако темное вдруг обложилоМоре и землю, и тяжкая с грозного неба сошла ночь.Разом и Евр, и полуденный Нот, и Зефир, и могучий,Светлым рожденный Эфиром, Борей взволновали пучину.В ужас пришел Одиссей, задрожали колена и сердце.Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:«Горе мне! Что претерпеть наконец мне назначило небо?С трепетом вижу теперь, что богиня богинь не ошиблась,Мне предсказав, что, пока не достигну отчизны, я в мореВстречу напасти великие: все исполняется ныне.Страшными тучами вкруг обложил беспредельное небоЗевс, и взбуровил он море, и бурю воздвиг, отовсюдуВетры противные скликав. Погибель моя наступила.О, троекратно, стократно счастливы данаи, в пространнойТрое нашедшие смерть, угождая Атридам! И лучше бБыло, когда б я погиб и судьбу неизбежную встретилВ день тот, как множество медноокованных копий троянеБросили разом в меня над бездыханным телом Пелида;С честью б я был погребен, и была б от ахеян мне слава;Ныне ж судьба мне бесславно-печальную смерть посылает…»В это мгновенье большая волна поднялась и расшибласьВся над его головою; стремительно плот закружился;Схваченный, с палубы в море упал он стремглав, упустившиРуль из руки; повалилася мачта, сломясь под тяжелымВетров противных, слетевшихся друг против друга, ударом;В море далеко снесло и развившийся парус и райну.Долго его глубина поглощала, и сил не имел онВыбиться кверху, давимый напором волны и стесненныйПлатьем, богиней Калипсою данным ему на прощанье.Вынырнул он напоследок, из уст извергая морскуюГорькую воду, с его бороды и кудрей изобильнымТоком бежавшую; в этой тревоге, однако, он вспомнилПлот свой, за ним по волнам погнался, за него ухватился,Взлез на него и на палубе сел, избежав потопленья;Плот же бросали туда и сюда взгроможденные волны:Словно как шумный осенний Борей по широкой равнинеНосит повсюду иссохший, скатавшийся густо репейник,По морю так беззащитное судно повсюду носилиВетры; то быстро Борею его перебрасывал Нот, то шумящийЕвр, им играя, его предавал произволу Зефира.Но Одиссея увидела Кадмова дочь Левкотея,Некогда смертная дева, приветноречивая Ино,После богиня, бессмертия честь восприявшая в море.Стало ей жаль Одиссея, свирепой гонимого бурей.С моря нырком легкокрылым она поднялася, взлетелаЛегким полетом на твердо сколоченный плот и сказала:«Бедный! За что Посейдон, колебатель земли, так ужасноВ сердце разгневан своем и с тобой так упорно враждует?Вовсе, однако, тебя не погубит он, сколь бы ни тщился.Сам на себя положися теперь (ты, я вижу, разумен);Скинувши эту одежду, свой плот уступи произволуВетров и, бросившись в волны, руками работая смело,Вплавь до земли феакиян достигни: там встретишь спасенье.Дам покрывало тебе чудотворное; им ты оденешьГрудь, и тогда не страшися ни бед, ни в волнах потопленья.Но, лишь окончишь свой путь и к земле прикоснешься рукою,Сняв покрывало, немедля его в многоводное мореБрось от земли далеко и, глаза отвратив, удалися».Кончив, богиня ему подала с головы покрывало.После, спорхнув на шумящее море, она улетелаБыстрокрылатым нырком, и ее глубина поглотила.Начал тогда про себя размышлять Одиссей богоравный;Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:«Горе! Не новую ль хитрость замыслив, желает богиняГибель навлечь на меня, мне советуя плот мой оставить?Нет, я того не исполню; не близок еще, я приметил,Берег земли, где, сказала она, мне спасение будет.Ждать я намерен по тех пор, покуда еще невредимоСудно мое и шипами надежными связаны брусья;С бурей сражаясь, по тех пор с него не сойду я.Но, как скоро волненье могучее плот мой разрушит,Брошуся вплавь: я иного теперь не придумаю средства».Тою порою, как он колебался рассудком и сердцем,Поднял из бездны волну Посейдон, потрясающий землю,Страшную, тяжкую, гороогромную; сильно он грянулЕю в него: как от быстрого вихря сухая солома,Кучей лежавшая, вся разлетается, вдруг разорвавшись,Так от волны разорвалися брусья. Один, ОдиссеемПойманный, был им, как конь, убежавший на волю, оседлан.Сняв на прощанье богиней Калипсою данное платье,Грудь он немедля свою покрывалом одел чудотворным.Руки простерши и плыть изготовясь, потом он отважноКинулся в волны. Могучий земли колебатель при этомВиде лазурнокудрявой тряхнул головой и воскликнул:«По морю бурному плавай теперь на свободе, покудаЛюди, любезные Зевсу, тебя благосклонно не примут;Будет с тебя! Не останешься, думаю, мной недоволен».Так он сказавши, погнал длинногривых коней и умчалсяВ Эгию, где обитал в светлозданных, высоких чертогах.Добрая мысль пробудилась тогда в благосклонной Палладе:Ветрам другим заградивши дорогу, она повелелаИм, успокоясь, умолкнуть; позволила только БореюБурно свирепствовать: волны ж сама укрощала, чтоб в землюВеслолюбивых, угодных богам феакиян достигнутьМог Одиссей благородный, и смерти и Парк избежавши.Так он два дня и две ночи носим был повсюду шумящимМорем, и гибель не раз неизбежной казалась; когда жеС третьим явилася днем лучезарнокудрявая Эос,Вдруг успокоилась буря, и на море все просветлелоВ тихом безветрии. Поднятый кверху волной и взглянувшиБыстро вперед, невдали пред собою увидел он землю.Сколь несказанного радостью детям бывает спасеньеЖизни отца, пораженного тяжким недугом, все силыВ нем истребившим (понеже злой демон к нему прикоснулся),После ж на радость им всем исцеленного волей бессмертных, —Столь Одиссей был обрадован брега и леса явленьем.Поплыл быстрей он, ступить торопяся на твердую землю.Но, от нее на таком расстоянье, в каком человечийВнятен нам голос, он шум бурунов меж скалами услышал;Волны кипели и выли, свирепо на берег высокийС моря бросаясь, и весь он был облит соленою пеной;Не было пристани там, ни залива, ни мелкого места,Вкруть берега подымались; торчали утесы и рифы.В ужас пришел Одиссей, задрожали колена и сердце;Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:«Горе! На что мне дозволил увидеть нежданную землюЗевс? И зачем до нее, пересиливши море, достиг я?К острову с моря, я вижу, везде невозможен мне доступ;Острые рифы повсюду; кругом, расшибаяся, блещутВолны, и гладкой стеной воздвигается берег высокий;Море ж вблизи глубоко, и нет места, где было б возможноТвердой ногой опереться, чтоб гибели верной избегнуть.Если пристать попытаюсь, то буду могучей волноюСхвачен и брошен на камни зубчатые, тщетно истративСилы; а если кругом поплыву, чтоб узнать, не найдется льГде-нибудь берег отлогий иль пристань, страшуся, чтоб сноваБурей морскою я не был похищен, чтоб рыбообильнымМорем меня, вопиющего жалобно, вдаль не умчалоИли чтоб демон враждебный какого из чуд, АмфитритойВ море питаемых, мне на погибель не выслал из бездны:Знаю, как злобствует против меня Посейдон-земледержец».Тою порой, как рассудком и сердцем он так колебался,Быстрой волною помчало его на утесистый берег;Тело б его изорвалось и кости б его сокрушились,Если б он вовремя светлой богиней Афиной наставленНе был руками за ближний схватиться утес; и, к нему прицепившись,Ждал он, со стоном на камне вися, чтоб волна пробежалаМимо; она пробежала, но вдруг, отразясь, на возвратеСшибла с утеса его и отбросила в темное море.Если полипа из ложа ветвистого силою вырвешь,Множество кру́пинок камня к его прилепляется ножкам;К резкому так прилепилась утесу лоскутьями кожаРук Одиссеевых; вдруг поглощенный волною великой,В бездне соленой, судьбе вопреки, неизбежно б погиб он,Если б отважности в душу его не вложила Афина.Вынырнув вбок из волны, устремившейся прянуть на камни,Поплыл он в сторону, взором преследуя землю и тщасяГде-нибудь берег отлогий иль мелкое место приметить.Вдруг он увидел себя перед устьем реки светловодной.Самым удобным то место ему показалось: там острыхНе было камней, там всюду от ветров являлась защита.К мощному богу реки он тогда обратился с молитвой:«Кто бы ты ни был, могучий, к тебе, столь желанному, нынеЯ прибегаю, спасаясь от гроз Посейдонова моря.Вечные боги всегда благосклонно внимают молитвамБедного странника, кто бы он ни был, когда он подобенМне, твой поток и колена объявшему, много великихБед претерпевшему; сжалься, могучий, подай мне защиту».Так он молился. И бог, укротив свой поток, успокоилВолны и, на море тишь наведя, отворил ОдиссеюУстье реки. Но под ним подкосились колена; повислиРуки могучие: в море его изнурилося сердце;Вспухло все тело его; извергая и ртом и ноздрямиВоду морскую, он пал наконец бездыханный, безгласный,Память утратив, на землю; бесчувствие им овладело.Но напоследок, когда возвратились и память и чувство,С груди своей покрывало, богинею данное, снявши,Бросил его он в широкую, с морем слиянную реку.Быстро помчалася ткань по теченью назад, и богиняВ руки ее приняла. Одиссей, от реки отошедши,Скрылся в тростник, и на землю, ее лобызая, простерся.Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:«Горе мне! Что претерпеть я еще предназначен от неба!Если на бреге потока бессонную ночь проведу я,Утренний иней и хладный туман, от воды восходящий,Вовсе меня, уж последних лишенного сил, уничтожат:Воздух пронзительным холодом веет с реки перед утром.Если же там, на пригорке, под кровом сенистого лесаВ чаще кустов я засну, то, конечно, не буду проникнутХладом ночным, отдохну, и меня исцелит миротворныйСон; но страшусь, не достаться б в добычу зверям плотоядным».Так размышлял он; ему наконец показалось удобнейВыбрать последнее; в лес он пошел, от реки недалекоРосший на холме открытом. Он там две сплетенные крепкоВыбрал оливы; одна плодоносна была, а другаяДикая; в сень их проникнуть не мог ни холодный,Сыростью дышащий ветер, ни Гелиос, знойно блестящий;Даже и дождь не пронзал их ветвистого свода: так густоБыли они сплетены. Одиссей, угнездившись под ними,Лег, наперед для себя приготовив своими рукамиМягкое ложе из листьев опалых, которых такаяГруда была, что и двое и трое могли бы удобноВ зимнюю бурю, как сильно б она ни шумела, там скрыться.Груду увидя, обрадован был Одиссей несказанно.Бросясь в нее, он совсем закопался в слежавшихся листьях.Как под золой головню неугасшую пахарь скрываетВ поле далеко от места жилого, чтоб пламени семяВ ней сохраниться могло безопасно от злого пожара,Так Одиссей, под листами зарывшися, грелся, и очиСладкой дремотой Афина смежила ему, чтоб скорееВ нем оживить изнуренные силы. И крепко заснул он.Песнь шестаяТридцать второй день
Афина в сновидении побуждает Навсикаю, дочь феакийского царя Алкиноя, идти вместе с подругами и рабынями мыть платья в потоке. Они собираются близ того места, где находится Одиссей, погруженный в глубокий сон. Их голоса пробуждают Одиссея. Он приближается к Навсикае и просит ее дать ему одежду и убежище; царевна приглашает его следовать за нею в город и дает ему нужные наставления. Он провожает Навсикаю до Палладиной рощи, находящейся недалеко от города.
Так постоянный в бедах Одиссей отдыхал, погруженныйВ сон и усталость. Афина же тою порой низлетелаВ пышноустроенный город любезных богам феакиян,Живших издавна в широкополянной земле Гиперейской,В близком соседстве с циклопами, диким и буйным народом,С ними всегда враждовавшим, могуществом их превышая;Но напоследок божественный вождь Навсифой поселил ихВ Схерии, тучной земле, далеко от людей промышленных.Там он их город стенами обвел, им построил жилища,Храмы богам их воздвиг, разделил их поля на участки.Но уж давно уведен был судьбой он в обитель Аида.Властвовал царь Алкиной, многоумием богу подобный.В дом Алкиноя вступила богиня Афина Паллада;Сердцем заботясь о скором возврате домой Одиссея,В тайную девичью спальню проникла она, где покойно,Станом и видом богине подобясь младой, почивалаДочь Алкиноя, любезного Зевсу царя, Навсикая.Подле порога дверей с двух сторон две служанки, ХаритамЮным подобные, спали, и накрепко заперты былиСветлые двери. К царевне воздушной стопою приближась,Стала над самым ее изголовьем богиня Афина,Образ приявшая девы младой, мореходца ДимантаСлавного дочери, дружной с царевною, с ней однолетней.В виде таком подошед к Навсикае, богиня сказала:«Видно, тебя беззаботною мать родила, Навсикая!Ты не печешься о светлых одеждах; а скоро наступитБрачный твой день: ты должна и себе приготовить заранеПлатье и тем, кто тебя поведет к жениху молодому.Доброе имя одежды опрятностью мы наживаем;Мать и отец веселятся, любуяся нами. Проснись же,Встань, Навсикая, и на реку мыть соберитеся все выУтром; сама я приду помогать вам, чтоб дело скорееКончить. Недолго останешься ты незамужнею девой;Много тебе женихов меж людьми знаменитого родаВ нашей земле, где сама знаменитою ты родилася.Встань и явися немедля к отцу многославному с просьбой:Дать колесницу и мулов тебе, чтоб могла ты удобноВзять все повязки, покровы и разные платья, чтоб такжеТы не пешком, как другие, пошла; то тебе неприлично —Путь к водоемам от стен городских утомительно долог».Так ей сказав, светлоокая Зевсова дочь полетелаВновь на Олимп, где обитель свою, говорят, основалиБоги, где ветры не дуют, где дождь не шумит хладоносный,Где не подъемлет метелей зима, где безоблачный воздухЛегкой лазурью разлит и сладчайшим сияньем проникнут;Там для богов в несказанных утехах все дни пробегают.Давши царевне совет свой, туда полетела Афина.Эос тогда златотронная, встав, разбудила младуюСветлоубранную деву. И, сну своему удивляясь,Тотчас она, чтоб родителей, мать и отца, о виденьеЧудном своем известить, к ним пошла в их покои. ЦарицаБлиз очага там сидела в кругу приближенных служанок,Нити пурпурные тонко суча; а в дверях отворенныхВстретился ей и отец: на совет он владык многоумныхШел, приглашенный туда от знатнейших мужей феакийских.С видом приветным к отцу подошед, Навсикая сказала:«Милый, вели колесницу большую на быстрых колесахДать мне, чтоб я, в ней уклав все богатые платья, которыхМного скопилось нечистых, отправилась на реку мыть их.Должно, чтоб ты, заседая в высоком совете почетныхНаших вельмож, отличался своею опрятной одеждой;Пять сыновей воспитал ты и вырастил в этом жилище;Два уж женаты, другие три — юноши в летах цветущих;В платьях, мытьем освеженных, они посещать хороводыНаши хотят. Но об этом одна я забочусь в семействе».Так говорила она; о желанном же браке ей былоСтыдно отцу помянуть; догадался он сам и сказал ей:«Дочка, ни в мулах тебе и ни в чем нет отказа. Поди же;Дам повеленье рабам заложить колесницу большую,Быстроколесную; будет при ней для поклажи и короб».Кончив, рабам повеление дал он. Ему повинуясь,Взяли они колесницу большую, ее снарядили,Вывели мулов и к дышлу, как следует, их привязали.Взяв из хранильницы платья и в короб уклав их, царевнаВсе поместила на быстроколесной, большой колеснице,Мать же корзину со всякой едой, утоляющей голод,Ей принесла; отпустила с ней полный вином благороднымМех; не забыла и лакомства дать. В колесницу царевнаСтала, приняв от царицы фиал золотой с благовоннымМаслом, чтоб после купанья себя и рабынь натереть им.Бич и блестящие вожжи взяла Навсикая и звучноМулов стегнула; затопав, они побежали проворнойРысью, везя нелениво и груз и царевну. За неюСледом пошли молодые подруги ее и служанки.К устью реки многоводной достигли они напоследок.Были устроены там водоемы: вода в них обильноСветлой струею лилася, нечистое все омывая.К месту прибыв, отвязали от дышла они утомленныхМулов и их по зеленому брегу потока пустилиСочно-медвяной травою питаться; потом с колесницыСняли все платья и в полные их водоемы ногамиКрепко втоптали, проворным усердием споря друг с другом.Начали платья они полоскать и потом, дочиста́ ихВымыв, по взморью на мелко-блестящем хряще, наносимомНа берег плоский морскою волною, их все разостлали.Кончив, они искупались в реке и, натершись елеем,Весело сели на мягкой траве у реки за обед свой,Влажные платья оставив сушить лучезарному солнцу.Пищей насытив себя, и подруг, и служанок, царевнаВызвала в мяч их играть, головные сложив покрывала;Песню же стала сама белокурая петь Навсикая.Так стрелоносная, ловлей в горах веселясь, АртемидаМноговершинный Тайгет и крутой Эримант обегает,Смерть нанося кабанам и лесным легконогим оленям;С нею, прекрасные дочери Зевса-эгидодержавца,Бегают нимфы полей — и любуется ими Латона;Всех превышает она головой, и легко между ними,Сколь ни прекрасны они, распознать в ней богиню Олимпа.Так красотою девичьей подруг затмевала царевна.Стали они наконец собираться домой; в колесницуМулов опять заложили и в короб уклали одежды.Тут светлоокая дева Паллада придумала средство,Как пробудить Одиссея, чтоб, с ним повстречавшись, царевнаВ город людей феакийских ему указала дорогу:Бросила мяч Навсикая в подружек, но, в них не попавши,Он, отраженный Афиною, в волны шумящие прянул;Громко они закричали; их крик пробудил Одиссея.Он поднялся и, колеблясь рассудком и сердцем, воскликнул:«Горе! К какому народу зашел я? Быть может, здесь областьДиких, не знающих правды людей? Иль, может быть, встречуСмертных приветливых, богобоязненных, гостеприимных?Кажется, девичий громкий вблизи мне послышался голос.Или здесь нимфы, владелицы гор крутоглавых, душистых,Влажных лугов и истоков речных потаенных, играют;Или достиг наконец я жилища людей говорящих.Встанем же; должно мне все самому испытать и разведать».С сими словами из чащи кустов Одиссей осторожноВыполз; потом жиловатой рукою покрытых листамиСвежих ветвей наломал, чтоб одеть обнаженное тело.Вышел он — так, на горах обитающий, силою гордый,В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами,Лев; на быков и овец он бросается в поле, хватаетДиких оленей в лесу и нередко, тревожимый гладом,Мелкий скот похищать подбегает к пастушьим заградам.Так Одиссей вознамерился к девам прекраснокудрявымНаг подойти, приневолен к тому непреклонной нуждою.Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной;В трепете все разбежалися врозь по высокому брегу.Но Алкиноева дочь не покинула места. АфинаБодрость вселила ей в сердце и в нем уничтожила робость.Стала она перед ним; Одиссей же не знал, что приличней:Оба ль колена обнять у прекраснокудрявыя девы?Или, в почтительном став отдаленье, молить умиленнымСловом ее, чтоб одежду дала и приют указала?Так размышляя, нашел наконец он, что было приличнейСловом молить умиленным, в почтительном став отдаленье(Тронув колена ее, он прогневал бы чистую деву).С словом приятно-ласкательным он обратился к царевне:«Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю.Если одна из богинь ты, владычиц пространного неба,То с Артемидою только, великою дочерью Зевса,Можешь сходна быть лица красотою и станом высоким;Если ж одна ты из смертных, под властью судьбины живущих,То несказанно блаженны отец твой и мать, и блаженныБратья твои, с наслаждением видя, как ты перед нимиВ доме семейном столь мирно цветешь, иль свои восхищаяОчи тобою, когда в хороводах ты весело пляшешь.Но из блаженных блаженнейшим будет тот смертный, которыйВ дом свой тебя уведет, одаренную веном богатым.Нет, ничего столь прекрасного между людей земнородныхВзоры мои не встречали доныне; смотрю с изумленьем.В Делосе только я — там, где алтарь Аполлонов воздвигнут, —Юную стройно-высокую пальму однажды заметил(В храм же зашел, окруженный толпою сопутников верных,Я по пути, на котором столь много мне встретилось бедствий).Юную пальму заметив, я в сердце своем изумлен былДолго: подобного ей благородного древа нигде не видал я.Так и тебе я дивлюсь! Но, дивяся тебе, не дерзаюТронуть коленей твоих: несказанной бедой я постигнут.Только вчера, на двадцатый мне день удалося избегнутьМоря: столь долго игралищем был я губительной бури,Гнавшей меня от Огигии острова. Ныне ж сюда яДемоном брошен для новых напастей — еще не конец им;Верно, немало еще претерпеть мне назначили боги.Сжалься, царевна; тебя, испытавши превратностей много,Первую здесь я молитвою встретил; никто из живущихВ этой земле не знаком мне; скажи, где дорогаВ город, и дай мне прикрыть обнаженное тело хоть лоскутГрубой обвертки, в которой сюда привезла ты одежды.О, да исполнят бессмертные боги твои все желанья,Давши супруга по сердцу тебе с изобилием в доме,С миром в семье! Несказанное там водворяется счастье,Где однодушно живут, сохраняя домашний порядок,Муж и жена, благомысленным людям на радость, недобрымЛюдям на зависть и горе, себе на великую славу».Дочь Алкиноя, ответствуя, так Одиссею сказала:«Странник, конечно твой род знаменит: ты, я вижу, разумен.Дий же и низким и рода высокого людям с ОлимпаСчастье дает без разбора по воле своей прихотливой;Что ниспослал он тебе, то прими с терпеливым смиреньем.Если ж достигнуть ты мог и земли и обителей наших,То ни в одежде от нас и ни в чем для молящего, многоБед претерпевшего странника нужном не встретишь отказа.Град наш тебе укажу; назову и людей, в нем живущих.В граде живет и землей здесь владеет народ феакиян;Я Алкиноя, царя благодушного, дочь; Алкиноя жНыне державным владыкой своим признают феакийцы».Тут обратилась царевна к подругам своим и служанкам:«Стойте! Куда разбежалися вы, устрашась иноземца?Он человек незломышленный; нет вам причины страшиться;Не было прежде, вы знаете, нет и теперь и не можетБыть и вперед на земле никого, кто б на нас, феакиян,Злое замыслил; нас боги бессмертные любят; живем мыЗдесь, от народов других в стороне, на последних пределахШумного моря, и редко нас кто из людей посещает.Ныне же встретился нам злополучный, бездомный скиталец:Помощь ему оказать мы должны — к нам Зевес посылаетНищих и странников; дар и убогий Зевесу угоден.Страннику пищи с питьем принести поспешите, подруги;Прежде ж его искупайте, от ветров защитное местоВыбрав в потоке». Сказала; сошлись ободренные девы.В месте, от ветров защитном, его посадив, как велелаИм Навсикая, прекраснокудрявая дочь Алкиноя,Мантию с тонким хитоном они близ него положили.После, принесши фиал золотой с благовонным елеем,Стали его приглашать к омовению в светлом потоке.Но Одиссей благородный отрекся и так отвечал им:«Девы прекрасные, станьте поодаль: без помощи вашейСмою с себя я соленую тину и сам наелеюТело: давно уж елей благовонный к нему не касался.Но перед вами купаться не стану я в светлом потоке;Стыдно себя обнажить мне при вас, густовласые девы».Так он сказал; и они, удаляся, о том известилиЦарскую дочь. Одиссей же, в поток погрузившися, тину,Грязно облекшую плечи и спину его и густыеКудри его облепившую, смыл освежительной влагой;Чисто омывшись, он светлое тело умаслил елеем;После украсился данным младою царевною платьем.Дочь светлоокая Зевса Афина тогда ОдиссеяСтаном возвысила, сделала телом полней и густымиКольцами кудри, как цвет гиацинта, ему закрутила.Так, серебро облекая сияющим золотом, мастер,Девой Палладой и богом Гефестом наставленный в трудномДеле своем, чудесами искусства людей изумляет;Так красотою главу облекла Одиссею богиня.Берегом моря пошел он и сел на песке, озаренныйСилой и прелестью мужества. Царская дочь изумилась.Слово потом обратила она к густовласым подругам:«Слушайте то, что скажу вам теперь, белорукие девы;Думаю я, что не всеми богами Олимпа гонимыйЭтот скиталец в страну феакиян божественных прибыл;Прежде и мне человеком простым он казался; теперь жеВижу, что свой он богам, беспредельного неба владыкам.О, когда бы подобный супруг мне нашелся, который,Здесь поселившись, у нас навсегда захотел бы остаться!Вы ж чужеземцу еды и питья принесите, подруги».Так говорила царевна. Ее повинуяся воле,Девы немедля еды и питья принесли Одиссею.С жадностью голод и жажду свою утолил богоравный,Твердый в бедах Одиссей: уж давно не касался он пищи.Добрая мысль пробудилась тут в сердце разумной царевны:Чистые платья собрав, в колесницу она их уклада,Мулов потом запрягла крепконогих и, став в колесницу,Так Одиссею, его приглашая с собою, сказала:«Время нам в город; вставай, чужеземец, и следуй за нами;Дом, где живет мой отец, я тебе укажу; там, конечно,Встретишь и всех знаменитых людей феакийских; но преждеМой ты исполни совет (ты, я вижу, разумен): покудаБудем в полях мы, трудом человека удобренных, следуйС девами вместе за быстрой моей колесницею ровнымС мулами шагом — у вас впереди я поеду; потом мыВ город прибудем… с бойницами стены его окружают;Пристань его с двух сторон огибает глубокая; вход жеВ пристань стеснен кораблями, которыми справа и слеваБерег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей;Там же и площадь торговая вкруг Посейдонова храма,Твердо на тесаных камнях огромных стоящего; снастиВсех кораблей там, запас парусов и канаты в пространныхЗданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла.Нам, феакийцам, не нужно ни луков, ни стрел; вся заботаНаша о мачтах, и веслах, и прочных судах мореходных;Весело нам в кораблях обтекать многошумное море.Я ж от людей порицанья избегнуть хочу и обидныхТолков; народ наш весьма злоязычен; нам встретиться можетГде-нибудь дерзкий насмешник; увидя нас вместе, он скажет:„С кем так сдружилась царевна? Кто этот могучий, прекрасныйСтранник? Откуда пришел? Не жених ли какой иноземный?Что он? Морскою ли бурею к нам занесенный из дальнихСтран человек (никаких мы в соседстве не знаем народов)?Или какой по ее неотступной молитве с Олимпа на землюБог низлетевший — и будет она обладать им отныне?Лучше б самой ей покинуть наш край и в стране отдаленнойМужа искать; меж людей феакийских никто не нашелсяЕй по душе, хоть и много у нас женихов, благородных“.Вот что рассказывать могут в народе; мне будет обидно.Я ж и сама бы, конечно, во всякой другой осудила,Если б, имея и мать и отца, без согласья их стала,В брак не вступивши, она обращаться с мужчинами вольно.Ты же совет мой исполни (тогда и родитель мой помощьСкорую даст и отечество ты не замедлишь увидеть):Есть близ дороги священная роща Афины из черныхТополей; светлый источник оттуда бежит на зеленыйЛуг; там поместье царя Алкиноя с его плодоноснымСадом в таком расстоянье от града, в каком человечийВнятен нам голос. Там сев, подожди ты до тех пор, покудаМы не прибудем на место и царских палат не достигнем; когда жеТы убедишься, что царских палат уж могли мы достигнуть,Встань, и во внутренность града войди, и расспрашивай встречных,Где обитает родитель мой, царь Алкиной многославный.Дом же его ты узнаешь легко: бессловесный младенецМожет дорогу к нему указать; ни один феакиецЗдесь не имеет такого жилища, в каком обитаетЦарь Алкиной. Окруженный строеньями двор перешедши,Шагом поспешным пройди ты сквозь залу к покоям царицы;Там перед ярко блестящим ее очагом ты увидишьС чудным искусством прядущую тонкопурпурные нитиПодле колонны высокой, в кругу приближенных служанок.Там же и кресла царевы стоят у огня и, на них онСидя, вином утешается, светлому богу подобный.Мимо царя ты пройди и, обнявши руками коленаМатери милой моей, умоляй, чтоб она поспешилаДень возвращенья в отчизну тебе даровать, чужеземцу.Если моленье твое с благосклонностью примет царица,Будет тогда и надежда тебе, что возлюбленных ближних,Светлый свой дом, и семью, и отечество скоро увидишь».Кончив, ударила звучно блестящим бичом НавсикаяМулов; затопав, они от реки побежали проворнойРысью; другие же, пешие, следом пошли; но царевнаМулов держала на крепких вожжах, чтоб от них не отсталиДевы и странник, и хлопала звучным бичом осторожно.Солнце садилось, когда к благовонной Палладиной рощеВместе достигли они. Одиссей, там оставшися, началДочери Зевса-эгидодержавца Палладе молиться:«Дочь непорочная Зевса-эгидодержавца, Паллада,Ныне вонми ты молитве, тобою не внятой, когда яГибнул в волнах, сокрушенный земли колебателя гневом;Дай мне найти и покров и приязнь у людей феакийских».Так говорил он, моляся; и был он Палладой услышан;Но перед ним не явилась богиня сама, опасаясьМощного дяди, который упорствовал гнать Одиссея,Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.Песнь седьмаяВечер тридцать второго дня
Одиссей входит в город; у ворот встречается с ним Афина под видом феакийской девы; она окружает его мглою, и он, никем не примеченный, приближается к Алкиноеву дому. Описание царского дома и сада. Вошед в палату, где царь в то время пировал с гостями, Одиссей приближается к царице Арете, и мгла, его окружавшая, исчезает. Он молит царицу о даровании ему способа возвратиться в отчизну. Царь приглашает его сесть за трапезу. По окончании пиршества гости расходятся. Одиссей, оставшись один с Алкиноем и Аретою, рассказывает им, как он покинул остров Огигию, как буря его бросила на берега Схерии и как получил он свою одежду от царевны Навсикаи. Алкиной дает ему обещание отправить его на корабле феакийском в Итаку.
Так Одиссей богоравный, в бедах постоянный, молился.Тою порою царевну везли крепконогие мулыВ город. Достигнув блестящих царевых палат, НавсикаяВзъехала прямо на двор и сошла с колесницы; навстречуВышли ее молодые, бессмертным подобные, братья;Мулов отпрягши, в покои они отнесли все одежды.Царская дочь на свою половину пошла; развела тамЯркий огонь ей рабыня эпирская Евримедуса(Некогда в быстром ее корабле увезли из Эпира,В дар Алкиною почетный назначив, понеже, над всемиОн феакийцами властвуя, чтим был как бог от народа.Ею была Навсикая воспитана в царском жилище).Яркий огонь разведя, приготовила ужин старушка.В город направил тем временем путь Одиссей; но АфинаОблаком темным его окружила, чтоб не был замеченОн никаким из надменных граждан феакийских, которыйМог бы его оскорбить, любопытствуя выведать, кто он.Но, подошед ко вратам крепкозданным прекрасного града,Встретил он дочь светлоокую Зевса богиню АфинуВ виде несущей скудель молодой феакийския девы.Встретившись с нею, спросил у нее Одиссей богоравный:«Дочь моя, можешь ли мне указать те палаты, в которыхВаш обладатель, божественный царь Алкиной, обитает?Многоиспытанный странник, судьбою сюда издалекаЯ заведен; мне никто не знаком здесь, никто из живущихВ городе вашем, никто из людей, обитающих в поле».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Странник, с великой охотой палаты, которых ты ищешь,Я укажу; там в соседстве живет мой отец беспорочный;Следуй за мною в глубоком молчанье; пойду впереди я;Ты же на встречных людей не гляди и не делан вопросовИм: иноземцев не любит народ наш; он с ними неласков;Люди радушного здесь гостелюбия вовсе не знают;Быстрым вверяя себя кораблям, пробегают бесстрашноБездну морскую они, отворенную им Посейдоном;Их корабли скоротечны, как легкие крылья иль мысли».Кончив, богиня Афина пошла впереди Одиссея.Быстрым шагом, пспешно пошел Одиссей за богиней.Улицы с ней проходя, ни одним из людей феакийских,На море славных, он не был замечен; того не хотелаСветлокудрявая дева Паллада: храня Одиссея,Тьмой несказанной его отовсюду она окружила.Он изумился, увидевши пристани, в них бесконечныйРяд кораблей, и народную площадь, и крепкие стеныЧудной красы, неприступным извне огражденные тыном.Но, подошед к многославному дому царя Алкиноя,Дочь светлоокая Зевса богиня Афина сказала:«Странник, с тобою пришли мы к палатам, которых искал ты;В них ты увидишь любезного Зевсу царя АлкинояВ сонме гостей за роскошной трапезой; войди, не страшася;Мужу бесстрашному, кто бы он ни был, хотя б чужеземец,Все по желанью вернее других исполнять удается.Прежде всего подойди ты, в палату вступивши, к царице;Имя царицы Арета; она от одних происходитПредков с высоким супругом своим Алкиноем; вначалеСын Навсифой Посейдоном земли колебателем прижитБыл с Перибеей, всех дев затмевавшей своей красотою,Младшею дочерью мужа могучего Евримедонта,Бывшего прежде властителем буйных гигантов; но сам онСвой погубил святотатный народ и себя самого с ним.Дочь же его возлюбил колебатель земли; от союзаС ней он имел Навсифоя; и первым царем феакиянБыл Навсифой; от него родились Рексенор с Алкиноем;Но Рексенор, сыновей не имев, сребролуким застреленБыл Аполлоном на пире вторичного брака, оставивДочь сиротою, Арету; и, с ней Алкиной сочетавшись,Так почитает ее, как еще никогда не бывалаВ свете жена, свой любящая долг, почитаема мужем;Нежную сердца любовь ей всечасно являют в семействеДети и царь Алкиной; в ней свое божество феакийцыВидят, и в городе с радостно-шумным всегда к ней теснятсяПлеском, когда меж народа она там по улицам ходит.Кроткая сердцем, имеет она и возвышенный разум,Так что нередко и трудные споры мужей разрешает.Если моленья твои с благосклонностью примет царица,Будет тогда и надежда тебе, что возлюбленных ближних,Светлый свой дом, и семью, и отечество скоро увидишь».Так говоря, светлоокая Зевсова дочь удалилась;Морем бесплодным от Схерии тучной помчавшись, достиглаСкоро она Марафона; потом в многолюдных АфинахВ дом крепкозданный царя Ерехтея вошла. Одиссей жеТою порой подошел ко дворцу Алкиноя; он сильноСердцем тревожился, стоя в дверях перед медным порогом.Все лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц,Было в палатах любезного Зевсу царя Алкиноя;Медные стены во внутренность шли от порога и былиСверху увенчаны светлым карнизом лазоревой стали;Вход затворен был дверями, литыми из чистого злата;Притолки их из сребра утверждались на медном пороге;Также и князь их серебряный был, а кольцо золотое.Две — золотая с серебряной — справа и слева стояли,Хитрой работы искусного бога Гефеста, собакиСтражами дому любезного Зевсу царя Алкиноя:Были бессмертны они и с течением лет не старели.Стены кругом огибая, во внутренность шли от порогаЛавки богатой работы; на лавках лежали покровы,Тканные дома искусной рукою прилежных работниц;Мужи знатнейшие града садилися чином на этихЛавках питьем и едой наслаждаться за царской трапезой.Зрелися там на высоких подножиях лики златыеОтроков: светочи в их пламенели руках, озаряяНочью палату и царских гостей на пирах многославных.Жило в пространном дворце, пятьдесят рукодельных невольниц:Рожь золотую мололи одни жерновами ручными,Нити сучили другие и ткали, сидя за станкамиРядом, подобные листьям трепещущим тополя; ткани жБыли так плотны, что в них не впивалось и тонкое масло.Сколь феакийские мужи отличны в правлении былиБыстрых своих кораблей на морях, столь отличны их женыБыли в тканье: их богиня Афина сама научилаВсем рукодельным искусствам, открыв им и хитростей много.Был за широким двором четырехдесятинный богатыйСад, обведенный отвсюду высокой оградой; росло тамМного дерев плодоносных, ветвистых, широковершинных,Яблонь, и груш, и гранат, золотыми плодами обильных,Также и сладких смоковниц и маслин, роскошно цветущих;Круглый там год, и в холодную зиму и в знойное лето,Видимы были на ветвях плоды; постоянно там веялТеплый зефир, зарождая одни, наливая другие;Груша за грушей, за яблоком яблоко, смоква за смоквой,Грозд пурпуровый за гроздом сменялися там, созревая.Там разведен был и сад виноградный богатый; и гроздыЧастью на солнечном месте лежали, сушимые зноем,Частию ждали, чтоб срезал их с лоз виноградарь; иныеБыли давимы в чанах; а другие цвели иль, осыпавЦвет, созревали и соком янтарно-густым наливались.Саду границей служили красивые гряды, с которыхОвощ и вкусная зелень весь год собирались обильно.Два там источника были; один обтекал, извиваясь,Сад, а другой перед самым порогом царева жилищаСветлой струею бежал, и граждане в нем черпали воду.Так изобильно богами был дом одарен Алкиноев.Долго, дивяся, стоял перед ним Одиссей богоравный;Но, поглядевши на все с изумленьем великим, ступил онСмелой ногой на порог и во внутренность дома проникнул.Там он узрел феакийских вождей и старейшин, творящихЗоркому богу, убийце Аргуса, вином возлиянье(Он от грядущих ко сну был всегда призываем последний).Быстро палату пиров перешел Одиссей богоравный;Скрытый туманом, которым его окружила Афина,Прямо к Арете приблизился он и к царю Алкиною,Обнял руками колена царицы, и в это мгновеньеВдруг расступилась его облекавшая тьма неземная.Все замолчали, могучего мужа внезапно увидя;Все в изумленье смотрели. Царице Арете сказал он:«Дочь Рексенора, подобного силой бессмертным, Арета,Ныне к коленам твоим, и к царю, и к пирующим с вамиЯ прибегаю, плачевный скиталец. Да боги пошлют вамСветлое счастье на долгие дни; да наследуют вашиДети ваш дом и народом вам данный ваш сан знаменитый.Мне ж помогите, чтоб я беспрепятственно мог возвратитьсяВ землю отцов, столь давно сокрушенный разлукой с своими».Кончив, к огню очага подошел он и сел там на пепле.Все неподвижно молчали, и долго молчание длилось.Но наконец Ехеней, благородного племени старец,Ранее всех современных ему феакиян рожденный,Сладкоречивый и старые были и многое знавший,Добрых исполненный мыслей, сказал, обратясь к Алкиною:«Царь Алкиной, неприлично тебе допускать, чтоб молящийСтранник на пепле сидел очага твоего перед нами.Почесть ему оказать ожидаем твоих повелений;С пепла поднявши, на стул среброкованный с нами его тыСесть пригласи и глашатаю в чаши вина золотогоВлить повели, чтоб могли Громолюбцу Зевесу, молящихСтранников всех покровителю, мы совершить возлиянье.Гостю ж пускай из запаса даст ключница пищи вечерней».Так он сказав, пробудил Алкиноеву силу святую.За руку взяв Одиссея, объятого думой глубокой,С пепла он поднял его и на креслах богатых с собоюРядом за стол посадил, повелев уступить Лаодаму,Сыну любимому, подле сидевшему, место пришельцу.Тут для умытия рук поднесла на богатой лоханиПолный студеной воды золотой рукомойник рабыня;Гладкий потом пододвинула стол; на него положилаХлеб домовитая ключница с разным съестным, из запасаВыданным ею охотно. Едой и питьем изобильнымСердце свое насладил Одиссей, многославный страдалец.Тут Понтоною-глашатаю бросил крылатое словоЦарь феакиян: «Наполни кратеры вином и подай с нимЧаши гостям, чтоб могли Громолюбцу Зевесу, молящихСтранников всех покровителю, мы совершить возлиянье».Так он сказал и, наполнив медвяным вином все кратеры,В чашах пирующим подал его Понтоной; возлияньеСтоя они совершили и вдоволь питьем насладились.Царь Алкиной, обратившись к гостям, произнес: «ПриглашаюВыслушать слово мое вас, мужей феакийских, дабы яВысказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.Кончился пир наш; теперь по домам на покой разойдитесь;Завтра же утром, с собою и прочих вельмож пригласивши,Снова придите, чтоб странника здесь угостить и бессмертнымВместе свершить гекатомбу. Потом учредим отправленьеГостя почтенного так, чтоб под нашей надежной защитойОн без тревог и препятствий поспешно и весело прибылВ край, им желаемый, сколь бы отсюда он ни был далеко;Также, чтоб он ни печали, ни зла на дороге не встретилПрежде, пока не достигнет отчизны; когда же достигнет,Пусть испытает все то, что судьба и могучие ПаркиВ нить бытия роковую вплели для него при рожденье.Если же кто из бессмертных под видом его посетил нас,То на уме их, конечно, есть замысел, нам неизвестный;Ибо всегда нам открыто являются боги, когда мы,Их призывая, богатые им гекатомбы приносим;С нами они пировать без чинов за трепезу садятся;Даже когда кто из них и один на пути с феакийскимСтранником встретится — он не скрывается; боги считаютВсех нас родными, как диких циклопов, как племя гигантов».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Царь Алкиной, не тревожься напрасно таким помышленьем;Вечным богам, беспредельного неба владыкам, ни видомЯ не подобен, ни станом: простой человек я, из всех вамВ мире известных людей земнородных, судьбою гонимых,Самым злосчастнейшим бедственной жизнью моей я подобен.Боле других бы я мог рассказать о великих напастях,Мной претерпенных с трудом непомерным по воле бессмертных;Но несказанным, хотя и прискорбен, я голодом мучусь;Нет ничего нестерпимей грызущего голода: намиВластвуя, он о себе вспоминать ежечасно неволитНас, и печальных и преданных скорби душой. Сколь ни сильноСкорби душою я предан, но тощий желудок мой жадноТребует пищи себе и меня забывать принуждаетВсе претерпенное мной, о себе лишь упорно заботясь.Вы же, молю вас, как скоро пробудится светлая Эос,Мне, злополучному, путь учредите в отчизну возвратный;Много я бед претерпел, но готов и погибнуть, лишь только бСветлый свой дом, и семью, и рабов, и богатства увидеть».Кончил; они, изъявив одобренье, решили в отчизнуГостя отправить, пленившего всех их столь умною речью.После, свершив возлиянье и вкусным вином насладившись,Каждый в свой дом удалился, о ложе и сне помышляя.Но Одиссей богоравный остался в палате столовой;Царь Алкиной и царица Арета остались с ним вместе; рабыниТою порой со столов всю посуду поспешно убрали.Тут белорукая с гостем беседовать стала Арета.Мантию с тонким хитоном, сотканные ею самоюДома с рабынями, в платье пришельца узнавши, царицаГолос возвысила свой и крылатое бросила слово:«Странник, сначала сама я тебя вопрошу; отвечай мне:Кто ты? Откуда? И платье свое от кого получил ты?Нам ты сказал, что сюда был морской непогодою брошен».Светлой царице ответствовал так Одиссей хитроумный:«Трудно, царица, мне будет тебе рассказать всю подробноПовесть о бедствиях, встреченных мною по воле рожденныхДревним Ураном богов, — об одном расскажу откровенно:В море находится остров Огигия; там обитаетХитроковарная дочь кознодея Атланта Калипсо,Светлокудрявая нимфа, богиня богинь. И не водятОбщества с нею ни вечные боги, ни смертные люди.Я же один, злополучный, на остров ее был враждебнымДемоном брошен, когда мой корабль сокрушительным громомЗевс поразил посреди беспредельно-пустынного моря.Спутников всех (поглотила их бездна) тогда я утратил.Сам же, на киле разбитого судна, обхваченном мною,Девять носившися дней по волнам, на десятый с наставшейНочью на остров Огигию выброшен был, где Калипсо,Светлокудрявая нимфа, живет. И, приют благосклонноДав мне, богиня меня угощала, кормила, хотелаМне наконец даровать и бессмертье и вечную младость.Сердца, однако, она моего обольстить не успела.Целые семь лет утратил я там, и текли непрестанноСлезы мои на одежды, мне данные нимфой бессмертной.Год напоследок осьмой приведен был времен обращеньем;Вдруг мне она повелела покинуть свой остров — не знаю,Зевса ль она убоялась, сама ль изменилася в мыслях?Сел я на крепкосколоченный плот, и она, наделившиХлебом меня, и душистым вином, и нетленной одеждой,Следом послала за мной благовеющий ветер попутный.Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился я в море;Вдруг на осьмнадцатый видима стала вдали над водамиВаша земля, и во мне оживилося милое сердце,Столь несказанно страдавшее. Много, однако, еще мнеБед колебатель земли Посейдон непреклонный готовил:Ветры подняв, заградил предо мной он дорогу, и мореВсе беспредельное вдруг затревожилось; был я не в силах,Жалобно стонущий, судном владеть на взволнованной бездне:Буря его изломала в куски, и, в кипящую влагуБросясь, пустился я вплавь: напоследок примчалиК вашему брегу меня многошумные ветры и море;Гибели б мне не избегнуть, когда б на утесистый берегБыл я волною, скалами его отшибаемой, кинут:Силы напрягши, я в сторону поплыл и скоро достигнулУстья реки — показалось то место приютным, там острыхНе было камней, там всюду от ветров являлась защита;На берег вышед, в бессилие впал я; божественной ночиТьма наступила; тогда, удалясь от потока, небеснымЗевсом рожденного, я приютился в кустах и в опадшихСпрятался листьях; и сон бесконечный послали мне боги.Там под защитою листьев, с печалию милого сердца,Проспал всю ночь я, все утро и за полдень долго;Солнце садилось, когда усладительный сон мой был прерван:Дев, провожавших царевну твою, я увидел на бреге;С нею, подобные нимфам, они, там резвяся, играли.К ней обратил я молитву, и так поступила разумноЮная царская дочь, как немногие с ней одинакихЛет поступить бы могли, — молодежь рассудительна редко.Сладкой едой и вином искрометным меня подкрепивши,Мне искупаться в потоке велела она и одеждуЭту дала мне. Я кончил, по истине все рассказав вам».Он умолкнул. Ему Алкиной отвечал благосклонно:«Странник, гораздо б приличнее было для дочери нашей,Если б она пригласила тебя за собою немедляСледовать в дом наш: к ней первой ты с просьбой своей обратился».Так он сказал, и ему возразил Одиссей хитроумный:«Царь благородный, не делай упреков разумной царевне;Следовать мне за собою она предложила немедля;Я ж отказался — мне было бы стыдно; при том же подумалЯ, что, меня с ней увидя, на нас ты разгневаться мог бы:Скоро всегда раздражаемся мы, земнородные люди».Царь Алкиной, возражая, ответствовал так Одиссею:«Странник, в груди у меня к безрассудному гневу такомуСердце несклонно; приличие ж должно во всем наблюдать нам.Если б — о Дий Громовержец! о Феб Аполлон! о Афина! —Если б нашелся подобный тебе, в помышленьях со мноюСходный, супруг Навсикае, возлюбленный зять мне, и если бЗдесь поселился он… Дом и богатства бы дал я, когда быВолей ты с нами остался; насильно же здесь иноземцаМы не задержим, то было бы Зевсу-отцу неугодно.Твой же отъезд я устрою, чтоб было тебе то известно,Завтра: ты, сладкому отдыху мирно предавшися, будешьСонный в спокойном безветрии плыть и достигнешьВ землю отцов иль в иную какую желанную землю,Сколь бы она ни лежала далеко, хотя бы в Евбею,Дале которой уж нет ничего, по сказанью отважныхНаших пловцов, с златовласым туда Радамантом ходивших, —Тития, сына Земли, посетил он, и, сколь ни далек былПуть по глубокому морю, его без труда совершилиВ сутки они, до Евбеи доплыв и назад возвратившись.Сам ты узнаешь, как быстры у нас корабли, как отважноВеслами море браздят мореходцы мои молодые».Так он сказал; пролилося веселие в грудь Одиссея;Голос возвысивши свой, произнес он такую молитву:«Дий, наш отец, да исполнится все, что теперь обещал мнеЦарь Алкиной, и да будет всегда на земле плодоноснойСлава ему! А меня проводи безопасно в отчизну».Так говорили о многом они, собеседуя сладко.Тою порой повелела царица Арета рабынямВ сенях поставить кровать, на нее положить пурпуровыйМягкий тюфяк и богатый ковер разостлать; на ковер жеТеплым покровом для тела косматую мантию бросить.Факелы взявши, пошли из столовой рабыни; когда жеБыло совсем приготовлено мягко-упругое ложе,Близко они подошед к Одиссею, ему доложили:«Странник, иди почивать; для тебя приготовлено ложе».Радостно было усталому гостю призванье к покою;Сладко-целительный сон наконец он вкусил безмятежно,В звонко-пространных сенях на кровать прорезную возлегши.Скоро и царь Алкиной, с ним простяся, во внутренней спальнеЛег на постель и заснул близ супруги своей благонравной.Песнь осьмаяТридцать третий день
Алкиной, предложив собравшимся на площади гражданам устроить отправление Одиссея в его отечество, приглашает вельмож и людей корабельных к себе на обед. Пение Демодока во время пира. Потом игры: бег, бросание диска, борьба, кулачный бой. Одиссей, оскорбленный Евриалом, бросает камень и всех изумляет своею силою. Пляска, во время которой Демодок поет об Арее и Афродите. Все возвращаются во дворец. Одиссей одарен изобильно. За вечернею трапезою Демодок поет о коне деревянном и подвигах вождей ахейских. Песнь его извлекает слезы из очей Одиссея; царь Алкиной вопрошает плачущего о причине его скорби и просит, чтобы он рассказал свои приключения.
Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос —Мирный покинула сон Алкиноева сила святая;Встал и божественный муж Одиссей, городов сокрушитель.Царь Алкиной многовластный повел знаменитого гостяНа площадь, где невдали кораблей феакийцы сбирались.Сели, пришедши, на гладко обтесанных камнях друг с другомРядом они. Той порою Паллада Афина по улицам града,В образ облекшись глашатая царского, быстро ходила;Сердцем заботясь о скором возврате домой Одиссея,К каждому встречному ласково речь обращала богиня:«Вы, феакийские люди, вожди и владыки, скорееНа площадь все соберитесь, дабы иноземца, которыйВ дом Алкиноя премудрого прибыл вчера, там увидеть:Бурей к нам брошенный, богу он образом светлым подобен».Так говоря, возбудила она любопытное рвеньеВ каждом, и скоро наполнилась площадь народом; и селиВсе по местам. С удивленьем великим они обращалиВзор на Лаэртова сына: ему красотой несказаннойПлечи одела Паллада, главу и лицо озарила,Стан возвеличила, сделала тело полнее, дабы онМог приобресть от людей феакийских приязнь и вселил в нихТрепет почтительный мужеской силой на играх, в которыхИм испытать надлежало его, отличась пред народом.Все собралися они, и собрание сделалось полным.Тут, обратяся к ним, царь Алкиной произнес: «ПриглашаюВыслушать слово мое вас, людей феакийских, дабы яВысказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.Гость иноземный — его я не знаю; бездомно скитаясь,Он от восточных народов сюда иль от западных прибыл —Молит о том, чтоб ему помогли мы достигнуть отчизны.Мы, сохраняя обычай, молящему гостю поможем;Ибо еще ни один чужеземец, мой дом посетивший,Долго здесь, плача, не ждал, чтоб его я услышал молитву.Должно спустить на священные воды корабль чернобокий,В море еще не ходивший; потом изберем пятьдесят дваСамых отважных меж лучшими здесь молодыми гребцами;Весла к скамьям прикрепив корабельным, пускай соберутсяВ царских палатах они и поспешно себе на дорогуВкусный обед приготовят; я всех их к себе приглашаюТак от меня объявите гребцам молодым; а самих вас,Скиптродержавных владык и судей, я прошу в мой пространныйДом, чтоб со мною как следует там угостить иноземца;Всех вас прошу, отказаться не властен никто; позовитеТакже певца Демодока: дар песней приял от богов онДивный, чтоб все воспевать, что в его пробуждается сердце».Кончив, пошел впереди он; за ним все судьи и владыкиСкиптродержавные; звать Понтоной побежал Демодока.Скоро по воле царя пятьдесят два гребца, на отлогомБреге бесплодносоленого моря собравшися, вместеК ждавшему их на песке кораблю подошли, совокупнойСилою черный корабль на спущенные сдвинули воды,Подняли мачты, устроили все корабельные снасти,В крепкоременные петли просунули длинные весла,Должным порядком потом паруса утвердили. ОтведшиЛегкий корабль на открытое взморье, они собралисяВсе во дворце Алкиноя, царем приглашенные. СкороВсе переходы палат, и дворы, и притворы народомСделались полны — там были и юноши, были и старцы.Жирных двенадцать овец, двух быков криворогих и восемьОстроклычистых свиней Алкиной повелел им зарезать;Их ободрав, изобильный обед приготовили гости.Тою порой с знаменитым певцом Понтоной возвратился;Муза его при рождении злом и добром одарила:Очи затмила его, даровала за то сладкопенье.Стул среброкованый подал певцу Понтоной, и на нем онСел пред гостями, спиной прислоняся к колонне высокой.Лиру слепца на гвозде над его головою повесив,К ней прикоснуться рукою ему — чтоб ее мог найти он —Дал Понтоной, и корзину с едою принес, и подвинулСтол, и вина приготовил, чтоб пил он, когда пожелает.Подняли руки они к предложенной им пище; когда жеБыл удовольствован голод их сладким питьем и едою,Муза внушила певцу возгласить о вождях знаменитых,Выбрав из песни, в то время везде до небес возносимой,Повесть о храбром Ахилле и мудром царе Одиссее,Как между ними однажды на жертвенном пире великомРаспря в ужасных словах загорелась и как веселилсяВ духе своем Агамемнон враждой знаменитых ахеян:Знаменьем добрым ему ту вражду предсказал АполлоновВ храме Пифийском оракул, когда через каменный праг онБога спросить перешел, — а случилось то в самом началеБедствий, ниспосланных богом богов на троян и данаев.Начал великую песнь Демодок; Одиссей же, своеюСильной рукою широкопурпурную мантию взявши,Голову ею облек и лицо благородное скрыл в ней.Слез он своих не хотел показать феакийцам. Когда же,Пенье прервав, сладкогласный на время умолк песнопевец,Слезы отерши, он мантию снял с головы и, наполнивКубок двудонный вином, совершил возлиянье бессмертным.Снова запел Демодок, от внимавших ему феакиян,Гласом его очарованных, вызванный к пенью вторично;Голову мантией снова облек Одиссей, прослезяся.Были другими его не замечены слезы, но мудрыйЦарь Алкиной их заметил и понял причину их, сидяБлиз Одиссея и слыша скорбящего тяжкие вздохи.Он феакиянам веслолюбивым сказал: «ПриглашаюВыслушать слово мое вас, судей и вельмож феакийских;Душу свою насладили довольно мы вкуснообильнойПищей и звуками лиры, подруги пиров сладкогласной;Время отсюда пойти нам и в мужеских подвигах крепостьСилы своей оказать, чтоб наш гость, возвратяся, домашнимМог возвестить, сколь других мы людей превосходим в кулачномБое, в борьбе утомительной, в прыганье, в беге проворном».Кончив, поспешно пошел впереди он, за ним все другие.Звонкую лиру приняв и повесив на гвоздь, ДемодокаЗа руку взял Понтоной и из залы пиршественной вывел;Вслед за другими, ведя песнопевца, пошел он, чтоб видетьИгры, в которых хотели себя отличить феакийцы.На площадь все собралися: толпой многочисленно-шумнойТам окружил их народ. Благородные юноши к боюВышли из сонма его: Акроней, Окиал с Элатреем,Навтий, Примней, Анхиал, Эретмей с Анабесионеем;С ними явились Понтей, Прореон и Фоон с Амфиалом,Сыном Полиния, внуком Тектона; пристал напоследокК ним и младой Евриал, Навболит, равносильный Арею:Всех феакиян затмил бы чудесной своей красотой он,Если б его самого не затмил Лаодам беспорочный.К ним подошли, наконец, Лаодам, Галионт с богоравнымКлитонеоном — три бодрые сына царя Алкиноя.Первые в беге себя испытали они. УстремившисьС места того, на котором стояли, пустилися разом,Пыль подымая, они через поприще: всех был проворнейКлитонеон благородный — какую по свежему полюБорозду плугом два мула проводят, настолько оставивБратьев своих назади, возвратился он первый к народу.Стали другие в борьбе многотрудной испытывать силу:Всех Евриал одолел, превзошедши искусством и лучших.В прыганье был Анхиал победителем. Тяжкого дискаЛегким бросаньем от всех Эретмей отличился. В кулачномБое взял верх Лаодам, сын царя Алкиноя прекрасный.Тут, как у всех уж довольно насытилось играми сердце,К юношам речь обративши, сказал Лаодам, АлкиноевСын: «Не прилично ли будет спросить нам у гостя, в каких онИграх способен себя отличить? Он не низкого роста,Голени, бедра и руки его преисполнены силы,Шея его жиловата, он мышцами крепок; годамиТакже не стар; но превратности жизни его изнурили.Нет ничего, утверждаю, сильней и губительней моря;Крепость и самого бодрого мужа оно сокрушает».«Умным, — сказал, отвечая на то, Евриал Лаодаму, —Кажется мне предложенье твое, Лаодам благородный.Сам подойди к иноземному гостю и сделай свой вызов».Сын молодой Алкиноя, слова Евриала услышав,Вышел вперед и сказал, обратяся к царю Одиссею:«Милости просим, отец иноземец; себя покажи намВ играх, в каких ты искусен, — но, верно, во всех ты искусен, —Бодрому мужу ничто на земле не дает столь великойСлавы, как легкие ноги и крепкие мышцы, яви жеСилу свою нам, изгнав из души все печальные думы.Путь для тебя уж теперь недалек; уж корабль быстроходныйС берега сдвинут, и наши готовы к отплытию люди».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Друг, не обидеть ли хочешь меня ты своим предложеньем?Мне не до игр: на душе несказанное горе; довольноБед испытал и немало великих трудов перенес я;Ныне ж, крушимый тоской по отчизне, сижу перед вами,Вас и царя умоляя помочь мне в мой дом возвратиться».Но Евриал Одиссею ответствовал с колкой насмешкой:«Странник, я вижу, что ты не подобишься людям, искуснымВ играх, одним лишь могучим атлетам приличных; конечно,Ты из числа промышленных людей, обтекающих мореВ многовесельных своих кораблях для торговли, о том лишьМысля, чтоб, сбыв свой товар и опять корабли нагрузивши,Боле нажить барыша: но с атлетом ты вовсе несходен».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:«Слово обидно твое; человек ты, я вижу, злоумный.Боги не всякого всем наделяют: не каждый имеетВдруг и пленительный образ, и ум, и могущество слова;Тот по наружному виду внимания мало достоин —Прелестью речи зато одарен от богов; веселятсяЛюди, смотря на него, говорящего с мужеством твердымИли с приветливой кротостью; он украшенье собраний;Бога в нем видят, когда он проходит по улицам града.Тот же, напротив, бессмертным подобен лица красотою,Прелести ж бедное слово его никакой не имеет.Так и твоя красота беспорочна, тебя и Зевес быКраше не создал; зато не имеешь ты здравого смысла.Милое сердце в груди у меня возмутил ты своеюДерзкою речью. Но я не безопытен, должен ты ведать,В мужеских играх; из первых бывал я в то время, когда мнеСвежая младость и крепкие мышцы служили надежно.Ныне ж мои от трудов и печалей истрачены силы;Видел немало я браней и долго среди бедоносныхСтранствовал вод, но готов я себя испытать и лишенныйСил; оскорблен я твоим безрассудно-ругательным словом».Так отвечав, поднялся он и, мантии с плеч не сложивши,Камень схватил — он огромней, плотней и тяжеле всех дисков,Брошенных прежде людьми феакийскими, был; и с размахаКинул его Одиссей, жиловатую руку напрягши;Камень, жужжа, полетел; и под ним до земли головамиВеслолюбивые, смелые гости морей, феакийцыВсе наклонились; а он далеко через все перемчалсяДиски, легко улетев из руки; и Афина под видомСтарца, отметивши знаком его, Одиссею сказала:«Странник, твой знак и слепой различит без ошибки, ощупавПросто рукою; лежит он отдельно от прочих, гораздоДалее всех их. Ты в этом бою победил; ни один здесьКамня ни дале, ни так же далеко, как ты, не способенБросить». От слов сих веселье проникло во грудь Одиссея.Радуясь тем, что ему хоть один благосклонный в собраньеБыл судия, с обновленной душой он сказал предстоявшим:«Юноши, прежде добросьте до этого камня; за вамиБрошу другой я, и столь же далеко, быть может и дале.Пусть все другие, кого побуждает отважное сердце,Выйдут и сделают опыт; при всех оскорбленный, я нынеВсех вас на бой рукопашный, на бег, на борьбу вызываю;С каждым сразиться готов я — с одним не могу Лаодамом:Гость я его — подыму ли на друга любящего руку?Тот неразумен, тот пользы своей различать не способен,Кто на чужой стороне с дружелюбным хозяином выйтиВздумает в бой; несомненно, себе самому повредит он.Но меж другими никто для меня не презрителен, с каждымРад я схватиться, чтоб силу мою, грудь на грудь, испытать с ним.Знайте, что я ни в каком не безопытен мужеском бое.Гладким луком и самым тугим я владею свободно;Первой стрелой поражу я на выбор противника в тесномСонме врагов, хоть кругом бы меня и товарищей многоБыло и меткую каждый стрелу на врага бы нацелил.Только одним Филоктетом бывал я всегда побеждаемВ Трое, когда мы, ахейцы, там, споря, из лука стреляли.Но утверждаю, что в этом искусстве со мной ни единый.Смертный, себя насыщающий хлебом, сравниться не может;Я не дерзнул бы, однако, бороться с героями древнихЛет, ни с Гераклом, ни с Евритом, метким стрелком эхалийским;Спорить они и с богами в искусстве своем не страшились;Еврит великий погиб от того; не достиг он глубокойСтарости в доме семейном своем; раздражив АполлонаВызовом в бой святотатным, он из лука был им застрелен.Дале копьем я достигнуть могу, чем другие стрелою;Может случиться однако, что кто из людей феакийскихВ беге меня победит: окруженный волнами, я силыВсе истощил, на неверном плоту не вкушая столь долгоПищи, покоя и сна; и мои все разрушены члены».Так он сказал; все кругом неподвижно хранили молчанье.Но Алкиной, возражая, ответствовал так Одиссею:«Странник, ты словом своим не обидеть нас хочешь; ты толькоВсем показать нам желаешь, какая еще сохраниласьКрепость в тебе; ты разгневан безумцем, тебя оскорбившимДерзкой насмешкой, — зато ни один, говорить здесь привыкшийС здравым рассудком, ни в чем не помыслит тебя опорочить.Выслушай слово, однако, мое со вниманьем, чтоб послеДома его повторить при друзьях благородных, когда ты,Сидя с женой и детьми за веселой семейной трапезой,Вспомнишь о доблестях наших и тех дарованьях, какиеНам от отцов благодатью Зевеса достались в наследство.Мы, я скажу, ни в кулачном бою, ни в борьбе не отличны;Быстры ногами зато несказанно и первые в море;Любим обеды роскошные, пение, музыку, пляску,Свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе.Но пригласите сюда плясунов феакийских; зову яСамых искусных, чтоб гость наш, увидя их, мог, возвратясяВ дом свой, там всем рассказать, как других мы людей превосходимВ плаванье по морю, в беге проворном, и в пляске, и пенье.Пусть принесут Демодоку его звонкогласную лиру;Где-нибудь в наших пространных палатах ее он оставил».Так Алкиной говорил, и глашатай, его исполняяВолю, поспешно пошел во дворец за желаемой лирой.Судьи, в народе избранные, девять числом, на срединуПоприща, строгие в играх порядка блюстители, вышли,Место для пляски угладили, поприще сделали шире.Тою порой из дворца возвратился глашатай и лируПодал певцу: пред собранье он выступил; справа и слеваСтали цветущие юноши, в легкой искусные пляске.Топали в меру ногами под песню они; с наслажденьемЛегкость сверкающих ног замечал Одиссей и дивился.Лирой гремя сладкозвучною, пел Демодок вдохновенныйПеснь о прекраснокудрявой Киприде и боге Арее:Как их свидание первое в доме владыки ГефестаБыло; как, много истратив богатых даров, опозорилЛоже Гефеста Арей, как открыл наконец все ГефестуГелиос зоркий, любовное их подстерегши свиданье.Только достигла обидная весть до Гефестова слуха,Мщение в сердце замыслив, он в кузнице плаху поставил,Крепко свою наковальню уладил на ней и проворноСети сковал из железных, крепчайших, ничем не разрывныхПроволок. Хитрый окончивши труд и готовя АреюСтыд, он пошел в тот покой, где богатое ложе стояло.Там он, сетями своими опутав подножье кровати,Их на нее опустил с потолка паутиною тонкой;Были не только невидимы оку людей, но и взорамВечных богов неприметны они: так искусно сковал их,Мщенье готовя, Гефест. Западню перед ложем устроив,Он притворился, что путь свой направил в Лемнос, крепкозданныйГород, всех боле других городов на земле им любимый.Зорко за ним наблюдая, Арей златоуздный тогда жеСведал, что в путь свой Гефест, многославный художник, пустился.Сильной любовью к прекрасновенчанной Киприде влекомый,В дом многославного бога художника тайно вступил он.Зевса отца посетив на высоком Олимпе, в то времяДома одна, отдыхая, сидела богиня. Арей, подошедши,За руку взял, и по имени назвал ее, и сказал ей:«Милая, час благосклонен, пойдем на роскошное ложе;Муж твой Гефест далеко; он на остров Лемнос удалился,Верно к суровым синтийям, наречия грубого людям».Так он сказал, и на ложе охотно легла с ним Киприда.Мало-помалу и он и она усыпились. Вдруг сетиХитрой Гефеста работы, упав, их схватили с такоюСилой, что не было средства ни встать им, ни тронуться членом;Скоро они убедились, что бегство для них невозможно;Скоро и сам, не свершив половины пути, возвратилсяВ дом свой Гефест многоумный, на обе хромающий ноги:Гелиос зоркий его обо всем известить не замедлил.В дом свой вступивши с печалию милого сердца, поспешноДвери Гефест отворил, и душа в нем наполнилась гневом;Громко он начал вопить, чтоб его все услышали боги:«Дий-вседержитель, блаженные, вечные боги, сберитесьТяжкообидное, смеха достойное дело увидеть:Как надо мной, хромоногим, Зевесова дочь АфродитаГнусно ругается, с грозным Ареем, губительным богом,Здесь сочетавшись. Конечно, красавец и тверд на ногах он;Я ж от рождения хром — но моею ль виною? ВиновныВ том лишь родители. Горе мне, горе! Зачем я родился?Вот посмотрите, как оба, обнявшися нежно друг с другом,Спят на постели моей. Несказанно мне горько то видеть.Знаю однако, что так им в другой раз заснуть не удастся;Сколь ни сильна в них любовь, но, конечно, охота к такомуСну в них теперь уж прошла; не сниму с них дотоле я этойСети, пока не отдаст мне отец всех богатых подарков,Им от меня за невесту, бесстыдную дочь, полученных.Правда, прекрасна она, но ее переменчиво сердце».Так он сказал. Той порой собрались в медностенных палатахБоги; пришел Посейдон-земледержец; пришел дароносецЭрмий; пришел Аполлон, издалека разящий стрелами;Но, сохраняя пристойность, богини осталися дома.В двери вступили податели благ, всемогущие боги:Подняли все они смех несказанный, увидя, какоеХитрое дело ревнивый Гефест совершить умудрился.Глядя друг на друга, так меж собою они рассуждали:«Злое не впрок; над проворством здесь медленность верх одержала;Как ни хромает Гефест, но поймал он Арея, которыйСамый быстрейший из вечных богов, на Олимпе живущих.Хитростью взял он; достойная мзда посрамителю брака».Так говорили, друг с другом беседуя, вечные боги.К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон, сын Зевеса:«Эрмий, Кронионов сын, благодатный богов вестоносец,Искренне мне отвечай, согласился ль бы ты под такоюСетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?»Зоркий убийца Аргуса ответствовал так Аполлону:«Если б могло то случиться, о царь Аполлон-стреловержец,Сетью тройной бы себя я охотно опутать дозволил,Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!»Так отвечал он; бессмертные подняли смех несказанный.Но Посейдон не смеялся; чтоб выручить бога Арея,К славному дивным искусством Гефесту он, голос возвысив,С просьбой своей обратился и бросил крылатое слово:«Дай им свободу; ручаюсь тебе за Арея; как сам тыТребуешь, все дополна при бессмертных богах он заплатит».Бог хромоногий Гефест, отвечая, сказал Посейдону:«Нет, от меня, Посейдон-земледержец, того ты не требуй.Знаешь ты сам, что всегда неверна за неверных порука.Чем же тебя, всемогущий, могу я к уплате принудить,Если свободный Арей убежит и платить отречется?»Богу Гефесту ответствовал так Посейдон-земледержец:«Если могучий Арей, чтоб не быть принужденным к уплате,Скроется тайно, то все за него заплатить обязуюсь».Хромоногий Гефест отвечал Посейдону-владыке:«Воли твоей, Посейдон, не дерзну и не властен отвергнуть».С сими словами разрушила цепи Гефестова сила.Бог и богиня — лишь только их были разрушены цепи —Быстро вскочив, улетели. Во Фракию он удалился;Скрылася в Кипр золотая с улыбкой приветной Киприда;Был там алтарь ей в Пафосском лесу благовонном воздвигнут;Там, искупавши ее и натерши душистым, святоеТело одних лишь богов орошающим маслом, ХаритыПлечи ее облачили одеждою прелести чудной.Так воспевал вдохновенный певец. Одиссей благородныйВ сердце, внимая ему, веселился; и с ним веселилисьВеслолюбивые, смелые гости морей, феакийцы.Но Алкиной повелел Галионту вдвоем с ЛаодамомПляску начать: в ней не мог превосходством никто победить их.Мяч разноцветный, для них рукодельным Полибием сшитый,Взяв, Лаодам с молодым Галионтом на ровную площадьВышли; закинувши голову, мяч к облакам темно-светлымБросил один; а другой разбежался и, прянув высоко,Мяч на лету подхватил, до земли не коснувшись ногами.Легким бросаньем мяча в высоту отличась пред народом,Начали оба по гладкому лону земли плодоноснойБыстро плясать; и затопали юноши в меру ногами,Стоя кругом, и от топота ног их вся площадь гремела.Долго смотрев, напоследок сказал Одиссей Алкиною:«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,Ты похвалился, что пляскою с вами никто не сравнится;Правда твоя; то глазами я видел; безмерно дивлюся».Так он сказав, возбудил Алкиноеву силу святую.Царь феакиянам веслолюбивым сказал: «ПриглашаюВыслушать слово мое вас, судей и владык феакийских;Разум великий имеет, я вижу, наш гость иноземный;Должно ему, как обычай велит, предложить нам подарки;Областью нашею правят двенадцать владык знаменитых,Праведно-строгих судей; я тринадцатый, главный. Пусть каждыйЧистое верхнее платье с хитоном и с полным талантомЗолота нашему гостю в подарок назначит обычный.Все повелите сюда принести и своими рукамиСтраннику сдайте, чтоб весел он был за трапезою нашей.Ты ж, Евриал, удовольствуй его, перед ним повинившись,Дав и подарок: его оскорбил неприличным ты словом».Так он сказал, изъявили свое одобренье другие;Каждый глашатая в дом свой послал, чтоб подарки принес он.Но Евриал, повинуясь, ответствовал так Алкиною:«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,Я удовольствую гостя, желанье твое исполняя.Медный свой меч с рукоятью серебряной в новыхЧудной работы ножнах из слоновыя кости охотноДам я ему, и, конечно, он дар мой высоко оценит».Так говоря, среброкованый меч свой он снял, и возвысилГолос, и бросил крылатое слово Лаэртову сыну:«Радуйся, добрый отец иноземец! И если сказал яДерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет;Ты же, хранимый богами, да скоро увидишь супругу,В дом возвратяся по долгопечальной разлуке с семьею».Кончил; ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Радуйся также и ты и, хранимый богами, будь счастлив.В сердце ж своем никогда не раскайся, что мне драгоценныйМеч подарил свой, повинным меня удовольствовав словом».Так отвечав, среброкованый меч на плечо он повесил.Солнце зашло; все богатые собраны были подарки;Их поспешили глашатаи в дом отнести Алкиноев;Там сыновья Алкиноя-владыки, принявши подарки,Отдали матери их, многоумной царице Арете.Царь же повел знаменитого гостя со всеми другимиВ дом свой, и сели, пришедши, они на возвышенных креслах.Тут, обратяся к царице Арете, сказал благородныйЦарь: «Принеси нам, жена, драгоценнейший самый из многихНаших ковчегов, в него положивши и верхнее платьеС тонким хитоном. Поставьте котел на огонь, вскипятитеВоду, чтоб гость наш омылся и, все осмотревши подарки,Им полученные здесь от людей феакийских, был весел,С нами сидя за вечерней трапезой и пенью внимая.Я же еще драгоценный кувшин золотой на прощаньеДам, чтоб, меня вспоминая, он мог из него ежедневноДома творить возлиянье Зевсу и прочим бессмертным».Так он сказал, и царица Арета велела рабынямЯркий огонь разложить под огромным котлом троеножным.Тотчас котел троеножный на ярком огне был поставлен.Налили воду в котел и усилили хворостом пламя;Чрево сосуда оно обхватило, вода закипела.Тою порою Арета прекрасный ковчег из покоевВнутренних вынесла гостю; в ковчег положила подарки,Золото, ризы и все, что ему феакийские мужиДали; сама ж к ним прибавила верхнее платье с хитоном.Кончив, она Одиссею крылатое бросила слово:«Кровлей накрыв и тесьмою опутав ковчег, завяжи тыУзел, чтоб кто на дороге чего не похитил, покудаБудешь покоиться сном ты, плывя в корабле чернобоком».То Одиссей богоравный, в бедах постоянный, услышав,Кровлей накрыл и тесьмою опутал ковчег и искусныйУзел (как был научен хитроумной Цирцеею) сделал.Тут пригласила его домовитая ключница в банюЧлены свои оживить омовеньем; и теплой купальнеРад был испытанный муж Одиссей, той услады лишенныйС самых тех пор, как покинул жилище Калипсо, в которомНимфы ему, как бессмертному богу, служили. Когда жеТело омыла ему и елеем натерла рабыня,Легкий надевши хитон и богатой облекшись хламидой,Вышел он свежий из бани и к пьющим гостям в пировуюЗалу вступил. Навсикая-царевна, богиня красою,Подле столба, потолок подпиравшего залы, стояла.Взор изумленный подняв на прекрасного гостя, царевнаГолос возвысила свой и крылатое бросила слово:«Радуйся, странник, но, в милую землю отцов возвратяся,Помни меня; ты спасением встрече со мною обязан».Юной царевне ответствовал так Одиссей многоумный:«О Навсикая, прекрасноцветущая дочь Алкиноя,Если мне Геры супруг, громоносный Кронион, дозволитВ доме отеческом сладостный день возвращенья увидеть,Буду там помнить тебя и тебе ежедневно, как богу,Сердцем молиться: спасением встрече с тобой я обязан».Так отвечав ей, на креслах он сел близ царя Алкиноя.Было уж роздано мясо; уж чаши вином наполнялись.Тою порой возвратился глашатай с певцом Демодоком,Чтимым в народе. Певец посреди светлозданной палатыСел пред гостями, спиной прислонившись к колонне высокой.Полную жира хребтовую часть острозубого вепряВзявши с тарелки своей (для себя же оставя там боле),Царь Одиссей многославный сказал, обратясь к Понтоною:«Эту почетную часть изготовленной вкусно веприныДай Демодоку; его и печальный я чту несказанно,Всем на обильной земле обитающим людям любезны,Всеми высоко честимы певцы; их сама научилаПению Муза; ей мило певцов благородное племя».Так он сказал, и проворно отнес от него ДемодокуМясо глашатай; певец благодарно даяние принял.Подняли руки они к приготовленной пище; когда жеБыл удовольствован голод их сладким питьем и едою,Так, обратясь к Демодоку, сказал Одиссей хитроумный:«Выше всех смертных людей я тебя, Демодок, поставляю;Музою, дочерью Дия, иль Фебом самим наученный,Все ты поешь по порядку, что было с ахейцами в Трое,Что совершили они и какие беды претерпели;Можно подумать, что сам был участник всему иль от верныхВсе очевидцев узнал ты. Теперь о коне деревянном,Чудном Эпеоса с помощью девы Паллады созданье,Спой нам, как в город он был хитроумным введен Одиссеем,Полный вождей, напоследок святой Илион сокрушивших.Если об этом по истине все нам, как было, споешь ты,Буду тогда перед всеми людьми повторять повсеместноЯ, что божественным пением боги тебя одарили».Так он сказал, и запел Демодок, преисполненный бога:Начал с того он, как все на своих кораблях крепкозданныхВ море отплыли данаи, предавши на жертву пожаруБрошенный стан свой, как первые мужи из них с ОдиссеемБыли оставлены в Трое, замкнутые в конской утробе,Как напоследок коню Илион отворили трояне.В граде стоял он; кругом, нерешимые в мыслях, сиделиЛюди троянские, было меж ними троякое мненье:Или губительной медью громаду пронзить и разрушить,Или, ее докативши до замка, с утеса низвергнуть,Или оставить среди Илиона мирительной жертвойВечным богам: на последнее все согласились, понежеБыло судьбой решено, что падет Илион, отворившиСтены коню, где ахейцы избранные будут скрываться,Черную участь и смерть приготовив троянам враждебным.После воспел он, как мужи ахейские в град ворвалися,Чрево коня отворив и из темного выбежав склепа;Как, разъяренные, каждый по-своему град разоряли,Как Одиссей к Деифобову дому, подобный Арею,Бросился вместе с божественно-грозным в бою Менелаем.Там истребительный бой (продолжал песнопевец) возжегши,Он наконец победил, подкрепленный великой Палладой.Так об ахеянах пел Демодок; несказанно растроганБыл Одиссей, и ресницы его орошались слезами.Так сокрушенная плачет вдовица над телом супруга,Падшего в битве упорной у всех впереди перед градом,Силясь от дня рокового спасти сограждан и семейство.Видя, как он содрогается в смертной борьбе, и прижавшисьГрудью к нему, злополучная стонет; враги же, нещадноДревками копий ее по плечам и хребту поражая,Бедную в плен увлекают на рабство и долгое горе;Там от печали и плача ланиты ее увядают.Так от печали текли из очей Одиссеевых слезы.Всеми другими они не замечены были; но мудрыйЦарь Алкиной их заметил и понял причину их, сидяБлиз Одиссея и слыша скорбящего тяжкие вздохи.Он феакиянам веслолюбивым сказал: «ПриглашаюВыслушать слово мое вас, судей и владык феакийских.Пусть Демодок звонкострунную лиру заставит умолкнуть;Здесь он не всех веселит нас ее сладкогласием дивным:С тех пор, как пенье божественный начал певец на вечернемНашем пиру, непрестанно глубоко и тяжко вздыхаетСтранник; конечно, прискорбие сердцем его овладело.Должен умолкнуть певец, чтоб могли здесь равно веселитьсяГость наш и все мы; конечно, для нас то приятнее будет.Здесь же давно к отправлению в путь иноземца готовоВсе; и подарки уж собраны, данные дружбою нашей.Странник молящий не менее брата родного любезенВсякому, кто одарен от богов не безжалостным сердцем.Ты же теперь, ничего не скрывая, ответствуй на то мне,Гость наш, о чем я тебя вопрошу: откровенность похвальна.Имя скажи мне, каким и отец твой, и мать, и другиеВ граде твоем и отечестве милом тебя величают.Между живущих людей безыменным никто не бываетВовсе; в минуту рождения каждый, и низкий и знатный,Имя свое от родителей в сладостный дар получает;Землю, и град, и народ свой потом назови, чтоб согласноС волей твоей и корабль наш свое направление выбрал;Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы,Нужного каждому судну, на наших судах не имеем;Сами они понимают своих корабельщиков мысли;Сами находят они и жилища людей и поля ихТучнообильные; быстро они все моря обтекают,Мглой и туманом одетые; нет никогда им боязниВред на волнах претерпеть иль от бури в пучине погибнуть.Вот что, однако, в ребячестве я от отца НавсифояСлышал: не раз говорил он, что бог Посейдон недоволенНами за то, что развозим мы всех по морям безопасно.Некогда, он утверждал, феакийский корабль, проводившийСтранника в землю его, возвращаяся морем туманным,Будет разбит Посейдоном, который высокой гороюГрад наш задвинет. Исполнит ли то Посейдон-земледержецИль не исполнит — пусть будет по воле великого бога!Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,Где по морям ты скитался? Каких человеков ты землиВидел? Светлонаселенные их города опиши нам:Были ль меж ними свирепые, дикие, чуждые правды?Были ль благие для странника, чтящие волю бессмертных?Также скажи, отчего ты так плачешь? Зачем так печальноСлушаешь повесть о битвах данаев, о Трое погибшей?Им для того ниспослали и смерть и погибельный жребийБоги, чтоб славною песнею были они для потомков.Ты же, конечно, утратил родного у стен илионских,Милого зятя иль тестя, которые нашему сердцуСамые близкие после возлюбленных сродников кронных?Или товарища нежноприветного, кроткого сердцем,Там потерял ты? Не менее брата родного любезенНам наш товарищ, испытанный друг и разумный советник».Песнь девятаяВечер тридцать третьего дня
Одиссей начинает рассказывать свои приключения. Отплытие от берегов троянских. Разрушение Исмара, города киконов, и гибель многих сопутников Одиссея. Буря. Посещение лотофагов. Прибытие в область циклопов. Одиссей, оставя у Козьего острова свои корабли, с одним собственным кораблем пристает к недалекому берегу циклопов. Выбрав двенадцать из своих корабельных товарищей, он входит с ними в пещеру Полифема. Гибель шести из сопутников Одиссеевых, сожранных циклопом. Опьянив его, Одиссей пронзает ему глаз и потом хитростью спасает себя и товарищей от его бешенства. Они похищают циклопово стадо и возвращаются на Козий остров. Полифем призывает отца Посейдона и молит, чтобы он отмстил за него Одиссею.
Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей богоравный:«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,Сладко вниманье свое нам склонять к песнопевцу, который,Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.Я же скажу, что великая нашему сердцу утехаВидеть, как целой страной обладает веселье; как всюдуСладко пируют в домах, песнопевцам внимая; как гостиРядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясомПышно покрытыми; как из кратер животворный напитокЛьет виночерпий и в кубках его опененных разносит.Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.Но от меня о плачевных страданьях моих ты желаешьСлышать, чтоб сердце мое преисполнилось плачем сильнейшим:Что же я прежде, что после и что наконец расскажу вам?Много Ураниды боги мне бедствий различных послали.Прежде, однако, вам имя свое назову, чтоб могли выЗнать обо мне, чтоб, покуда еще мной не встречен последнийДень, и в далекой стране я считался вам гостем любезным.Я Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многихХитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный.В солнечносветлой Итаке живу я; там Нерион, всюдуВидимый с моря, подъемлет вершину лесистую; многоТам и других островов, недалеких один от другого:Зам, и Дулихий, и лесом богатый Закинф; и на самомЗападе плоско лежит окруженная морем Итака(Прочие ж ближе к пределу, где Эос и Гелиос всходят);Лоно ее каменисто, но юношей бодрых питает;Я же не ведаю края прекраснее милой Итаки.Тщетно Калипсо, богиня богинь, в заключении долгомСилой держала меня, убеждая, чтоб был ей супругом;Тщетно меня чародейка, владычица Эи, ЦирцеяВ доме держала своем, убеждая, чтоб был ей супругом, —Хитрая лесть их в груди у меня не опутала сердца;Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших,Даже когда б и роскошно в богатой обители жилиМы на чужой стороне, далеко от родителей милых.Если, однако, велишь, то о странствии трудном, какоеЗевс учредил мне, от Трои плывущему, все расскажу я.Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов,Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили.Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много,Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой участок.Я ж настоял, чтоб немедля стопою поспешною в бегствоВсе обратились: но добрый совет мой отвергли безумцы;Полные хмеля, они пировали на бреге песчаном,Мелкого много скота и быков криворогих зарезав.Тою порою киконы, из града бежавшие, многихСобрали живших соседственно с ними в стране той киконов,Сильных числом, приобыкших сражаться с коней и не менеСмелых, когда им и пешим в сраженье вступать надлежало.Вдруг их явилось так много, как листьев древесных иль раннихВешних цветов; и тогда же нам сделалось явно, что злуюУчасть и бедствия многие нам приготовил Кронион.Сдвинувшись, начали бой мы вблизи кораблей быстроходных,Острые копья, обитые медью, бросая друг в друга. ПокудаДлилося утро, пока продолжал подыматься священныйДень, мы держались и их отбивали, сильнейших; когда жеГелиос к позднему часу волов отпряженья склонился,В бег обратили киконы осиленных ими ахеян.С каждого я корабля по шести броненосцев отважныхТут потерял; от судьбы и от смерти ушли остальные.Далее поплыли мы в сокрушенье великом о милыхМертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти.Я ж не отвел кораблей легкоходных от брега, покудаТри раза не был по имени назван из наших несчастныхСпутников каждый, погибший в бою и оставленный в поле.Вдруг собирающий тучи Зевес буреносца Борея,Страшно ревущего, выслал на нас; облака обложилиМоре и землю, и темная с грозного неба сошла ночь.Мчались суда, погружаяся в волны носами; ветрилаТрижды, четырежды были разорваны силою бури.Мы, избегая беды, в корабли их, свернув, уложили;Сами же начали веслами к ближнему берегу править;Там провели мы в бездействии скучном два дня и две ночи,В силах своих изнуренные, с тяжкой печалию сердца.Третий нам день привела светлозарнокудрявая Эос;Мачты устроив и снова подняв паруса, на суда мыСели; они понеслись, повинуясь кормилу и ветру.Мы невредимо бы в милую землю отцов возвратились,Если б волнение моря и сила Борея не сбилиНас, обходящих Малею, с пути, отдалив от Киферы.Девять носила нас дней раздраженная буря по темнымРыбообильным водам; на десятый к земле лотофагов,Пищей цветочной себя насыщающих, ветер примчал нас.Вышед на твердую землю и свежей водою запасшись,Наскоро легкий обед мы у быстрых судов учредили.Свой удовольствовав голод питьем и едою, избрал яДвух расторопнейших самых товарищей наших (был третийС ними глашатай) и сведать послал их, к каким мы достиглиЛюдям, вкушающим хлеб на земле, изобильной дарами.Мирных они лотофагов нашли там; и посланным нашимЗла лотофаги не сделали; их с дружелюбною ласкойВстретив, им лотоса дали отведать они; но лишь толькоСладко-медвяного лотоса каждый отведал, мгновенноВсе позабыл и, утратив желанье назад возвратиться,Вдруг захотел в стороне лотофагов остаться, чтоб вкусныйЛотос сбирать, навсегда от своей отказавшись отчизны.Силой их, плачущих, к нашим судам притащив, повелел яКрепко их там привязать к корабельным скамьям; остальным жеВерным товарищам дал приказанье, нимало не медля,Всем на проворные сесть корабли, чтоб из них никоторый,Лотосом сладким прельстясь, от возврата домой не отрекся.Все на суда собралися и, севши на лавках у весел,Разом могучими веслами вспенили темные воды.Далее поплыли мы, сокрушенные сердцем, и в землюПрибыли сильных, свирепых, не знающих правды циклопов.Там беззаботно они, под защитой бессмертных имеяВсе, ни руками не сеют, ни плугом не пашут; земля тамТучная щедро сама без паханья и сева дает имРожь, и пшено, и ячмень, и роскошных кистей виноградаПолные лозы, и сам их Кронион дождем оплождает.Нет между ними ни сходбищ народных, ни общих советов;В темных пещерах они иль на горных вершинах высокихВольно живут; над женой и детьми безотчетно там каждыйВластвует, зная себя одного, о других не заботясь.Есть островок там пустынный и дикий; лежит он на темномЛоне морском, ни далеко, ни близко от брега циклопов,Лесом покрытый; в великом там множестве дикие козыВодятся; их никогда не тревожил шагов человекаШум; никогда не заглядывал к ним звероловец, за дичьюС тяжким трудом по горам крутобоким с псами бродящий;Там не пасутся стада и земли не касаются плуги;Там ни в какие дни года не сеют, не пашут; людей тамНет; без боязни там ходят одни тонконогие козы,Ибо циклопы еще кораблей красногрудых не знают;Нет между ними искусников, опытных в хитром строеньеКрепких судов, из которых бы каждый, моря обтекая,Разных народов страны посещал, как бывает, что ходятПо морю люди, с другими людьми дружелюбно знакомясь.Дикий тот остров могли обратить бы в цветущий циклопы;Он не бесплоден; там все бы роскошно рождалося к сроку;Сходят широкой отлогостью к морю луга там густые,Влажные, мягкие; много б везде разрослось винограда;Плугу легко покоряся, поля бы покрылись высокойРожью, и жатва была бы на тучной земле изобильна.Есть там надежная пристань, в которой не нужно ни тяжкийЯкорь бросать, ни канатом привязывать шаткое судно;Может оно простоять безопасно там, сколько захочетПлаватель сам иль пока не подымется ветер попутный.В самой вершине залива прозрачно ввергается в мореКлюч, из пещеры бегущий под сению тополей черных.В эту мы пристань вошли с кораблями; в ночной темноте намПуть указал благодетельный демон: был остров невидим;Влажный туман окружал корабли; не светила СеленаС неба высокого; тучи его покрывали густые;Острова было нельзя различить нам глазами во мраке;Видеть и длинных, широко на берег отлогий бегущихВолн не могли мы, пока корабли не коснулися брега.Но лишь коснулися брега они, паруса мы свернули;Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волнами,Сну предались в ожиданье восхода на небо денницы.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Весь обошли с удивленьем великим мы остров пустынный;Нимфы же, дочери Зевса-эгидодержавца, пригналиКоз с обвеваемых ветрами гор, для богатой нам пищи;Гибкие луки, охотничьи легкие копья немедляВзяли с своих кораблей мы и, на три толпы разделяся,Начали битву; и бог благосклонный великой добычейНас наградил: все двенадцать моих кораблей запасли мы,Девять на каждый досталось по жеребью коз; для себя жеВыбрал я десять. И целый мы день до вечернего мракаЕли прекрасное мясо и сладким вином утешались,Ибо еще на моих кораблях золотого довольноБыло вина: мы наполнили много скудельных сосудовСладким напитком, разрушивши город священный киконов.С острова ж в области близкой циклопов нам ясно был виденДым; голоса их, блеянье их коз и баранов могли мыСлышать. Тем временем солнце померкло, и тьма наступила.Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Верных товарищей я на совет пригласил и сказал им:«Все вы, товарищи верные, здесь без меня оставайтесь;Я же, с моим кораблем и моими людьми удаляся,Сведать о том попытаюсь, какой там народ обитает.Дикий ли, нравом свирепый, не знающий правды,Или приветливый, богобоязненный, гостеприимный?»Так я сказал и, вступив на корабль, повелел, чтоб за мноюЛюди мои на него все взошли и канат отвязали;Люди взошли на корабль и, севши на лавках у весел,Разом могучими веслами вспенили темные воды.К берегу близкому скоро пристав с кораблем, мы открылиВ крайнем, у самого моря стоявшем утесе пещеру,Густо одетую лавром, пространную, где собиралсяМелкий во множестве скот; там высокой стеной из огромных,Грубо набросанных камней был двор обведен, и стоялиЧастым забором вокруг черноглавые дубы и сосны.Муж великанского роста в пещере той жил; одинокоПас он баранов и коз и ни с кем из других не водился;Был нелюдим он, свиреп, никакого не ведал закона;Видом и ростом чудовищным в страх приводя, он несходенБыл с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой,Дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно.Спутникам верным моим повелел я остаться на брегеБлиз корабля и его сторожить неусыпно; с собой жеВзявши двенадцать надежных и самых отважных, пошел яС ними; и мы запаслися вина драгоценного полнымМехом: Марон, Аполлона великого жрец, ЕванфеевСын, обитавший в разрушенном Исмаре, им наделил насВ дар благодарный за то, что его мы с женою и с сыном —Сан уважая жреца — пощадили во граде, где жил онВ роще густой Аполлона; меня ж одарил он особо:Золота лучшей доброты он дал мне семь полных талантов;Дал сребролитную дивной работы кратеру и налилЦелых двенадцать больших мне скуделей вином, драгоценным,Крепким, божественно-сладким напитком; о нем же не ведалВ доме никто из рабов и рабынь и никто из домашних,Кроме хозяина, умной хозяйки и ключницы верной.Если когда тем пурпурно-медвяным вином насладитьсяВ ком пробуждалось желанье, то, в чашу его нацедивши,В двадцать раз боле воды подбавляли, и запах из чашиБыл несказанный: не мог тут никто от питья воздержаться.Взял я с собой тем напитком наполненный мех и съестногоПолный кошель: говорило мне вещее сердце, что встречуСтрашного мужа чудовищной силы, свирепого нравом,Чуждого добрым обычаям, чуждого вере и правде.Шагом поспешным к пещере приблизились мы, но его в нейНе было; коз и баранов он пас на лугу недалеком.Начали всё мы в пещере пространной осматривать; многоБыло сыров в тростниковых корзинах; в отдельных закутахЗаперты были козлята, барашки, по возрастам разным в порядкеТам размещенные: старшие с старшими, средние подлеСредних и с младшими младшие; ведра и чашиБыли до самых краев налиты простоквашей густою.Спутники стали меня убеждать, чтоб, запасшись сырами,Боле я в страшной пещере не медлил, чтоб все мы скорее,Взявши в закутах отборных козлят и барашков, с добычейНашей на быстрый корабль убежали и в море пустились.Я на беду отказался полезный совет их исполнить;Видеть его мне хотелось в надежде, что, нас угостивши,Даст нам подарок: но встретиться с ним не на радость нам было.Яркий огонь разложив, совершили мы жертву; добывшиСыру потом и насытив свой голод, остались в пещереЖдать, чтоб со стадом в нее возвратился хозяин. И скороС ношею дров, для варенья вечерния пищи, явилсяОн и со стуком на землю дрова перед входом пещерыБросил; объятые страхом, мы спрятались в угол; пригнавшиСтадо откормленных коз и волнистых баранов к пещере,Маток в нее он впустил, а самцов, и козлов и баранов,Прежде от них отделив, на дворе перед входом оставил.Кончив, чтоб вход заградить, несказанно великий с земли онКамень, который и двадцать два воза четыреколесныхС места б не сдвинули, поднял: подобен скале необъятнойБыл он; его подхвативши и вход им пещеры задвинув,Сел он и маток доить принялся надлежащим порядком,Коз и овец; подоив же, под каждую матку ее онКлал сосуна. Половину отлив молока в плетенницы,В них он оставил его, чтоб оно огустело для сыра;Все ж молоко остальное разлил по сосудам, чтоб послеПить по утрам иль за ужином, с пажити стадо пригнавши.Кончив с заботливым спехом работу свою, наконец онЯркий огонь разложил, нас увидел и грубо сказал нам:«Странники, кто вы? Откуда пришли водяною дорогой?Дело ль какое у вас? Иль без дела скитаетесь всюду,Взад и вперед по морям, как добычники вольные, мчася,Жизнью играя своей и беды приключая народам?»Так он сказал нам; у каждого замерло милое сердце:Голос гремящий и образ чудовища в трепет привел нас.Но, ободрясь, напоследок ответствовал так я циклопу:«Все мы ахейцы; плывем от далекия Трои; сюда жеБурею нас принесло по волнам беспредельного моря.В милую землю отцов возвращаясь, с прямого пути мыСбились; так было, конечно, угодно могучему Зевсу.Служим мы в войске Атрида, царя Агамемнона; он жеВсех земнородных людей превзошел несказанною славой,Город великий разрушив и много врагов истребивши.Ныне к коленам припавши твоим, мы тебя умоляемНас, бесприютных, к себе дружелюбно принять и подарокДать нам, каким завсегда на прощанье гостей наделяют.Ты же убойся богов; мы пришельцы, мы ищем покрова;Мстит за пришельцев отверженных строго небесный Кронион,Бог-гостелюбец, священного странника вождь и заступник».Так я сказал; с неописанной злостью циклоп отвечал мне:«Видно, что ты издалека, иль вовсе безумен, пришелец,Если мог вздумать, что я побоюсь иль уважу бессмертных.Нам, циклопам, нет нужды ни в боге Зевесе, ни в прочихВаших блаженных богах; мы породой их всех знаменитей;Страх Громовержца Зевеса разгневать меня не принудитВас пощадить; поступлю я, как мне самому то угодно.Ты же теперь мне скажи, где корабль, на котором пришли выК нам? Далеко ли иль близко отсюда стоит он? То ведатьДолжен я». Так, искушая, он хитро спросил. Остерегшись,Хитрыми сам я словами ответствовал злому циклопу:«Бог Посейдон, колебатель земли, мой корабль уничтожил,Бросив его недалеко от здешнего брега на камниМыса крутого, и бурное море обломки умчало.Мне ж и со мною немногим от смерти спастись удалося».Так я сказал, и, ответа не дав никакого, он быстроПрянул, как бешеный зверь, и, огромные вытянув руки,Разом меж нами двоих, как щенят, подхватил и ударилОземь; их череп разбился; обрызгало мозгом пещеру.Он же, обоих рассекши на части, из них свой ужасныйУжин состряпал и жадно, как лев, разъяряемый гладом,Съел их, ни кости, ни мяса куска, ни утроб не оставив.Мы, святотатного дела свидетели, руки со стономК Дию отцу подымали; наш ум помутился от скорби.Чрево наполнив свое человеческим мясом и свежимСтрашную пищу запив молоком, людоед беззаботноМежду козлов и баранов на голой земле растянулся.Тут подошел я к нему с дерзновенным намереньем сердца,Острый свой меч обнаживши, чудовищу мстящею медьюТело в том месте пронзить, где под грудью находится печень.Меч мой уж был занесен; но иное на мысли пришло мне:С ним неизбежно и нас бы постигнула верная гибель:Все совокупно мы были б не в силах от входа пещерыСлабою нашей рукою тяжелой скалы отодвинуть.С трепетом сердца мы ждали явленья божественной Эос;Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Встал он, огонь разложил и доить принялся по порядкуКоз и овец; подоив же, под каждую матку ее онКлал сосуна; окончавши с заботливым спехом работу,Снова из нас он похитил двоих на ужасную пищу.Съев их, он выгнал шумящее стадо из темной пещеры.Мощной рукой оттолкнувши утес приворотный, им двериСнова он запер, как легкою кровлей колчан запирают.С свистом погнал он на горное пастбище тучное стадо.Я ж, в заключенье оставленный, начал выдумывать средство,Как бы врагу отомстить, и молил о защите Палладу.Вот что, размыслив, нашел наконец я удобным и верным:В козьей закуте стояла дубина циклопова, свежийСтвол им обрубленной маслины дикой; его он, очистив,Сохнуть поставил в закуту, чтоб после гулять с ним; подобенНам показался он мачте, какая на многовесельном,С грузом товаров моря обтекающем судне бывает;Был он, конечно, как мачта длиной, толщиною и весом.Взявши тот ствол и мечом от него отрубивши три локтя,Выгладить чисто отрубок велел я товарищам; скороВыглажен был он; своею рукою его заострил я;После, обжегши на угольях острый конец, мы поспешноКол, приготовленный к делу, зарыли в навозе, которыйКучей огромной набросан был в смрадной пещере циклопа.Кончив, своих пригласил я сопутников жеребий кинуть,Кто между ними колом обожженным поможет пронзить мнеГлаз людоеду, как скоро глубокому сну он предастся.Жеребий дал четырех мне, и самых надежных, которыхСам бы я выбрал, и к ним я пристал не по жеребью пятый.Вечером, жирное стадо гоня, людоед возвратился;Но, отворивши пещеру, в нее он уж полное стадоВвел, не оставив на внешнем дворе ни козла, ни барана(Было ли в нем подозренье, иль демон его надоумил).Снова пещеру задвинув скалой необъятно тяжелой,Сел он и маток доить принялся надлежащим порядком,Коз и овец; подоив же, под каждую матку ее онКлал сосуна. И, окончив работу, рукой беспощаднойСнова двоих он из нас подхватил и по-прежнему съел их.Тут подошел я отважно и речь обратил к людоеду,Полную чашу вина золотого ему предлагая:«Выпей, циклоп, золотого вина, человечьим насытясьМясом; узнаешь, какой драгоценный напиток на нашемБыл корабле; для тебя я его сохранил, уповаяМилость в тебе обрести: но свирепствуешь ты нестерпимо.Кто же вперед, беспощадный, тебя посетит из живущихМногих людей, о твоих беззаконных поступках услышав?»Так говорил я; взяв чашу, ее осушил он, и вкуснымКрепкий напиток ему показался; другой попросил онЧаши. «Налей мне, — сказал он, — еще и свое назови мнеИмя, чтоб мог приготовить тебе я приличный подарок.Есть и у нас, у циклопов, роскошных кистей виноградаПолные лозы, и сам их Кронион дождем оплождает;Твой же напиток — амвросия чистая с нектаром сладким».Так он сказал, и другую я чашу вином искрометнымНалил. Еще попросил он, и третью безумцу я подал.Стало шуметь огневое вино в голове людоеда.Я обратился к нему с обольстительно-сладкою речью:«Славное имя мое ты, циклоп, любопытствуешь сведать,С тем чтоб, меня угостив, и обычный мне сделать подарок?Я называюсь Никто; мне такое название далиМать и отец, и товарищи так все меня величают».С злобной насмешкою мне отвечал людоед зверонравный:«Знай же, Никто, мой любезный, что будешь ты самый последнийСъеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок».Тут повалился он навзничь, совсем опьянелый; и набокСвисла могучая шея, и всепобеждающей силойСон овладел им; вино и куски человечьего мясаВыбросил он из разинутой пасти, не в меру напившись.Кол свой достав, мы его острием на огонь положили;Тотчас зардел он; тогда я, товарищей выбранных кликнув,Их ободрил, чтоб со мною решительны были в опасномДеле. Уже начинал положенный на уголья кол нашПламя давать, разгоревшись, хотя и сырой был; поспешноВынул его из огня я; товарищи смело с обоихСтали боков — божество в них, конечно, вложило отважность;Кол обхватили они и его острием раскаленнымВтиснули спящему в глаз; и, с конца приподнявши, его яНачал вертеть, как вертит буравом корабельный строитель,Толстую доску пронзая; другие ж ему помогают, ремнямиОстрый бурав обращая, и, в доску вгрызаясь, визжит он.Так мы, его с двух боков обхвативши руками, проворноКол свой вертели в пронзенном глазу: облился он горячейКровью; истлели ресницы, шершавые вспыхнули брови;Яблоко лопнуло; выбрызгнул глаз, на огне зашипевши.Так расторопный ковач, изготовив топор иль секиру,В воду металл (на огне раскаливши его, чтоб двойнуюКрепость имел) погружает, и звонко шипит он в холоднойВлаге: так глаз зашипел, острием раскаленным пронзенный.Дико завыл людоед — застонала от воя пещера.В страхе мы кинулись прочь; с несказанной свирепостью вырвавКол из пронзенного глаза, облитый кипучею кровью,Сильной рукой от себя он его отшвырнул; в исступленьеНачал он криком циклопов сзывать, обитавших в глубокихГротах окрест и на горных, лобзаемых ветром, вершинах.Громкие вопли услышав, отвсюду сбежались циклопы;Вход обступили пещеры они и спросили: «Зачем тыСозвал нас всех, Полифем? Что случилось? На что тыСладкий наш сон и спокойствие ночи божественной прервал?Коз ли твоих и баранов кто дерзко похитил? Иль сам тыГибнешь? Но кто же тебя здесь обманом иль силою губит?»Им отвечал он из темной пещеры отчаянно дикимРевом: «Никто! Но своей я оплошностью гибну; Никто быСилой не мог повредить мне». В сердцах закричали циклопы:«Если никто, для чего же один так ревешь ты? Но еслиБолен, то воля на это Зевеса, ее не избегнешь.В помощь отца своего призови, Посейдона-владыку».Так говорили они, удаляясь. Во мне же смеялосьСердце, что вымыслом имени всех мне спасти удалося.Охая тяжко, с кряхтеньем и стоном ошарив рукамиСтены, циклоп отодвинул от входа скалу, перед неюСел и огромные вытянул руки, надеясь, что в стаде,Мимо его проходящем, нас всех переловит; конечно,Думал свирепый глупец, что и я был, как он, без рассудка.Я ж осторожным умом вымышлял и обдумывал средство,Как бы себя и товарищей бодрых избавить от вернойГибели; многие хитрости, разные способы тщетноМыслям моим представлялись, а бедствие было уж близко.Вот что, по думанье долгом, удобнейшим мне показалось:Были бараны большие, покрытые длинною шерстью,Жирные, мощные в стаде; руно их, как шелк, волновалось.Я потихоньку сплетенными крепкими лыками, вырвавИх из рогожи, служившей постелею злому циклопу,По три барана связал; человек был подвязан под каждымСредним, другими двумя по бокам защищенный; на каждыхТрех был один из товарищей наших; а сам я?.. Дебелый,Рослый, с роскошною шерстью был в стаде баран; обхватившиМягкую спину его, я повис на руках под шершавымБрюхом; а руки (в руно несказанно-густое впустив их)Длинною шерстью обвил и на ней терпеливо держался.С трепетом сердца мы ждали явленья божественной Эос.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос:К выходу все побежали самцы, и козлы и бараны;Матки ж, еще недоенные, жалко блеяли в закутах,Брызжа из длинных сосцов молоком; господин их, от болиОхая, щупал руками у всех, пробегающих мимо,Пышные спины; но, глупый, он был угадать не способен,Что у иных под волнистой скрывалося грудью; последнийШел мой баран; и медлительным шагом он шел, отягченныйДлинною шерстью и мной, размышлявшим в то время о многом.Спину ощупав его, с ним циклоп разговаривать начал:«Ты ль, мой прекрасный любимец? Зачем же пещеру последнийНыне покинул? Ты прежде ленив и медлителен не был.Первый всегда, величаво ступая, на луг выходил тыСладкоцветущей травою питаться; ты в полдень к потокуПервый бежал; и у всех впереди возвращался в пещеруВечером. Ныне ж идешь ты последний; знать, чувствуешь сам ты,Бедный, что око мое за тобой уж не смотрит; лишен яСветлого зренья гнусным бродягою; здесь он вином мнеУм отуманил; его называют Никто; но еще онВласти моей не избегнул! Когда бы, мой друг, говорить тыМог, ты сказал бы, где спрятался враг ненавистный; я черепВмиг раздробил бы ему и разбрызгал бы мозг по пещере,Оземь ударив его и на части раздернув; отмстил быЯ за обиду, какую Никто, злоковарный разбойник,Здесь мне нанес». Так сказав, он барана пустил на свободу.Я ж, недалеко от входа пещеры и внешней оградыПервый став на ноги, путников всех отвязал, и немедляС ними все стадо козлов тонконогих и жирных барановСобрал; обходами многими их мы погнали на взморьеК нашему судну. И сладко товарищам было нас встретить,Гибели верной избегших; хотели о милых погибшихПлакать они; но, мигнув им глазами, чтоб плач удержали,Стадо козлов и баранов взвести на корабль наш немедляЯ повелел: отойти мне от берега в море хотелось.Люди мои собралися и, севши на лавках у весел,Разом могучими веслами вспенили темные воды;Но, на такое отплыв расстоянье, в каком человечийЯвственно голос доходит до нас, закричал я циклопу:«Слушай, циклоп беспощадный, вперед беззащитных гостей тыВ гроте глубоком своем не губи и не ешь; святотатнымДелом всегда на себя навлекаем мы верную гибель;Ты, злочестивец, дерзнул иноземцев, твой дом посетивших,Зверски сожрать — наказали тебя и Зевес и другиеБоги блаженные». Так я сказал; он, ужасно взбешенный,Тяжкий утес от вершины горы отломил и с размахаНа голос кинул; утес, пролетевши над судном, в пучинуРухнул так близко к нему, что его черноострого носаЧуть не расшиб; всколыхалося море от падшей громады;Хлынув, большая волна побежала стремительно к брегу;Схваченный ею, обратно к земле и корабль наш помчался.Длинною жердью я в берег песчаный уперся и судноПрочь отвалил; а товарищам молча кивнул головою,Их побуждая всей силой на весла налечь, чтоб избегнутьБлизкой беды; все, нагнувшися, разом ударили в весла.Быв на двойном расстоянье от страшного брега, опять яНачал кричать, вызывая циклопа. Товарищи в страхеВсе убеждали меня замолчать и его не тревожить.«Дерзкий, — они говорили, — зачем ты чудовище дразнишь?В море швырнувши утес, он едва с кораблем нас не бросилНа берег снова; едва не постигла нас верная гибель.Если теперь он чей голос иль слово какое услышит,Голову нам раздробит и корабль наш в куски изломает,Бросив утес остробокий: до нас же он верно добросит».Так говорили они; но, упорствуя дерзостным сердцем,Я продолжал раздражать оскорбительной речью циклопа:«Если, циклоп, у тебя из людей земнородных кто спросит,Как истреблен твой единственный глаз, ты на это ответствуй:Царь Одиссей, городов сокрушитель, героя ЛаэртаСын, знаменитый властитель Итаки, мне выколол глаз мой».Так я сказал. Заревел он от злости и громко воскликнул:«Горе! Пророчество древнее ныне сбылось надо мною;Некогда был здесь один предсказатель великий и мудрый,Телам, Евримиев сын, знаменитейший в людях всевидец;Жил и состарился он, прорицая, в земле у циклопов.Ведая все, что должно совершиться в грядущем, предрек онМне, что рука Одиссеева зренье мое уничтожит.Я же все думал, что явится муж благовидный, высокийРостом, божественной силою мышц обладающий смертный…Что же? Меня малорослый урод, человечишко хилыйЗренья лишил, наперед вероломно вином опьянивши.Если ж ты впрямь Одиссей, возвратись; я, тебя одаривши,Стану молить Посейдона, чтоб путь совершил ты безбедноПо морю; сын я ему; он отцом мне слывет; и один он,Если захочет, погибшее зренье мое возвратить мнеМожет — один он, никто из людей и никто из бессмертных».Так говорил Полифем. Я, ответствуя, громко воскликнул:«О, когда бы я так же мог верно и гнусную вырватьДушу твою из тебя и к Аиду низвергнуть, как верноТо, что тебе колебатель земли не воротит уж глаза!»Так отвечал я; тут начал он, к звездному небу поднявшиРуки, молиться отцу своему, Посейдону-владыке:«Царь Посейдон-земледержец, могучий, лазурнокудрявый,Если я сын твой и ты мне отец, то не дай, чтоб достигнулВ землю свою Одиссей, городов сокрушитель, ЛаэртовСын, обладатель Итаки, меня ослепивший. Когда жеВоля судьбы, чтоб увидел родных мой губитель, чтоб в дом свойЦарский достигнул, чтоб в милую землю отцов возвратился,Дай, чтоб по многих напастях, утратив сопутников, поздноПрибыл туда на чужом корабле он и встретил там горе».Так говорил он, моляся, и был Посейдоном услышан.Тут он огромнейший первого камень схватил и с размахуВ море его с непомерною силой швырнул; загудевши,Он позади корабля темноносого с шумом великимГрянулся в воду так близко к нему, что едва не расплюснулНашей кормы; всколыхалося море от падшей громады;Судно ж волною помчало вперед к недалекому брегуОстрова Коз; и вошли мы обратно в ту пристань, где нашиВ месте защитном оставлены были суда, где печальноСпутники в скуке сидели и ждали, чтоб мы воротились.К брегу пристав, быстроходный корабль на песок мы встащили;Сами же вышли на брег, поражаемый шумно волнами.Тучных циклоповых коз и баранов собравши, добычуСтали делить мы, чтоб каждому должный достался участок;Мне же от светлообутых сопутников в дар был особоГлавный назначен баран, и его принесли мы на брегеВ жертву Крониону, туч собирателю, Зевсу-владыке.Тучные бедра пред ним мы сожгли. Но, отвергнув он жертву,Стал замышлять, чтоб, беды претерпев, напоследок и всех яСпутников верных и всех кораблей крепкозданных лишился.Жертву принесши, мы целый там день до вечернего мракаЕли прекрасное мясо и сладким вином утешались.Тою порою померкнуло солнце, и тьма наступила;Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Спутников верных созвав, я велел, чтоб они на проворныхВсе кораблях собралися и все отвязали канаты.Спутники все собралися и, севши на лавках у весел,Разом могучими веслами вспенили темные воды.Далее поплыли мы в сокрушенье великом о милыхМертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти.Песнь десятаяВечер тридцать третьего дня
Одиссей продолжает рассказывать свои приключения. Прибытие на остров Эолию. Эол, повелитель ветров, дает Одиссею проводником Зефира и вручает ему крепко завязанный мех с заключенными в нем прочими ветрами. Находяся уже в виду Итаки, Одиссей засыпает. Его сопутники развязывают мех; подымается сильная буря, которая приносит их обратно к Эолову острову. Но раздраженный Эол повелевает Одиссею удалиться. Лестригоны истребляют одиннадцать кораблей Одиссеевых; с последним пристает он к острову Цирцеи. Волшебница превращает в свиней его сопутников; но Эрмий дает ему средство нарушить ее чародейство. Одиссей, одолев Цирцею, убеждает ее возвратить человеческий образ его сопутникам. Проведя год на ее острове, он требует наконец, чтобы она возвратила его в отечество; но Цирцея повелевает ему прежде посетить Океан и у входа в область Аида вопросить прорицателя Тиресия о судьбе своей. Смерть Ельпенора.
Скоро на остров Эолию прибыли мы; обитаетГиппотов сын там, Эол благородный, богами любимый.Остров плавучий его неприступною медной стеноюВесь обнесен; берега ж подымаются гладким утесом.Там от супруги двенадцать детей родилося Эолу,Шесть дочерей светлоликих и шесть сыновей многосильных.Вырастив их, сыновьям дочерей он в супружество отдал.Днем с благородным отцом и заботливой матерью вместеВсе за трапезой, уставленной яствами, сладко пируютВ зале они, благовонной от запаха пищи и пеньемФлейт оглашаемой; ночью же, каждый с своею супругой,Спят на резных, дорогими коврами покрытых кроватях.В град их прибывши, мы в дом их богатый вступили; там целыйМесяц Эол угощал нас радушно и с жадностью слушалПовесть о Трое, о битвах аргивян, о их возвращенье;Все любопытный заставил меня рассказать по порядку.Но напоследок, когда обратился я, в путь изготовясь,С просьбой к нему отпустить нас, на то согласясь благосклонно,Дал он мне сшитый из кожи быка девятигодовогоМех с заключенными в нем буреносными ветрами; был онИх господином, по воле Крониона Дия, и всех ихМог возбуждать иль обуздывать, как приходило желанье.Мех на просторном моем корабле он серебряной нитьюТуго стянул, чтоб ни малого быть не могло дуновеньяВетров; Зефиру лишь дал повеленье дыханьем попутнымНас в кораблях по водам провожать; но домой возвратитьсяДий не судил нам: своей безрассудностью все мы погибли.Девять мы суток и денно и нощно свой путь совершали;Вдруг на десятые сутки явился нам берег отчизны.Был он уж близко; на нем все огни уж могли различить мы.В это мгновенье в глубокий я сон погрузился, понежеПравил до тех пор кормилом один, никому не желаяВверить его, чтоб успешней достигнуть отчизны любезной.Спутники тою порой завели разговор; полагалиВсе, что с собою имел серебра я и золота много,Мне на прощание данных царем благородным Эолом.Глядя друг на друга, так рассуждали они меж собою:«Боги! Как всюду его одного уважают и любятЛюди, какую бы землю и чье бы жилище ни вздумалОн посетить. Уж и в Трое он много сокровищ от разныхСобрал добыч; мы одно претерпели, один совершилиПуть с ним — а в дом свой должны возвратиться с пустыми руками.Так и Эол; лишь ему одному он богатый подарокСделал; посмотрим же, что им так плотно завязано в этомМехе: уж верно найдем серебра там и золота много».Так говорили одни; их одобрили все остальные.Мех был развязан, и шумно исторглися ветры на волю;Бурю воздвигнув, они с кораблями их, громко рыдавших,Снова от брега отчизны умчали в открытое море.Я пробудился и долго умом колебался, не зная,Что мне избрать, самого ли себя уничтожить, в пучинуБросясь, иль, молча судьбе покорясь, меж живыми остаться.Я покорился судьбе и на дне корабля, завернувшисьВ мантию, тихо лежал. К Эолийскому острову сноваБурею наши суда принесло. Все товарищи с плачемВышли на твердую землю; запасшись водой ключевою,Наскоро легкий обед мы у быстрых судов совершили.Свой удовольствовав голод едой и питьем, я с собоюВзял одного из товарищей наших с глашатаем; прямоК дому Эола-царя мы пошли и его там засталиВместе с женой и со всеми детьми за семейным обедом.В двери палаты вступив, я с своими людьми на порогеСел; изумилась царева семья; все воскликнули вместе:«Ты ль, Одиссей? Не зловредный ли демон к тебе прикоснулся?Здесь мы не всё ль учредили, чтоб ты беспрепятственно прибылВ землю отцов иль в иную какую желанную землю?»Так говорили они; с сокрушеньем души отвечал я:«Сон роковой и безумие спутников мне приключилиБедствие злое; друзья, помогите; вам это возможно».Так я сказал, умоляющим словом смягчить их надеясь.Все замолчали они; но отец мне ответствовал с гневом:«Прочь, недостойный! Немедля мой остров покинь; неприличноНам под защиту свою принимать человека, которыйТак очевидно бессмертным, блаженным богам ненавистен.Прочь! Ненавистный блаженным богам и для нас ненавистен».Кончив, меня он, рыдавшего жалобно, из дому выслал.Далее поплыли мы в сокрушении сердца великом.Люди мои, утомяся от гребли, утратили бодрость,Помощи всякой лишенные собственным жалким безумством.Денно и нощно шесть суток носясь по водам, на седьмыеПрибыли мы к многовратному граду в стране лестригонов,Ламосу. Там, возвращаяся с поля, пастух вызываетНа поле выйти другого; легко б несонливый работникПлату двойную там мог получать, выгоняя пастисяДнем белорунных баранов, а ночью быков криворогих:Ибо там паства дневная с ночною сближается паствой.В славную пристань вошли мы: ее образуют утесы,Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подлеУстья великими, друг против друга из темныя бездныМоря торчащими камнями, вход и исход заграждая.Люди мои, с кораблями в просторную пристань проникнув,Их утвердили в ее глубине и связали, у берега теснымРядом поставив: там волн никогда ни великих, ни малыхНет, там равниною гладкою лоно морское сияет.Я же свой черный корабль поместил в отдаленье от прочих,Около устья, канатом его привязав под утесом.После взошел на утес и стоял там, кругом озираясь:Не было видно нигде ни быков, ни работников в поле;Изредка только, взвиваяся, дым от земли подымался.Двух расторопнейших самых товарищей наших я выбрал(Третий был с ними глашатай) и сведать послал их, к каким мыЛюдям, вкушающим хлеб на земле плодоносной, достигли?Гладкая скоро дорога представилась им, по которойВ город дрова на возах с окружающих гор доставлялись.Сильная дева им встретилась там; за водою с кувшиномЗа город вышла она; лестригон Антифат был отец ей;Встретились с нею они при ключе Артакийском, в которомЧерпали светлую воду все жившие в городе близком.К ней подошедши, они ей сказали: «Желаем узнать мы,Дева, кто властвует здешним народом и здешней страною?»Дом Антифата, отца своего, им она указала.В дом тот высокий вступивши, они там супругу владыкиВстретили, ростом с великую гору — они ужаснулись.Та же велела скорей из собранья царя АнтифатаВызвать; и он, прибежав на погибель товарищей наших,Жадно схватил одного и сожрал; то увидя, другиеБросились в бегство и быстро к судам возвратилися; он жеНачал ужасно кричать и встревожил весь город; на громкийКрик отовсюду сбежалась толпа лестригонов могучих;Много сбежалося их, великанам, не людям подобных.С крути утесов они через силу подъемные камниСтали бросать; на судах поднялася тревога — ужасныйКрик убиваемых, треск от крушенья снастей; тут злосчастныхСпутников наших, как рыб, нанизали на колья и в городВсех унесли на съеденье. В то время как бедственно гиблиВ пристани спутники, острый я меч обнажил и, отсекшиКрепкий канат, на котором стоял мой корабль темноносый,Людям, собравшимся в ужасе, молча кивнул головою,Их побуждая всей силой на весла налечь, чтоб избегнутьБлизкой беды: устрашенные дружно ударили в весла.Мимо стремнистых утесов в открытое море успешноВыплыл корабль мой; другие же все невозвратно погибли.Далее поплыли мы, в сокрушенье великом о милыхМертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти.Мы напоследок достигли до острова Эи. ИздавнаСладкоречивая, светлокудрявая там обитаетДева Цирцея, богиня, сестра кознодея Ээта.Был их родителем Гелиос, бог, озаряющий смертных;Мать же была их прекрасная дочь Океанова, Перса.К брегу крутому пристав с кораблем, потаенно вошли мыВ тихую пристань: дорогу нам бог указал благосклонный.На берег вышед, на нем мы остались два дня и две ночи,В силах своих изнуренные, с тяжкой печалию сердца.Третий нам день привела светозарнокудрявая Эос.Взявши копье и двуострый свой меч опоясав, пошел яС места, где был наш корабль, на утесистый берег, чтоб сведать,Где мы? Не встречу ль людей? Не послышится ль чей-нибудь голос?Став на вершине утеса, я взором окинул окрестность.Дым, от земли путеносной вдали восходящий, увиделЯ за широко-разросшимся лесом в жилище Цирцеи.Долго рассудком и сердцем колеблясь, не знал я, идти лиК месту тому мне, где дым от земли подымался багровый?Дело обдумав, уверился я наконец, что удобнейБыло сначала на брег, где стоял наш корабль, возвратиться,Там отобедать с людьми и, надежнейших выбрав, отправитьИх за вестями. Когда ж к кораблю своему подходил я,Сжалился благостный бог надо мной, одиноким: навстречуМне он оленя богаторогатого, тучного выслал;Пажить лесную покинув, к студеной реке с несказаннойЖаждой бежал он, измученный зноем полдневного солнца.Меткое бросив копье, поразил я бегущего зверяВ спину: ее проколовши насквозь, острием на другой бокВышло копье; застонав, он упал, и душа отлетела.Ногу уперши в убитого, вынул копье я из раны,Подле него на земле положил и немедля болотныхГибких тростинок нарвал, чтоб веревку в три локтя длиноюСвить, переплетши тростинки и плотно скрутив их. ВеревкуСвивши, связал я оленю тяжелому длинные ноги;Между ногами просунувши голову, взял я на плечиНошу и с нею пошел к кораблю, на копье опираясь;Просто ж ее на плечах я не мог бы одною рукоюСнесть: был чрезмерно огромен олень. Перед судном на землюБросил его я, людей разбудил и, приветствовав всех их,Так им сказал: «Ободритесь, товарищи, в область АидаПрежде, пока не наступит наш день роковой, не сойдем мы;Станем же ныне (едой наш корабль запасен изобильно)Пищей себя веселить, прогоняя мучительный голод».Было немедля мое повеленье исполнено; снявшиВерхние платья, они собрались у бесплодного моря;Всех их олень изумил, несказанно-великий и тучный;Очи свои удовольствовав сладостным зреньем, умылиРуки они и поспешно обед приготовили вкусный.Целый мы день до вечернего сумрака, сидя на бреге,Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались;Солнце тем временем село, и тьма наступила ночная;Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Спутников верных своих на совет пригласив, я сказал им:«Спутники верные, слушайте то, что скажу вам, печальный:Нам неизвестно, где запад лежит, где является Эос;Где светоносный под землю спускается Гелиос, где онНа небо всходит; должны мы теперь совокупно размыслить,Можно ли чем от беды нам спастися; я думаю, нечем.С этой крутой высоты я окрестность окинул глазами:Остров, безбрежною бездной морской, как венцом, окруженный,Плоско на влаге лежащий, увидел я; дым подымалсяГусто вдали из широко-растущего, темного леса».Так я сказал; в их груди сокрушилося милое сердце:В память пришли им и злой лестрион Антифат и надменныйСилой своею циклон Полифем, людоед святотатный;Громко они застонали, обильным потоком пролившиСлезы, — напрасно: от слез и от стонов их не было пользы.Тут разделить я решился товарищей меднообутыхНа две дружины; одною дружиной начальствовал сам я;Избран вождем был дружины другой Еврилох благородный.Жеребьи в медноокованном шлеме потом потрясли мы —Вынулся жеребий твердому сердцем вождю Еврилоху.В путь собрался он, и с ним двадцать два из товарищей наших.С плачем они удалились, оставя нас, горем объятых.Скоро они за горами увидели крепкий ЦирцеинДом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом.Около дома толпилися горные львы и лесныеВолки: питьем очарованным их укротила Цирцея.Вместо того чтоб напасть на пришельцев, они подбежалиК ним миролюбно и, их окруживши, махали хвостами.Как к своему господину, хвостами махая, собакиЛастятся — им же всегда он приносит остатки обеда, —Так остролапые львы и шершавые волки к пришельцамЛастились. Их появленьем они, приведенные в ужас,К дому прекраснокудрявой богини Цирцеи поспешноВсе устремились. Там голосом звонко-приятным богиняПела, сидя за широкой, прекрасной, божественно-тонкойТканью, какая из рук лишь богини бессмертной выходит.К спутникам тут обратяся, Политос, мужей предводитель,Мне меж другими вернейший, любезнейший друг мой, сказал им:«Слышите ль голос приятный, товарищи? Кто-то, за тканьюСидя, поет там, гармонией всю наполняя окрестность.Кто же? Богиня иль смертная? Голос скорей подадим ей».Так он сказал им; они закричали, чтоб вызвать певицу.Вышла немедля она и, блестящую дверь растворивши,В дом пригласила вступить их; забыв осторожность, вступилиВсе; Еврилох лишь один назади, усомнившись, остался.Чином гостей посадивши на кресла и стулья, ЦирцеяСмеси из сыра и меду с ячменной мукой и с прамнейскимСветлым вином подала им, подсыпав волшебного зельяВ чашу, чтоб память у них об отчизне пропала; когда жеЕю был подан, а ими отведан напиток, ударомБыстрым жезла загнала чародейка в свиную закутуВсех; очутился там каждый с щетинистой кожей, с свиноюМордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка.Плачущих всех заперла их в закуте волшебница, бросивИм желудей, и свидины, и буковых диких ореховВ пищу, к которой так лакомы свиньи, любящие рыломЗемлю копать. К кораблю Еврилох прибежал той пороюС вестью плачевной о бедствии, спутников наших постигшем.Долго не мог, сколь ни силился, слова сказать он, могучимГорем проникнутый в сердце; слезами наполнены былиОчи его, и душа в нем терзалась от скорби; когда жеВсе мы его в изумленье великом расспрашивать стали,Так рассказал он мне повесть о бедствии посланных наших:«Лес перешедши, как ты повелел, Одиссей многославный,Скоро мы там за горами увидели крепкий ЦирцеинДом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом.В нем, мы услышали, пела прекрасно певица, за тканьюСидя, не знаю, богиня иль смертная. Тотчас мы голосПодали; вышла она и, блестящую дверь растворивши,В дом нас вступить пригласила; забыв осторожность, вступилиВсе; я остался один назади, предузнавши погибель;Все там исчезли они, и обратно никто уж не вышел.Долго я ждал; напоследок ушел, ничего не узнавши».Так он сказал; и немедля, надев на плечо среброгвоздный,Медный, двуострый мой меч и схвативши свой туго согбенныйЛук, я велел Еврилоху меня проводить, возвратившисьТой же дорогой со мною; но он, на колена в великомСтрахе упав, мне с рыданием бросил крылатое слово:«Нет, повелитель, позволь за тобой не ходить мне; уверенЯ, что ни сам ты назад не придешь, ни других не воротишьСпутников наших; советую лучше, как можно скорее,Бегством спасаться, иль все мы ужасного дня не минуем».Так говорил Еврилох, и, ему отвечая, сказал я:«Друг Еврилох, принуждать я тебя не хочу; оставайсяЗдесь, при моем корабле, утешаться питьем и едою;Я же пойду; непреклонной нужде покориться мне должно».С сими словами пошел я от моря, корабль там оставив.Той же порой, как, в святую долину спустяся, уж был яБлизко высокого дома волшебницы хитрой Цирцеи,Эрмий с жезлом золотым пред глазами моими, нежданный,Стал, заступив мне дорогу; пленительный образ имел онЮноши с девственным пухом на свежих ланитах, в прекрасномМладости цвете. Мне ласково руку подавши, сказал он:«Стой, злополучный, куда по горам ты бредешь одиноко,Здешнего края не ведая? Люди твои у Цирцеи;Всех обратила в свиней чародейка и в хлев заперла свой.Их ты избавить спешишь; но и сам, опасаюсь, оттудаЦел не уйдешь; и с тобою случится, что с ними случилось.Слушай однако: тебя от беды я великой избавитьСредство имею; дам зелье тебе; ты в жилище ЦирцеиСмело поди с ним; оно охранит от ужасного часа.Я же тебе расскажу о волшебствах коварной богини:Пойло она приготовит и зелья в то пойло подсыплет.Но над тобой не подействуют чары; чудесное средство,Данное мною, их силу разрушит. Послушай: как скороМощным жезлом чародейным Цирцея к тебе прикоснется,Острый свой меч обнажив, на нее устремись ты немедля,Быстро, как будто ее умертвить вознамерясь; в испугеСтанет на ложе с собою тебя призывать чародейка —Ты не подумай отречься от ложа богини: избавишьСпутников, будешь и сам гостелюбно богинею принят.Только потребуй, чтоб прежде она поклялася великойКлятвой, что вредного замысла против тебя не имеет:Иначе мужество, ею расслабленный, все ты утратишь».С сими словами растенье мне подал божественный Эрмий,Вырвав его из земли и природу его объяснив мне:Корень был черный, подобен был цвет молоку белизною;Моли его называют бессмертные; людям опасноС корнем его вырывать из земли, но богам все возможно.Эрмий, подав мне растенье, на светлый Олимп удалился.Я же пошел вдоль лесистого острова к дому Цирцеи,Многими, сердце мое волновавшими, мыслями полный.Став перед дверью прекраснокудрявой богини, я громкоНачал ее вызывать; и, услышав мой голос, немедляВышла она, отворила блестящие двери и в дом дружелюбноМне предложила вступить; с сокрушением сердца вступил я.Введши в покои меня и на стул посадив среброгвоздныйРедкой работы (для ног же была там скамейка), богиняВ чашу златую влила для меня свой напиток; но прежде,Злое замыслив, подсыпала зелье в него; и когда онЕю был подан, а мною безвредно отведан, свершилаЧару она, дав удар мне жезлом и сказав мне такоеСлово: «Иди и свиньею валяйся в закуте с другими».Я же свой меч изощренный извлек и его, подбежав к ней,Поднял, как будто ее умертвить вознамерившись; громкоВскрикнув, она от меча увернулась и, с плачем великимСжавши колена мои, мне крылатое бросила слово:«Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь?Я в изумленье; питья моего ты отведал и не былИм превращен; а доселе никто не избег чародейства,Даже и тот, кто, не пив, лишь губами к питью прикасался.Сердце железное бьется в груди у тебя; и, конечно,Ты Одиссей, многохитростный муж, о котором давно мнеЭрмий, носитель жезла золотого, сказал, что сюда онБудет, на черном плывя корабле от разрушенной Трои.Вдвинь же в ножны медноострый свой меч и со мноюЛоже мое раздели: сочетавшись любовью на сладкомЛоже, друг другу доверчиво сердце свое мы откроем».Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:«Как же могу, о Цирцея, твоим быть доверчивым другом,Если в свиней обратила моих ты сопутников? Мне же,Гибельный, верно, замысля обман, ты теперь предлагаешьЛоже с тобой разделить, затворившись в твоей почивальне, —Там у меня, безоружного, мужество все ты похитишь.Нет, не надейся, чтоб ложе твое разделил я с тобоюПрежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великойКлятвы, что вредного замысла против меня не имеешь».Так я сказал, и Цирцея богами великими сталаКлясться; когда ж поклялася и клятву свою совершила,С нею в ее почивальне я лег на прекрасное ложе.Тою порою заботились в светлых покоях четыреДевы, служанки проворные, все учреждавшие в доме;Все они дочери были потоков, и рощ, и священныхРек, в необъятное лоно глубокого моря бегущих.Дева одна, положивши на кресла подушки, постлалаПышные сверху ковры, на ковры ж полотняные ткани.К каждым креслам другая серебряный чудной работыСтол пододвинула с хлебом в златых драгоценных корзинах.Третья смешала в кратере серебряной воду с медвяным,Сладким вином; на столы же поставила кубки златые.Светлой воды принесла напоследок четвертая дева:Яркий огонь разложив под треножным котлом, вскипятилаВоду она; вскипятивши же воду в котле, осторожноСтала сама, из котла подливая воды вскипяченнойВ свежую воду, плеча орошать мне и голову теплойВлагой: и тем прекратилось томившее дух расслабленьеТела. Когда ж и омыт я и чистым натерт был елеем,Легкий надевши хитон и косматую мантию, с девойВ светлый покой я вступил, и она к среброгвоздным, богатымКреслам меня проводила, — была там для ног и скамейка.Тут принесла на лохани серебряной руки умыть мнеПолный студеной воды золотой рукомойник рабыня,Гладкий потом пододвинула стол; на него положилаХлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса,Выданным ею охотно, и стала меня дружелюбноПотчевать вкусною пищей; но пища была мне противна.Думой объятый, сидел я с недобрым предчувствием в сердце.Видя, что думой объятый сижу и что к лакомой пищеРук не хочу протянуть я, печалью объятый, Цирцея,Близко ко мне подошедши, крылатое бросила слово:«Что у тебя на душе, Одиссей? Отчего так унылоЗдесь ты сидишь, как немой, ни еды, ни питья не вкушая?Или еще ты страшишься какого коварства? НапрасенСтрах твой; ты слышал, тебе поклялась я великою клятвой».Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:«О Цирцея, какой же, пристойность и правду любящий,Муж согласится себя утешать и питьем и едоюПрежде, пока не увидит своими глазами спасеньяСпутников? Если желаешь, чтоб пищи твоей я коснулся,Спутников дай мне спасенье своими глазами увидеть».Так я сказал, и немедля с жезлом из покоев ЦирцеяВышла, к закуте свиной подошла и, ее отворивши,Их, превращенных в свиней девятигодовалых, оттудаВывела; стали они перед нею; она ж, обошед ихВсех, почередно помазала каждого мазью, и разомСпала с их тела щетина, его покрывавшая густоС самых тех пор, как Цирцея дала им волшебного зелья;Прежний свой вид возвратив, во мгновенье все стали моложе,Силами крепче, красивей лицом и возвышенней станом;Все во мгновенье узнали меня и ко мне протянулиРадостно руки; потом зарыдали от скорби; их воплемДом огласился; проникнула жалость и в душу Цирцеи.Близко ко мне подошедши, богиня богинь мне сказала:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Медлить не должно; поди на песчаное взморье и вернымСпутникам всем совокупно втащить повели на зыбучийБерег корабль твой; потом, все богатства и снасти в пещереСкрыв и товарищей взявши с собою, сюда возвратися».Так мне сказала, и я покорился ей мужеским сердцем.Шагом поспешным пришед к кораблю на песчаное взморье,Близ корабля я на бреге нашел всех товарищей верных,Стонущих громко, из глаз изобильные слезы лиющих.Как запертые в закутах телята, увидя идущихС паствы коров, напитавшихся сочной травой луговою,Все им навстречу бегут, из заград вырываяся тесных,Все окружают, мыча, возвратившихся с пажити маток:Так побежали толпою, увидя меня издалека,Спутники все мне навстречу; и сильно проникла их сердцеРадость, как будто б в родную они возвратились Итаку,В наше отечество милое, где родились и цвели мы.Горько заплакав, они мне крылатое бросили слово:«Радостно нам возвращенье твое, повелитель, как будто бВ наше отечество, в нашу Итаку мы вдруг возвратились.Но не скрывайся, скажи, где товарищи? Что их постигло?»Так говорили они, вопрошая; им так отвечал я:«Прежде, друзья, совокупною силой корабль на зыбучийБерег втащите; в пещере потом все богатства и снастиСкройте; потом соберитесь и следуйте смело за мною.К спутникам вас поведу я в святую обитель Цирцеи.Всех их, питьем и едой веселящихся, там вы найдете».Было немедля мое повеленье исполнено ими.Но Еврилох, вопреки мне, хотел удержать их; он смело,Голос возвысив, товарищам бросил крылатое слово:«Стойте; куда вы, безумцы? За ним по следам вы хотитеВ дом чародейки опасной идти? Но она превратит васВсех иль в свиней, иль в шершавых волков, иль в лесных густогривыхЛьвов, чтоб ее стерегли вы жилище; там с вами случитсяТо ж, что случилось в пещере циклопа, куда безрассудноНаши товарищи следом за дерзким вошли Одиссеем.Он, необузданный, был их погибели жалкой виною».Так говорил Еврилох, и меня побуждало уж сердцеМеч длинноострый схватить и его обнаженною медьюГолову с плеч непокорного сбросить на землю, хотя онБыл мне и родственник близкий; но спутники все, удержавшиРуку мою, обратили ко мне миротворное слово:«Если желаешь, божественный, пусть Еврилох остаетсяУ моря здесь с кораблем и его сторожит неусыпно;Мы же пойдем за тобою в святую обитель Цирцеи».Всех их от моря повел я, корабль наш покинув на бреге;Но Еврилох не остался один с кораблем и за намиСледом пошел, приведенный моими угрозами в трепет.Тою порой остальные товарищи в доме ЦирцеиБаней себя освежили; душистым натершись елеем,В легкий хитон и косматую мантию каждый облекся.Я, возвратясь, их нашел за роскошной трапезой сидящих.Свидясь с друзьями и все рассказав о случившемся с ними,Громко они зарыдали, их воплем весь дом огласился.Близко ко мне подошедши, богиня Цирцея сказала:«Царь Одиссей, многохитростный муж, Лаэртид благородный,Все вы свою укротите печаль и от слез воздержитесь;Знаю довольно я, что́ на водах многорыбного моря,Что́ на земле от свирепых людей претерпели вы, — гореБросив теперь, наслаждайтесь питьем и едою, покудаВ вашей груди не родится то мужество снова, с которымНекогда в путь вы пустились, расставшись с отчизною милой,С вашей суровой Итакою. Ныне в бессилии робком,Все помышляя о странствии бедственном, сердце весельюВы затворяете, — были велики страдания ваши».Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.С тех пор вседневно, в теченье мы целого годаЕли прекрасное мясо и сладким вином утешались.Но когда наконец обращеньем времен совершен былКруг годовой, миновалися месяцы, дни пролетели,Спутники все приступили ко мне с убедительной речью:«Время, несчастный, тебе о возврате в Итаку подумать,Если угодно богам, чтоб спаслись мы, чтоб мог ты увидетьСветло-богатый свой дом, и отчизну, и милых домашних».Так мне сказали, и я покорился им мужеским сердцем.Весело весь мы тот день до вечернего позднего мракаЕли прекрасное мясо и сладким вином утешались.Солнце тем временем село, и тьма наступила ночная.Спутники все предались в потемневших палатах покою.Я ж, возвратяся к Цирцее, с ней рядом на ложе роскошномЛег, и колена ее обхватил, и богине, склонившейСлух свой ко мне со вниманием, бросил крылатое слово:«О Цирцея, исполни свое обещанье в отчизнуНас возвратить; сокрушается сердце по ней; в сокрушеньеСпутники все приступают ко мне и мою раздираютДушу (когда ты бываешь отсутственна) жалобным плачем».Так говорил я, и так, отвечая, сказала богиня:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,В доме своем я тебя поневоле держать не желаю.Прежде, однако, ты должен, с пути уклоняся, проникнутьВ область Аида, где властвует страшная с ним Персефона.Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким,Душу Тиресия фивского должно тебе вопросить там.Разум ему сохранен Персефоной и мертвому; в адеОн лишь с умом; все другие безумными тенями веют».Так говорила богиня; во мне растерзалося сердце;Горько заплакал я, сидя на ложе; мне стала противнаЖизнь, и на солнечный свет поглядеть не хотел я, и долгоРвался, и долго, простершись на ложе, рыдал безутешно.Но напоследок, богине ответствуя, так я сказал ей:«Кто ж, о Цирцея, на этом пути провожатым мне будет?В аде еще не бывал с кораблем ни один земнородный».Так вопросил я богиню, и так мне она отвечала:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Верь, кораблю твоему провожатый найдется; об этомТы не заботься; но, мачту поставив и парус поднявши,Смело плыви; твой корабль передам я Борею; когда жеТы, Океан в корабле поперек переплывши, достигнешьНизкого брега, где дико растет Персефонин широкийЛес из ракит, свой теряющих плод, и из тополей черных,Вздвинув на брег, под которым шумит Океан водовратный,Черный корабль свой, вступи ты в Аидову мглистую область.Быстро бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоноВместе с Коцитом, великою ветвию Стикса; утес тамВиден, и обе под ним многошумно сливаются реки.Слушай теперь и о том, что скажу, не забудь: под утесомВыкопав яму глубокую, в локоть один шириной и длиною,Три соверши возлияния мертвым, всех вместе призвав их:Первое смесью медвяной, другое вином благовонным,Третье водою и, все пересыпав мукою ячменной,Дай обещанье безжизненно-веющим теням усопших:В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертвуИм принести и в зажженный костер драгоценностей многоБросить, Тиресия ж более прочих уважить, особоЧерного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.После (когда обещание дашь многославным умершим)Черную овцу и черного с нею барана, — к ЭребуИх обратив головою, а сам обратись к Океану, —В жертву теням принеси; и к тебе тут немедля великойПридут толпою отшедшие души умерших; тогда тыСпутникам дай повеленье, содравши с овцы и с барана,Острой зарезанных медью, лежащих в крови перед вами,Кожу, их бросить немедля в огонь и призвать громогласноГрозного бога Аида и страшную с ним Персефону;Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямойСев, запрещай приближаться безжизненным теням усопшихК крови, покуда ответа не даст вопрошенный Тиресий.Скоро и сам он, представ пред тобой, повелитель народов,Скажет тебе, где дорога, и долог ли путь, и успешно льРыбообильного моря путем ты домой возвратишься».Так говорила она; той порой златотронная ЭосВстала; богиня, в хитон и хламиду меня облачивши,Светлосеребряной ризой из тонковоздушныя тканиНежные плечи одела свои, золотым драгоценнымПоясом стан обвила и покров с головы опустила.Я же, чертоги ее перешедши, товарищей верныхВсех разбудил и, приветствие каждому сделав, сказал им:«Время, друзья, вам от сладкого сна пробудиться, покиньтеЛоже; пойдем; нас богиня сама побуждает к отъезду».Так я сказал, и они покорились мне мужеским сердцем.Но и оттуда не мог я отплыть без утраты печальной:Младший из всех на моем корабле, Ельпенор, неотличныйСмелостью в битвах, нещедро умом от богов одаренный,Спать для прохлады ушел на площадку возвышенной кровлиДома Цирцеи священного, крепким вином охмеленный.Шумные сборы товарищей, в путь уж готовых, услышав,Вдруг он вскочил и, от хмеля забыв, что назад обратитьсяДолжен был прежде, чтоб с кровли высокой сойти по ступеням,Прянул спросонья вперед, сорвался и, ударясь затылкомОземь, сломил позвонковую кость, и душа отлетелаВ область Аида. Тем временем спутникам так говорил я:«Мыслите, верно, друзья, вы, что в милую землю отчизныМы возвращаемся? Путь нам иной указала Цирцея:В царстве Аида, где властвует страшная с ним Персефона,Душу Тиресия фивского должен сперва вопросить я».Так я сказал; в их груди сокрушилося милое сердце,Пали на землю они, в исступлении волосы рвали,Всё понапрасну — от слез и от воплей нам не было пользы.Все к своему кораблю, на песчаном стоявшему бреге,Вместе пошли мы, печальные, льющие слезы обильно.Тою порою на брег привела чернорунную овцуС черным бараном Цирцея и, там их оставя, меж намиТихо прошла, невидимая… Смертным увидеть не можноБога, когда, приходя к ним, он хочет остаться невидим.Песнь одиннадцатаяВечер тридцать третьего дня
Одиссей продолжает рассказывать свои приключения. Северный ветер приносит корабль его к берегам киммериян, где поток Океана ввергается в море; совершив жертву теням, Одиссей призывает их. Явление Ельпенора; он требует погребения. Тень Одиссеевой матери. Явление Тиресия и его предсказания. Беседа Одиссея с тенью матери. Тени древних жен выходят из Эреба и рассказывают о судьбе своей Одиссею. Он хочет прервать свою повесть, но Алкиной требует, чтобы он ее кончил, и Одиссей продолжает. Явление Агамемнона, Ахиллеса с Патроклом, Антилохом и Аяксом. Видение судящего Миноса, звероловствующего Ориона, казней Тития, Тантала и Сизифа, грозного Гераклова образа. Внезапный страх побуждает Одиссея возвратиться на корабль; и он плывет обратно по течению вод Океана.
К морю и к ждавшему нас на песке кораблю собралисяВсе мы и, сдвинувши черный корабль на священные воды,Мачту на нем утвердили и к ней паруса привязали.Взявши барана и овцу с собой, на корабль совокупноВсе мы взошли, сокрушенные горем, лиющие слезы.Был нам по темным волнам провожатым надежным попутныйВетер, пловцам благовеющий друг, парусов надуватель,Послан приветноречивою, светлокудрявой богиней;Все корабельные снасти порядком убрав, мы спокойноПлыли; корабль наш бежал, повинуясь кормилу и ветру.Были весь день паруса путеводным дыханием полны.Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.Скоро пришли мы к глубокотекущим водам Океана;Там киммериян печальная область, покрытая вечноВлажным туманом и мглой облаков; никогда не являетОку людей там лица лучезарного Гелиос, землю льОн покидает, всходя на звездами обильное небо,С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь;Ночь безотрадная там искони окружает живущих.Судно, прибыв, на песок мы встащили; барана и овцуВзяли с собой и пошли по течению вод ОкеанаБерегом к месту, которое мне указала Цирцея.Дав Перимеду держать с Еврилохом зверей, обреченныхВ жертву, я меч обнажил медноострый и, им ископавшиЯму глубокую, в локоть один шириной и длиною,Три совершил возлияния мертвым, мной призванным вместе:Первое смесью медвяной, второе вином благовонным,Третье водой и, мукою ячменного все пересыпав,Дал обещанье безжизненно-веющим теням усопших:В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертвуИм принести и в зажженный костер драгоценностей многоБросить; Тиресия ж более прочих уважить, особоЧерного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.Дав обещанье такое и сделав воззвание к мертвым,Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпоюДуши усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись:Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев,Дев молодых, о утрате недолгия жизни скорбящих,Бранных мужей, медноострым копьем пораженных смертельноВ битве и брони, обрызганной кровью, еще не сложивших.Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы,Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным.Кликнув товарищей, им повелел я с овцы и с барана,Острой зарезанных медью, лежавших в крови перед нами,Кожу содрать и, огню их предавши, призвать громогласноГрозного бога Аида и страшную с ним Персефону.Сам же я меч обнажил изощренный и с ним перед ямойСел, чтоб мешать приближаться безжизненным теням усопшихК крови, пока мне ответа не даст вопрошенный Тиресий.Прежде других предо мною явилась душа Ельпенора;Бедный, еще не зарытый, лежал на земле путеносной.Не был он нами оплакан; ему не свершив погребенья,В доме Цирцеи его мы оставили: в путь мы спешили.Слезы я пролил, увидя его; состраданье мне душу проникло.Голос возвысив, я мертвому бросил крылатое слово:«Скоро же, друг Ельпенор, очутился ты в царстве Аида!Пеший проворнее был ты, чем мы в корабле быстроходном».Так я сказал; простонавши печально, мне так отвечал он:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей многославный,Демоном злым погублен я и силой вина несказанной;Крепко на кровле заснув, я забыл, что назад надлежалоПрежде пойти, чтоб по лестнице с кровли высокой спуститься;Бросясь вперед, я упал и, затылком ударившись оземь,Кость изломал позвоночную; в область Аида мгновенноДух отлетел мой. Тебя же любовью к отсутственным милым,Верной женою, отцом, воспитавшим тебя, и цветущимСыном, тобой во младенческих летах оставленным дома,Ныне молю (мне известно, что, область Аида покинув,Ты в корабле возвратишься на остров Цирцеи) — о! вспомни,Вспомни тогда обо мне, Одиссей благородный, чтоб не былТам не оплаканный я и безгробный оставлен, чтоб гневаМстящих богов на себя не навлек ты моею бедою.Бросивши труп мой со всеми моими доспехами в пламень,Холм гробовой надо мною насыпьте близ моря седого;В памятный знак же о гибели мужа для поздних потомковВ землю на холме моем то весло водрузите, которымНекогда в жизни, ваш верный товарищ, я волны тревожил».Так говорил Ельпенор, и, ему отвечая, сказал я:«Все, злополучный, как требуешь, мною исполнено будет».Так мы, печально беседуя, друг подле друга сидели,Я, отгоняющий тени от крови мечом обнаженным,Он, говорящий со мною, товарища прежнего призрак.Вдруг подошло, я увидел, ко мне привиденье умершейМатери милой моей Антиклеи, рожденной великимАвтоликоном, — ее меж живыми оставил я дома,В Трою отплыв. Я заплакал, печаль мне проникнула душу;Но и ее, сколь ни тяжко то было душе, не пустил яК крови: мне не дал ответа еще прорицатель Тиресий.Скоро предстал предо мной и Тиресия фивского образ;Был он с жезлом золотым, и меня он узнал и сказал мне:«Что, Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Что, злополучный, тебя побудило, покинув пределыСветлого дня, подойти к безотрадной обители мертвых?Но отслонися от ямы и к крови мечом не препятствуйМне подойти, чтоб, напившися, мог я по правде пророчить».Так он сказал; отслоняся от ямы, я меч среброгвоздныйВдвинул в ножны; а Тиресий, напившися черныя крови,Слово ко мне обратил и сказал мне, по правде пророча:«Царь Одиссей, возвращения сладкого в дом свой ты жаждешь.Бог раздраженный его затруднит несказанно, понежеГонит тебя колебатель земли Посейдон; ты жестокоДушу разгневал его ослеплением милого сына.Но, и ему вопреки, и беды повстречав, ты достигнутьМожешь отечества, если себя обуздаешь и буйныхСпутников; с ними ты к острову знойной Тринакрии, безднуТемно-лазурного моря измерив, корабль приведешь свой;Тучных быков и волнистых баранов пасет там издавнаГелиос светлый, который все видит, все слышит, все знает.Будешь в Итаке, хотя и великие бедствия встретишь,Если воздержишься руку поднять на стада Гелиоса;Если же руку подымешь на них, то пророчу погибельВсем вам: тебе, кораблю и сопутникам; сам ты избегнешьСмерти, но бедственно в дом возвратишься, товарищей в мореВсех потеряв, на чужом корабле, и не радость там встретишь:Буйных людей там найдешь ты, твое достоянье губящих,Мучащих дерзким своим сватовством Пенелопу, дарамиБрачными ей докучая; ты им отомстишь. Но когда ты,Праведно мстя, женихов, захвативших насильственно дом твой,В нем умертвишь иль обманом, иль явного силой — покинувЦарский свой дом и весло корабельное взявши, отправьсяСтранствовать снова и странствуй, покуда людей не увидишь,Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих,Также не зревших еще ни в волнах кораблей быстроходных,Пурпурногрудых, ни весел, носящих, как мощные крылья,Их по морям, — от меня же узнай несомнительный признак:Если дорогой ты путника встретишь и путник тот спросит:„Что за лопату несешь на блестящем плече, иноземец?“ —В землю весло водрузи — ты окончил свое роковое,Долгое странствие. Мощному там Посейдону принесшиВ жертву барана, быка и свиней оплодителя вепря,В дом возвратись и великую дома сверши гекатомбуЗевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам,Всем по порядку. И смерть не застигнет тебя на туманномМоре; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончинуВстретишь, украшенный старостью светлой, своим и народнымСчастьем богатый. И сбудется все, предреченное мною».Так говорил мне Тиресий; ему отвечая, сказал я:«Старец, пускай совершится, что мне предназначили боги.Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая;Матери милой я вижу отшедшую душу; близ кровиТихо сидит неподвижная тень и как будто не смеетСыну в лицо поглядеть и завесть разговор с ним. Скажи мне,Старец, как сделать, чтоб мертвая сына живого узнала?»Так я его вопросил, и, ответствуя, так мне сказал он:«Легкое средство на это в немногих словах я открою:Та из безжизненных теней, которой приблизиться к кровиДашь ты, разумно с тобою начнет говорить; но безмолвноТа от тебя удалится, которой ты к крови не пустишь».С сими словами обратно отшедши в обитель Аида,Скрылась душа прорицателя, мне мой сказавшая жребий.Я ж неподвижно остался на месте; но ждал я недолго;К крови приблизилась мать, напилася и сына узнала.С тяжким вздохом она мне крылатое бросила слово:«Как же, мой сын, ты живой мог проникнуть в туманную областьАида? Здесь все ужасает живущего; шумно бегут здесьСтрашные реки, потоки великие; здесь ОкеанаВоды глубокие льются; никто переплыть их не можетСам; то одним кораблям крепкозданным возможно. Скажи же,Прямо ль от Трои с своим кораблем и с своими людьми ты,По морю долго скитавшися, прибыл сюда? НеужелиВсе не видал ни Итаки, ни дома отцов, ни супруги?»Так говорила она, и, ответствуя, так ей сказал я:«Милая мать, приведен я к Аиду нуждой всемогущей;Душу Тиресия фивского мне вопросить надлежало.В землю ахеян еще я не мог возвратиться; отчизныНашей еще не видал, бесприютно скитаюсь повсюдуС самых тех пор, как с великим царем Агамемноном поплылВ град Илион, изобильный конями, на гибель троянам.Ты ж мне скажи откровенно, какою из Парк непреклонныхВ руки навек усыпляющей смерти была предана ты?Медленно ль тяжким недугом? Иль вдруг Артемида-богиняТихой стрелою своею тебя без болезни убила?Также скажи об отце и о сыне, покинутых мною:Царский мой сан сохранился ли им? Иль другой уж на местоИзбран мое и меня уж в народе считают погибшим?Также скажи мне, что делает дома жена Пенелопа?С сыном ли вместе живет, неизменная в верности мужу?Иль уж с каким из ахейских владык сочеталася браком?»Так я ее вопросил; Антиклея мне так отвечала:«Верность тебе сохраняя, в жилище твоем ПенелопаЖдет твоего возвращенья с тоскою великой и тратитДолгие дни и бессонные ночи в слезах и печали;Царский твой сан никому от народа не отдан; бесспорно,Дома своим Телемах достояньем владеет, пирамиВсех угощает, как то облеченному саном высокимСледует; все и его угощают. Лаэрт же не ходитБолее в город; он в поле далеко живет, не имеяТам ни одра, ни богатых покровов, ни мягких подушек;Дома в дождливое зимнее время он вместе с рабамиСпит на полу у огня, покровенный одеждой убогой;В летнюю ж знойную пору иль поздней порою осеннейВсюду находит себе на земле он в саду виноградномЛоже из листьев опалых, насыпанных мягкою грудой.Там он лежит, и вздыхает, и сердцем крушится, и плачет,Все о тебе помышляя; и старость его безотрадна.Кончилось так и со мной; и моя совершилась судьбина.Но не сестра Аполлонова с луком тугим АртемидаТихой стрелою своею меня без болезни убила,Также не медленный, мной овладевший недуг, растерзавшиТело мое, из него изнуренную душу исторгнул:Нет; но тоска о тебе, Одиссей, о твоем миролюбномНраве и разуме светлом до срока мою погубилаСладостно-милую жизнь». И умолкла она. УвлеченныйСердцем, обнять захотел я отшедшую матери душу;Три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простер я,Три раза между руками моими она проскользнулаТенью иль сонной мечтой, из меня вырывая стенанье.Ей наконец, сокрушенный, я бросил крылатое слово:«Милая мать, для чего, из объятий моих убегая,Мне запрещаешь в жилище Аида прижаться к родномуСердцу и скорбною сладостью плача с тобой поделиться?Иль Персефона могучая вместо тебя мне прислалаПризрак пустой, чтоб мое усугубить великое горе?»Так говорил я; мне мать благородная так отвечала:«Милый мой сын, злополучнейший между людьми, Персефона,Дочь Громовержца, тебя приводить в заблужденье не мыслит.Но такова уж судьбина всех мертвых, расставшихся с жизнью.Крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей их;Вдруг истребляет пронзительной силой огонь погребальныйВсе, лишь горячая жизнь охладелые кости покинет:Вовсе тогда, улетевши, как сон, их душа исчезает.Ты же на радостный свет поспеши возвратиться; но помни,Что я сказала, чтоб все повторить при свиданье супруге».Так, собеседуя, мы говорили. Тогда мне явилисьПризраки жен — их прислала сама Персефона; то былиВ прежнее время супруги и дочери славных героев;Черную кровь обступили они, подбежав к ней толпою;Я же обдумывал, как бы мне их вопросить почередноКаждую; вот что удобнейшим мне наконец показалось:Меч длинноострый немедля схватил и, его обнаживши,К крови приблизиться им не дозволил я всею толпою;Друг за другом они по одной подходили и имяМне называли свое; и расспрашивать каждую мог я.Прежде других подошла благороднорожденная Тиро,Дочь Салмонеева, славная в мире супруга Крефея,Сына Эолова; все о себе мне она рассказала:Сердце свое Энипеем, рекою божественно-светлой,Между реками земными прекраснейшей, Тиро пленила;Часто она посещала прекрасный поток Энипея;В образ облекся его Посейдон-земледержец, чтоб с неюВ устье волнисто-кипучем реки сочетаться любовью;Воды пурпурные встали горой и, слиявшись прозрачнымСводом над ними, сокрыли от взоров и бога и деву.Девственный пояс ее развязал он, ей очи смежившиСном; и когда, распаленный, свое утолил вожделенье,За руку взял, и по имени назвал ее, и сказал ей:«Радуйся, богом любимая! Прежде чем полный свершитсяГод, у тебя два прекрасные сына родятся (бесплоденС богом союз не бывает), и их воспитай ты с любовью.Но, возвратяся к домашним, мое называть им страшисяИмя; тебе же откроюсь: я бог Посейдон-земледержец».Так он сказав, погрузился в морское глубокое лоно.В срок от нее близнецы Пелиас и Нелей родилися;Слуги могучие Зевса-эгидоносителя былиОба они; обладая стадами баранов, в ИолкосеТучнополянистом жил Пелиас; а Нелей жил в песчаномПилосе. Но от Крефея еще родились у прекраснойТиро Эсон, и Ферет, и могучий ездок Амифион.После нее мне предстала Асопова дочь Антиопа.Гордо хвалилась она, что объятия Дий отворил ей:Были плодом их любви Амфион и Зефос; положилиПервое Фив семивратных они основанье и многоБашен воздвигли кругом, поелику в широкоравнинныхФивах они, и могучие, жить не могли б без ограды.Амфитрионову после узрел я супругу Алкмену;Сына Геракла, столь славного силой и мужеством львиным,Зевсу она родила, целомудренно с ним сочетавшись.После явилась Мегара; Креон, необузданно-смелый,Был ей отцом; а супругом Геракл, в испытаниях твердый.Вслед за Мегарой предстала Эдипова мать Эпикаста;Страшно-преступное дело в незнанье она совершила,С сыном родным, умертвившим отца, сочетавшися браком.Скоро союз святотатный открыли бессмертные людям.Гибельно царствовать в Кадмовом доме, в возлюбленных ФивахБыл осужден от Зевеса Эдип, безотрадный страдалец,Но Эпикаста Аидовы двери сама отворила:Петлю она роковую к бревну потолка прикрепивши,Ею плачевную жизнь прервала; одинок он осталсяЖертвой терзаний от скликанных матерью страшных Эринний.После явилась Хлорида; ее красотою пленяся,Некогда с ней сочетался Нелей, дорогими дарамиДеву прельстивший; был царь Амфион Иасид, ОрхоменаГрада Минийского славный властитель, отец ей; царицаПилоса, бодрых она сыновей даровала Нелею:Нестора, Хромия, жадного почестей Периклимена;После Хлорида и дочь родила, многославную Перу,Дивной красы; женихи отовсюду сошлись, но тому лишьДочь непреклонный Нелей назначал, кто быков круторогихС поля Филакии сгонит, отняв у царя ИфиклесаСилой все стадо его. Беспорочный взялся прорицательСмелое дело свершить; но ему положили преградуЗлая судьба, и темничные узы, и пастыри стада.Но когда миновалися месяцы, дни пробежали и годы,Круг совершился и Оры весну привели, — ИфиклесуТайны богов он открыл; Ификлесова сила святаяУзы его прервала, и исполнилась воля Зевеса.Славная Леда, супруга Тиндара, потом мне явилась;Ей родилися от брака с Тиндаром могучим два сына:Коней смиритель Кастор и боец Полидевк многосильный.Оба землею они жизнедарною взяты живые;Оба и в мраке подземном честимы Зевесом; вседневноБратом сменяется брат; и вседневно, когда умираетТот, воскресает другой; и к бессмертным причислены оба.Ифимедею, жену Алоея, потом я увидел;С ней сочетался, — хвалилась она, — Посейдон-земледержец;Были плодом их союза два сына (но краток был век их):Отос божественный с славным везде на земле Эфиальтом.Щедрая, станом всех выше людей их земля возрастила;Всех красотой затмевали они, одному ОрионуВ ней уступая; и оба, едва девяти лет достигнув,В девять локтей толщиной, вышиною же в тридевять были.Дерзкие стали бессмертным богам угрожать, что Олимп ихШумной войной потрясут и губительным боем взволнуют;Оссу на древний Олимп взгромоздить, Пелион многолесныйВзбросить на Оссу они покушались, чтоб приступом небоВзять, и угрозу б они совершили, когда бы достиглиМужеской силы; но сын Громовержца, Латоной рожденный,Прежде чем младости пух отенил их ланиты и первыйВолос пробился на их подбородке, сразил их обоих.Федру я видел, Прокриду; явилась потом Ариадна,Дочь кознодея Миноса: из Крита бежать с ним в АфиныДеву прекрасную бодрый Тесей убедил; но не мог онС ней насладиться любовью; убила ее АртемидаТихой стрелой, наущенная Вакхом, на острове Дие.Видел я Мойру, Климену, злодейку жену Эрифилу,Гнусно предавшую мужа, прельстясь золотым ожерельем…Всех их, однако, я счесть не могу; мне не вспомнить, какиеТам мне явилися жены и дочери древних героев;Целой бы ночи не стало на то; уж пора мне предатьсяСну, удаляся ль на быстрый корабль ваш к товарищам бодрым,Здесь ли оставшись; а вы мой отъезд учредите с богами.»Так говорил Одиссей, — все другие сидели безмолвноВ светлой палате, и было у всех очаровано сердце.Тут белорукая слово к гостям обратила Арета:«Что, феакияне, скажете? Станом, и видом, и силойРазума всех изумляет нас гость чужеземный. Хотя он,Собственно, мой гость, но будет ему угощенье от всех нас;В путь же его отсылать не спешите; нескупо дарамиДолжно его, претерпевшего столько утрат, наделить нам:Много у всех вас, по воле бессмертных, скопилось богатства».Тут поднялся Эхеной, благородного племени старец,Ранее всех современных ему феакиян рожденный.«С нашим желаньем, друзья, — он сказал, — и намереньем нашимСлово разумной царицы согласно; ему покоритьсяДолжно, а царь Алкиной пусть на деле то слово исполнит».Кончил. Ответствовал так Алкиной благородному старцу:«Будет, что сказано, мною на деле исполнено так жеВерно, как то, что я жив и что царь я в земле феакиянВеслолюбивых. Но странник, хотя и безмерно спешит онВ путь, подождет до утра, чтоб имели мы время подаркиНаши собрать; отправленье в отчизну его есть заботаОбщая всем вам, моя ж наипаче: я здесь повелитель».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,Если б и целый здесь год продержать вы меня захотели,Мой учреждая отъезд и дары для меня собирая,Я согласился б остаться, понеже мне выгодно будетС полными в милую землю отцов возвратиться руками.Больше почтен и с живейшею радостью принят я будуВсеми, кто встретит меня при моем возвращенье в Итаку».Он умолкнул; ему Алкиной отвечал дружелюбно:«Царь Одиссей, мы, внимая тебе, не имеем обиднойМысли, чтоб был ты хвастливый обманщик, подобныйМногим бродягам, которые землю обходят, повсюдуЛожь рассевая в нелепых рассказах о виденном ими.Ты не таков; ты возвышен умом и пленителен речью.Повесть прекрасна твоя; как разумный певец, рассказал тыНам об ахейских вождях и о собственных бедствиях; кончитьДолжен, однако, ты повесть. Скажи ж, ничего не скрывая,Видел ли там ты кого из могучих товарищей бранных,Бывших с тобой в Илионе и черную встретивших участь?Ночь несказанно долга; и останется времени многоВсем нам для сна безмятежного. Кончи ж начатую повесть;Слушать тебя я готов до явления светлой денницы,Если рассказывать нам о напастях своих согласишься».Так говорил он; ответствовал так Одиссей хитроумный:«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,Время на все есть; свой час для беседы, свой час для покоя;Если, однако, желаешь теперь же дослушать рассказ мой,Я повинуюсь и все расскажу, что печального послеЯ претерпел: как утратил последних сопутников; такжеКто из аргивян, избегши погибели в битвах троянских,Пал от убийцы, изменой жены, при возврате в отчизну.После того как рассеяться призракам жен Персефона,Ада царица, велела и все, разлетевшись, пропали —Тень Агамемнона, сына Атреева, тихо и грустноВышла; и следом за нею все тени товарищей, падшихВ доме Эгиста с Атридом, с ним вместе постигнутых роком.Крови напившись, меня во мгновенье узнал Агамемнон.Тяжко, глубоко вздохнул он; заплакали очи; простершиРуки, он ими ко мне прикоснуться хотел, но напрасно:Руки не слушались: не было в них уж ни сил, ни движенья.Некогда члены могучего тела его оживлявших.Слезы я пролил, увидя его; состраданье прониклоДушу мне; мертвому другу я бросил крылатое слово:«Сын Атреев, владыка людей, государь Агамемнон,Паркой какою ты в руки навек усыпляющей смертиПредан? В волнах ли тебя погубил Посейдон с кораблями,Бурею бездну великую всю всколебавши? На суше льБыл умерщвлен ты рукою врага, им захваченный в поле,Где нападал на его криворогих быков и баранов,Или во граде, где жен похищал и сокровища грабил?»Так вопросил я его, и, ответствуя, так мне сказал он:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный!Нет, не в волнах с кораблями я был погублен Посейдоном,Бурные волны воздвигшим на бездне морской; не на сушеБыл умерщвлен я рукою противника явного в битве;Тайно Эгист приготовил мне смерть и плачевную участь;С гнусной женою моей заодно, у себя на веселомПире убил он меня, как быка убивают при яслях;Так я погиб, и товарищи верные вместе со мноюБыли зарезаны все, как клычистые вепри, которыхВ пышном дому гостелюбца, скопившего много богатства,Режут на складочный пир, на роскошный обед иль на свадьбу.Часто без страха видал ты, как гибли могучие мужиВ битве, иной одиноко, иной в многолюдстве сраженья, —Здесь же пришел бы ты в трепет, от страха бы обмер, увидя,Как меж кратер пировых, меж столами, покрытыми брашном,Все на полу мы, дымящемся нашею кровью, лежали.Громкие крики Приамовой дочери, юной Кассандры,Близко услышал я: нож ей во грудь Клитемнестра вонзалаПодле меня; полумертвый лежа на земле, попыталсяХладную руку к мечу протянуть я: она равнодушноВзор отвратила и мне, отходящему в область Аида,Тусклых очей и мертвеющих уст запереть не хотела.Нет ничего отвратительней, нет ничего ненавистнейДерзко-бесстыдной жены, замышляющей хитро такоеДело, каким навсегда осрамилась она, приготовивМужу, богами ей данному, гибель. В отечество думалЯ возвратиться на радость возлюбленным детям и ближним —Злое, напротив, замысля, кровавым убийством злодейкаСтыд на себя навлекла и на все времена посрамилаПол свой и даже всех жен, поведеньем своим беспорочных».Так говорил Агамемнон; ему отвечая, сказал я:«Горе! Конечно, Зевес Громовержец потомству АтреяБыть навсегда предназначил игралищем бедственных женскихКозней; погибло немало могучих мужей от Елены;Так и тебе издалека устроила смерть Клитемнестра».Выслушав слово мое, мне ответствовал царь Агамемнон:«Слишком доверчивым быть, Одиссей, берегися с женою;Ей открывать простодушно всего, что ты знаешь, не должно;Вверь ей одно, про себя сохрани осторожно другое.Но для тебя, Одиссей, от жены не опасна погибель;Слишком разумна и слишком незлобна твоя Пенелопа,Старца Икария дочь благонравная; в самых цветущихЛетах, едва сопряженный с ней браком, ее ты покинул,В Трою отплыв, и грудной, лепетать не умевший, младенецС ней был оставлен тогда; он, конечно, теперь заседаетВ сонме мужей; и отец, возвратясь, с ним увидится; нежноК сердцу родителя сам он, как следует сыну, прижмется…Мне ж кознодейка жена не дала ни одним насладитьсяВзглядом на милого сына; я был во мгновенье зарезан.Выслушай, друг, мой совет и заметь про себя, что скажу я:Скрой возвращенье свое и войди с кораблем неприметноВ пристань Итаки: на верность жены полагаться опасно.Сам же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:Мог ли ты что-нибудь сведать о сыне моем? Не слыхал ли,Где он живет? В Орхомене ль? В песчаном ли Пилосе? В Спарте льСветлопространной у славного дяди, царя Менелая?Ибо не умер еще на земле мой Орест благородный».Так вопросил Агамемнон; ему отвечая, сказал я:«Царь Агамемнон, о сыне твоем ничего я не знаю;Где он и жив ли, сказать не могу; пустословие вредно».Так мы, о многом минувшем беседуя, друг подле другаГрустно сидели, и слезы лилися по нашим ланитам.Тень Ахиллеса, Пелеева сына, потом мне явилась;С ним был Патрокл, Антилох беспорочный и сын ТеламоновБодрый Аякс, меж ахейцами мужеским видом и силойПосле Пелеева сына великого всех превзошедший.Тень быстроногого внука Эакова, став предо мною,Мне, возрыдавши, крылатое бросила слово: «Зачем тыЗдесь, Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный?Что, дерзновенный, какое великое дело замыслил?Как проникнул в пределы Аида, где мертвые толькоТени отшедших, лишенные чувства, безжизненно веют?»Так он спросил у меня, и, ему отвечая, сказал я:«О Ахиллес, сын Пелеев, меж всеми данаями первый,Здесь я за тем, чтоб Тиресий, слепец прорицатель, открыл мнеСпособ вернейший моей каменистой Итаки достигнуть;В землю ахеян еще я не мог возвратиться; отчизныМилой еще не видал; я скитаюсь и бедствую. Ты жеМежду людьми и минувших времен и грядущих был счастьемПервый: живого тебя мы как бога бессмертного чтили;Здесь же, над мертвыми царствуя, столь же велик ты, как в жизниНекогда был; не ропщи же на смерть, Ахиллес богоравный».Так говорил я, и так он ответствовал, тяжко вздыхая:«О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать мертвый.Ты же о сыне известием душу теперь мне порадуй.Был ли в сраженье мой сын? Впереди ли у всех он сражался?Также скажи, Одиссей, не слыхал ли о старце Пелее?Все ли по-прежнему он повелитель земли мирмидонской?Иль уж его и в Элладе и Фтии честить перестали,Дряхлого старца, без рук и без ног, изнуренного в силах?В области дня уж защитником быть для него не могу я;Ныне уж я не таков, как бывало, когда в отдаленнойТрое губил ополченья и грудью стоял за ахеян.Если б таким хоть на миг я в жилище отцовом явился,Ужас бы сильная эта рука навела там на многих,Власти Пелея не чтящих и старость его оскорбивших».Так говорил Ахиллес, и, ему отвечая, сказал я:«Сведать не мог ничего я о старце Пелее великом;Но о твоем благородном, возлюбленном НеоптолемеВсе, Ахиллес, как желаешь, тебе расскажу я подробно.Сам я его в корабле крутобоком моем от СкиросаМорем привез к меднолатным данаям в троянскую землю;Там на советах вождей о судьбе Илиона всегда онГолос свой прежде других подавал и в разумных сужденьяхМною одним лишь и Нестором мудрым бывал побеждаем.В поле ж троянском широком, где гибельной медью мы бились,Он никогда близ дружин и в толпе не хотел оставаться;Быстро вперед выбегал он один, упреждая храбрейших;Много врагов от него в истребительной битве погибло;Я ж не могу ни назвать, ни исчислить, сколь много народаВ крае троянском побил он, где грудью стоял за аргивян.Так Еврипила, Телефова сына, губительной медьюОн ниспроверг, и кругом молодого вождя все кетейцыПали его, златолюбия женского бедственной жертвой.После Мемнона, подобного богу, был всех он прекрасней.В чрево коня, сотворенного чудно Эпеосом, скрытьсяБыл он с другими вождями назначен; а двери громадыМне отворять, затворять и стеречь поручили ахейцы.Все, при вступлении в конские недра, вожди отиралиСлезы с ланит, и у каждого руки и ноги тряслися;В нем же едином мои никогда не подметили очиСтраха; не помню, чтоб он от чего побледнел, содрогнулсяИли заплакал. Не раз убеждал он меня из затвораДать ему выйти и, стиснув одною рукою двуострыйМеч, а другою обитое медью копье, порывалсяВ бой на троян. А когда был разрушен Приамов великийГрад, он с богатой добычей, с дарами почетными поплылВ край свой, ни издали метким копьем, ни вблизи длинноостройМедью меча не пронзенный ни разу, как часто бываетВ жарком бою, где убийство кипит и Арей веселится».Так говорил я: душа Ахиллесова с гордой осанкойШагом широким, по ровному Асфодилонскому лугуТихо пошла, веселяся великою славою сына.Души других знаменитых умерших явились; со мноюГрустно они говорили о том, что тревожило сердцеКаждому; только душа Теламонова сына АяксаМолча стояла вдали, одинокая, все на победуЗлобясь мою, мне отдавшую в стане аргивян доспехиСына Пелеева. Лучшему между вождей повелелаДать их Фемида; судили трояне; их суд им АфинаТайно внушила… Зачем, о, зачем одержал я победу.Мужа такого низведшую в недра земные? Погиб он,Бодрый Аякс, и лица красотою и подвигов славойПосле великого сына Пелеева всех превзошедший.Голос возвысив, ему я сказал миротворное слово:«Сын Теламонов, Аякс знаменитый, не должен ты, мертвый,Доле со мной враждовать, сокрушаясь о гибельных, взятыхМною оружиях; ими данаям жестокое богиЗло приключили: ты, наша твердыня, погиб; о тебе мыВсе, как о сыне могучем Пелея, всечасно крушились,Раннюю смерть поминая твою; в ней никто не виновен,Кроме Зевеса, постигшего рать копьеносных данаевСтрашной бедою; тебя он судьбине безвременно предал.Но подойди же, Аякс; на мгновенье беседой с тобоюДай насладиться мне; гнев изгони из великого сердца».Так я сказал; не ответствовал он; за другими тенямиМрачно пошел; напоследок сокрылся в глубоком Эребе.Может быть, стал бы и гневный со мной говорить он иль я с ним,Если б меня не стремило желание милого сердцаДуши других знаменитых умерших увидеть. И скороВ аде узрел я Зевесова мудрого сына Миноса;Скипетр в деснице держа золотой, там умерших судил он,Сидя; они же его приговора, кто сидя, кто стоя,Ждали в пространном с вратами широкими доме Аида.После Миноса явилась гигантская тень Ориона;Гнал по широкому Асфодилонскому лугу зверей он —Их же своею железной ничем не крушимой дубинойНекогда сам он убил на горах неприступно-пустынных.Тития также увидел я, сына прославленной Геи;Девять заняв десятин под огромное тело, недвижимТам он лежал; по бокам же сидели два коршуна, рвалиПечень его и терзали когтями утробу. И рукиТщетно на них подымал он. Латону, супругу Зевеса,Шедшую к Пифию, он осрамил на лугу Панопейском.Видел потом я Тантала, казнимого страшною казнью:В озере светлом стоял он по горло в воде и, томимыйЖаркою жаждой, напрасно воды захлебнуть порывался.Только что голову к ней он склонял, уповая напиться,С шумом она убегала; внизу ж под ногами являлосьЧерное дно, и его осушал во мгновение демон.Много росло плодоносных дерев над его головою,Яблонь, и груш, и гранат, золотыми плодами обильных,Также и сладких смоковниц и маслин, роскошно цветущих.Голодом мучась, лишь только к плодам он протягивал руку,Разом все ветви дерев к облакам подымалися темным.Видел я также Сизифа, казнимого страшною казнью:Тяжкий камень снизу обеими влек он рукамиВ гору; напрягши мышцы, ногами в землю упершись,Камень двигал он вверх; но едва достигал до вершиныС тяжкою ношей, назад устремленный невидимой силойВниз по горе на равнину катился обманчивый камень.Снова силился вздвинуть тяжесть он, мышцы напрягши,Тело в поту, голова вся покрытая черною пылью.Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишьПризрак воздушный; а сам он с богами на светлом ОлимпеСладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущейДочери Зевса от златообутой владычицы Геры.Мертвые шумно летали над ним, как летают в испугеХищные птицы; и, темной подобяся ночи, держал онЛук напряженный с стрелой на тугой тетиве и ужасноВдруг озирался, как будто готовяся выстрелить; страшныйПеревязь блеск издавала, ему поперек перерезавГрудь златолитным ремнем, на котором с чудесным искусствомЛьвы грозноокие, дикие вепри, лесные медведи,Битвы, убийства, людей истребленье изваяны были:Тот, кто свершил бы подобное чудо искусства, не мог бы,Сам превзошедши себя, ничего уж создать совершенней.Взор на меня устремив, угадал он немедленно, кто я;Жалобно, тяжко вздохнул и крылатое бросил мне слово:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Иль и тобой, злополучный, судьба непреклонно играетТак же, как мной под лучами всезрящего солнца играла?Сын я Крониона Зевса; но тем от безмерных страданийНе был спасен; покориться под власть недостойного мужаМне повелела судьба. И труды на меня возлагал онТяжкие. Так и отсюда был пса троеглавого долженЯ увести: уповал он, что будет мне труд не по силам.Я же его совершил, и похищен был пес у Аида;Помощь мне подали Эрмий и дочь Громовержца Афина».Так мне сказав, удалился в обитель Аидову призрак.Я ж неподвижно остался на месте и ждал, чтоб явилсяКто из могучих героев, давно знаменитых и мертвых.Видеть хотел я великих мужей, в отдаленные векиСлавных, богами рожденных, Тесея царя, Пирифоя,Многих других; но, толпою бесчисленной души слетевшись,Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным,В мыслях, что хочет чудовище, голову страшной Горгоны,Выслать из мрака Аидова против меня Персефона.Я побежал на корабль и велел, чтоб, не медля нимало,Люди мои на него собрались и канат отвязали.Все на корабль собралися и сели на лавках у весел.Судно спокойно пошло по течению вод Океана,Прежде на веслах, потом с благовеющим ветром попутным.Песнь двенадцатаяВечер тридцать третьего дня
Одиссей оканчивает свое повествование. Возвращение на остров Эю. Погребение Ельпенора. Цирцея описывает Одиссею опасности, ему на пути предстоящие. Он покидает ее остров. Сирены. Бродящие скалы. Плавание между утесов Харибды и Скиллы, которая разом похищает шестерых из сопутников Одиссея. Вопреки Одиссею, корабль его останавливается у берегов Тринакрии. Сопутники его, задержанные на острове противными ветрами, истощив все свои запасы, терпят голод и наконец, нарушив данную ими клятву, убивают быков Гелиоса. Раздраженный бог требует, чтобы Зевес наказал святотатство, и корабль Одиссеев, вышедший снова в море, разбит Зевесовым громом. Все погибают в волнах, кроме Одиссея, который, снова избегнув Харибды и Скиллы, брошен наконец на берег Калипсина острова.
Быстро своим кораблем Океана поток перерезав,Снова по многоисплытому морю пришли мы на островЭю, туда, где в жилище туманнорожденныя ЭосЛегкие Оры ведут хороводы, где Гелиос всходит;К брегу пристав, на песок мы корабль быстроходный встащили;Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волнами,Сну предались в ожиданье восхода на небо денницы.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Спутников скликав, послал я их к дому Цирцеи, чтоб взять тамТруп Ельпеноров, его принести и свершить погребенье.Много дерев нарубив, мы на самом возвышенном местеБерега предали тело земле с сокрушеньем и плачем.После ж того как сожжен был со всеми доспехами мертвый,Холм гробовой мы насыпали, памятный столб утвердили,Гладкое в землю на холме воткнули весло; и священныйДолг погребения был совершен. Но Цирцея узналаСкоро о нашем прибытии к ней от пределов Аида.Светлой одеждой облекшись, она к нам пришла; и за неюС хлебом, и мясом, и пеннопурпурным вином молодыеДевы пришли; и богиня богинь, к нам приближась, сказала:«Люди железные, заживо зревшие область Аида,Дважды узнавшие смерть, всем доступную только однажды,Бросьте печаль и беспечно едой и питьем утешайтесьНыне, во все продолжение дня; с наступлением же утраДалее вы поплывете; я путь укажу и благоеДам наставленье, чтоб снова какая безумием вашимВас не постигла напасть ни на суше, ни на море темном».Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.Жертву принесши, мы целый там день до вечернего мракаЕли прекрасное мясо и сладким вином утешались.Солнце тем временем скрылось, и тьма наступила ночная.Люди в том месте легли, где корабль утвержден был канатом;Мне же Цирцея приветливо руку дала; и когда яСел в отдаленье от прочих, легла близ меня и вопросыСтала мне делать; и ей обо всем рассказал я подробно.Светлая так напоследок сама мне сказала богиня:«Дело одно совершил ты успешно; теперь со вниманьемВыслушай то, что скажу, что потом и от бога услышишь.Прежде всего ты увидишь сирен; неизбежною чаройЛовят они подходящих к ним близко людей мореходных.Кто, по незнанью, к тем двум чародейкам приближась, их сладкийГолос услышит, тому ни жены, ни детей малолетныхВ доме своем никогда не утешить желанным возвратом:Пением сладким сирены его очаруют, на светломСидя лугу; а на этом лугу человечьих белеетМного костей, и разбросаны тлеющих кож там лохмотья.Ты ж, заклеивши товарищам уши смягченным медвянымВоском, чтоб слышать они не могли, проплыви без оглядкиМимо; но ежели сам роковой пожелаешь услышатьГолос, вели, чтоб тебя по рукам и ногам привязалиК мачте твоей корабельной крепчайшей веревкой; тогда тыМожешь свой слух без вреда удовольствовать гибельным пеньем.Если ж просить ты начнешь иль приказывать станешь, чтоб снялиУзы твои, то двойными тебя пусть немедленно свяжут.После, когда вы минуете остров сирен смертоносный,Две вам дороги представятся; дать же совет здесь, какуюВыбрать из двух безопаснее, мне невозможно; своим тыДолжен рассудком решить. Опишу я и ту и другую.Прежде увидишь стоящие в море утесы; кругом ихШумно волнуется зыбь Амфитриты лазоревоокой;Имя бродящих дано им богами; близ них никакаяПтица не смеет промчаться, ни даже амбросию ЗевсуЛегким полетом носящие робкие голуби; каждыйРаз пропадает из них там один, об утес убиваясь;Каждый раз и Зевес заменяет убитого новым.Все корабли, к тем скалам подходившие, гибли с пловцами;Доски одни оставались от них и бездушные трупы,Шумной волною и пламенным вихрем носимые в море.Только один, все моря обежавший, корабль невредимоИх миновал — посетитель Эета, прославленный Арго;Но и его на утесы бы кинуло море, когда б онТам не прошел, провожаемый Герой, любившей Ясона.После ты две повстречаешь скалы: до широкого небаОстрой вершиной восходит одна, облака окружаютТемносгущенные ту высоту, никогда не редея.Там никогда не бывает, ни летом, ни осенью, светелВоздух; туда не взойдет и оттоль не сойдет ни единыйСмертный, хотя б с двадцатью был руками и двадцатьНог бы имел, — столь ужасно, как будто обтесанный, гладокКамень скалы; и на самой ее середине пещера,Темным жерлом обращенная к мраку Эреба на запад;Мимо ее ты пройдешь с кораблем, Одиссей многославный;Даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моряБыстролетящей стрелою до входа высокой пещеры;Страшная Скилла живет искони там. Без умолку лая,Визгом пронзительным, визгу щенка молодого подобным,Всю оглашает окрестность чудовище. К ней приближатьсяСтрашно не людям одним, но и самым бессмертным. ДвенадцатьДвижется спереди лап у нее; на плечах же косматыхШесть подымается длинных, изгибистых шей; и на каждойШее торчит голова, а на челюстях в три ряда зубы,Частые, острые, полные черною смертью, сверкают;Вдвинувшись задом в пещеру и выдвинув грудь из пещеры,Всеми глядит головами из лога ужасная Скилла.Лапами шаря кругом по скале, обливаемой морем,Ловит дельфинов она, тюленей и могучих подводныхЧуд, без числа населяющих хладную зыбь Амфитриты.Мимо ее ни один мореходец не мог невредимоС легким пройти кораблем: все зубастые пасти разинув,Разом она по шести человек с корабля похищает.Близко увидишь другую скалу, Одиссей многославный:Ниже она; отстоит же от первой на выстрел из лука.Дико растет на скале той смоковница с сенью широкой.Страшно все море под тою скалою тревожит Харибда,Три раза в день поглощая и три раза в день извергаяЧерную влагу. Не смей приближаться, когда поглощает:Сам Посейдон от погибели верной тогда не избавит.К Скиллиной ближе держася скале, проведи без оглядкиМимо корабль быстроходный: отраднее шесть потерять вамСпутников, нежели вдруг и корабль потопить и погибнутьВсем». Тут умолкла богиня; а я, отвечая, сказал ей:«Будь откровенна, богиня, чтоб мог я всю истину ведать:Если избегнуть удастся Харибды, могу ли отбитьсяСилой, когда на сопутников бросится жадная Скилла?»Так я спросил, и, ответствуя, так мне сказала богиня:«О необузданный, снова о подвигах бранных замыслил;Снова о бое мечтаешь; ты рад и с богами сразиться.Знай же: не смертное зло, а бессмертное Скилла. Свирепа,Дико сильна, ненасытна, сражение с ней невозможно.Мужество здесь не поможет; одно здесь спасение — бегство.Горе, когда ты хоть миг там для тщетного боя промедлишь:Высунет снова она из своей недоступной пещерыВсе шесть голов и опять с корабля шестерых на пожраньеСхватит; не медли ж; поспешно пройди; призови лишь Кратейю:Скиллу она родила на погибель людей, и одна лишьДочь воздержать от второго на вас нападения может.Скоро потом ты увидишь Тринакрию остров; издавнаГелиос тучных быков и баранов пасет там на пышных,Злачных равнинах; семь стад составляют быки; и бараныСтолько ж; и в каждом их стаде числом пятьдесят; и число тоВечно одно; не плодятся они, и пасут неусыпноИх Фаэтуса с Лампетией, пышнокудрявые нимфы.Гелиос их Гиперион с божественной прижил Неерой.Светлая мать, дочерей воспитавши, в Тринакрии знойнойИх поселила, чтоб там, от людей в удалении, девыТучных быков и баранов отцовых пасли неусыпно.Будешь в Итаке, хотя и великие бедствия встретишь,Если воздержишься руку поднять на стада Гелиоса;Если же руку подымешь на них, то пророчу погибельВсем вам: тебе, кораблю и сопутникам; сам ты избегнешьСмерти; но, всех потеряв, одинок возвратишься в отчизну».Так говорила она. Златотронная Эос явиласьНа небе; в дом свой богиня пошла, разлучившись со мною.Я ж, к своему кораблю возвратясь, повелел, чтоб немедляСпутники все на него собрались и канат отвязали;Все на него собралися и, севши на лавках у весел,Разом могучими веслами вспенили темные воды.Был нам на темных водах провожатым надежным попутныйВетер, пловцам благовеющий друг, парусов надуватель,Послан приветноречивою, светлокудрявой богиней.Все корабельные снасти порядком убрав, мы спокойноПлыли; корабль наш бежал, повинуясь кормилу и ветру.Я ж, обратяся к сопутникам, так им сказал, сокрушенный:«Должно не мне одному и не двум лишь, товарищи, ведатьТо, что нам всем благосклонно богиня богинь предсказала:Все вам открою, чтоб, зная свой жребий, могли вы бесстрашноИли погибнуть, иль смерти и Керы могучей избегнуть.Прежде всего от волшебного пенья сирен и от лугаИх цветоносного нам уклониться велела богиня;Мне же их голос услышать позволила; прежде, однако,К мачте меня корабельной веревкой надежною плотноВы привяжите, чтоб был я совсем неподвижен; когда жеСтану просить иль приказывать строго, чтоб сняли с меня выУзы, — двойными скрутите мне узами руки и ноги».Так говорил я, лишь нужное людям моим открывая.Тою порой крепкозданный корабль наш, плывя, приближалсяК острову страшных сирен, провожаемый легким попутнымВетром; но вдруг успокоился ветер, и тишь воцариласьНа море: демон угладил пучины зыбучее лоно.Вставши, товарищи парус ненужный свернули, сцепилиС мачты его, уложили на палубе, снова на лавкиСели и гладкими веслами вспенили тихие воды.Я же, немедля медвяного воску укруг изрубившиВ мелкие части мечом, раздавил на могучей ладониВоск; и мгновенно он сделался мягким; его благосклонноГелиос, бог-жизнедатель, лучом разогрел теплоносным.Уши товарищам воском тогда заклеил я; меня жеПлотной веревкой они по рукам и ногам привязалиК мачте так крепко, что было нельзя мне ничем шевельнуться.Снова под сильными веслами вспенилась темная влага.Но в расстоянье, в каком призывающий голос бываетВнятен, сирены увидели мимо плывущий корабль наш.С брегом он их поравнялся; они звонкогласно запели:«К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахеян,К нам с кораблем подойди; сладкопеньем сирен насладися,Здесь ни один не проходит с своим кораблем мореходец,Сердцеусладного пенья на нашем лугу не послушав;Кто же нас слышал, тот в дом возвращается, многое сведав.Знаем мы все, что случилось в троянской земле и какаяУчасть по воле бессмертных постигла троян и ахеян;Знаем мы все, что на лоне земли многодарной творится».Так нас они сладкопеньем пленительным звали. ВлекомыйСердцем их слушать, товарищам подал я знак, чтоб немедляУзы мои разрешили; они же удвоенной силойНачали гресть; а, ко мне подошед, Перимед с ЕврилохомУзами новыми крепче мне руки и ноги стянули.Но когда удалился корабль наш и более слышатьМы не могли уж ни гласа, ни пенья сирен бедоносных,Верные спутники вынули воск размягченный, которымУши я им заклеил, и меня отвязали от мачты.Остров сирен потеряли мы из виду. Вдруг я увиделДым и волненья великого шум повсеместный услышал.Выпали весла из рук у гребцов устрашенных; повиснувПраздно, они по волнам, колыхавшим их, бились; а судноСтало, понеже не двигались весла, его принуждавшие к бегу.Я же его обежал, чтоб людей ободрить оробелых;Каждому сделав приветствие, ласково всем им сказал я:«Спутники в бедствиях, мы небезопытны; всё мы сносилиТвердо; теперь же беда предстоит не страшнее постигшейНас, заключенных в пещере свирепою силой циклопа.Мужеством, хитрым умом и советом разумным тогда яВсех вас избавил; о том не забыли вы, думаю; будьте жСмелы и ныне, исполнив покорно все то, что велю вам.Силу удвойте, гребцы, и дружнее по влаге зыбучейОстрыми веслами бейте; быть может, Зевес-покровительНам от погибели близкой уйти невредимо поможет.Ты же внимание, кормщик, удвой; на тебя попеченьеГлавное я возлагаю — ты правишь кормой корабельной:В сторону должен ты судно отвесть от волненья и дыма,Видимых близко, держися на этот утес, чтоб не сбитьсяВбок по стремленью, — иначе корабль, несомненно, погибнет».Так я сказал; все исполнилось точно и скоро; о Скилле жЯ помянуть не хотел: неизбежно чудовище было;Весла б они побросали от страха и, гресть переставши,Праздно б столпились внутри корабля в ожиданье напасти.Сам же я, вовсе забыв повеление строгой Цирцеи,Мне запретившей оружие брать для напрасного боя,Славные латы на плечи накинул и, два медноострыхВ руки схвативши копья, подошел к корабельному носуВ мыслях, что прежде туда из глубокого жадная СкиллаБросится лога и там ей попавшихся первых похитит.Тщетно искал я очами ее, утомил лишь напрасноОчи, стараясь проникнуть в глубокое недро утеса.В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом;Скилла грозила с одной стороны, а с другой пожиралаЖадно Харибда соленую влагу: когда извергалисьВоды из чрева ее, как в котле, на огне раскаленном,С свистом кипели они, клокоча и буровясь; и пенаВихрем взлетала на обе вершины утесов; когда жеВолны соленого моря обратно глотала Харибда,Внутренность вся открывалась ее: перед зевом ужасноВолны сшибались, а в недре утробы открытом кипелиТина и черный песок. Мы, объятые ужасом бледным,В трепете очи свои на грозящую гибель вперяли.Тою порой с корабля шестерых, отличавшихся бодройСилой товарищей, разом схватя их, похитила Скилла;Взор на корабль и на схваченных вдруг обративши, успел яТолько их руки и ноги вверху над своей головоюМельком приметить: они в высоте призывающим гласомИмя мое прокричали с последнею скорбию сердца.Так рыболов, с каменистого берега длинносогбеннойУдой кидающий в воду коварную рыбам приманку,Рогом быка лугового их ловит, потом, из воды ихВыхватив, на берег жалко трепещущих быстро бросает:Так трепетали они в высоте, унесенные жадною Скиллой.Там перед входом пещеры она сожрала их, кричащихГромко и руки ко мне простирающих в лютом терзанье.Страшное тут я очами узрел, и страшней ничего мнеЗреть никогда в продолжение странствий моих не случалось.Скиллин утес миновав и избегнув свирепой Харибды,Прибыли к острову мы наконец светоносного бога.Там на зеленых равнинах быки криворогие мирноС множеством тучных баранов паслись, Гелиосово стадо.С моря уже, находяся на палубе, явственно мог яТяжкое слышать мычанье быков, на свободе гулявших,С шумным блеяньем баранов; и тут же пришло мне на памятьСлово слепого пророка Тиресия фивского с строгимСловом Цирцеи, меня миновать убеждавшей опасныйОстров, где властвовал Гелиос, смертных людей утешитель.Тут к сокрушенным сопутникам речь обратил я такую:«Верные спутники, слушайте то, что, печальный, скажу вам:Сведать должны вы пророка Тиресия фивского словоС словом Цирцеи, меня миновать убеждавшей опасныйОстров, где властвует Гелиос, смертных людей утешитель:Там несказанное бедствие ждет нас, они утверждают.Мимо, товарищи, черный корабль провести поспешите».Так я сказал; в их груди сокрушилося милое сердце.Мне ж, возражая, ответствовал так Еврилох непокорный:«Ты, Одиссей, непреклонно-жесток; одарен ты великойСилой; усталости нет для тебя, из железа ты скован.Нам, изнуренным, бессильным и столь уж давно не вкушавшимСна, запрещаешь ты на берег выйти. Могли б приготовитьУжин мы вкусный на острове, сладко на нем отдохнувши.Ты ж нас идти наудачу в холодную ночь принуждаешьМимо приютного острова в темное, мглистое море.Ночью противные ветры шумят, корабли истребляя.Кто избежит потопления верного, если во мракеВдруг с неожиданной бурей на черное море примчитсяНот иль Зефир истребительно-быстрый? От них наиболеВ бездне морской, вопреки и богам, корабли погибают.Лучше теперь, покорившись велению темныя ночи,На берег выйдем и ужин вблизи корабля приготовим.Завтра ж с денницею пустимся снова в пространное море».Так говорил Еврилох, и товарищи с ним согласились.Стало мне ясно тогда, что готовил нам бедствие демон.Голос возвысив, безумцу я бросил крылатое слово:«Здесь я один, оттого и ответ, Еврилох, твой так дерзок.Слушайте ж: мне поклянитесь великою клятвой, что, еслиВстретите стадо быков криворогих иль стадо барановТам, на зеленых лугах, святотатной рукой не коснетесьК ним и убить ни быка, ни барана отнюдь не дерзнете.Пищею нас на дорогу обильно снабдила Цирцея».Спутники клятвой великою мне поклялися; когда жеВсе поклялися и клятву свою совершили, в заливеОстрова тихом мы стали с своим кораблем крепкозданным.Близко была ключевая вода; все товарищи, вышедНа берег, вкусный проворно на нем приготовили ужин;Свой удовольствовав голод обильным питьем и едою,Стали они поминать со слезами о милых погибших,Схваченных вдруг с корабля и растерзанных Скиллой пред нами.Скоро на плачущих сон, усладите ль печалей, спустился.Треть совершилася ночи, и темного неба на онполЗвезды склонилися — вдруг Громовержец Кронион Борея,Страшно ревущего, выслал на нас, облака обложилиМоре и землю, и темная с грозного неба сошла ночь.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;Черный корабль свой от бури мы скрыли под сводом пещеры,Где в хороводы веселые нимфы полей собирались.Тут я товарищей всех пригласил на совет и сказал им:«Черный корабль наш, друзья, запасен и питьем и едою.Бойтесь же здесь на стада подымать святотатную руку;Бог обладает здесь всеми стадами быков и баранов,Гелиос светлый, который все видит, все слышит, все знает».Так я сказал, и они покорились мне мужеским сердцем.Но беспрестанно весь месяц свирепствовал Нот; все другиеВетры молчали; порою лишь Евр подымался восточный.Спутники, хлеба довольно имея с вином пурпуровым,Были спокойны; быков Гелиосовых трогать и в мыслиИм не входило; когда же съестной наш запас истощился,Начали пищу охотой они промышлять, добываяЧто где случалось: стреляли дичину иль рыбуОстросогбенными крючьями удили — голод томил их.Раз, помолиться желая богам, чтоб они нам открылиПуть, одинокой дорогой я шел через остров: невольно,Тою дорогой идя, от товарищей я удалился;В месте, защитном от ветра, я руки умыл и молитвойТеплой к бессмертным владыкам Олимпа, к богам обратился.Сладкий на вежды мне сон низвели нечувствительно боги.Злое тогда Еврилох предложение спутникам сделал:«Спутники верные, слушайте то, что скажу вам, печальный;Всякий род смерти для нас, земнородных людей, ненавистен;Но умереть голодною смертью всего ненавистней.Выберем лучших быков в Гелиосовом стаде и в жертвуЗдесь принесем их богам, беспредельного неба владыкам.После — когда возвратимся в родную Итаку, воздвигнемВ честь Гелиоса, над нами ходящего бога, богатыйХрам и его дорогими дарами обильно украсим;Если ж, утратой своих круторогих быков раздраженный,Он совокупно с другими богами корабль погубить нашВ море захочет, то легче, в волнах захлебнувшись, погибнутьВдруг, чем на острове диком от голода медленно таять».Так говорил Еврилох, и сопутники с ним согласились.Лучших тогда из быков Гелиосовых, вольно бродивших,Взяли они — невдали корабля темноносого стадоЖирных, огромнорогатых и лбистых быков там гуляло, —Их обступили, безумцы; воззвавши к богам олимпийским,Листьев нарвали они с густоглавого дуба, ячменяБоле в запасе на черном своем корабле не имея.Кончив молитву, зарезав быков и содравши с них кожи,Бедра они все отсекли, а кости, обвитые дваждыЖиром, кровавыми свежего мяса кусками обклали.Но, не имея вина, возлиянье они совершилиПросто водою и бросили в жертвенный пламень утробу,Бедра сожгли, остальное же, сладкой утробы отведав,Все изрубили на части и стали на вертелах жарить.Тут улетел усладительный сон, мне ресницы смыкавший.Я, пробудившись, пошел к кораблю на песчаное взморьеШагом поспешным; когда ж к кораблю подходил, благовоннымЗапахом пара мясного я был поражен; содрогнувшись,Жалобный голос упрека вознес я к богам олимпийским:«Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги,Вы на беду обольстительный сон низвели мне на вежды;Спутники там без меня святотатное дело свершили».Тою порой о убийстве быков Гиперионов светлыйСын извещен был Лампетией, длинноодеянной девой.С гневом великим к бессмертным богам обратясь, он воскликнул:«Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги,Жалуюсь вам на людей Одиссея, Лаэртова сына!Дерзко они у меня умертвили быков, на которыхТак любовался всегда я — всходил ли на звездное небо,С звездного ль неба сходил и к земле ниспускался.Если же вами не будет наказано их святотатство,В область Аида сойду я и буду светить для умерших».Гневному богу ответствовал так тученосец Кронион:«Гелиос, смело сияй для бессмертных богов и для смертных,Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих.Их я корабль чернобокий, низвергнувши пламенный гром свой,В море широком на мелкие части разбить не замедлю».(Это мне было открыто Калипсой божественной; ей жеВсе рассказал вестоносец крылатый Кронионов Эрмий.)Я, возвратясь к кораблю своему на песчаное взморье,Спутников собрал и всех одного за другим упрекал; но исправитьЗла нам уж было не можно; быки уж зарезаны были.Боги притом же и знаменье, в страх нас приведшее, дали:Кожи ползли, а сырое на вертелах мясо и мясо,Снятое с вертелов, жалобно рев издавали бычачий.Целые шесть дней мои непокорные спутники дерзкоБили отборных быков Гелиоса и ели их мясо;Но на седьмой день, предызбранный тайно Кронионом Зевсом,Ветер утих, и шуметь перестала сердитая буря.Мачту поднявши и белый на мачте расправивши парус,Все мы взошли на корабль и пустились в открытое море.Но, когда в отдалении остров пропал и исчезлаВсюду земля и лишь небо, с водами слиянное, зрелось,Бог Громовержец Кронион тяжелую темную тучуПрямо над нашим сгустил кораблем, и под ним потемнелоМоре. И краток был путь для него. От заката примчалсяС воем Зефир, и восстала великая бури тревога;Лопнули разом веревки, державшие мачту; и разомМачта, сломясь, с парусами своими, гремящая, палаВся на корму и в паденье тяжелым ударом разбилаГолову кормщику; череп его под упавшей громадойВесь был расплюснут, и он, водолазу подобно, с высокихРебр корабля кувырнувшися вглубь, там пропал, и из телаДух улетел. Тут Зовес, заблистав, на корабль громовуюБросил стрелу; закружилось пронзенное судно, и дымомСерным его обхватило. Все разом товарищи былиСброшены в воду, и все, как вороны морские рассеясь,В шумной исчезли пучине — возврата лишил их Кронион.Я ж, уцелев, меж обломков остался до тех пор, покудаКиля водой не отбило от ребр корабельных: он поплыл;Мачта за ним поплыла; обвивался сплетенный из крепкойКожи воловьей ремень вкруг нее; за ремень уцепившись,Мачту и киль им поспешно опутал и плотно связал я,Их обхватил и отдался во власть беспредельного моря.Стихнул Зефир, присмирела сердитая буря; но быстрыйНот поднялся: он меня в несказанную ввергнул тревогу.Снова обратной дорогой меня на Харибду помчал он.Целую ночь был туда я несом; а когда воссиялоСолнце — себя я узрел меж скалами Харибды и Скиллы.В это мгновение влагу соленую хлябь поглощала;Я, ухватясь за смоковницу, росшую там, прицепилсяК ветвям ее, как летучая мышь, и повис, и нельзя мнеБыло ногой ни во что упереться — висел на руках я.Корни смоковницы были далеко в скале и, расширясь,Ветви объемом великим Харибду кругом осеняли;Так там, вися без движения, ждал я, чтоб вынесли волныМачту и киль из жерла, и в тоске несказанной я долгоЖдал — и уж около часа, в который судья, разрешившиЮношей тяжбу, домой вечерять, утомленный, уходитС площади, — выплыли вдруг из Харибды желанные бревна.Бросился вниз я, раскинувши руки и ноги, и прямоТяжестью всею упал на обломки, несомые морем.Их оседлавши, я начал руками, как веслами, править.Скилле ж владыка бессмертных Кронион меня не дозволилВ море приметить: иначе была б неизбежна погибель.Девять носился я дней по водам; на десятый с наставшейНочью на остров Огигию выброшен был, где КалипсоЦарствует, светлокудрявая, сладкоречивая нимфа.Принят я был благосклонно богиней. Об этом, однако,Мне говорить уж не нужно: вчера описал я подробноВсе и тебе и царице; весьма неразумно и скучноСнова рассказывать то, что уж мы рассказали однажды.»Песнь тринадцатаяТридцать четвертый день и утро тридцать пятого
Одиссей, одаренный щедро царем Алкиноем, царицею Аретою и феакийцами, покидает с наступлением ночи их остров. Он засыпает. Тем временем корабль феакийский, быстро совершив свое плавание, достигает Итаки. Вошедши в пристань Форкинскую, мореходцы выносят Одиссея на берег сонного и там оставляют его со всеми сокровищами, полученными им от феакийцев. Они удаляются. Раздраженный Посейдон превращает корабль их в утес. Одиссей пробуждается, но не узнает земли своей, которую Афина покрыла густым туманом. Богиня встречается с ним под видом юноши. Он рассказывает ей о себе вымышленную повесть; тогда Афина открывается ему, приняв на себя образ девы. Спрятав сокровища Одиссеевы в гроте наяд, богиня дает ему наставление, как отмстить женихам, превращает его в старого нищего и, повелев ему идти во внутренность острова к свинопасу Евмею, сама улетает в Лакедемон к Телемаху.
Так Одиссей говорил; и ему в потемневшем чертогеМолча внимали другие, и все очарованы были.Тут обратилась к нему Алкиноева сила святая:«Если мой дом меднокованный ты посетил, благородныйЦарь Одиссей, то могу уповать, что препятствий не встретишьНыне, в отчизну от нас возвращаясь, хотя и немалоБед испытал ты. А я обращуся теперь, феакийцы,К вам, ежедневно вино искрометное пьющим со мноюВ царских палатах, внимая струнам золотым песнопевца.Все уж в ковчеге лежит драгоценном; и данные гостюРизы, и чудной работы златые сосуды, и многоРазных подарков других от владык феакийских; пускай жеК ним по большому котлу и треножнику прочной работыКаждый прибавит; себя ж наградим за убытки богатымСбором с народа: столь щедро дарить одному не по силам».Так Алкиной говорил; и, одобрив его предложенье,Все по домам разошлися, о ложе и сне помышляя.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Каждый поспешно отнес на корабль меднолитную утварь;Как же ту утварь под лавками судна укласть (чтоб работатьВеслами в море могли, не вредя ей, гребцы молодые),Сам Алкиной, обошедши корабль, осторожно устроил.Все они в царских палатах потом учредили обед свой.Тут собирателю туч, громоносцу Крониону Зевсу,В жертву быка принесла Алкиноева сила святая.Бедра предавши огню, насладились роскошною пищейГости; и, громко звуча вдохновенною лирой, пред нимиПел Демодок, многочтимый в народе. Но голову частоЦарь Одиссей обращал на всемирно-светящее солнце,С неба его понуждая сойти, чтоб отъезд ускорить свой.Так помышляет о сладостном вечере пахарь, день целыйСвежее поле с четою волов бороздивший могучимПлугом, и весело день провожает он взором на запад —Тащится тяжкой стопою домой он готовить свой ужин.Так Одиссей веселился, увидя склоненье на западДня. Обращаясь ко всем феакиянам вместе, такоеСлово сказал он, глаза устремив на царя Алкиноя:«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,В путь снарядите меня, сотворив возлиянье бессмертным;Сами же радуйтесь. Все уж готово, чего так желалоМилое сердце, корабль и дары; да пошлют благодать мнеБоги Ураниды ныне, чтоб я, возвратяся в отчизну,Дома жену без порока нашел и возлюбленных ближнихВсех сохраненных; а вы благоденствуйте каждый с своеюСердцем избранной супругой и с чадами; все да пошлют вамДоброе боги; и зло никакое чтоб вас не коснулось».Кончил; и все, изъявив одобренье, решили немедляГостя, пленившего их столь разумною речью, отправитьВ путь. Обратяся тогда к Понтоною, сказал феакиянЦарь благородный: «Наполни кратеры вином и подай с нимЧаши, дабы, помолившись владыке Крониону Зевсу,Странника в милую землю отцов отпустили мы с миром».Так он сказал и, кратеры наполнив вином благовонным,Подал с ним чаши гостям Понтоной; и они возлияньеИм совершили богам, беспредельного неба владыкам,Каждый на месте своем. Одиссей хитромысленный, вставши,Подал царице Арете двуярусный кубок; потом он,Голос возвысив, ей бросил крылатое слово: «Царица,Радуйся ныне и жизнь проводи беспечально, доколеСтарость и смерть не придут в обреченное каждому время.Я возвращаюсь в отеческий дом свой; а ты благоденствуйДома с детьми, с домочадцами, с добрым царем Алкиноем».Слово такое сказав, через медный порог перешел он.С ним повелел Понтоною идти Алкиной, чтоб ему онПуть указал к кораблю и к песчаному брегу морскому.Также царица Арета послала за ним трех домашних служанок,С вымытой чисто одеждой одну и с хитоном, другуюС отданным ей в сохраненье блестящим ковчегом, а третьюС светло-пурпурным вином и с запасом еды на дорогу.К брегу морскому они подошли, и, принявши из рук ихПлатье, ковчег, и вино, и дорожную пищу, немедляВсё на корабль отнесли быстроходный гребцы и на гладкойПалубе мягко-широкий ковер с простыней полотнянойПодле кормы разостлали, чтоб мог Одиссей бестревожноСпать. И вступил Одиссей на корабль быстроходный; и молчаЛег он на мягко-широкий ковер. И на лавки порядкомСели гребцы и, канат отвязав от причального камня,Разом ударили в весла и взбрызнули темную влагу.Тою порой миротворно слетал Одиссею на веждыСон непробудный, усладный, с безмолвною смертию сходный.Быстро (как полем широким коней четверня, беспрестанноСильным гонимых бичом, поражающим всех совокупно,Чуть до земли прикасаясь ногами, легко совершаетПуть свой) корабль, воздвигая корму, побежал, и, пурпурнойСзади волной напирая, его многошумное мореМчало вперед; беспрепятственно плыл он; и сокол, быстрейшийМежду пернатыми неба, его не догнал бы в полете, —Так он стремительно, зыбь рассекая, летел через море,Мужа неся богоравного, полного мыслей высоких,Много встречавшего бед, сокрушающих сердце, средь бурнойСтранствуя зыби, и много великих видавшего браней —Ныне же спал он, забыв претерпенное, сном беззаботным.Но поднялася звезда лучезарная, вестница светлой,В сумраке раннем родившейся Эос; и, путь свой окончив,К брегу Итаки достигнул корабль, обегающий море.Пристань находится там, посвященная старцу морскомуФорку; ее образуют две длинные ветви крутогоБрега, скалами зубчатыми в море входящего; ветрамОн возбраняет извне нагонять на спокойную пристаньВолны тревожные; могут внутри корабли на притонномМесте без привязи вольно стоять, не страшась непогоды;В самой вершине залива широкосенистая зритсяМаслина; близко ее полутемный с возвышенным сводомГрот, посвященный прекрасным, слывущим наядами нимфам;Много в том гроте кратер и больших двоеручных кувшиновКаменных: пчелы, гнездяся в их недре, свой мед составляют;Также там много и каменных длинных станов; за станамиСидя, чудесно одежды пурпурные ткут там наяды;Вечно шумит там вода ключевая; и в гроте два входа:Людям один лишь из них, обращенный к Борею, доступен;К Ноту ж на юг обращенный богам посвящен — не дерзаетСмертный к нему приближаться, одним лишь бессмертным открыт он.Зная то место, к нему подошли мореходцы; корабль ихЦелой почти половиною на берег вспрянул — так быстроМчался он, веслами сильных гребцов понуждаемый к бегу.Стал неподвижно у брега могучий корабль. МореходцыС палубы гладкой царя Одиссея рукой осторожнойСняв с простынею и с мягким ковром, на которых лежал он,Спящий глубоко, его положили на бреге песчаном;После, богатства собрав, от разумных людей феакийскихИм полученные в дар по внушенью великой Афины,Бережно склали у корня оливы широкосенистойВсе, от дороги поодаль, дабы никакой проходящий,Пользуясь сном Одиссея глубоким, чего не похитил.Кончив, пустилися в море они. Но земли колебатель,Помня во гневе о прежних угрозах своих Одиссею,Твердому в бедствиях мужу, с такой обратился молитвойК Зевсу: «О Зевс, наш отец и владыка, не буду богамиБоле честим я, когда мной ругаться начнут феакийцы,Смертные люди, хотя и божественной нашей породы;Ведал всегда я, что в дом свой, немало тревог испытавши,Должен вступить Одиссей; я не мог у него возвращеньяВовсе похитить: ты прежде уж суд произнес свой.Ныне ж его феакийцы в своем корабле до ИтакиСпящего, мне вопреки, довезли, наперед одарившиЗолотом, медью и множеством риз, драгоценно-сотканных,Так изобильно, что даже из Трои подобной добычиОн не привез бы, когда б беспрепятственно в дом возвратился».Гневному богу ответствовал туч собиратель Кронион:«Странное слово сказал ты, могучий земли колебатель;Ты ль не в чести у богов, и возможно ль, чтоб лучший,Старший и силою первый не чтим был от младших и низших?Если же кто из людей земнородных, с тобою не равныхСилой и властью, тебя не почтит, накажи беспощадно.Действуй теперь, как желаешь ты сам, как приятнее сердцу».Бог Посейдон, колебатель земли, отвечал Громовержцу:«Смело б я действовать стал, о Зевес чернооблачный, если бСилы великой твоей и тебя раздражить не страшился;Ныне же мной феакийский прекрасный корабль, ОдиссеяВ землю его проводивший и морем обратно плывущий,Будет разбит, чтоб вперед уж они по водам не дерзалиВсех провожать; и горою великой задвину их город».Гневному богу ответствовал так Громовержец Кронион:«Друг Посейдон, полагаю, что самое лучшее будет,Если (когда подходящий корабль издалека увидятЖители града) его перед ними в утес обратишь ты,Образ плывущего судна ему сохранивши, чтоб чудоВсех изумило; потом ты горою задвинешь их город».Слово такое услышав, могучий земли колебательВ Схерию, где обитал феакийский народ, устремилсяЖдать корабля. И корабль, обтекатель морей, приближалсяБыстро. К нему подошед, колебатель земли во мгновеньеВ камень его обратил и ударом ладони к морскомуДну основанием крепко притиснул; потом удалился.Шумно словами крылатыми спрашивать стали друг другаВеслолюбивые, смелые гости морей феакийцы,Глядя один на другого и так меж собой рассуждая:«Горе! Кто вдруг на водах оковал наш корабль быстроходный,К берегу шедший? Его уж вдали различали мы ясно».Так говорили они, не постигнув того, что случилось.К ним обратился тогда Алкиной и сказал: «Феакийцы,Горе! Я вижу, что ныне сбылося все то, что отец мойМне предсказал, говоря, как на нас Посейдон негодуетСильно за то, что развозим мы всех по морям безопасно.Некогда, он утверждал, феакийский корабль, проводившийСтранника в землю его, возвращаяся морем туманным,Будет разбит Посейдоном, который высокой гороюГрад наш задвинет. Так мне говорил он, и все совершилось.Вы ж, феакийские люди, исполните то, что скажу вам:С этой поры мы не станем уже по морям, как бывало,Странников, наш посещающих град, провожать; Посейдону жВ жертву немедля двенадцать быков принесем, чтоб на милостьОн преклонился и града горой не задвинул великой».Так он сказал, и быков приготовил на жертву объятыйСтрахом народ; и, усердно молясь Посейдону-владыке,Все феакийские старцы, вожди и вельможи стоялиВкруг алтаря. Той порок Одиссей, привезенный в отчизнуСонный, проснулся, и милой отчизны своей не узнал он —Так был отсутствен давно; да и сторону всю ту покрылаМглою туманною дочь Громовержца Афина, чтоб не былПрежде, покуда всего от нее не услышит, кем встреченЦарь Одиссей, чтоб его ни жена, ни домашний, ни жительГрада какой не узнали, пока женихам не отмстит он;Вот почему и явилось очам Одиссея столь чуждымВсе, и излучины длинных дорог, и залив меж стенамиГладких утесов, и темные сени дерев черноглавых.Вставши, с великим волненьем он начал кругом озираться;Скорбь овладела душою его, по бедрам он могучимКрепко ударив руками, в печали великой воскликнул:«Горе! К какому народу зашел я! Здесь, может быть, областьДиких, не знающих правды, людей, иль, быть может, я встречуСмертных приветливых, богобоязненных, гостеприимных.Где же я скрою ботатства мои и куда обратитьсяМне самому? Для чего меж людьми феакийскими долеЯ не остался! К другому из сильных владык в их народеЯ бы прибегнул, и он бы помог мне достигнуть отчизны;Ныне ж не знаю, что делать с своим мне добром; без храненьяЗдесь не оставлю его, от прохожих расхищено будет.Горе! Я вижу теперь, что не вовсе умны и правдивыБыли в поступках со мною и царь и вожди феакийцев:Ими я брошен в краю, мне чужом; отвезти обещалисьВ милую прямо Итаку меня, и нарушили слово;Их да накажет Зевес, покровитель лишенных покрова,Зрящий на наши дела и карающий наши злодейства.Должно, однако, богатства мои перечесть, чтоб увидеть,Цело ли все, не украли ль чего в корабле быстроходном».Он сосчитал все котлы, все треножники, все золотыеУтвари, все драгоценно-сотканные ризы, и целымВсе оказалось; но горько он плакал о милой отчизне,Глядя на шумное море, бродя по песчаному брегуВ тяжкой печали. К нему подошла тут богиня Афина,Образ приняв пастуха, за овечьим ходящего стадом,Юного, нежной красою подобного царскому сыну;Ей покрывала двойная широкая мантия плечи,Ноги сияли в сандалиях, легким копьем подпиралась.Радуясь встрече такой, Одиссей подошел к светлоокойДеве и, голос возвысив, ей бросил крылатое слово:«Друг, ты в земле незнакомой мне, страннику, встретился первый;Радуйся; сердце ж на милость свое преклони; сбереги мнеЭто добро и меня самого защити; я как бога,Друг, умоляю тебя и колена твои обнимаю:Мне отвечай откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,Где я? В какой стороне? И какой здесь народ обитает?Остров ли это гористый иль в море входящий, высокийБерег земли матерой, покровенной крутыми горами?»Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Видно, что ты издалека пришелец иль вовсе бессмыслен,Если об этом не ведаешь крае? Но он не бесславенМежду краями земными, народам земным он известенВсем, как живущим к востоку, где Эос и Гелиос всходят,Так и живущим на запад, где область туманныя ночи;Правда, горист и суров он, коням неприволен, но вовсе жОн и не дик, не бесплоден, хотя не широк и полямиБеден; он жатву сторицей дает, и на нем виноградаМного родится от частых дождей и от рос плодотворных;Пажитей много на нем для быков и для коз, и богат онЛесом и множеством вод, безущербно год целый текущих.Странник, конечно, молва об Итаке дошла и к пределамТрои, лежащей, как слышно, далеко от края ахеян».Кончила. В грудь Одиссея веселье от слов сих проникло;Рад был услышать он имя отчизны из уст светлоокойДочери Зевса-эгидодержавца Паллады Афины;Голос возвысив, он бросил крылатое слово богине(Правду, однако, он скрыл от нее хитроумною речью,В сердце своем осторожно о пользе своей помышляя):«Имя Итаки впервые услышал я в Крите обширном,За морем; ныне ж и сам я пределов Итаки достигнул,Много сокровищ с собою привезши и столько же домаДетям оставив; бежал я оттуда, убив Орсилоха,Идоменеева милого сына, который в обширномКрите мужей предприимчивых всех побеждал быстротоюНог; он хотел у меня всю добычу троянскую (столькоЗлых мне тревог приключившую в те времена, как во многихБранях я был и среди бедоносного странствовал моря)Силой отнять, поелику его я отцу отказалсяВ Трое служить и своими людьми предводил; но его я,Шедшего с поля, с товарищем подле дороги укрывшись,Метко направленным медным копьем умертвил из засады:Темная ночь небеса покрывала тогда, никакой насВидеть не мог человек; и не сведал никто, что убийцаЯ; но, копьем медноострым его умертвив, не замедлилЯ, к кораблю финикийских людей благородных пришедши,Их убедить предложеньем даров, чтоб, меня на корабль свойВзявши и в Пилос привезши, там на берег дали мне выйтиИли в Элиду, священную область эпеян, меня проводили;Но берегов их достигнуть нам не дал враждующий ветер,К горю самих мореходцев, меня обмануть не хотевших;Сбившись с дороги, сюда мы приплыли ночною порою;В пристань на веслах ввели мы корабль, и никто не помыслил,Сколь ни стремило к тому нас желанье, об ужине; все мы,Вместе сошед с корабля, улеглися на бреге песчаном;В это мгновенье в глубокий я сон погрузился; они же,Взявши пожитки мои с корабля, их сложили на землюТам, где заснувший лежал на песке я; потом, возвратясяВсе на корабль, к берегам многолюдной Сидонии путь свойБыстро направили. Я же остался один, сокрушенный».Кончил. С улыбкой Афина ему светлоокая щекиНежной рукой потрепала, явившись прекрасною, с станомСтройно-высоким, во всех рукодельях искусною девой.Голос возвысив, богиня крылатое бросила слово:«Должен быть скрытен и хитр несказанно, кто спорить с тобоюВ вымыслах разных захочет; то было бы трудно и богу.Ты, кознодей, на коварные выдумки дерзкий, не можешь,Даже и в землю свою возвратясь, оторваться от темнойЛжи и от слов двоесмысленных, смолоду к ним приучившись;Но об этом теперь говорить бесполезно; мы обаЛюбим хитрить. На земле ты меж смертными разумом первый,Также и сладкою речью; я первая между бессмертныхМудрым умом и искусством на хитрые вымыслы. Как жеМог не узнать ты Паллады Афины, тебя неизменноВ тяжких трудах подкреплявшей, хранившей в напастях и нынеВсем феакиянам сердце к тебе на любовь преклонившей?Знай же теперь: я пришла, чтоб, с тобой все разумно обдумав,К месту прибрать здесь все то, что от щедрых людей феакийскихТы получил при отъезде моим благосклонным внушеньем;Также, чтоб знал ты, какие судьба в многославном жилищеЦарском беды для тебя приготовила. Ты же мужайся;Но берегись, чтоб никто там, ни муж, ни жена, не прониклиТайны, что бедный скиталец — ты сам, возвратившийся; молчаВсе оскорбленья сноси, наглецам уступая без гнева».Светлой Афине ответствовал так Одиссей богоравный:«Смертный, и самый разумный, с тобою случайно, богиня,Встретясь, тебя не узнает: во всех ты являешься видах.Помню, однако, я, сколь ты бывала ко мне благосклоннаВ те времена, как в троянской земле мы сражались, ахейцы.Но когда, ниспровергнувши город Приамов великий,Мы к кораблям возвратились, разгневанный бог разлучил нас.С тех пор с тобой не встречался я, Диева дочь; не приметилТакже, чтоб ты, на корабль мой вступивши, меня от какогоЗла защитила. С разорванным сердцем, без всякой защиты,Странствовал я: наконец от напастей избавили боги.Только в стране плодоносной мужей феакийских меня тыСловом своим ободрила и в город мне путь указала.Ныне ж, колена объемля твои, умоляю Зевесом(Я сомневаюсь, чтоб был я в Итаке; я в землю инуюПрибыл; ты, так говоря, без сомненья испытывать шуткойХочешь мне сердце; ты хочешь мой разум ввести в заблужденье),Правду скажи мне, я подлинно ль милой отчизны достигнул?»Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«В сердце моем благосклонность к тебе сохранилася та же;Мне невозможно в несчастье покинуть тебя: ты приемлешьЛасково каждый совет, ты понятлив, ты смел в исполненье;Всякий, на чуже скитавшийся долго, достигнув отчизны,Дом свой, жену и детей пламенеет желаньем увидеть;Ты ж, Одиссей, не спеши узнавать, воздержись от расспросов;Прежде ты должен жену испытать; неизменная сердцем,Дома она ожидает тебя с нетерпением, тратяДолгие дни и бессонные ночи в слезах и печали.Я же сомнения в том никогда не имела — напротив.Знала, что, спутников всех потеряв, ты домой возвратишься;Но неприлично мне было вражду заводить с Посейдоном,Братом родителя Зевса, тобой оскорбленным: ты сильноДушу разгневал его умерщвлением милого сына.Но, чтоб ты мог мне поверить, тебе я открою Итаку.Здесь посвященная старцу морскому Форкинская пристань;В самой вершине залива широкосенистую видишьМаслину; близко ее полутемный с возвышенным сводомГрот, посвященный прекрасным, слывущим наядами нимфам(Самый тот хладный, в утесе таящийся грот, где столь частоТы приносил гекатомбы богатые чистым наядам).Вот и гора Нерион, покровенная лесом широким».Кончив, богиня туман разделила; окрестность явилась;В грудь Одиссея при виде таком пролилося веселье;Бросился он целовать плододарную землю отчизны;Руки подняв, обратился потом он с молитвой к наядам:«Нимфы наяды, Зевесовы дочери, я уж не думалЗдесь вас увидеть; теперь веселитесь моею веселой,Нимфы, молитвой; и будут дары вам обычные, еслиДочь броненосная Зевса Афина и мне благосклонноЖизнь сохранит и милого сына спасет от напасти».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Будь беззаботен; не этим теперь ты тревожиться должен;Должен, напротив, сокровища в недре пространного гротаСпрятать свои, чтоб из них ничего у тебя не пропало.После, все дело обдумав, мы выберем то, что полезней».Кончив, богиня во внутренность грота вошла и рукоюТемные стен закоулки ощупала; сын же ЛаэртовВсе, и нетленную медь, и богатые платья, и злато,Им от людей феакийской земли полученные, собрал;В гроте их склав, перед входом его положила огромныйКамень дочь Зевса-эгидодержавца Паллада Афина.Оба тогда, под широкосенистою маслиной севши,Стали обдумывать, как погубить женихов многобуйных.Дочь светлоокая Зевса богиня Афина сказала:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Выдумай, как бы тебе женихов наказать беззаконных,Боле трех лет самовластно твоим обладающих домом,Муча докучным своим сватовством Пенелопу; она жеСердцем в разлуке с тобою крушась, подает им надеждуВсем, и каждому порознь себя обещает, и вестиДобрые шлет к ним, недоброе в сердце для них замышляя».Светлой Афине ответствовал так Одиссей многоумный:«Горе! И мне б, как царю Агамемнону, сыну Атрея,Жалостной гибели в царском жилище моем не избегнуть,Если бы вовремя мне ты всего не открыла, богиня!Дай мне теперь наставление, как отомстить им; сама жеМне помоги и такую ж даруй мне отважность, как в Трое,Где мы разрушили светлые стены Приамова града.Стой за меня и теперь, как тогда, светлоокая; смелоВыйти готов и на триста мужей я, хранимый твоеюСилой божественной, если ко мне ты еще благосклонна».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Буду стоять за тебя и теперь я, не будешь оставленМной и тогда, как приступим мы к делу; и, думаю, скороЛоно земли беспредельной обрызжется кровью и мозгомМногих из них, беззаконных, твое достоянье губящих.Прежде, однако, тебя превращу я, чтоб не был никем тыУзнан: наморщу блестящую кожу твою на могучихЧленах, сниму с головы златотемные кудри, покроюРубищем бедным плеча, чтоб глядел на тебя с отвращеньемКаждый, и струпом глаза, столь прекрасные ныне, подерну;В виде таком женихам ты, супруге и сыну (которыйДома тобой был оставлен), неузнанный, будешь противен.Прежде, однако, отсюда ты должен пойти к свинопасу,Главному здесь над стадами свиными смотрителю; веренОн и тебе, и разумной твоей Пенелопе, и сыну;Встретишь его ты у стада свиней: близ утеса Коракса,Подле ключа Аретусы лазоревой стадо пасется,Жадно питаяся там желудьми и водой запиваяПищу, которая тушу свиную густым наливаетЖиром; с ним сидя, его обо всем ты подробно расспросишь.Тою порою я в женопрекрасный пойду ЛакедемонВызвать к тебе, Одиссей, твоего Телемаха оттуда:Он же в широкоравнинную Спарту пошел, чтоб услышатьВесть о тебе от Атрида и, жив ли еще ты, проведать».Светлой Афине ответствовал так Одиссей многоумный:«Ведая все, для чего же ему не сказала ты правды?Странствуя, многим и он сокрушеньям подвергнуться можетНа море бурном, во власти грабителей дом свой оставив».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Много о том, Одиссей, ты тревожиться сердцем не должен.Я проводила его, чтоб людей посмотрел и меж нимиНажил великую славу; легко все окончив, теперь онВ доме Атреева сына сидит и роскошно пирует.Правда, его женихи стерегут в корабле темногрудом,Злую погибель готовя ему на возвратной дороге;Я им, однако, того не дозволю; и прежде могилаМногих из них, разоряющих дерзостно дом твой, поглотит».С сими словами богиня к нему прикоснулася тростью.Разом на членах его, вдруг иссохшее, сморщилось тело,Спали с его головы златотемные кудри, сухоюКожею дряхлого старца дрожащие кости покрылись,Оба столь прежде прекрасные глаза подернулись струпом,Плечи оделись тряпицей, в лохмотье разорванным, старымРубищем, грязным, совсем почерневшим от смрадного дыма;Сверх же одежды оленья широкая кожа повисла,Голая, вовсе без шерсти; дав посох ему и котомку,Всю в заплатах, висящую вместо ремня на веревке,С ним разлучилась богиня; что делать, его научивши,К сыну его полетела она в Лакедемон священный.Песнь четырнадцатаяТридцать пятый день
Одиссей приходит к Евмею; позавтракав с ним, он уверяет старого свинопаса, что господин его скоро возвратится, и подтверждает то клятвою; но Евмей ему не верит. Одиссей рассказывает ему вымышленную о себе повесть. Ввечеру все другие пастухи возвращаются с паствы. Евмей убивает откормленную свинью на ужин. Холодная ночь; Одиссей вымышленным о себе рассказом побуждает Евмея дать ему теплую мантию на ночь. Все засыпают в доме; один Евмей уходит наблюдать за стадом, оставленным в поле.
Тою порою из пристани вкруг по тропинке нагорнойЛесом пошел он в ту сторону, где, по сказанью Афины,Жил свинопас богоравный, который усерднее прочихЦарских рабов наблюдал за добром своего господина.Он на дворе перед домом в то время сидел за работой;Дом же стоял на высоком, открытом и кругообзорномМесте, просторный, отвсюду обходный; его для свиных тамСтад свинопас, не спросясь ни с царицей, ни с старцем Лаэртом,Сам, поелику его господин был отсутствен, из твердыхКамней построил; ограда терновая стены венчала;Тын из дубовых, обтесанных, близко один от другогоВ землю вколоченных кольев его окружал; на дворе жеЦелых двенадцать просторных закут для свиней находилось:Каждую ночь в те закуты свиней загоняли, и в каждойИх пятьдесят, на земле неподвижно лежащих, там былоЗаперто — матки одни для расплода; самцы же во внешнихСпали закутах и в меньшем числе: убавляли, пируя,Их женихи богоравные (сам свинопас принужден былЛучших и самых откормленных им посылать ежедневно);Триста их там шестьдесят боровов налицо оставалось;Их сторожили четыре собаки, как дикие звериЗлобные: сам свинопас, повелитель мужей, для себя ихВыкормил. Сидя тогда перед домом, кроил он из крепкойКожи воловьей подошвы для ног; пастухи же другиеБыли в отлучке: на пажити с стадом свиней находилисьТрое, четвертый самим повелителем послан был в городЛучшую в стаде свинью женихам необузданным противВоли отдать, чтоб, зарезав ее, насладились едою.Вдруг вдалеке Одиссея увидели злые собаки;С лаем они на него побежали; к земле осторожно,Видя опасность, присел Одиссей, но из рук уронил онПосох, и жалкую гибель в своем бы он встретил владенье,Если бы сам свинопас, за собаками бросясь поспешно,Выбежать, кинув работу свою, не успел из заграды:Крикнув на бешеных псов, чтоб пугнуть их, швырять он большимиКамнями начал; потом он сказал, обратясь к Одиссею:«Был бы, старик, ты разорван, когда б опоздал я минуту;Тяжким упреком легло б мне на сердце такое несчастье;Мне же и так уж довольно печалей бессмертные дали:Здесь, о моем господине божественном сетуя, долженЯ для незваных гостей боровов Одиссеевых жирныхПрочить, тогда как, быть может, он сам без покрова, без пищиСтранствует в чуждых землях меж народов иного языка(Если он только еще где сиянием дня веселится).В дом мой последуй за мною, старик; я тебя дружелюбноПищею там угощу и вином; отдохнувши, ты скажешь,Кто ты, откуда, какие беды и напасти где встретил».Кончил и в дом с Одиссеем вошел свинопас богоравный;Там он на кучу его посадил многолиственных, свежихСучьев, недавно нарубленных, прежде косматою кожейСерны, на ней же он спал по ночам, их покрыв. ОдиссеюБыл по душе столь радушный прием; он сказал свинопасу:«Зевса молю я и вечных богов, чтоб тебе ниспослалиВсякое благо за то, что меня ты так ласково принял».Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:«Если бы, друг, кто и хуже тебя посетил нас, мы долг свойГостя почтить сохранили бы свято — Зевес к нам приводитНищих и странников; дар и убогий Зевесу угоден.Слишком же щедрыми быть нам не можно, рабам, в беспрестанномСтрахе живущим, понеже теперь господа молодыеВластвуют нами. Кронион решил, чтоб лишен был возвратаОн, столь ко мне благосклонный; меня б он устроил, мне дал быПоле, и дом, и невесту с богатым приданым, и, словом,Все, что служителям верным давать господин благодушныйДолжен, когда справедливые боги успехом усердьеИх наградили, как здесь и меня за труды награждают;Так бы со мною здесь милостив был он, когда б мог достигнутьСтарости дома; но нет уж его… о! зачем не ЕленинРод истреблен! От нее сокрушились колена славнейшихНаших героев: и он за обиду Атрида с другимиВ Трою неволей пошел истребить Илион многоконный».Так говорил он и, поясом легкий хитон свой стянувши,К той отделенной закуте пошел, где одни поросятаЗаперты были; взяв двух пожирней, он обоих зарезал,Их опалил, и на части рассек, и, на вертел наткнувшиЧасти, изжарил их; кончив, горячее мясо он подалГостю на вертеле, ячной мукою его пересыпав.После, медвяным вином деревянный наполнивши кубок,Сел против гостя за стол и, его приглашая к обеду:«Странник, — сказал, — не угодно ль тебе поросятины, нашейПищи убогой, отведать — свиней же одни беспощадноЖрут женихи, не страшась никакого за то наказанья;Дел беззаконных, однако, блаженные боги не любят:Правда одна и благие поступки людей им угодны;Даже разбойники, злые губители, разные землиГрабить обыкшие, — многой добычей, им данной Зевесом,Свой нагрузивши корабль и на нем возвращаясь в отчизну, —Страх наказанья великий в душе сохраняют; они же(Видно, им бога какого пророческий слышался голос),Веря, что гибель постигла его, ни свое, как прилично,Весть сватовство не хотят, ни к себе возвратиться не мыслят,В доме, напротив, пируют его и бесчинно все грабят;Каждую Зевсову ночь там и каждый ниспосланный ЗевсомДень не одну и не две мы свиньи на съеденье им режем;Так же они и вино, неумеренно пьянствуя, тратят.Дом же его несказанно богат был, никто из живущихЗдесь благородных мужей — на твердыне ли черного ЗамаИли в Итаке — того не имел; получал он доходаБоле, чем десять у нас богачей; я сочту по порядку:Стад криворогих быков до двенадцати было, овечьихТакже, и столько ж свиных, и не менее козьих (пасут ихЗдесь козоводы свои и наемные); также на разныхПаствах еще здесь гуляет одиннадцать козьих особыхСтад; и особые их стерегут на горах козоводы;Каждый из тех козоводов вседневно, черед наблюдая,В город с жирнейшей козою, меж лучшими выбранной, ходит;Так же вседневно и я, над стадами свиными здесь главный,Лучшего борова им на обед посылать приневолен».Так говорил он, а гость той порою ел мясо, усердноПил и молчал, женихам истребление в мыслях готовя.Пищей божественной душу свою насладивши довольно,Кубок он свой, из которого сам пил, хозяину подал,Полный вина, — и его свинопас с удовольствием принял:Гость же, к нему обратившися, бросил крылатое слово:«Друг, расскажи о купившем тебя господине, которыйБыл так несметно богат, так могуч и потом, говоришь ты,В Трое погиб, за обиду отмщая Атреева сына;Знать я желаю: не встретился ль где он случайно со мною?Зевсу и прочим бессмертным известно, могу ли в свою вамОчередь что про него рассказать — я давно уж скитаюсь».Так свинопас, повелитель мужей, отвечал Одиссею:«Старец, теперь никакой уж из странников, много бродивших,Радостной вестью об нем ни жены не обманет, ни сына.Часто в надежде, что их, угостив, одарят, здесь бродягиЛгут, небылицы и басни о нем вымышляя; и кто бы,Странствуя в разных землях, ни зашел к нам в Итаку, уж верноЯвится к нашей царице с нелепою сказкой о муже;Ласково всех принимает она и рассказы их жадноСлушает все, и с ресниц у внимающей падают каплиСлез, как у всякой жены, у которой погиб в отдаленьеМуж. Да и ты нам, старик, небылицу расскажешь охотно,Если хламиду тебе иль хитон за труды посулим мы.Нет, уж конечно, ему иль собаки, иль хищные птицыКожу с костей оборвали — и с телом душа разлучилась,Или он рыбами съеден морскими, иль кости на взморьеГде-нибудь, в зыбком песке глубоко погребенные, тлеют;Так он погиб, в сокрушенье великом оставив домашнихВсех, наипаче меня; никогда, никогда не найти ужМне господина столь доброго, где бы я ни жил, хотя быСнова по воле бессмертных к отцу был и к матери милойВ дом приведен, где родился, где годы провел молодые.Но не о том я крушуся, хотя и желал бы хоть раз ихОбраз увидеть глазами, хоть раз посетить их в отчизне, —Нет, об одном Одиссее далеком я плачу; ах, добрыйГость мой, его и далекого здесь не могу называть яПросто по имени (так он со мною был милостив); братомМилым его я, хотя и в разлуке мы с ним, называю».Царь Одиссей хитроумный сказал, отвечая Евмею:«Если, не веря вестям, утверждаешь ты, друг, что сюда онБоле не будет, и если уж так ты упорен рассудком,Я не скажу ничего; но лишь в том, что, наверное, скороК вам Одиссей возвратится, дам клятву; а мне ты заплатишьТолько тогда, как входящего в дом свой его здесь увидишь:Платье тогда подаришь мне, хитон и хламиду; до тех пор,Сколь ни великую бедность терплю, ничего не приму я;Мне самому ненавистней Аидовых врат ненавистныхКаждый обманщик, ко лжи приневоленный бедностью тяжкой;Я же Зевесом-владыкой, твоей гостелюбной трапезой,Также святым очагом Одиссеева дома клянусяЗдесь, что, наверно, и скоро исполнится то, что сказал я;Прежде, чем солнце окончит свой круг, Одиссей возвратится;Прежде, чем месяц наставший сменен наступающим будет,Вступит он в дом свой; и мщенье тогда совершится над каждым,Кто Пенелопу и сына его дерзновенно обидел».Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:«Нет, ни за вести свои ты от нас не получишь награды,Добрый мой гость, ни сюда Одиссей не придет; успокойся ж,Пей, и начнем говорить о другом; мне и слышать об этомТяжко; и сердце всегда обливается кровью, когда мнеКто здесь хоть словом напомнит о добром моем господине.Также и клятвы давать не трудись; возвратится ли, нет лиК нам господин мой, как все бы желали мы — я, Пенелопа,Старец Лаэрт и подобный богам Телемах, — но о сынеБоле теперь, чем о славном, родившем его Одиссее,Я сокрушаюсь: как ветвь молодая, воспитан богамиБыл он; я мнил, что со временем, мужеской силы достигнув,Будет подобно отцу он прекрасен и видом и станом, —Знать, неприязненный демон какой иль враждующий смертныйРазум его помутил: чтоб узнать об отце отдаленном,В Пилос божественный поплыл он; здесь же, укрывшись в засаде,Ждут женихи, чтоб, его умертвив на возвратной дороге,В нем и потомство Аркесия все уничтожить в Итаке.Мы же, однако, оставим его — попадется ль им в рукиОн, избежит ли их козней, спасенный Зевесом, — теперь тыМне расскажи, что с тобой и худого и доброго былоВ свете? Скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогойПрибыл в Итаку? Кто были твои корабельщики? В край наш(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел ты».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.Если б мы оба с тобой запаслися на долгое времяПищей и сладким питьем и глаз на глаз осталися двоеЗдесь пировать на просторе, отправив других на работу,То и тогда, ежедневно рассказ продолжая, едва лиВ год бы я кончил печальную повесть о многих напастях,Мной претерпенных с трудом несказанным по воле бессмертных.Славлюсь я быть уроженцем широкоравнинного Крита:Сын я богатого мужа; и вместе со мною других онМногих имел сыновей, им рожденных и выросших дома;Были они от законной супруги; а я от рабыни,Купленной им, родился, но в семействе почтен как законныйСын был отцом благородным, Кастором, Гилаксовым сыном;Он же от всех обитателей Крита, как бог, уважаемБыл за богатство, за власть и за доблесть сынов многославных;Но приносящие смерть, беспощадно-могучие КерыВ область Аида его увели; сыновья же, богатстваВсе разделив меж собою по жеребью, дали мне самыйМалый участок и дом небольшой для житья; за меня жеВышла богатых родителей дочь; предпочтен был другим яВсем женихам за великую доблесть; на многое годный,Был я в деле военном неробок… но все миновалось;Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежнийКолос легко распознаешь ты; ныне ж я бедный бродяга.С мужеством бодрым Арей и богиня Афина вселилиМне боелюбие в сердце; не раз выходил я, созвавшиСамых отважнейших, против врагов злонамеренных в битву,Мыслью о смерти мое никогда не тревожилось сердце;Первый, напротив, всегда выбегал я с копьем, чтоб настигнутьВ поле противника, мне уступавшего ног быстротою;Смелый в бою, полевого труда не любил я, ни тихойЖизни домашней, где милым мы детям даем воспитанье;Островесельные мне корабли привлекательней были;Бой, и крылатые стрелы, и медноблестящие копья,Грозные, в трепет великий и в страх приводящие многих,Были по сердцу мне — боги любовь к ним вложили мне в сердце:Люди не сходны, те любят одно, а другие другое.Прежде чем в Трою пошло броненосное племя ахеян,Девять я раз в корабле быстроходном с отважной дружинойПротив людей иноземных ходил — и была нам удача;Лучшее брал я себе из добыч, и по жеребью такжеМного на часть мне досталось; свое увеличив богатство,Стал я могуч и почтен меж народами Крита; когда жеГрозно гремящий Зевес учредил роковой для ахеянПуть, сокрушивший колена столь многих мужей знаменитых,С Идоменеем, царем многославным, от критян был избранЯ с кораблями идти к Илиону; и было отречьсяНам невозможно: мы властью народа окованы были.Девять там лет воевали упорно мы, чада ахеян;Но на десятый, когда, ниспровергнув Приамов великийГрад, мы к своим кораблям возвратилися, бог разлучил нас.Мне, злополучному, бедствия многие Зевс приготовил.Целый месяц провел я с детьми и с женою в семейномДоме, великим богатством моим веселясь; напоследокСильно в Египет меня устремило желание; выбравСмелых товарищей, я корабли изготовил; их девятьТам мы оснастили новых; когда ж в корабли собралисяБодрые спутники, целых шесть дней до отплытия все мыТам пировали; я много зарезал быков и барановВ жертву богам, на роскошное людям моим угощенье;Но на седьмой день, покинувши Крит, мы в открытое мореВышли и с быстропопутным, пронзительнохладным БореемПлыли, как будто по стремю, легко; и ничем ни один нашНе был корабль поврежден; нас, здоровых, веселых и бодрых,По морю мчали они, повинуясь кормилу и ветру.Дней через пять мы к водам светлоструйным потока ЕгиптаПрибыли: в лоне потока легкоповоротные нашиВсе корабли утвердив, я велел, чтоб отборные людиТам на морском берегу сторожить их остались; другим жеДал приказание с ближних высот обозреть всю окрестность.Вдруг загорелось в них дикое буйство; они, обезумев,Грабить поля плодоносные жителей мирных ЕгиптаБросились, начали жен похищать и детей малолетних,Зверски мужей убивая, — тревога до жителей градаСкоро достигла, и сильная ранней зарей собраласяРать; колесницами, пешими, яркою медью оружийПоле кругом закипело; Зевес, веселящийся громом,В жалкое бегство моих обратил, отразить ни единыйСилы врага не посмел, и отвсюду нас смерть окружила;Многих тогда из товарищей медь умертвила, и многихПленных насильственно в град увлекли на печальное рабство.Я благовременно был вразумлен всемогущим Зевесом.(О, для чего избежал я судьбины и верной не встретилСмерти в Египте! Мне злее беды приготовил Кронион.)Сняв с головы драгоценно-украшенный кожаный шлем мой,Щит мой сложивши с плеча и копье медноострое бросив,Я подбежал к колеснице царя и с молитвой коленаОбнял его; он меня не отвергнул; но, сжалясь, с ним рядомСесть в колесницу велел мне, лиющему слезы, и в дом свойЦарский со мной удалился — а с копьями следом за намиМного бежало их, смертию мне угрожавших; избавленБыл я от смерти царем — он во гнев привести гостелюбцаЗевса, карателя строгого дел злочестивых, страшился.Целых семь лет я провел в стороне той и много богатстваВсякого собрал: египтяне щедро меня одарили;Год напоследок осьмой приведен был времен обращеньем;Прибыл в Египет тогда финикиец, обманщик коварный,Злой кознодей, от которого много людей пострадало;Он, увлекательной речью меня обольстив, Финикию,Где и поместье и дом он имел, убедил посетить с ним:Там я гостил у него до скончания года. Когда жеДни протекли, миновалися месяцы, полного годаКруг совершился и Оры весну привели молодую,В Ливию с ним в корабле, облетателе моря, меня онПлыть пригласил, говоря, что товар свой там выгодно сбудем;Сам же, напротив, меня, не товар наш, продать там замыслил;С ним и поехал я, против желанья, добра не предвидя.Мы с благосклоннопопутным, пронзительнохладным БореемПлыли; уж Крит был за нами… Но Дий нам готовил погибель;Остров из наших очей в отдаленье пропал, и исчезлаВсюду земля, и лишь небо, с водами слиянное, зрелось;Бог Громовержец Кронион тяжелую темную тучуПрямо над нашим сгустил кораблем, и под ним потемнелоМоре; и вдруг, заблистав, он с небес на корабль громовуюБросил стрелу; закружилось пронзенное судно, и дымомСерным его обхватило; все разом товарищи былиСброшены в воду, и все, как вороны морские, рассеясь,В шумной исчезли пучине — возврата лишил их КронионВсех; лишь объятого горем великим меня надоумилВовремя он корабля остроносого мачту рукамиВ бурной тревоге схватить, чтоб погибели верной избегнуть;Ветрам губящим во власть отдался я, привязанный к мачте.Девять носившися дней по волнам, на десятый с наставшейНочью ко брегу феспротов высокобегущей волноюБыл принесен я; Федон, благомыслящий царь их, без платыДолго меня у себя угощал, поелику я милымСыном его был, терзаемый голодом, встречен и в царскийДом приведен: на его я, покуда мы шли, опиралсяРуку; когда же пришли мы, он дал мне хитон и хламиду.Там я впервые узнал о судьбе Одиссея; сказал мнеЦарь, что гостил у него он, в отчизну свою возвращаясь;Мне и богатство, какое скопил Одиссей, показал он:Золото, медь и железную утварь чудесной работы;Даже и внукам в десятом колене достанется много —Столько сокровищ царю Одиссей в сохраненье оставил;Сам же пошел, мне сказали, в Додону затем, чтоб оракулТемно-сенистого Диева дуба его научил там,Как по отсутствии долгом — открыто ли, тайно ли — в землюТучной Итаки ему возвратиться удобнее будет?Мне самому, совершив возлияние в доме, поклялсяЦарь, что и быстрый корабль уж устроен и собраны людиВ милую землю отцов проводить Одиссея; меня жеОн наперед отослал, поелику корабль приготовленБыл для феспротов, в Дулихий, богатый пшеницею, шедших;Он повелел, чтоб к Акасту-царю безопасно я имиБыл отвезен. Но они злонамеренным сердцем иноеДело замыслили, в бедствие ввергнуть меня сговорившись.Только от брега феспротов корабль отошел мореходный,Час наступил, мне назначенный ими для жалкого рабства.Силой сорвавши с меня и хитон и хламиду, они мнеВместо их бедное рубище дали с нечистой рубашкой,В жалких лохмотьях, как можешь своими глазами ты видеть.Вечером прибыли мы к берегам многогорной Итаки.Тут с корабля крепкозданного — прежде веревкою, плотноСвитою, руки и ноги связав мне — все на берег вместеВышли, чтоб, сев на зыбучем песке, там поужинать сладко.Я же от тягостных уз был самими богами избавлен.Голову платьем, изорванным в тряпки, свою обернувши,Бережно с судна я к морю, скользя по кормилу, спустился;Бросясь в него, я поспешно, обеими правя руками,Поплыл и силы свои напрягал, чтоб скорее из глаз ихСкрыться; в кустарнике, густо покрытом цветами, лежал я,Клубом свернувшись; они ж в бесполезном искании с крикомБегали мимо меня; напоследок, нашед неудобнымДоле напрасно бродить, возвратились назад и, собравшисьВсе на корабль свой, пустилися в путь; так самими богамиБыл я спасен, и они же меня проводили в жилищеМногоразумного мужа: еще не судьба умереть мне».Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:«Бедный скиталец, все сердце мое возмутил ты рассказомМногих твоих приключений, печалей и странствий далеких.Только одно не в порядке: зачем о царе ОдиссееТы помянул? И зачем так на старости лет бесполезно,На ветер лжешь? По несчастью, я слишком уверен, что мне ужЗдесь не видать моего господина; жестоко богамиБыл он преследуем; если б он в Трое погиб на сраженьеИль у друзей на руках, перенесши войну, здесь скончался,Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейским народом,Сыну б великую славу на все времена он оставил…Ныне же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он.Я же при стаде живу здесь печальным пустынником; в городК ним не хожу я, как разве когда Пенелопой бываюПризван, чтоб весть от какого пришельца услышать; они жеГостя вопросами жадно, усевшись кругом, осыпаютВсе — как и те, кто о нем, о возлюбленном, искренне плачут,Так и все те, кто его здесь имущество грабят без платы.Я ж не терплю ни вестей, ни расспросов о нем бесполезныхС тех пор, как был здесь обманут бродягой этольским, который,Казни страшась за убийство, повсюду скитался и в дом мойСлучаем был заведен; я его с уважением принял;„Видел я в Крите, в царевом дворце Одиссея, — сказал он: —Там исправлял он свои корабли, потерпевшие в бурю.Летом иль осенью (так говорил Одиссей мне) в ИтакуЯ и товарищи будем с несметно-великим богатством“.Ты же, старик, испытавший столь много, нам посланный Дием,Баснею мне угодить иль меня успокоить не думай;Мной не за это уважен, не тем мне любезен ты будешь —Нет, я Зевеса страшусь гостелюбца, и сам ты мне жалок».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Подлинно, слишком уж ты недоверчив, мой добрый хозяин,Если и клятва моя не вселяет в тебя убежденья;Можем, однако, мы сделать с тобой уговор, и пускай намБудут обоим поруками боги, владыки Олимпа:Если домой возвратится, как я говорю, господин твой —Дав мне хитон и хламиду, меня ты в Дулихий, которыйСердцем так жажду увидеть, отсюда отправишь; когда же,Мне вопреки, господин твой домой не воротится — всех тыСлуг соберешь и с утеса низвергнешь меня, чтоб вперед вамБасен нелепых не смели рассказывать здесь побродяги».Страннику так, отвечая, сказал свинопас богоравный:«Друг, похвалу б повсеместную, имя бы славное нажилЯ меж людьми и теперь и в грядущее время, когда бы,В дом свой принявши тебя и тебя угостив, как прилично.Жизнь дорогую твою беззаконным убийством похитил;С сердцем веселым Крониону мог бы тогда я молиться.Время, однако, нам ужинать; скоро воротятся людиС паствы — тогда и желанную вечерю здесь мы устроим».Так говорили о многом они, собеседуя сладко.Скоро с стадами своими пришли пастухи свиноводы;Стали свиней на ночлег их они загонять, и с ужаснымВизгом и хрюканьем свиньи, спираясь, ломились в закуты.Тут пастухам подчиненным сказал свинопас богоравный:«Лучшую выбрать свинью, чтоб, зарезав ее, дорогогоГостя попотчевать, с ним и самим насладиться едою;Много тяжелых забот нам от наших свиней светлозубых;Плод же тяжелых забот пожирают без платы другие».Так говоря, топором разрубал он большие полена;Те же, свинью пятилетнюю, жирную, взяв и вогнавшиВ горницу, с ней подошли к очагу: свинопас богоравный(Сердцем он набожен был) наперед о бессмертных подумал;Шерсти щепотку сорвав с головы у свиньи светлозубой,Бросил ее он в огонь; и потом, всех богов призывая,Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.Тут он ударил свинью сбереженным от рубки поленом;Замертво пала она, и ее опалили, дорезав,Тотчас другие, рассекли на части, и первый из каждойЧасти кусок, отложенный на жир для богов, был ЕвмеемБрошен в огонь, пересыпанный ячной мукой; остальные жЧасти, на острые вертелы вздев, на огне осторожноНачали жарить, дожарив же, с вертелов сняли и кучейВсе на подносные доски сложили. И поровну началПищею всех оделять свинопас: он приличие ведал.На семь частей предложенное все разделив, он назначилПервую нимфам, и Эрмию, Маину сыну, вторую;Прочие ж каждому, как кто сидел, наблюдая порядок,Роздал, но лучшей, хребтовою частью свиньи острозубойГостя почтил; и, вниманьем таким несказанно довольный,Голос возвысив, сказал Одиссей хитроумный: «Да будетСтоль же, Евмей, и к тебе многомилостив вечный Кронион,Сколь ты ко мне, сироте старику, был приветлив и ласков».Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:«Ешь на здоровье, таинственный гость мой, и нашим доволенБудь угощеньем; одно нам дарует, другого лишаетНас своенравный в даяньях Кронион; ему все возможно».С сими словами он, первый кусок отделивши бессмертнымВ жертву, пурпурным наполненный кубок вином Одиссею —Градорушителю подал; тот сел за прибор свой; и мягкихХлебов принес им Месавлий, который, в то время как в ТроеЦарь Одиссей находился, самим свинопасом из денегСобственных был, без согласья царицы, без спроса с Лаэртом,Куплен, для разных прислуг, у тафийских купцов мореходных.Подняли руки они к приготовленной лакомой пище.После ж, когда насладились довольно питьем и едою,Хлеб со стола был проворным Месавлием снят; а другие,Сытые хлебом и мясом, на ложе ко сну обратились.Мрачно-безлунна была наступившая ночь, и ЗевесовЛивень холодный шумел, и Зефир бушевал дожденосный.Начал тогда говорить Одиссей (он хотел, чтоб хозяинДал ему мантию, или свою, иль с кого из других имСнятую: ибо о нем он с великим радушием пекся):«Слушай, Евмей, и послушайте все вы: хочу перед вамиДелом одним я похвастать — вино мне язык развязало;Сила вина несказанна: оно и умнейшего громкоПеть, и безмерно смеяться, и даже плясать заставляет;Часто внушает и слово такое, которое лучше бБыло сберечь про себя. Но я начал и должен докончить.О, для чего я не молод, как прежде, и той не имеюСилы, как в Трое, когда мы однажды сидели в засаде!Были Атрид Менелай с Одиссеем вождями; и с нимиТретий начальствовал я, к ним приставший по их приглашенью;К твердо-высоким стенам многославного града пришедши,Все мы от них недалеко в кустарнике, сросшемся густо,Между болотной осоки, щитами покрывшись, лежалиТихо. Была неприязненна ночь, прилетел полуночныйВетер с морозом, и сыпался шумно-холодной метельюСнег, и щиты хрусталем от мороза подернулись тонким.Теплые мантии были у всех и хитоны; и спали,Ими одевшись, спокойно они под своими щитами;Я ж, безрассудный, товарищу мантию отдал, собравшисьВ путь, не подумав, что ночью дрожать от мороза придется;Взял со щитом я лишь пояс один мой блестящий; когда жеТреть совершилася ночи и звезды склонилися с неба,Так я сказал Одиссею, со мною лежавшему рядом,Локтем его подтолкнув (во мгновенье он понял, в чем дело):„О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Смертная стужа, порывистый ветер и снег хладоносныйМне нестерпимы; я мантию бросил; хитон лишь злой демонВзять надоумил меня; никакого нет средства согреться“.Так я сказал. И недолго он думал, что делать: он первыйБыл завсегда и на умный совет и на храброе дело.Шепотом на ухо мне отвечал он: „Молчи, чтоб не мог насКто из ахеян, товарищей наших, здесь спящих, подслушать“.Так отвечав мне, привстал он и, голову локтем подперши,„Братья, — сказал, — мне приснился божественный сон; мы далеко,Слишком далеко от наших зашли кораблей; не пойдёт лиКто к Агамемнону, пастырю многих народов, Атриду,С просьбой, чтоб в помощь людей нам прислать с кораблей не замедлил“.Так он сказал. Поднялся, пробудившись, Фоат Андремонид;Сбросив для легкости с плеч пурпуровую мантию, быстроОн побежал к кораблям; я ж, оставленным платьем одевшись,Сладко проспал до явления златопрестольной денницы.О, для чего я не молод, не силен, как в прежние годы!Верно тогда бы и мантию дали твои свинопасыМне — из приязни ль, могучего ль мужа во мне уважая.Ныне ж кто хилого нищего в рубище бедном уважит?»Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:«Подлинно чудною повестью нас ты, мой гость, позабавил;Нет ничего неприличного в ней, и на пользу рассказ твойБудет: ни в платье ты здесь и ни в чем, для молящего, многоБед испытавшего странника нужном, отказа не встретишь;Завтра, однако, в свое ты оденешься рубище снова;Мантий у нас здесь запасных не водится, мы не богатыПлатьем; у каждого только одно: он его до износаС плеч не скидает. Когда же возлюбленный сын ОдиссеевБудет домой, он и мантию даст и хитон, чтоб одетьсяМог ты, и в сердцем желанную землю ты будешь отправлен».Кончив, он встал и, пошед, близ огня приготовил постелюГостю, накрывши овчиной ее и косматою козьейШкурою; лег Одиссей на постель; на него он набросилТеплую, толсто-сотканную мантию, ею ж во времяЗимней, бушующей дико метели он сам одевался;Сладко на ложе своем отдыхал Одиссей; и другиеВсе пастухи улеглися кругом. Но Евмей, разлучитьсяС стадом свиней опасаясь, не лег, не заснул; он, поспешноВзявши оружие, в поле идти изготовился. Видя,Как он ему и далекому верен, в душе веселилсяТем Одиссей. Свинопас же, на крепкие плечи повесивМеч свой, оделся косматой, от ветра защитной, широкойМантией, голову шкурой козы длинношерстной окутал,После копье на собак и на встречу с ночным побродягойВзял и в то место пошел ночевать, где клычистые свиньиСпали под сводом скалы, недоступным дыханью Борея.Песнь пятнадцатаяТридцать пятый и тридцать шестой день. утро тридцать седьмого
Афина, явяся во сне Телемаху, побуждает его возвратиться в отечество. Одаренный щедро Менелаем и Еленою, он покидает вместе с Писистратом Лакедемон. Ночлег у Диоклеса. На другой день, миновав Пилос, Телемах садится на корабль, берет с собою Феоклимена и пускается в море. Тем временем Одиссей объявляет Евмею, что он намерен идти в город просить подаяния и вступить в службу к женихам. Евмей его удерживает у себя и советует ему дождаться возвращения Телемахова. По просьбе Одиссея он рассказывает ему о его отце и о его матери, наконец и о том, что с ним самим в жизни случалось. Телемах, прибывши рано поутру к берегам Итаки, посылает корабль свой в город, а сам идет к Евмею.
Тою порой в Лакедемон широкоравнинный достиглаЗевсова дочь, чтоб Лаэртова внука, ему об ИтакеМилой напомня, понудить скорей возвратиться в отцовскийДом; и она там нашла Телемаха с возлюбленным сыномНестора, спящих в сенях Менелаева славного дома.Сладостным сном побежденный, лежал Писистрат неподвижно.Полон тревоги был сон Одиссеева сына: во мракеНочи божественной он об отце помышлял и крушился.Близко к нему подошедши, богиня Афина сказала:«Сын Одиссеев, напрасно так долго в чужой стороне тыМедлишь, наследье отца благородного бросив на жертвуДерзких грабителей, жрущих твое беспощадно; расхитятВсе, и без пользы останется путь, совершенный тобою.Встань; пусть немедля отъезд Менелай, вызыватель в сраженье,Вам учредит, чтоб еще без порока застать ПенелопуМог ты: ее и отец уж и братья вступить понуждаютВ брак с Евримахом; числом и богатством подарков он прочихВсех женихов превзошел и приносит дары беспрестанно.Могут легко и твое там похитить добро; ты довольноЗнаешь, как женщина сердцем изменчива: в новый вступаяБрак, лишь для нового мужа она помышляет устроитьДом, но о детях от первого брака, о прежнем умершемМуже не думает, даже и словом его не помянет.В дом возвратяся, там все, что твое, поручи особливоСамой надежной из ваших рабынь, чтоб хранила, покудаБоги тебе самому не укажут достойной супруги.Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Выбрав отважнейших в шайке своей, женихи им велели,Между Итакой и Замом крутым притаяся в засаде,Злую погибель тебе на возвратном пути приготовить.Я же того не дозволю; и прежде могила поглотитМногих из них, беззаконно твое достоянье губящих;Ты ж, с кораблем от обоих держась островов в отдаленье,Мимо их ночью пройди; благовеющий ветер попутныйБог благосклонный, тебя берегущий, пошлет за тобою.Но, подошед к каменисто-высокому брегу Итаки,В город со всеми людьми отпусти свой корабль быстроходный;Сам же останься на бреге и после поди к свинопасу,Главному там над свиными стадами смотрителю; верныйТвой он слуга; у него ты ночуешь; его же с известьемВ город пошлешь к Пенелопе разумной, дабы объявил ейОн, что в отчизну из Пилоса ты невредим возвратился».Кончив, богиня Паллада на светлый Олимп возвратилась.Тут от покойного сна пробудил Телемах Писистрата,Пяткой толкнувши его и сказавши ему: «Пробудися,Несторов сын Писистрат; и коней громозвучнокопытныхВ нашу скорее впряги колесницу; в дорогу пора нам».Несторов сын благородный ответствовал так Телемаху:«Сын Одиссеев, хотя и спешишь ты отъездом, но в путь намТемною ночью пускаться не должно; рассвет недалеко.Должно притом подождать, чтоб Атрид благородный, метательСлавный копья, Менелай, положив в колесницу подаркиМне и тебе, отпустил нас с прощальным приветливым словом:Сладостно гостю, простившись с хозяином дома, о нежнойЛаске, с какою он был угощен, вспоминать ежедневно».Так он сказал. Воссияла с небес златотронная Эос.К ним тут пришел Менелай, вызыватель в сраженье, поднявшисьС ложа от светлокудрявой супруги, прекрасной Елены.Сын Одиссеев, его подходящего видя, поспешноТело блестящее чистым хитоном облек и широкойМантией крепкие плечи, герой многославный, украсил;Встретив в дверях Менелая и ставши с ним рядом, сказал он,Сын Одиссеев, подобный богам Телемах благородный:«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов,В милую землю отцов мне теперь возвратиться позволь ты;Сердце мое несказанно по доме семейном тоскует».Кончил. Ему отвечал Менелай, вызыватель в сраженье:«Сын Одиссеев, тебя здесь удерживать боле не буду,Если так сильно домой ты желаешь. И сам не одобрюЯ гостелюбца, который безмерною лаской безмерноЛюдям скучает: во всем наблюдать нам умеренность должно;Худо, если мы гостя, который хотел бы остаться,Нудим в дорогу, а гостя, в дорогу спешащего, держим:Будь с остающимся ласков, приветно простись с уходящим.Но подожди, Телемах, чтоб в твою колесницу подаркиЯ уложил, их тебе показав, и чтоб также рабынеСытный вам завтрак велел на отъезд во дворце приготовить:Честь, похвала и услада хозяину, если гостей он,Едущих в дальнюю землю, насыщенных в путь отпускает.Если ж ты хочешь Аргос посетить и объехать Элладу, —Сам я тебе проводник; дай коней лишь запрячь в колесницу;Многих людей города покажу я; никто не откажетНам в угощенье, везде и подарок обычный получим:Иль дорогой меднолитный треножник, иль чашу, иль крепкихМулов чету, иль сосуд золотой двоеручный». АтридуТак, отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов,Должно прямым мне скорей возвратиться путем — без надзораДом и богатства мои, отправляяся в путь, я оставил;Может, пока за отцом я божественным буду скитаться,Там приключится беда иль похитится что дорогое».Царь Менелай, вызыватель в сраженье, при этом ответеТотчас Елене, супруге своей, и домашним рабынямЗавтрак велел для гостей на отъезд во дворце приготовить.Близко к Атриду тогда подошел Этеон, сын Воэфов,Только что вставший с постели: он жил от царя недалеко.Царь повелел Этеону огонь разложить и немедляМяса изжарить; и тот повеленье с покорностью принял.Сам же в чертог кладовой благовонный сошел по ступенямЦарь, не один, но с Еленой и с сыном своим Мегапентом;Вшед в благовонный чертог кладовой, где хранились богатства,Выбрал Атрид там двуярусный кубок, потом МегапентуСыну кратеру велел сребролитную взять; а ЕленаК тем подошла запертым на замок сундукам, где лежалоМножество пестрых, узорчатых платьев ее рукоделья.Стала Елена, богиня меж смертными, пестрые платьяВсе разбирать и шитьем богатейшее, блеском как солнцеЯркое, выбрала; было оно там на самом исподеСпрятано. Кончив, они по дворцу к Телемаху навстречуВместе пошли; Менелай златовласый сказал: «БлагородныйСын Одиссеев, желанное сердцем твоим возвращеньеВ дом твой тебе да устроит супруг громоогненный Геры!Я же из многих сокровищ, которыми здесь обладаю,Самое редкое выбрал тебе на прощальный подарок:Дам пировую кратеру богатую; эта кратераВся из сребра, но края золотые, искусной работыБога Гефеста; ее подарил мне Федим благородный,Царь сидонян, в то время, когда, возвращаясь в отчизну,В доме его я гостил, и ее от меня ты получишь».С сими словами вручил Телемаху двуярусный кубокСын благородный Атреев; кратеру работы ГефестаПодал, пришедши, ему Мегапент, Менелаев могучийСын, сребролитную. Светло-образная, с пестрым пришедшиПлатьем, Елена его позвала и сказала: «ОдеждуЭту, дитя мое милое, выбрала я, чтоб меня тыПомнил, чтоб этой, мной сшитой одеждой на брачном веселомПире невесту украсил свою; а дотоль пусть у милойМатери будет храниться она; ты ж теперь возвратисяС сердцем веселым в Итаку, в отеческий дом многославный».Кончив, одежду она подала; благодарно он принял.Тут осторожно дары уложил Писистрат в колесничныйКороб, с большим удивленьем все порознь сперва осмотревши.Всех в пировую палату повел Менелай златовласый;Там поместились они по порядку на креслах и стульях.Тут принесла на лохани серебряной руки умыть имПолный студеной воды золотой рукомойник рабыня;Гладкий потом пододвинула стол; на него положилаХлеб домовитая ключница с разным съестным, из запасаВыданным ею охотно, чтоб было для всех угощенье;Мясо на части разрезал и подал гостям сын Воэфов;Кубки златые наполнил вином Мегапент многославный;Подняли руки они к приготовленной пище; когда жеБыл удовольствован голод их сладким питьем и едою,Сын Одиссеев и Несторов сын Писистрат привязалиК дышлу коней и, в богатую ставши свою колесницу,Выехать в ней со двора через звонкий готовились портик.Вышел за ними Атрид Менелай златовласый, держащийВ правой руке драгоценный, вином благовонным налитыйКубок, чтоб их на дорогу почтить возлияньем прощальным;Стал впереди он коней и, вина отхлебнувши, воскликнул:«Радуйтесь, дети, и Нестору, пестуну многих народов,Мой отвезите поклон; как отец, был ко мне благосклоненВ те времена он, когда мы сражалися в Трое, ахейцы».Сын Одиссеев возлюбленный так отвечал Менелаю:«Нестору все, что о нем ты сказал нам, Зевесов питомец,Мы перескажем, прибывши к нему. О, когда б, возвратясяВ дом мой, в Итаку, и я мог отцу моему ОдиссеюТак же сказать, как любовно меня угощал ты, как многоРазных привез я сокровищ, тобою в подарок мне данных!»Кончил; и в это мгновение справа орел темнокрылыйШумно поднялся, большого домашнего белого гусяВ сильных когтях со двора унося; и толпою вся дворняС криком бежала за хищником; он, подлетев к колеснице,Мимо коней прошумел и ударился вправо. При этомВиде у всех предвещанием радостным сердце взыграло.Несторов сын, Писистрат благородный, сказал Менелаю:«Царь Менелай, повелитель людей, для кого, изъясни нам,Знаменье это Кронион послал, для тебя ли, для нас ли?»Так он спросил; и, Арея любимец, задумался бодрыйЦарь Менелай, чтоб ответ несомнительный дать Писистрату.Длиннопокровная слово его упредила Елена:«Слушайте то, что скажу вам, что мне всемогущие богиВ сердце вложили и что, утверждаю я, сбудется верно.Так же, как этого белого гуся, вскормленного дома,Сильный похитил орел, прилетевший с горы, где родилсяСам и где вывел могучих орлят, так, скитавшийся долго,В дом возвратясь, Одиссей отомстит; но, быть может, уже онДома; и смерть женихам неизбежную в мыслях готовит».Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Если то Геры супруг, громоносный Кронион, позволит,Буду, тебя поминая, тебе я как богу молиться».Так отвечав ей, он сильным ударил бичом; понеслисяБыстро по улицам города в поле широкое кони.Целый день мчалися кони, тряся колесничное дышло.Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.Путники прибыли в Феру, где сын Ортилоха, АлфеемСветлым рожденного, дом свой имел Диоклес благородный;Дав у себя им ночлег, Диоклес угостил их радушно.Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Путники, снова в свою колесницу блестящую ставши,Быстро на ней со двора через портик помчалися звонкий,Часто коней погоняя, и кони скакали охотно.Скоро достигли они до великого Пилоса града.Сын Одиссеев сказал Писистрату, к нему обратяся:«Можешь ли, Несторов сын, обещанье мне дать, что исполнишьПросьбу мою? Мы гостями друг другу считаемся с давнихЛет по наследству любви от отцов; мы ровесники; этотПуть, совершенный вдвоем, неразрывнее дружбой связал нас.Друг, не минуй моего корабля; но позволь мне остатьсяТам, чтоб отец твой меня в изъявленье любви не принудилВ доме промедлить своем — возвратиться безмерно спешу я».Так он сказал; Писистрат колебался рассудком и сердцем,Думая, как бы свое обещанье исполнить; обдумавВсе, напоследок уверился он, что удобнее будетЗвонкокопытных коней обратить к кораблю и к морскомуБрегу. Вступя на корабль, положил на корме он подарки:Золото, платье и все, чем Атрид одарил Телемаха.После, его понуждая, он бросил крылатое слово:«Медлить не должно; все люди твои собрались; уезжайтеПрежде, пока, возвратяся домой, не успел обо всем яСтарцу отцу рассказать; убежден я рассудком и сердцем(Зная упрямство его), что тебя он не пустит, что сам онВслед за тобой с приглашеньем сюда прибежит и отсюда,Верно, один не воротится, так он упорствовать будет».Кончив, бичом он погнал долгогривых коней и помчалсяВ город пилийцев и славного города скоро достигнул.К спутникам тут обратяся, сказал Телемах благородный:«Братья, скорей корабля чернобокого снасти устройте,Все соберитесь потом на корабль, и отправимся в путь свой».То повеление было гребцами исполнено скоро;Все на корабль собралися и сели на лавках у весел.Тою порой Телемах приносил на корме корабельнойЖертву богине Палладе; к нему подошел, он увидел,Странник. Убийство свершив, он покинул Аргос и скитался;Был прорицатель; породу же вел от Мелампа, которыйНекогда в Пилосе жил овцеводом. В роскошных палатахМежду пилийцев Меламп обитал, отличаясь богатством;Был он потом принужден убежать из отчизны в инуюЗемлю, гонимый надменным Нелеем, из смертных сильнейшимМужем, который его всем богатством, пока продолжалсяКруг годовой, обладал, между тем как в Филаковом домеВ тяжких оковах, в глубокой темнице был жестоко мучимОн за Нелееву дочь, погруженный в слепое безумство,Душу его омрачившее силою страшных Эринний.Керы, однако, избегнул и громкомычащих коров онВ Пилос угнал из Филакии. Там, отомстивши за злоеДело герою Нелею, желанную к брату родномуВ дом проводил он супругу, потом удалился в инуюЗемлю, в Аргос многоконный, где был предназначен судьбоюЖить, многочисленным там обладая народом аргивян.В брак там вступив, поселился он в пышноустроенном доме;Двух он имел сыновей: Антифата и Мантия, славныхСилой. Родил Антифат Оиклея отважного. СыномБыл Оиклеевым Амфиарей, волнователь народов,Милый эгидодержавцу Зевесу и сыну Латоны;Но до порога дней старых ему не судили достигнутьБоги: он в Фивах погиб златолюбия женского жертвой.Были его сыновья Алкмаон с Амфилохом. МеламповМладший сын Мантий родил Полифейда-пророка и Клита.Клита похитила, светлой его красотою пленяся,Златопрестольная Эос, чтоб был он причислен к бессмертным.Силу пророчества гордому дав Аполлон Полифейду,Сделал его знаменитым меж смертных, когда уж не сталоАмфиарея; но он в Гипересию жить, раздраженныйПротив отца, перешел; и, живя там, пророчил всем людям.Тот же странник, которого сын Одиссеев увидел,Был Полифейдов сын, называвшийся Феоклименом;Он Телемаху, Афине тогда приносившему жертву,С просьбой к нему обратившися, бросил крылатое слово:«Друг, я с тобой, совершающим жертву, встречаясь, твоеюЖертвой тебя, и твоим божеством, и твоей головою,Также и жизнью сопутников верных твоих умоляю:Мне на вопрос отвечай, ничего от меня не скрывая,Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь?»Кончил. Ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;Я из Итаки; отцом же моим Одиссей богоравныйНекогда был; но теперь он погибелью горькой постигнут;Спутников верных созвав, в корабле чернобоком за ним я,Долго отсутственным, странствую, вести о нем собирая».Феоклимен богоравный ответствовал внуку Лаэрта:«Странствую также и я — знаменитый был мною в отчизнеМуж умерщвлен; в многоконном Аргосе он много оставилСродников ближних и братьев, могучих в народе ахейском;Гибель и мстящую Керу от них опасаяся встретить,Я убежал; меж людей бесприютно скитаться удел мой.Ты ж, умоляю богами, скитальца прими на корабль свой,Иначе будет мне смерть: я преследуем сильно их злобой».Кончил. Ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Друг, я тебя на корабль мой принять соглашаюсь охотно.Едем; и в доме у нас с гостелюбием будешь ты принят».Так он сказал и, копье медноострое взяв у пришельца,Подле перил корабельных его положил на помосте.Сам же, вступив на корабль, оплывающий темное море,Сел у кормы корабельной, с собою там сесть пригласившиФеоклимена. Гребцы той порой отвязали канаты.Бодрых гребцов возбуждая, велел Телемах им немедляСнасти убрать, и, ему повинуясь, сосновую мачтуПодняли разом они и, глубоко в гнездо водрузивши,В нем утвердили ее, а с боков натянули веревки;Белый потом привязали ремнями плетеными парус;Тут светлоокая Зевсова дочь им послала попутный,Зыби эфира пронзающий ветер, чтоб темносоленойБездною моря корабль их бежал, не встречая преграды.Круны и Халкис они светловодный уже миновали;Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.Феу корабль, провожаемый Зевсовым ветром, оставивСзади, прошел и священную область эпеян Элиду.Острые тут острова Телемах в отдаленье увидел.Плыл он туда, размышляя, погибнет ли там иль спасется.Тою порой Одиссей с свинопасом божественным пищуЕли вечернюю, с ними и все пастухи вечеряли.Свой удовольствовав голод обильно-роскошной едою,Так им сказал Одиссей (он хотел испытать, благосклонно льСердце Евмея к нему, пригласит ли его он остатьсяВ хижине с ним иль его отошлет неприязненно в город):«Слушай, мой добрый Евмей, и послушайте все вы; намеренЗавтра поутру я в город идти, чтоб сбирать подаяньеТам от людей и чтоб вашего хлеба не есть вам в убыток.Дай мне, хозяин, совет и вели, чтоб дорогу мне в городКто указал. Я по улицам буду бродить, и, конечно,Кто-нибудь даст мне вина иль краюшку мне вынесет хлеба;В дом многославный царя Одиссея пришедши, скажу тамЛюдям, что добрые вести о нем я принес Пенелопе.Также пойду и к ее женихам многобуйным; уж верноМне, так роскошно пируя, они не откажут в подаче.Я же и сам быть могу им на всякую службу пригоден;Ведать ты должен и выслушай то, что скажу: благодатенЭрмий ко мне был, богов благовестник, который всем смертнымЛюдям успех, красоту и великую славу дарует;Мало найдется таких, кто б со мною поспорил в искусствеСкоро огонь разводить, и сухие дрова для вареньяПищи колоть, и вино подносить, и разрезывать мясо,Словом, во всем, что обязанность низких на службе у знатных».С гневом на то отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:«Стыдно тебе, чужеземец; как мог ты такие дозволитьСтранные мысли себе? Ты своей головы не жалеешь,В город сбираясь идти к женихам беззаконным, которыхБуйство, бесстыдство и хищность дошли до железного неба:Там не тебе, друг, чета им рабы подчиненные служат;Нет! Но проворные, в платьях богатых, в красивых хитонах,Юноши, светлокудрявые, каждый красавец — такиеСлужат рабы им; и много на гладко-блестящих столах тамХлеба, и мяса, и кубков с вином благовонным. ОстаньсяЛучше у нас. Никому ты, конечно, меж нами не будешьВ тягость: ни мне, ни товарищам, вместе со мною живущим.После ж, когда возвратится возлюбленный сын Одиссеев,Ты от него и хитон и другую одежду получишь;Будешь им также и в сердцем желанную землю отправлен».Голос возвысив, ему отвечал сын Лаэртов: «Да будешь,Добрый хозяин мой, ты и великому Зевсу-владыкеСтоль же любезен, как страннику мне, о котором с такоюЛаской печешься! Несносно бездомное странствие; тяжкойМучит заботой во всякое время голодный желудокБедных, которым бродить суждено по земле без приюта.Здесь я охотно дождусь Телемаха, а ты расскажи мнеВсе, что о славной в женах Одиссеевой матери знаешь,Все, что с отцом, на пороге оставленном старости, было —Если еще Гелиосовым блеском они веселятся;Или уж нет их, и оба они уж в Аидовом доме?»Сыну Лаэртову так отвечал свинопас богоравный:«Все по порядку тебе расскажу, ничего не скрывая:Жив благородный Лаэрт, но всечасно Зевеса он молитДома, чтоб душу его он исторгнул из дряхлого тела;Горько он плачет о долго-отсутственном сыне, лишившисьДоброй, разумной и сердцем избранной супруги, которойСмерть преждевременно в дряхлость его погрузила: о миломСыне крушась неутешно и сетуя, с светлою жизньюРано рассталась она. Да не встретит никто из любимыхМною и мне оказавших любовь столь печальной кончины!Я же, покуда ее сокрушенная жизнь продолжалась,В город к ней часто ходил, чтоб ее навестить, поеликуБыл я в ребячестве с дочерью доброй царицы, Клименой,Самою младшею между другими, воспитан; я с неюРос и, почти как она, был любим в их семействе; когда жеМы до желанного возраста младости зрелой достигли,Выдали замуж в Самосе ее, взяв большие подарки.Был награжден я красивой хламидой и новым хитоном,Также для ног получил и сандалии; после царицаВ поле к стадам отослала меня и со мной дружелюбнейПрежнего стала. Но все миновалось. Блаженные богиЩедро, однако, успехом прилежный мой труд наградили;Им я кормлюсь, да и добрых людей угощать мне возможно.Но от моей госпожи ничего уж веселого нынеМне не бывает, ни словом, ни делом, с тех пор как вломилисьВ дом наш грабители: нам же, рабам, иногда так утешноБыло б ее навестить, про себя ей все высказать, сведатьВсе про нее и, за царским столом отобедав, с подачейВесело в поле домой на вседневный свой труд возвратиться».Кончил; ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Чудно! Так в детстве еще ты, Евмей-свипопас, из отчизныВ землю далекую был увезен от родителей милых?Все мне теперь расскажи, ничего от меня не скрывая:Город ли тот, населенный обильно людьми, был разрушен,Где твой отец и твоя благородная мать находились,Или, оставшись у стада быков и баранов один, тыСхвачен морским был разбойником; он же тебя здесь и продалМужу тому, от него дорогую потребовав цену?» —«Друг, — отвечал свинопас богоравный, людей повелитель, —Если ты ведать желаешь, то все расскажу откровенно;Слушай, в молчании сладко-душистым вином утешаясь;Ночи теперь бесконечны, есть время для сна, и довольноВремени будет для нашей радушной беседы; не нужноРано ложиться в постелю нам: сон неумеренный вреден.Все же другие, кого побуждает желанье, пусть идутСпать, чтоб при первых лучах восходящей денницы на паствуВ поле, позавтракав дома, с господскими выйти свиньями;Мы на просторе здесь двое, вином и едой веселяся,Память минувших печалей веселым о них разговоромВ сердце пробудим: о прошлых бедах поминает охотноМуж, испытавший их много и долго бродивший на свете.Я же о том, что желаешь ты знать, расскажу откровенно.Есть (вероятно, ты ведаешь) остров, по имени Сира,Выше Ортигии, где поворот совершает свой солнце;Он необильно людьми населен, но удобен для жизни,Тучен, приволен стадам, виноградом богат и пшеницей:Там никогда не бывает губящего голода; людиТам никакой не страшатся заразы; напротив, когда тамХилая старость объемлет одно поколенье живущих,Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой нисходятТайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть посылать им.Два есть на острове города, каждый с своею отдельнойОбластью: был же владельцем обоих родитель мой Ктесий,Сын Орменонов, бессмертным подобный. Случилось, что в СируПрибыли хитрые гости морей, финикийские люди,Мелочи всякой привезши в своем корабле чернобоком.В доме ж отцовом рабыня жила финикийская, станомСтройная, редкой красы, в рукодельях искусная женских.Душу ее обольстить удалось финикийцам коварным:Мыла она, невдали корабля их, белье; тут один с нейТайно в любви сочетался — любовь же всегда в заблужденьеЖенщин, и самых невинных своим поведением, вводит.Кто и откуда она, у рабыни спросил обольститель?Дом указав своего господина, она отвечала:„Я уроженица меднобогатого града Сидона;Там мой отец Арибант знаменит был великим богатством;Силой морские разбойники, злые тафийцы схватилиШедшую с поля меня и сюда увезли на продажуМужу тому, от него дорогую потребовав цену“.Ей отвечая, сказал финикиец, ее обольститель:„Будешь, конечно, ты рада в отчизну свою возвратитьсяС нами; опять там увидишь и мать и отца в их блестящемДоме: они же, мы ведаем, живы и славны богатством“.Выслушав то, что сказал он, ему отвечала рабыня:„Я бы на все согласилась охотно, когда б, мореходцы,Вы поклялися в отчизну меня отвезти без обиды“.Так отвечала рабыня; и те поклялися; когда жеВсе поклялися они и клятву свою совершили,К ним обратяся, рабыня крылатое бросила слово:„Будем теперь осторожны; молчите; из вас никоторыйСлова не молви со мной, где меня бы ему ни случилосьВстретить, на улице ль, подле колодца ль, чтоб кто господину,Нас подсмотрев, на меня не донес: раздраженный, меня онВ цепи велит заключить, да и вам приготовит погибель.Скуйте ж язык свой; окончите торг поскорей, и когда выВ путь изготовитесь, нужным запасом корабль нагрузивши,В доме царевом меня обо всем известите немедля;Золота, сколько мне под руки там попадется, возьму я;Будет при том от меня вам еще и особый подарок:Знать вы должны, что смотрю я за сыном царя малолетним;Мальчик смышленый; со мною гулять из дворца он вседневноХодит; я с ним на корабль ваш приду: за великую ценуЭтот товар продадите вы людям иного языка“.Так им сказавши, она возвратилась в палаты царевы.Те же, год целый оставшись на острове нашем, прилежноСвой крутобокий корабль нагружали, торгуя, товаром;Но когда изготовился в путь нагруженный корабль их,Ими был вестник о том к финикийской рабыне отправлен;В дом он отца моего дорогое принес ожерелье:Крупный электрон, оправленный в золото с чудным искусством;Тем ожерельем моя благородная мать и рабыниВсе любовались; оно по рукам их ходило, и ценуРазную все предлагали. А он, по условию, молчаЕй головою кивнул и потом на корабль возвратился.Из дому, за руку взявши меня, поспешила со мноюВыйти она; проходя же палату, где множеством кубковСтол был уставлен для царских вельмож, приглашенных к обеду(Были в то время они на совете в собранье народном),Три двоеручных сосуда проворно она, их под платьемСкрыв, унесла; я за нею пошел, ничего не размысля.Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.Пристани славной, поспешно идя, наконец мы достигли;Там, оплыватель морей, ожидал нас корабль финикийский;Все собрались на корабль, и пошел он дорогою влажной,Взяв нас, меня и ее, и Зевес ниспослал нам попутныйВетер; шесть суток и денно и нощно мы по морю плыли.Но на седьмой день, как то предназначено было Зевесом,Вдруг Артемида изменницу быстрой убила стрелою:Мертвая на пол она корабельный упала морскоюКурицей — рыбам ее и морским тюленям на съеденьеБросили в море; а я там остался один, сокрушенный.Волны и ветер попутный корабль принесли наш в Итаку;Здесь я Лаэртом на деньги его был у хищников куплен.Так я Итаку впервые своими глазами увидел».Выслушав повесть, Евмею сказал Одиссей богоравный:«Добрый Евмей, несказанно всю душу мою ты растрогал,Мне повествуя, какие с тобою беды приключились;С горем, однако, и радость тебе ниспослал многодарныйЗевс, проводивший тебя, претерпевшего много, в жилищеКроткого мужа, который тебя и поит здесь и кормитС нежной заботой; и жизнь ты проводишь веселую; мне жеУчасть не та — без приюта брожу меж людей земнородных».Так говоря о былых временах, напоследок и самиВ сон погрузились они, но на малое время; был кратокСон их: взошла светлотронная Эос. В то время у брега,Снасти убрав, Телемаховы спутники мачту спустили.Быстро к причалу на веслах корабль привели и, закинувЯкорный камень, надежным канатом корабль утвердили у брега;Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волною,Вкусный обед приготовили с сладким вином пурпуровым.Свой удовольствовав голод питьем и роскошной едою,Так мореходцам сказал рассудительный сын Одиссеев:«В город на веслах теперь отведите корабль чернобокий;Сам же я в поле пойду навестить пастухов и порядкомВсе осмотреть там; а вечером в город пешком возвращуся;Завтра ж, друзья, в благодарность за ваше сопутствие, вас яВ дом наш со мной отобедать и выпить вина приглашаю».Феоклимен богоравный тогда вопросил Телемаха:«Сын мой, куда же пойти присоветуешь мне ты? К какомуЖителю горно-суровой Итаки мне в дом обратиться?Или прямою дорогою в ваш дом пойти к Пенелопе?» —«Феоклимен, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —В прежнее время тебя, не задумавшись, прямо бы в дом свойЯ пригласил: мы тебя угостили б как должно; теперь жеХудо там будет тебе без меня; ты увидеть не можешьМатери милой; она, на глаза женихам не желаяЧасто являться, сидит наверху за тканьем одиноко;Но одного я из них назову, он доступнее прочих:То Евримах благородный, Полибия умного сын; на него жеСмотрит в Итаке народ как на бога, с почтеньем великим.Он, без сомнения, лучший меж ними; усердней других онС матерью брака, чтоб место занять Одиссеево, ищет;Но лишь единый в эфире живущий Зевес ОлимпиецВедает, что им судьбой предназначено — брак иль погибель?»Кончил; и в это мгновение справа поднялся огромныйСокол, посол Аполлонов, с пронзительным криком; в когтях онДикого голубя мчал и ощипывал; перья упалиМежду Лаэртовым внуком и судном его быстроходным.Феоклимен, то увидя, отвел от других Телемаха,За руку взял, и по имени назвал, и шепотом молвил:«Знай, Телемах, не без воли Зевеса поднялся тот соколСправа; я вещую птицу, его рассмотрев, угадал в нем.Царственней вашего царского рода не может в ИтакеБыть никакой; навсегда вам владычество там сохранится».Феоклимену ответствовал сын Одиссеев разумный:«Если твое предсказание, гость чужеземный, свершится,Будешь от нас угощен ты как друг и дарами осыпанТак изобильно, что каждый, с кем встретишься, счастью такомуБудет дивиться». Потом он сказал, обратяся к Пирею:«Клитиев сын, благородный Пирей, из товарищей, в ПилосВместе со мною ходивших, ты самый ко мне был усердный.Будь же таков и теперь, пригласи моего чужеземцаВ дом свой, и пусть там живет он, покуда я сам не приду к вам».Выслушав, так отвечал Телемаху Пирей-копьевержец:«Сделаю все, и сколь долго бы в доме моем он ни прожил,Буду его угощать, и ни в чем он отказа не встретит».Кончил Пирей и, вступив на корабль, приказал, чтоб немедляЛюди взошли на него и причальный канат отвязали.Люди, взошед на корабль, поместились на лавках у весел.Тут, в золотые сандалии сын Одиссеев обувшиНоги, свое боевое копье, заощренное медью,С палубы взял; а гребцы отвязали канат и на веслахК городу поплыли, судно отчалив, как то повелел имСын Одиссеев, подобный богам, Телемах благородный.Сын Одиссеев тем временем шел и пришел напоследокК дому, где множество было в закутах свиней и где с ними,Сторож их, спал свинопас, Одиссеев слуга неизменный.Песнь шестнадцатаяТридцать седьмой день
Телемах приходит в жилище Евмея, который принимает его с несказанною радостию. Он посылает Евмея в город возвестить Пенелопе о возвращении сына. Одиссей, повинуясь Афине, открывается Телемаху; они обдумывают вместе, как умертвить женихов. Сии последние тем временем, подстрекаемые Антиноем, составляют заговор против Телемаховой жизни; но Амфином советует им наперед узнать волю Зевеса. Пенелопа, сведав о их замысле, делает упреки Антиною; Евримах лицемерно старается ее успокоить. Евмей возвращается в хижину.
Тою порой Одиссей с свинопасом божественным, раноВстав и огонь разложив, приготовили завтрак. НасытясьВдоволь, на паству погнали свиней пастухи. К ТелемахуБросились дружно навстречу Евмеевы злые собаки;Ластясь к идущему, прыгали дикие звери; услышавТопот двух ног, подходящих поспешно, Лаэртов разумныйСын, изумившийся, бросил крылатое слово Евмею:«Слышишь ли, добрый хозяин? Там кто-то идет, твой товарищИли знакомец; собаки навстречу бегут и, не лая,Машут хвостами; шаги подходящего явственно слышу».Слов он еще не докончил, как в двери вошел, он увидел,Сын; в изумленье вскочил свинопас; уронил из обеихРук он сосуды, в которых студеную смешивал водуС светло-пурпурным вином. К своему господину навстречуБросясь, он голову, светлые очи и милые рукиСтал у него целовать, и из глаз полилися ручьямиСлезы; как нежный отец с несказанной любовью ласкаетСына, который внезапно явился ему через двадцатьЛет по разлуке — единственный, поздно рожденный им, долгоЖданный в печали, — с такой свинопас Телемаха любовью,Крепко обнявши, всего целовал, как воскресшего; плачаВзрыд, своему господину он бросил крылатое слово:«Ты ль, ненаглядный мой свет, Телемах, возвратился? Тебя я,В Пилос отплывшего, видеть уже не надеялся боле.Милости просим, войди к нам, дитя мое милое; дай мнеОчи тобой насладить, возвратившимся в дом свой; донынеВ поле не часто к своим пастухам приходил ты; но болеВ городе жил меж народа: знать, было тебе не противноВидеть, как в доме твоем без стыда женихи бунтовали».Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:«Правду сказал ты, отец; но теперь для тебя самого яЗдесь: повидаться пришел я с тобою, Евмей, чтоб проведать,Дома ль еще Пенелопа иль браком уже сочеталасьС кем из своих женихов, Одиссеево ж ложе пустоеВ спальной стоит одиноко, покрытое злой паутиной?»Кончил. Ему отвечая, сказал свинопас богоравный:«Верность тебе сохраняя, в жилище твоем ПенелопаЖдет твоего возвращенья с тоскою великой и тратитДолгие дни и бессонные ночи в слезах и печали».Так говоря, у него он копье медноострое принял;В дом тут вступил Телемах, через гладкий порог перешедши.С места поспешно вскочил перед ним Одиссей; Телемах же,Место отрекшись принять, Одиссею сказал: «Не трудися,Странник, сиди; для меня, уж конечно, найдется местечкоЗдесь; мне очистить его не замедлит наш умный хозяин».Так он сказал; Одиссей возвратился на место; Евмей жеПрутьев зеленых охапку принес и покрыл их овчиной;Сын Одиссеев возлюбленный сел на нее; деревянныйС мясом, от прошлого дня сбереженным, поднос перед милымГостем поставил усердный Евмей-свинопас, и корзинуС хлебом большую принес, и наполнил до самого краяВкусно-медвяным вином деревянную чашу. Потом онСел за готовый обед с Одиссеем божественным рядом.Подняли руки они к приготовленной пище; когда жеБыл удовольствован голод их сладким питьем и едою,Так свинопасу сказал Телемах богоравный: «Отец мой,Кто чужеземный твой гость? На каком корабле он в ИтакуПрибыл? Какие его привезли корабельщики? В край наш(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел он».Так отвечал Телемаху Евмей, свинопас богоравный:«Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;Он уроженец широкоравнинного острова Крита,Многих людей города, говорит, посетил и немалоСтранствовал: так для него уж судьбиною соткано было.Ныне ж, бежав с корабля от феспротов, людей злоковарных,В хижину нашу пришел он; тебе я его уступаю;Делай что хочешь: твоей он защите себя поверяет».Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:«Добрый Евмей, ты для сердца печальное слово сказал мне;Как же могу я в свой дом пригласить твоего чужеземца?Я еще молод; еще я своею рукой не пыталсяДерзость врага наказать, мне нанесшего злую обиду;Мать же, рассудком и сердцем колеблясь, не знает, что выбрать,Вместе ль со мною остаться и дом содержать наш в порядке,Честь Одиссеева ложа храня и молву уважая,Иль наконец предпочесть из ахейцев того, кто усерднейИщет супружества с ней и дары ей щедрее приносит;Но чужеземцу, которого гостем ты принял, охотноМантию я подарю, и красивый хитон, и подошвыНоги обуть; да и мечь от меня он получит двуострый;После и в сердцем желанную землю его я отправлю;Пусть он покуда живет у тебя, угощаемый с лаской;Платье ж сюда я немедля пришлю и с запасом для вашейПищи, дабы от убытка избавить тебя и домашних.В город ходить к женихам я ему не советую; слишкомБуйны они и в поступках своих необузданно-дерзки;Могут обидеть его, для меня бы то было прискорбно;Сам же я их укротить не могу: против многих и самыйСильный бессилен, когда он один; их число там велико».Царь Одиссей хитроумный ответствовал так Телемаху:«Если позволишь ты мне, мой прекрасный, сказать откровенно, —Милым я сердцем жестоко досадую, слыша, как многоВам женихи беззаконные здесь оскорблений наносят,Дом захвативши такого, как ты, молодого героя:Знать бы желал я, ты сам ли то волею сносишь? Народ лиВашей земли ненавидит тебя, по внушению бога?Или, быть может, ты братьев винишь, на которых отважностьМуж полагается каждый при общем великом раздоре?Если б имел я и свежую младость твою и отважность —Или когда бы возлюбленный сын Одиссеев, иль сам он,Странствуя, в дом возвратился (еще не пропала надежда) —Первому встречному голову мне бы отсечь я позволил,Если бы, им на погибель, один не решился проникнутьВ дом Одиссея, Лаэртова сына, чтоб выгнать оттудаШайку их. Если б один я с толпой и не сладил, то все жеБыло бы лучше мне, в доме моем пораженному, встретитьСмерть, чем свидетелем быть там бесчинных поступков и видеть,Как в нем они обижают гостей, как рабынь принуждаютИх угождать вожделениям гнусным в обителях царских,Как расточают и хлеб и вино, беспощадно запасыВсе истребляя и главного дела окончить не мысля».«Добрый наш гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;Нет, ни мятежный народ не враждует со мною, ни братьевТакже моих не могу я винить, на которых отважностьМуж полагается каждый при общем раздоре, понежеВ каждом колене у нас, как известно, всегда лишь один былСын; одного лишь Лаэрта имел прародитель Аркесий;Сын у Лаэрта один Одиссей; Одиссей равномерноПрижил меня одного с Пенелопой. И был я младенцемЗдесь им оставлен, а дом наш заграбили хищные люди.Все, кто на разных у нас островах знамениты и сильны,Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,Первые люди Итаки утесистой мать ПенелопуНудят упорно ко браку и наше имение грабят;Мать же ни и брак ненавистный не хочет вступить, ни от бракаСредств не имеет спастись; а они пожирают нещадноНаше добро и меня самого напоследок погубят.Но, конечно, того мы не знаем, что в лоне бессмертныхСкрыто. Теперь побеги ты, Евмей, к Пенелопе разумнойС вестью о том, что из Пилоса я невредим возвратился.Сам же останусь я здесь у тебя; приходи к нам скорее.Но берегись, чтоб никто не проведал, опричь Пенелопы,Там, что я дома: там многие смертию мне угрожают».Так Телемаху сказал ты, Евмей, свинопас богоравный:«Знаю, все знаю, и все мне понятно, и все, что велишь ты,Будет исполнено; ты же еще мне скажи откровенно,Хочешь ли также, чтоб с вестью пошел я и к деду Лаэрту?Бедный старик! Он до сих пор, хотя и скорбел о далекомСыне, но все наблюдал за работами в поле и, голодЧувствуя, ел за обедом и пил, как бывало, с рабами.С той же поры как пошел в корабле чернобоком ты в Пилос,Он, говорят, уж не ест и не пьет, и его никогда ужВ поле никто не встречает, но, охая тяжко и плача,Дома сидит он, исчахлый, чуть дышащий, кожа да кости».Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:«Жаль! Но его, как ни горько мне это, оставить должны мы;Если бы все по желанию смертных, судьбине подвластных,Делалось, я пожелал бы, чтоб прибыл отец мой в Итаку.Ты же, увидевши мать, возвратись, заходить не заботясьВ поле к Лаэрту, но матери можешь сказать, чтоб немедля,Тайно от всех, и чужих и домашних, отправила к дедуКлючницу нашу обрадовать вестью нежданною старца».Кончив, велел он идти свинопасу. Взяв в руки подошвы,Под ноги их подвязал он и в город пошел. От АфиныНе было скрыто, что дом свой Евмей, удаляся, покинул;Тотчас явилась богиня, младою, прекрасною, с станомСтройно-высоким, во всех рукодельях искусною девой;В двери вступив, Одиссею предстала она; Телемаху жВидеть себя не дала, он ее не приметил: не всем намБоги открыто являются; но Одиссей мог очамиЯсно увидеть ее, и собаки увидели также:Лаять не смея, они, завизжав, со двора побежали.Знак головою она подала. Одиссей, догадавшись,Вышел из хижины; подле высокой заграды богинюВстретил он; слово к нему обращая, сказала Афина:«Друг Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Можешь теперь ты открыться и все рассказать Телемаху;Оба, условяся, как женихам приготовить их гибель,Вместе подите немедля вы в город; сама я за вамиСкоро там буду, и мстительный бой совершим совокупно».Кончив, жезлом золотым прикоснулась она к Одиссею:Тотчас опрятным и вымытым чисто хитоном покрылисьПлечи его; он возвышенней сделался станом, моложеСветлым лицом, посмуглевшие щеки стали полнее;Черной густой бородою покрылся его подбородок.Собственный образ ему возвративши, богиня исчезла.В хижину снова вступил Одиссей; Телемах, изумленный,Очи потупил: он мыслил, что видит бессмертного бога.В страхе к отцу обратяся, он бросил крылатое слово:«Странник, не в прежнем теперь предо мной ты являешься виде;Платье не то на тебе, и совсем изменился твой образ;Верно, один из богов ты, владык беспредельного неба;Будь же к нам благостен; золота много тебе принесем мыЗдесь с гекатомбой великой, а ты нас, могучий, помилуй».Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твердый:«Нет, я не бог; как дерзнул ты бессмертным меня уподобить?Я Одиссей, твой отец, за которого с тяжким вздыханьемСтолько обид ты терпел, притеснителям злым уступая».Кончив, с любовию сына он стал целовать, и с ресницыПала на землю слеза — удержать он ее был не в силах.Но — что пред ним был желанный отец Одиссей, не поверя,—Снова, ему возражая, сказал Телемах богоравный:«Нет, не отец Одиссей ты, но демон, своим чародействомОчи мои ослепивший, чтоб после я горестней плакал;Смертному мужу подобных чудес совершать невозможноСобственным разумом: может лишь бог превращать во мгновеньеВолей своей старика в молодого и юношу в старца;Был ты сначала старик, неопрятно одетый; теперь жеВижу, что свой ты богам, беспредельного неба владыкам».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Нет, Телемах, не чуждайся отца, возвращенного в дом свой;Также и бывшему чуду со мною не слишком дивися;К вам никакой уж другой Одиссей, говорю я, не будет,Кроме меня, претерпевшего в странствиях много и нынеВолей богов приведенного в землю отцов через двадцатьЛет. А мое превращение было богини Афины,Мощной добычницы, дело; возможно ей все; превращен былПрежде я в старого нищего ею, потом в молодого,Крепкого мужа, носящего чистое платье на теле;Вечным богам, беспредельного неба владыкам, легко нас,Смертных людей, наделять и красой и лицом безобразным».Так он ответствовав, сел; Телемах в несказанном волненьеПламенно обнял отца благородного с громким рыданьем.В сердце тогда им обоим проникло желание плача:Подняли оба пронзительный вопль сокрушенья; как стонетСокол иль крутокогтистый орел, у которых охотникВыкрал еще некрылатых птенцов из родного гнезда их,Так, заливаясь слезами, рыдали они и стоналиГромко; и в плаче могло б их застать заходящее солнце,Если бы вдруг не спросил Телемах, обратись к Одиссею:«Как же, отец, на каком корабле ты, какою дорогойПрибыл в Итаку? Кто были твои корабельщики? В край наш(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел ты».Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твердый:«Все я, мой сын, расскажу, ничего от тебя не скрывая;Славные гости морей феакийцы меня привезли к вам;Всех, кто их помощи просит, они по морям провожают.Спал я, когда мы достигли Итаки, и сонный был имиНа берег вынесен (щедро меня, отпуская в дорогу,Золотом, медью и платьем богатым они одарили:Все то по воле бессмертных здесь спрятано в гроте глубоком).Прислан сюда я богиней Афиной затем, чтоб с тобоюВместе врагов истребление здесь на свободе устроить.Ты же теперь назови женихов и число их скажи мне;Должно, чтоб ведал я, кто, и откуда они, и как многоТам их, дабы, все подробно обдумав рассудком и сердцем,Мы разрешили, возможно ль двоим, никого не призвавшиВ помощь, их всех одолеть, иль другие помощники нужны?»Кончил. Ему отвечая, сказал Телемах благородный:«Слышал я много, отец, о деяньях твоих многославных;Как ты разумен в совете, какой копьевержец могучий —Но о несбыточном мне ты теперь говоришь, невозможноДвум нам со всею толпой женихов многосильных бороться.Должен ты знать, что числом их не десять, не двадцать; гораздоБолее; всех перечесть их тебе я могу по порядку;Слушай: пришло их с Дулихия острова к нам пятьдесят два,Знатны все родом они, шесть служителей с ними; с ЗакинфаОстрова прибыло двадцать; а с темнолесистого ЗамаДвадцать четыре: все знатных отцов сыновья; напоследокК ним мы и двадцать должны из Итаки причесть, при которыхФемий, певец богоравный, глашатай Медонт и проворныхДвое рабов, соблюдать за обедом порядок искусных.Если с такою толпою бороться одни мы замыслим,Будет нам мщение горько, возврат твой погибелен будет;Лучше подумай о том, не найдется ль помощник, которыйМог бы за нас постоять, благосклонно подавши нам руку?»Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твердый:«Выслушай то, что скажу, и в уме сохрани, что услышишь:Если б Кронион-отец и Паллада великая былиНаши помощники, стали ль тогда б мы приискивать новых?»Кончил. Ему отвечая, сказал Телемах богоравный:«Подлинно ты мне надежных помощников назвал; высоко,Правда, они в облаках обитают; но оба не нам лишьСмертным одним, но и вечным богам всемогуществом страшны».Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твердый:«Оба они не останутся долго от нас в отдаленьеВ час воздаянья, когда у меня с женихами в жилищеЦарском последний Ареев расчет смертоносный начнется.Завтра поутру, лишь только подымется Эос, ты в городПрямо пойдешь; там останься в толпе женихов многобуйных.Позже туда я приду с свинопасом Евмеем под видомСтарого нищего в рубище бедном. Когда там ругатьсяСтанут они надо мною в жилище моем, не давай тыМилому сердцу свободы, и что б ни терпел я, хотя быЗа ногу вытащен был из палаты и выброшен в двери,Или хотя бы в меня чем швырнули — ты будь равнодушен.Можешь, конечно, сказать иногда (чтоб унять их буянство)Кроткое слово, тебя не послушают; будет напрасноВсе: предназначенный день их погибели близко; терпенье!Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Я в ту минуту, когда свой совет мне на сердце положитВтайне Афина, тебе головою кивну; то заметя,Все из палаты, какие ни есть там, доспехи АреяВверх отнеси и оставь там, их кучею в угол сложивши;Если ж, приметив, что нет уж в палате там бывших оружий,Спросят о них женихи, ты тогда отвечай им: „В палатеДымно; уж сделались вовсе они не такие, какимиЗдесь их отец Одиссей, при отбытии в Трою, покинул:Ржавчиной все от огня и от копоти смрадной покрылись.Мне же и высшую в сердце влагает Зевес осторожность:Может меж вами от хмеля вражда загореться лихая;Кровью тогда сватовство и торжественный пир осквернится:Само собой прилипает к руке роковое железо“.Нам же двоим два копья, два меча ты отложишь и с нимиДва из воловьей кожи щита приготовишь, чтоб в рукиВзять их, когда нападенье начнем; женихам же, конечно,Ум ослепят всемогущий Зевес и Афина Паллада.Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Если ты вправду мой сын и от крови моей происходишь,Тайну храни, чтоб никто о моем возвращенье не сведалЗдесь, ни Лаэрт, мой отец, ни Евмей-свинопас, ни служительЦарского дома какой, ни сама Пенелопа; мы двое —Ты лишь да я — наблюдать за рабынями нашими будем;Также и многих рабов испытанью подвергнем, чтоб сведать,Кто между ними тебя и меня уважает и любит,Кто, нас забыв, оскорбляет тебя, столь достойного чести».Так, возражая отцу, отвечал Телемах многославный:«Сердце мое ты, отец, уповаю я, скоро на самомДеле узнаешь; и дух мой не слабым найдешь ты, конечно.Думаю только, что опыту всех подвергать бесполезноБудет для нас; я об этом тебя убеждаю размыслить:Много истратится времени, если испытывать всех их,Каждого порознь, начнем мы тогда, как враги беззаботноБудут твой дом разорять и твое достояние грабить.Но я желаю и сам, чтоб, подвергнувши опыту женщин,Мог отличить ты порочных от честных и верных; рабов жеТрудно испытывать всех, одного за другим, на работеПорознь живущих; то сделаешь после в досужное время,Если уж подлинно знак ты имел от владыки Зевеса».Так говорили о многом они, собеседуя сладко.Тою порой крепкозданный корабль, Телемаха носившийВ Пилос с дружиной, приблизился к брегу Итаки. Когда жеВ пристань глубокую острова судно ввели мореходцы,На берег вздвинуть они поспешили его совокупнойСилой; а слуги проворные, судно совсем разгрузивши,В Клитиев дом отнесли все подарки царя Менелая.В царский же дом Одиссеев был вестник пловцами немедляПослан сказать Пенелопе разумной, что сын, возвратяся,В поле пошел, кораблю же прямою дорогою в городПлыть повелел (чтоб о сыне отсутственном в сердце тревожась,Плакать напрасно о нем перестала царица). Тот вестникВстретился, путь свой окончить спеша, с свинопасом, которыйС вестью подобной к своей госпоже Телемахом был послан.К дому царя многославного оба пришли напоследок.Вслух перед всеми рабынями вестник сказал Пенелопе:«Прибыл обратно в Итаку возлюбленный сын твой, царица».Но свинопас подошел к Пенелопе и на ухо все ей,Что Телемах повелел рассказать, прошептал осторожно.Кончив рассказ и исполнив свое поручение, царскийДом он оставил и в поле к свиньям возвратился поспешно.Но женихи, пораженные, духом уныли; покинувЗалу, они у ограды высокого царского домаРядом на каменных гладких скамьях за воротами сели.Так говорить им тогда Евримах, сын Полибиев, начал:«Горе нам! Дело великое сделал, так смело отправясьВ путь, Телемах, от него мы подобной отваги не ждали.Должно нам, черный, удобнейший к бегу, корабль изготовив,В нем мореходных отправить людей, чтоб они убедилиНаших товарищей в город как можно скорей возвратиться».Кончить еще не успел он, как, с места на пристань взглянувши,Только что к брегу приставший корабль Амфином усмотрел там;Снасти и весла на нем убирали пловцы. ОбратясяС радостным смехом к товарищам, так он сказал: «Не трудитесьВести своей посылать понапрасну: они возвратились.Видно, их бог надоумил какой иль увидели самиБыстро бегущий корабль и настигнуть его не успели».Так он сказал; те, поднявшись, пошли всей толпою на пристань.На берег скоро был вздвинут корабль чернобокий пловцами,Бодрые слуги немедля сгрузили с него всю поклажу;Сами ж на площади все женихи собрались; но с собоюТам никому заседать не дозволили. Так напоследок,К ним обратись, Антиной, сын Евпейтов надменный, сказал им:«Горе! Бессмертные сами его от беды сохранили!Каждый там день сторожа на лобзаемых ветром вершинахДруг подле друга толпою сидели; когда ж заходилоСолнце, мы, берег покинув, всю ночь в корабле быстроходномПо морю плавали взад и вперед до восхода денницы,Тщетно надеясь, что встретим его и немедля погубим.Демон тем временем в пристань его проводил невредимо.Мы же над ним совершить, что замыслили вместе, удобноМожем и здесь; он от нас не уйдет; но до тех пор, покудаЖив он, исполнить намеренье наше мы будем не в силах;Он возмужал и рассудком созрел для совета и дела;Люди ж Итаки не с прежней на нас благосклонностью смотрят.Должно нам прежде — пока он народа не созвал на помощь —Кончить, понеже он медлить, как я в том уверен, не станет.Злобой на нас разразившись, при целом народе он скажет,Как мы его погубить сговорились и в том не успели;Тайного нашего замысла, верно, народ не одобрит;Могут, озлобясь на наши поступки, и нас из отчизныВыгнать, и все мы тогда по чужим сторонам разбредемся.Можем напасть на него мы далеко от города в поле,Можем близ города выждать его на дороге; тогда намВсе разделить их придется имущество; дом же уступимМы Пенелопе и мужу, избранному ею меж нами.Если же вам не угоден совет мой и если хотитеЖизнь вы ему сохранить, чтоб отцовским владел достояньем, —То пировать нам по-прежнему, в доме его собираясь,Будет нельзя, и уж каждый особо, в свой дом возвратяся,Свататься станет, подарки свои присылая; она жеВыберет доброю волей того, кто щедрей и приятней».Так говорил он; сидя неподвижно, внимали другие.Тут, обратяся к собранью, сказал Амфином благородный,Нисов блистательный сын, от Аретовой царственной крови;Злачный Дулихий, пшеницей богатый, покинув, в ИтакеОн отличался от всех женихов и самой ПенелопеНравился умною речью, благими лишь мыслями полный.Так, обратяся к собранью, сказал Амфином благородный:«Нет! Посягать я на жизнь Телемаха, друзья, не желаю;Царского сына убийство есть страшно-безбожное дело;Прежде богов вопросите, чтоб сведать, какая их воля;Если Зевесом одобрено будет намеренье наше,Сам соглашусь я его поразить и других на убийствоВызову; если ж Зевес запретит, мой совет: воздержитесь».Так он сказал, подтвердили его предложенье другие.Вставши, все вместе они возвратилися в дом Одиссея;В дом же вступив, там на стульях они поместилися гладких.Но Пенелопа разумная, дело иное придумав,Вышла к своим женихам многобуйным из женских покоев;Слух к ней достигнул о замысле тайном на жизнь Телемаха:Все благородный глашатай Медонт ей открыл; и, поспешно,Взявши с собой двух служанок, она, божество меж женами,В ту палату вступив, где ее женихи пировали,Подле столба, потолок там высокий державшего, стала,Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим.Речь к Антиною свою обратив, Пенелопа сказала:«Злой кознодей, Антиной необузданный, словом и деломТы из товарищей самый разумнейший — так здесь в ИтакеВсе утверждают. Но где же и в чем твой прославленный разум?Бешеный! Что побуждает тебя Телемаху готовитьСмерть и погибель? Зачем ты сирот притесняешь, любезныхЗевсу? Неправ человек, замышляющий ближнему злое.Иль ты забыл, как отец твой сюда прибежал, устрашенныйГневом народа, которым гоним был за то, что, приставшиК шайке тафийских разбойников, с ними ограбил феспротов,Наших союзников верных? Его здесь народ порывалсяСмерти предать и готов у него был исторгнуть из грудиСердце и все, что имел он в Итаке, предать истребленью;Но Одиссей, за него заступившись, народ успокоил;Ты ж Одиссеево грабишь богатство, жену ОдиссеяМучишь своим сватовством, Одиссееву сыну готовишьСмерть. Удержись! Говорю и тебе и другим в осторожность».Тут Евримах, сын Полибиев, так отвечал Пенелопе:«О многоумная старца Икария дочь, Пенелопа,Будь беззаботна; зачем ты такой предаешься тревоге?Не было, нет и не будет из нас никого, кто б помыслилРуку поднять на убийство любимца богов Телемаха.Нет! И покуда я жив и покуда очами я землюВижу, тому не бывать, иль — скажу перед всеми, и верноСбудется слово мое — обольется убийца своеюКровью, моим пораженный копьем; Одиссей, не забыл я,Брал здесь нередко меня на колени и мяса куски мнеКлал на ладонь и вина благовонного выпить давал мне.Вот почему и всех боле людей я люблю Телемаха.Нет! Никогда он убийства не должен страшиться, по крайнейМере от нас, женихов. Но судьбы избежать невозможно».Так говорил он, ее утешая, а мыслил иное.Но Пенелопа, к себе возвратяся, там в светлых покояхПлакала горько о милом своем Одиссее, покудаСладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.Смерклось, когда к Одиссею и к сыну его возвратилсяСтарый Евмей. Он нашел их, готовящих ужин, зарезавВзятую в стаде свинью годовалую. Прежде, однако,Тайно пришед, Одиссея богиня Афина ударомТрости своей превратила по-прежнему в хилого старца,Рубищем жалким одевши его, чтоб Евмей благородныйС первого взгляда его не узнал и (сберечь неспособныйТайну) не бросился в город обрадовать вестью царицу.Встретив его на пороге, сказал Телемах: «Наконец ты,Честный Евмей, возвратился. Скажи же, что видел? Что слышал?В город обратно пришли ль наконец женихи из засады?Или еще там сидят и меня стерегут на дороге?»Так, отвечая, сказал Телемаху Евмей благородный:«Сведать о них и расспрашивать мне не входило и в мысли;В городе я об одном лишь заботился: как бы скорееДанное мне порученье исполнить и к вам возвратиться.Шедши ж туда, я с гонцом, от ходивших с тобой мореходцевПосланным, встретился — первый он все объявил Пенелопе;Только одно расскажу я, что видел своими глазами:К городу близко уже, на вершине Эрмейского холма,Был я, когда быстролетный, в глубокую нашу входящийПристань, корабль усмотрел; я приметил, что было в нем многоРатных; щитами, двуострыми копьями ярко блистал он;Это они, я подумал: но правда ли? Знать мне не можно».Так он сказал. Телемахова сила святая блеснулаЛегкой улыбкою в очи отцу, неприметно Евмею.Кончив работу и пищу состряпав, они с свинопасомСели за стол, и порадовал душу им ужин; когда жеБыл удовольствован голод их сладкой едою, о ложеКаждый подумал; и сна благодать ниспослали им боги.Песнь семнадцатаяТридцать осьмой день
Телемах уходит в город, повелев Евмею проводить туда и своего гостя. Встреченный радостно матерью и домашними, он потом идет на площадь и приводит оттуда с собою Феоклимена. Пенелопа расспрашивает его о том, что с ним было во время путешествия; Феоклимен пророчествует ей возвращение Одиссея. Тем временем Евмей отправляется с Одиссеем в город; дорогою встречают они Меланфия, который их обоих оскорбляет. Пришед к своему дому, Одиссей видит на дворе свою старую собаку, которая, узнавши его, умирает. Он входит в пировую палату, просит милостыни у женихов; Антиной, ругаясь им, бросает в него скамейкой. Пенелопа зовет его к себе, желая расспросить об Одиссее; он обещается прийти к ней ввечеру.
Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Сын Одиссеев, любезный богам, Телемах благородный,К светлым ногам привязав золотые сандалии, в рукуВзял боевое копье, заощренное медью, которымЛовко владел, и, готовый в дорогу, сказал свинопасу:«В город иду я, отец, чтоб утешить свиданьем со мноюМилую мать: без сомненья, дотоле крушиться и горькоПлакать она, безутешная, будет, пока не увидитСына своими глазами; тебе же, Евмей, поручаюЭтого странника; в город поди с ним, дабы подаяньемМог он себя прокормить; там подаст, кто захочет,Хлеба ему иль вина. Мне нельзя на свое попеченьеВсякого нищего брать; и своих уж забот мне довольно;Если же этим обидится твой чужеземец, тем хужеБудет ему самому; я люблю говорить откровенно».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Здесь неохотно и сам бы я, друг, согласился остаться;Нашему брату обед добывать подаянием легчеВ городе, нежели в поле: там каждый дает нам, что хочет.Мне ж не по летам смотреть за скотиной и всякую службуС тяжким трудом отправлять, пастухам повинуяся. ДобрыйПуть, мой прекрасный; меня же проводит хозяин, когда яЗдесь у огня посогреюсь, когда на дворе потеплеет;В рубище этом мне холодно; тело насквозь проницаетУтренник резкий; до города ж, вы говорите, не близко».Так отвечал Одиссей. Телемах благородный поспешнымШагом пошел со двора, и недоброе в мыслях готовилОн женихам. Наконец он пришел беспрепятственно в дом свой.Там, боевое копье прислонивши к высокой колонне,Он через двери высокий порог перешел и увиделПервую в доме усердную няню свою Евриклею:Мягкие клала на стулья овчины старушка. ПотокомСлез облилася, увидя его, Евриклея; и скороВсе собрались Одиссеева дома рабыни; и с плачемГолову, плечи и руки они у него лобызали.Вышла разумная тут из покоев своих Пенелопа,Светлым лицом с золотой Афродитой, с младой АртемидойСходная; сына она обняла и с любовию нежнойСветлые очи, и руки, и голову стала, рыдаяГромко, ему целовать и крылатое бросила слово:«Ты ль, ненаглядный мой, милый мой сын, возвратился? Тебя яВидеть уже не надеялась боле, отплывшего в ПилосТайно, со мной не простясь, чтоб узнать об отце отдаленном.Все расскажи мне теперь по порядку, что видел, что слышал».Ласково ей отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Милая мать, не печаль мне души и тревоги напраснойВ грудь не вливай мне, спасенному чудно от гибели верной;Но, сотворив омовенье и чистой облекшись одеждой,Вместе с рабынями в верхний покой свой поди и с молитвойТам обещание дай принести гекатомбу бессмертным,Если врагов наказать нам поможет Зевес Олимпиец.Сам я на площадь пойду, чтоб позвать чужеземца, которыйНыне со мною, когда возвращался я, прибыл в Итаку:Вместе с моими людьми он сюда наперед был отправлен;В город его проводить поручил я Пирею, дабы онВ доме его подождал моего возвращения с поля».Так говорил он, и слово его не промчалося мимоСлуха царицы. Омывшись и чистой облекшись одеждой,Вечным богам обещала она принести гекатомбу,Если врагов наказать им поможет Зевес Олимпиец.Тою порой Телемах из высокого царского домаВышел с копьем; две лихие за ним побежали собаки;Образ его несказанной красой озарила АфинаТак, что дивилися люди, его подходящего видя.Все вкруг него собрались женихи многобуйные; каждыйДоброе с ним говорил, замышляя недоброе в сердце.Скоро, от их многолюдной толпы отделясь, подошел онК месту, где Ментор сидел и при нем Антифат с Алиферсом,В сердце своем сохранившие верность царю Одиссею.Севши близ них, о себе он им все рассказал, что случилось.Скоро явился Пирей-копьевержец, и Феоклимен с нимВместе пришел, погулявши по улицам города; не былДолго к нему Телемах без вниманья; к нему подошел он.Первое слово сказал тут Пирей Одиссееву сыну:«В дом мой пошли, Телемах благородный, невольниц, чтоб взялиТам все подарки, которые ты получил от Атрида».Так, отвечая Пирею, сказал Телемах богоравный:«Нам неизвестно, мой верный Пирей, чем окончится дело;Если в жилище моем женихами надменными тайноБуду убит я, они все имущество наше разделят;Лучше тогда, чтоб твоим, а не их те подарки наследствомБыли; но если на них обратится губящая Кера —Все мне, веселому, сам веселящийся, в дом принесешь ты».Кончив, повел за собою он многострадавшего гостяВ дом свой, и скоро туда беспрепятственно прибыли оба.Там, положивши на кресла и стулья свои все одежды,Начали в гладких купальнях они омываться. Когда жеИх и омыла и чистым елеем натерла рабыня,В тонких хитонах, облекшись в косматые мантии, обаВышед из гладких купален, они поместились на стульях.Тут принесла на лохани серебряной руки умыть имПолный студеной воды золотой рукомойник рабыня,Гладкий потом пододвинула стол; на него положилаХлеб домовитая ключница с разным съестным, из запасаВыданным ею охотно, чтоб пищей они насладились.Против же них, невдали от двухстворных дверей, ПенелопаВ креслах за пряжей сидела и топкие нити сучила.Подняли руки они к приготовленной пище; когда жеБыл удовольствован голод их сладкой едой, Пенелопа,Старца Икария дочь многоумная, сыну сказала:«Видно, мне лучше на верх мой уйти и лежать одинокоТам на постели, печалью перестланной, горьким потокомСлез обливаемой с самых тех пор, как в далекую ТроюМстить за Атрида пошел Одиссей, — ты, я вижу, не хочешь,Прежде чем здесь женихи многобуйные вновь соберутся,Мне рассказать, что узнал об отце: возвратился ль он, жив ли?» —«Милая мать, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —Слушай, я все расскажу, ничего от тебя не скрывая.Прежде мы прибыли в Пилос, где пастырь людей многославныйНестор меня в благолепно-устроенном принял жилище,Принял так нежно, как сына отец принимает, когда онВ дом возвращается, долго напрасно им жданный; так НесторСам и его сыновья многославные были со мноюЛасковы. Но об отце ничего рассказать он не мог мне;Жив ли, скитается ль где на земле иль погиб уж, об этомСлухов к нему не дошло. К Менелаю Атриду меня он,Дав мне коней с колесницею кованой, в Спарту отправил.Там я увидел Елену Аргивскую, многих ахеян,Многих троян погубившую, волей богов всемогущих.Царь Менелай, вызыватель в сраженье, спросил, за какоюНуждою прибыл к нему я в божественный град Лакедемон?Все рассказал я подробно ему, ничего не скрывая.Так на мои мне слова отвечал Менелай златовласый:„О безрассудные! Мужа могучего брачное ложе,Сами бессильные, мыслят они захватить произвольно!Если бы в темном лесу у великого льва в логовищеЛань однодневных, сосущих птенцов положила, сама жеСтала по горным лесам, по глубоким, травою обильнымДолам бродить и обратно бы лев прибежал в логовище —Разом бы страшная участь птенцов беспомощных постигла;Страшная участь постигнет и их от руки Одиссея.Если б, — о Дий Громовержец! о Феб Аполлон! о Афина! —В виде таком, как в Лесбосе, обильно людьми населенном, —Где, с силачом Филомиледом выступив в бой рукопашный,Он опрокинул врага на великую радость ахейцам, —Если бы в виде таком женихам Одиссей вдруг явился,Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек.То же, о чем ты, меня вопрошая, услышать желаешь,Я расскажу откровенно, и мною обманут не будешь;Что самому возвестил мне морской проницательный старец,То и тебе я открою, чтоб мог ты всю истину ведать.Видел его на далеком он острове, льющего слезыВ светлом жилище Калипсо, богини богинь, произвольноИм овладевшей; и путь для него уничтожен возвратный:Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог быОн безопасно пройти по хребту многоводного моря“.Вот что сказал мне Атрид Менелай, вызыватель в сраженье.Спарту покинув, я поплыл назад, и послали попутныйВетер нам боги — в отечество милое нас проводил он».Кончил рассказ Телемах: взволновалась душа Пенелопы.Феоклимен богоравный тогда ей сказал: «Не крушися,Многоразумная старца Икария дочь, Пенелопа,Знает не все он; теперь на мое обратися вниманьемСлово: я то, что случиться должно, предскажу вам наверно;Сам же Зевесом-отцом, гостелюбною вашей трапезой,Также святым очагом Одиссеева дома клянусяВ том, что в отечестве милом уже Одиссей, что сокрыт онГде-нибудь в доме иль ходит, незнаемый, все узнаваяЗдесь, и беду женихам неизбежную в мыслях готовит.Вещая птица, которую видел вблизи корабля я,То мне открыла, и все я тогда ж объявил Телемаху».Феоклимену разумная так отвечала царица:«Если твое предсказание, гость чужеземный, свершится,Будешь от нас угощен ты как друг и дарами осыпанСтоль изобильно, что счастью такому все будут дивиться».Так говорили о многом они, собеседуя сладко.Тою порой женихи в Одиссеевом доме бросаньемДисков и дротиков острых себя забавляли, собравшисьВсе на мощеном дворе, где бывали их шумные игры.Но когда отовсюду с полей на обед им пригналиМелкий скот пастухи, приводившие к ним ежедневноКоз и баранов, их кликнул глашатай Медонт; был любимецОн женихов, и вседневно к столу их его приглашали.«Юноши, — он им сказал, — вы играли довольно; войдитеВ дом, и начнем наш обед совокупною силой готовить:Знаете сами, что вовремя пища нам вдвое вкуснее».Так он сказал им. Они, покоряся его приглашенью,Встали и к дому пошли всей толпою; когда же вступилиВ дом, положивши на гладкие кресла и стулья одежды,Начали крупных баранов, откормленных коз и огромных,Жиром налитых свиней убивать; был зарезан и тучныйБык. И за стряпанье все принялися они. Той пороюВ город идти с Одиссеем Евмей собрался; и, готовыйВ путь, он сказал наконец, обратяся к Лаэртову сыну:«Добрый мой гость, ты желаешь, чтоб нынче ж тебя проводил яВ город, как нам повелел господин мой, — сказать откровенно,Лучше хотел бы я сторожем дома тебя здесь оставить;Но приказанья боюсь не исполнить; бранить господин мойБудет за это меня; а господская брань неприятна.Время, однако, идти нам; уж боле прошло половиныДня; с наступлением вечера холод пронзителен будет».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Знаю, все знаю, и все мне понятно, и все, как желаешь,Точно исполню; пойдем же, и будь ты моим провожатым.Только сыщи мне какой бы то ни было посох, чтоб мог яЧем подпираться: дорога столь трудная, слышно, что шеюМожно сломить». Так сказав, на плеча он набросил котомку,Всю в заплатах, висевшую вместо ремня на веревке.Дал ему в руки Евмей суковатую палку; и обаВместе пошли, пастухов и собак сторожами оставивДома. И в город повел свинопас своего господинаВ образе хилого старца, который чуть шел, подпираясьПосохом, рубище в жалких лохмотьях набросив на плечи.Тихо идя каменистой, негладкой тропой, напоследокК городу близко они подошли. Находился там светлыйКлюч; обложен был он камнем, и брали в нем граждане воду.В старое время Итак, Нерион и Поликтор прекрасныйСоздали там водоем; окружен он был рощею темныхОльх, над водою растущих; и падал студеной струеюКлюч в водоем со скалы, на вершине которой воздвигнутНимфам алтарь был; всегда приносили там путники жертву.Там козовод повстречался им — сын Долионов Меланфий;Коз, меж отборными взятых из стада, откормленных жирно,В город он гнал женихам на обед; с ним товарищей двоеВыло. Увидя идущих, он начал ругаться, и громкоИх поносил, и разгневал в груди Одиссеевой сердце.«Подлинно здесь негодяй негодяя ведет, — говорил он, —Права пословица: равного с равным бессмертные сводят.Ты, свинопас бестолковый, куда путешествуешь с этимНищим, столов обирателем, грязным бродягой, который,Стоя в дверях, неопрятные плечи об притолку чешет,Крохи одни, не мечи, не котлы получая в подарок.Мог бы у нас он, когда бы его к нам прислал ты, закутыНаши стеречь, выметать их, козлятам подстилки готовить;Скоро бы он раздобрел, простоквашей у нас обжираясь;Это, однако, ему не по нраву, одно тунеядствоЛюбо ему; за работу не примется: лучше, таскаясьПо миру, хлебом чужим набивать ненасытный желудок.Слушай, однако, и то, что услышишь, исполнится верно;Если войти он отважится в дом Одиссея — скамеекМного из рук женихов на его полетит там пустуюГолову; ребра, таская его, там ему обломаютОб пол». И, так говоря, Одиссея он, с ним поравнявшись,Пяткою в ляжку толкнул, но с дороги не сбил, не принудилДаже шатнуться. И в гневе своем уж готов был ЛаэртовСын, побежавши за ним, суковатою палкою душуВыбить из тела его иль, взорвавши на воздух, ударитьОземь его головою. Но он удержался. Евмей жеНачал ругать оскорбителя; руки подняв, он воскликнул:«Нимфы потока, Зевесовы дочери, если когда вамТуком обвитые бедра козлов и баранов здесь в жертвуЦарь Одиссей приносил, не отриньте мольбы, возвратитеНам Одиссея; да благостный демон его нам проводит!Выгнал тогда б из тебя он надменные мысли, забыл быТы, как шальной по дорогам шататься и бегать без делаВ город, стада под надзором неопытных слуг оставляя».Кончил. Меланфий, на то возражая, сказал свинопасу:«Что ты, собака, рычишь? Колдовство ли какое замыслил?Дай срок, тебя, как товар, в корабле чернобоком отсюдаЯ увезу и продам в иноземье за добрые деньги;Здесь же иль сам Аполлон сребролукий сразит ТелемахаТихой стрелой, иль, мечом женихов пораженный, погибнетОн, как отец, на чужбине утративший день возвращенья».Так он сказал и ушел, на дороге оставив обоих,Медленней шедших; достигнув обители царской, он прямоТам в пировую палату вступил и за стол с женихамиСел Евримаха напротив, к которому был он усердней,Нежели к прочим; ему предложил тут служитель мясного,Ключница хлеба дала и еды из запаса; он началЕсть. Той порой Одиссей подошел с свинопасом ЕвмеемК царскому дому; и вдруг им оттуда послышались струныЦитры глубокой, потом раздалося и пение; ФемийПел; Одиссей, ухватясь за Евмееву руку, воскликнул:«Друг, мы, конечно, пришли к Одиссееву славному дому.Может легко быть он узнан меж всеми другими домами:Длинный ряд горниц просторных, широкий и чисто мощеныйДвор, обведенный зубчатой стеною, двойные воротаС крепким замком — в них ворваться насильно никто не помыслит.Думаю я, что теперь там обедают; пар благовонныйМяса я чувствую; слышу и стройно звучащие струныЦитры, богами в сопутницы пиру веселому данной».Так отвечал Одиссею Евмей, свинопас богоравный:«Правда, и все ты, как есть, угадал; человек ты разумный;Прежде, однако, должны мы размыслить о том, что нам сделатьЛучше: тебе ли во внутренность дома вступить и явитьсяТам на глаза женихов многобуйных, а мне здесь остаться?Или тебе на дворе подождать одному, а войти к нимМне? Ты, однако, не медли, чтоб кто здесь с тобой не подралсяИли в тебя не швырнул чем, — я так говорю в осторожность».Голос возвысив, ему отвечал Одиссей хитроумный:«Знаю, все знаю, и мысли твои мне понятны; войди тыПрежде один: я покуда остануся здесь; я довольноВ жизни тревожных ударов сносил; и швыряемо былоМногим в меня; мне терпеть не учиться; немало видал яБурь и сражений; пусть будет и ныне со мной, что угодноДию. Один лишь не может ничем побежден быть желудок,Жадный, насильственный, множество бед приключающий смертнымЛюдям: ему в угожденье и крепкоребристые ходятМорем пустым корабли, принося разоренье народам».Так говорили о многом они в откровенной беседе.Уши и голову, слушая их, подняла тут собакаАргус; она Одиссеева прежде была, и ее онВыкормил сам; но на лов с ней ходить не успел, принужденныйПлыть в Илион. Молодые охотники часто на дикихКоз, на оленей, на зайцев с собою ее уводили.Ныне ж, забытый (его господин был далеко), он, бедныйАргус, лежал у ворот на навозе, который от многихМулов и многих коров на запас там копили, чтоб послеИм Одиссеевы были поля унавожены тучно;Там полумертвый лежал неподвижно покинутый Аргус.Но Одиссееву близость почувствовал он, шевельнулся,Тронул хвостом и поджал в изъявление радости уши;Близко ж подползть к господину и даже подняться он не былВ силах. И, вкось на него поглядевши, слезу, от ЕвмеяСкрытно, обтер Одиссей, и потом он сказал свинопасу:«Странное дело, Евмей; там на куче навозной собакуВижу, прекрасной породы она, но сказать не умею,Сила и легкость ее на бегу таковы ль, как наружность?Или она лишь такая, каких у господ за столамиЧасто мы видим: для роскоши держат их знатные люди».Так, отвечая, сказал ты, Евмей-свинопас, Одиссею:«Это собака погибшего в дальнем краю Одиссея;Если б она и поныне была такова же, какою,Плыть собираясь в троянскую землю, ее господин мойДома оставил, — ее быстроте и отважности верно бТы подивился; в лесу ни в каком захолустье укрытьсяДичь от нее не могла; в ней чутье несказанное было.Ныне же бедная брошена; нет уж ее господина,Вчуже погиб он; служанки ж о ней и подумать ленятся;Раб нерадив; не принудь господин повелением строгимК делу его, за работу он сам не возьмется охотой:Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет».Кончил и, в двери светло-населенного дома вступивши,Прямо вошел он в столовую, где женихи пировали.В это мгновение Аргус, увидевший вдруг через двадцатьЛет Одиссея, был схвачен рукой смертоносною Мойры.Прежде других Телемах богоравный Евмея, который,Ходя кругом, озирался, увидел; ему головоюПодал он знак, чтоб к нему подошел; осмотревшись, пустуюВзял он скамью, на которой всегда за столом раздавательПищи сидел, чтоб ее рассылать женихам по порядку.Эту скамью пододвинув к столу Телемахову, сел онПротив него; предложил тут, приблизившись с блюдом, глашатайМяса вареного часть им и хлеб, из корзины им взятый.Вслед за Евмеем явился и сам Одиссей богоравныйВ образе хилого старца, который чуть шел, подпираясьПосохом, с бедной котомкою, рубище в жалких лохмотьях;Сел он в дверях на пороге, спиной прислоняся к дубовойПритолке (выскоблил острою скобелью плотник искусныйГладко ее, наперед топором по снуру обтесавши).Тут свинопасу Евмею сказал Телемах, подаваяХлеб, из корзины меж лучшими взятый, и вкусного мяса,Сколько в обеих горстях уместиться могло: «Отнеси тыЭто, Евмей, старику и скажи, чтоб потом обошел онВсех женихов и у них попросил подаянья — стыдливымНищему, тяжкой нуждой удрученному, быть неприлично».Так он сказал, и Евмей, повинуясь, пошел к Одиссею.Близко к нему приступивши, он бросил крылатое слово:«Это прислал Телемах; и велел он сказать, чтоб потом ты,Всех обойдя женихов, попросил подаянья — стыдливымНищему быть, говорит он, в жестокой нужде неприлично».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Зевс да пошлет благоденствие между людьми Телемаху,Дав совершиться всему, что теперь замышляет он в сердце!»Так он сказал и, обеими взявши руками подачу,Мясо и хлеб близ себя положил на убогой котомке.Начал он есть; той порой вдохновенно запел пред гостямиФемий; когда же тот вдоволь наелся, а этот умолкнул —Начали вновь женихи бушевать; но богиня Афина,Тайно приближась к Лаэртову сыну, ему повелелаВстать и ходить вкруг столов их, прося подаянья: хотелаВидеть она, кто из них благодушен и кто беззаконник;В мыслях же всех без изъятия смерти предать назначала.Встав, он пошел и у каждого начал просить подаянья,Руку к нему простирая, как нищий, скитаться обыкший.С жалостным сердцем они на него в изумленье смотрели,Знать любопытствуя, кто и откуда пришел он. СидевшийС ними пастух-козовод, забияка Меланфий, сказал им:«Слушайте вы, женихи многославной царицы, я виделЭтого нищего, с ним на дороге сюда повстречавшись;Думаю, был он сюда приведен свинопасом Евмеем;Сам же не знаю я, кто и в какой стороне родился он».Так он сказал. Антиной на Евмея с досадою крикнул:«Ты, свинопас, негодяй всем известный, зачем ты приводишьВ город таких развращенных бродяг? Уж и здешняя сволочьЭтих столов обирателей нам нестерпимо докучна;Мало, конечно, тебе, что от нищих домашних все вашиГибнут запасы — чужого еще ты привел к нам обжору».Так, возражая, Евмей-свинопас отвечал Антиною:«Ты, Антиной, неразумное мне и недоброе молвилСлово теперь. Приглашает ли кто человека чужогоВ дом свой без нужды? Лишь тех приглашают, кто нужен на дело:Или гадателей, или врачей, иль искусников зодчих,Или певцов, утешающих душу божественным словом, —Их приглашают с охотою все земнородные люди;Нищего ж, каждому скучного, кто пригласит произвольно?Ты же из всех женихов Пенелопы к рабам ОдиссеяСамый неласковый был завсегда, и ко мне особливо;Я не печалюсь об этом, покуда моя здесь царицаЗдравствует с сыном своим Телемахом, моим господином».Кротко Евмею сказал рассудительный сын Одиссеев:«Полно, Евмей, замолчи; говорить с ним не должен ты много;Знаешь, как скор Антиной на обидное слово; он любитСсориться сам и других на раздор подбивает охотно».Тут, обратясь к Антиною, он бросил крылатое слово:«Ты обо мне, как о сыне отец благодушный, печешься,Друг Антиной, выгоняя своим повелительным словомСтранников, в дом мой входящих, — но будет ли Дий тем доволен?Дай что захочешь; не спорю я; сам приглашаю, напротив;Матери также моей не страшися; тебя не осудитЗдесь и никто из рабов, в Одиссеевом доме живущих.Но, конечно, подобные мысли тебе не приходятВ сердце: себе все берешь ты, другим же давать не охотник».Кончил, и гневно ему возразил Антиной, сын Евпейтов:«Что ты сказал, Телемах необузданный, гордоречивый?Если б вот это от каждого здесь жениха получил он —Верно сюда бы три месяца вновь заглянуть не подумал».Так говоря, он скамейку схватил, на которую ногиКлал под столом, и, грозяся, ее показал Одиссею.Прочие ж все подавали, котомку его наполняяХлебом и мясом. И, много собрав, Одиссей уж готов былСесть на порог свой, чтоб данной насытиться пищей; но преждеОн подошел к Антиною и бросил крылатое слово:«Дай мне и ты. Не последним тебя здесь считаю, но первым,Лучшим и самым знатнейшим; царю ты подобишься видом!Щедродаянье должно быть тебе и приличней и легчеВсех их; и славить тебя я отныне по всей беспредельнойБуду земле. Я и сам меж людьми не всегда бесприютноЖил; и богатоустроенным домом владел, и доступенВсякому страннику был, и охотно давал неимущим;Много имел я невольников, много всего, чем роскошноЛюди живут и за что величает их свет богачами.Все уничтожил Кронион — была, без сомненья, святаяВоля его, чтоб с дружиной отважных добычников поплылЯ в отдаленный Египет (он там приготовил мне гибель).В лоне потока Египта легкоповоротные нашиВсе корабли утвердив, я велел, чтоб отборные людиТам на морском берегу сторожить их остались; другим жеДал приказание с ближних высот обозреть всю окрестность.Вдруг загорелось в них дикое буйство; они, обезумев,Грабить поля плодоносные жителей мирных ЕгиптаБросились, начали жен похищать и детей малолетних,Зверски мужей убивая, — тревога до жителей градаСкоро достигла, и сильная ранней зарей собраласяРать; колесницами, пешими, яркою медью оружийПоле кругом закипело; Зевес, веселящийся громом,В жалкое бегство моих обратил; отразить ни единыйСилы врага не посмел, и отвсюду нас смерть окружила;Многих тогда из товарищей медь умертвила, и многихПленных насильственно в град увлекли на печальное рабство.Я же был жителю Крита, в Египет прибывшему, проданДметору, сыну Эсона, владевшего Кипром; в ИтакуПрибыл из Кипра я, много имев на пути злоключений».Гневно сказал, отвечая ему, Антиной, сын Евпейтов;«Верно, нам демон такую чуму посылает, такуюПорчу пиров! Отойди от стола моего; на срединеСтой там, чтоб не было хуже тебе и Египта и Кипра.Что за наглец неотступный! Какой побродяга бесстыдный!Всех почередно ты здесь обошел; и тебе, что попалосьПод руки каждому, подали все, не из щедрости: здесь имЕсть что подать; подавать же чужое легко. Убирайся жПрочь». От стола отступив, отвечал Одиссей хитроумный:«Горе! Так, видно, с лицом у тебя твой рассудок несходен;В доме своем ты и соли щепотку мне дать пожалел бы,Если уж здесь, за обедом чужим прохлаждаяся, хлебаКорку жалеешь мне бросить; а стол ваш, я вижу, обилен».Так он сказал. Антиной, рассердясь, на него исподлобьяГрозно очами сверкнул и бросил крылатое слово:«Если еще грубиянить ты вздумал, бродяга, то даромЭто тебе не пройдет и добром ты не выйдешь отсюда».Тут он скамейкой швырнул — и жестоко ударила в спинуПодле плеча Одиссея она; как утес, не шатнувшись,Он устоял на ногах, не сраженный ударом; он толькоМолча потряс головою и страшное в сердце помыслил.К двери потом возвратяся, он сел на порог и, котомкуНа пол с едой положивши, сказал женихам: «ОбратитеСлух ваш ко мне, женихи многославной царицы, дабы яВысказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.Не было б в том ни беды, ни прискорбия тяжкого сердцу,Если бы кто, за именье свое, за быков, за блестящихШерстью овец заступаяся, вытерпел злые побои;Мне ж от руки Антиноя побои достались за гнусный,Жадный и множество бед приключающий людям желудок.Если же боги и мщенье Эринний живут и для бедных —Смерть, Антиной, а не брак вожделенный ты встретишь, обидчик».Гневно, ему возражая, сказал Антиной, сын Евпейтов:«Ешь и молчи, негодяй; иль беги неоглядкой отсюда;Иначе, так нагрубив мне, ты за ноги будешь рабамиВытащен в дверь, и все кости твои обломаются об пол».Кончил; угрозы его не одобрил никто; негодуя,Так говорили иные из юношей дерзко-надменных:«Ты, Антиной, поступил непохвально, обиду нанесшиЭтому нищему; что же, когда он один из бессмертных?Боги нередко, облекшися в образ людей чужестранных,Входят в земные жилища, чтоб видеть своими очами,Кто из людей беззаконствует, кто наблюдает их правду».Так женихи говорили; но речи их были напрасны.Злою обидой глубоко в душе Телемах сокрушалсяВместе с обиженным; слезы свои утаивши, он толькоМолча потряс головою и страшное в сердце помыслил.Но Пенелопа разумная, слыша, что был чужеземецВ доме их так оскорблен, обратяся к рабыням, сказала:«О, когда бы его поразил Аполлон сребролукий!»Ей Евринома, разумная ключница, так отвечала:«Если бы все исполнялось согласно с желанием нашим,Завтра же светлой денницы из них ни один бы не встретил».Кончила. Ей Пенелопа разумная так возразила:«Правда, мне все ненавистны они, нам от всех притесненье;Но Антиной наиболее с черною Керою сходен:Принят в наш дом чужеземец и, ходя кругом, подаяньяПросит у всех он гостей, приневоленный строгой нуждою, —Подали все, и свою он наполнил котомку; лишь этотВместо подачи в него, как безумный, скамейкою бросил».Так Пенелопа рабыням своим говорила в покояхВерхних своих. Одиссей же, сидя на пороге, обедал.Кликнуть к себе повелев свинопаса, царица сказала:«Слушай, Евмей благородный, скажи иноземцу, что я с нимЗдесь повидаться желаю, чтоб знать от него, не слыхал лиОн о супруге моем и ему не случилось ли где с нимВстретиться: кажется мне человеком он, много видавшим».Так Пенелопе ответствовал ты, свинопас богоравный:«Если б твои женихи хоть на миг поутихли, царица,Милое сердце твое он своим бы рассказом утешил.Три дня и три ночи он уж гостит под моею убогойКровлей; пришел же ко мне, с корабля убежав от феспротов.Мне о своих приключеньях еще он не кончил рассказа;Но как внимают певцу, вдохновенному свыше богами,Песнь о великом поющему людям, судьбине подвластным,В них возбуждая желание слушать его непрестанно,Так я внимал чужеземцу, сидя перед ним неподвижно;С ним Одиссей по отцу, говорит он, считается гостем;В Крите широкоравнинном, отчизне Миноса, рожденный,Прибыл оттоле сюда он и много превратностей встретил,Скудно мирским подаяньем питаясь; и слышал он, будтоКрая феспротов, соседнего с нашей Итакой, достигнулЦарь Одиссей, возвращаяся в дом свой с великим богатством».Кончил. Разумная так отвечала ему Пенелопа:«Кликни его самого; я желаю, чтоб сам рассказал онВсе мне подробно, покуда игрой на дворе перед дверьюИли во внутренних горницах будут они забавляться;Дома они про себя сберегают свои все запасы,Хлеб и вино золотое; их тратят домашние люди;Им же удобней, вседневно врывался в дом наш толпою,Наших быков, и баранов, и коз откормленных резать,Жрать до упаду и светлое наше вино беспощадноТратить. Наш дом разоряется, ибо уж нет в нем такогоМужа, каков Одиссей, чтоб его от проклятья избавить.Если же он возвратится и снова отчизну увидит,С сыном своим он отмстит им за все». Так царица сказала.В это мгновенье чихнул Телемах, и так сильно, что в целомДоме как гром раздалось; засмеявшись, Евмею, поспешноКликнув его, Пенелопа крылатое бросила слово:«Добрый Евмей, приведи ты сюда чужеземца немедля;Слово мое зачихнул Телемах; я теперь, несомненно,Знаю, что злые мои женихи неизбежно погибнутВсе: ни один не уйдет от судьбы и от мстительной Керы.Выслушай то, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Если меня без обмана он доброю вестью утешит,Мантию дам я ему, и хитон, и красивую обувь».Кончила. Ей повинуясь, пошел свинопас к Одиссею;Близко к нему подошедши, он бросил крылатое слово:«Слушай, отец чужеземец, разумная наша царица,Мать Телемаха, тебя приглашает к себе; о супругеХочет она расспросить, сокрушаясь о нем беспрестанно.Если ее без обмана ты доброю вестью утешишь,Мантию ты, и хитон, и красивую обувь получишь.Хлеб же, чтоб свой успокоить желудок, по улицам ходя,В городе можешь сбирать от людей — там подаст, кто захочет».Так Одиссей хитроумный сказал, отвечая Евмею:«Все без обмана я мог бы теперь рассказать Пенелопе,Старца Икария дочери многоразумной; я многоЗнаю о муже ее: мы одно с ним терпели на свете.Но женихов я боюсь необузданно-дерзких, которыхБуйство, бесстыдство и хищность дошли до железного неба;Видел ты сам, как в меня, там ходившего смирно и мыслиЗлой не имевшего, этот неистовый бросил скамейкой —Кто ж за меня заступился? Никто. Промолчал и прекрасныйСын Одиссеев. Пускай же царица, хотя нетерпеньеВ ней и велико, дождется, чтоб Гелиос скрылся; тогда яВсе, что узнать пожелает она о супруге далеком,Ей расскажу, поместясь у огня, чтоб согреться: одет яПлохо — то ведаешь сам ты, тебя я здесь первого встретил».Так он сказал; и Евмей, повинуясь, пошел к Пенелопе;Встретив его на пороге своем, Пенелопа спросила:«Он не с тобою, Евмей? Для чего же прийти не хотел он,Бедный? Боится ль обиды какой? На глаза ль показатьсяЛюдям стыдится? Стыдливому нищему плохо на свете».Так Пенелопе ответствовал ты, свинопас богоравный:«Нет; он умно рассуждает, и с ним ты должна согласиться;Он, женихов необузданно-дерзких, царица, бояся,Просит тебя терпеливо дождаться, чтоб Гелиос скрылся;Думаю также и я, что гораздо удобнее будет,Если его ты одна обо всем на досуге расспросишь».Выслушав, умная так отвечала Евмею царица:«Странник твой, кто бы он ни был, умно рассуждает; и прав он:В целом свете, нигде посреди земнородных неможноВстретить людей, столь неистовых, столь беззаконно-развратных».Так отвечала Евмею она. Свинопас богоравный,Все передав ей, пошел к женихам; с Телемахом в столовойВстретился он и, приблизившись, бросил крылатое словоШепотом в ухо ему, чтоб его не слыхали другие:«Милый, теперь я иду; за свиньями, за домом, за всемиВ доме запасами должно смотреть мне; а ты остороженБудь здесь, себя береги и смотри, чтоб с тобой никакогоЗла не случилось: зломысленных много тебя окружает.Зевс да погубит их прежде, чем бедствие наше созреет!»Кончил. Ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Добрый совет ты даешь мне, отец; но ты сам, ночевавшиДома, сюда возвратися поутру с отборной свиньею.Боги мой ум просветят и меня надоумят, что делать».Так отвечал Телемах. Свинопас поместился на гладкомСтуле; поужинав сытно и свой удовольствовав голод,В поле пошел он к свиньям острозубым, оставивши царскийДом, оглашаемый шумом пирующих; пеньем и пляскойТам веселились. Тем временем темная ночь наступила.Песнь осьмнадцатаяТридцать осьмой день
Бой Одиссея с Иром. Он напрасно советует Амфиному расстаться с женихами. Пенелопа подает им надежду на скорый брак; они приносят ей подарки. Меланфо оскорбляет Одиссея. Евримах бросает в него скамейкою. Женихи расходятся по домам.
В двери вошел тут один всем известный бродяга; шатаясьПо миру, скудным он жил подаяньем и в целой ИтакеСлавен был жадным желудком своим, и нахальством, и пьянством;Силы, однако, большой не имел он, хотя и высок былРостом. По имени слыл Арнеоном (так матерью названБыл при рожденье), но в городе вся молодежь величалаИром его, потому что у всех он там был на посылках.В двери вступив, Одиссея он стал принуждать, чтоб покинулДом свой; и бросил ему, раздраженный, крылатое слово:«Прочь от дверей, старичишка, иль за ноги вытащен будешь;Разве не видишь, что все мне мигают, меня понуждаяВытолкать в двери тебя; но марать понапрасну своих яРук не хочу; убирайся, иль дело окончится дракой».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:«Ты сумасброд, я не делаю зла никому здесь; и сколько бТам кто ни подал тебе, я не стану завидовать; обаМожем на этом пороге сидеть мы просторно; нет нуждыСпор заводить нам. Ты, вижу, такой же, как я, бесприютныйСтранственник; бедны мы оба. Лишь боги даруют богатство.Воли, однако, рукам не давай; не советую; стар я:Но, рассердясь, я всю грудь у тебя разобью и все рылоВ кровь; и просторнее будет тогда мне на этом порогеЗавтра, понеже уж, думаю, ты не придешь во второй разВластвовать в доме царя Одиссея, Лаэртова сына».Ир в несказанной досаде воскликнул, ему отвечая:«Он же, прожора, и умничать вздумал! Не хуже стряпухиСтарой лепечет! Постой же; тебя проучить мне порядкомДолжно, приняв в кулаки и из челюстей зубы повыбивВсе у тебя, как у жадной свиньи, истребляющей ниву.Полно ж сидеть; выходи, покажи нам свое здесь уменье;Вот поглядим мы, ты сладишь ли с тем, кто тебя посильнее».Так меж обоими нищими в бранных словах загореласьСсора на гладком пороге дверей. То приметила преждеВсех Антиноева сила святая. И с хохотом громкимОн, к женихам обратяся, воскликнул: «Друзья, поглядите,Что там в дверях происходит. Подобного мне не случалосьВидеть нигде; нам чудесную Дий посылает забаву:С старым бродягой поссорился Ир, и, конечно, уж скороДрака там будет; пойдем поскорее, нам должно стравить их».Так он сказал; женихи, засмеявшись, вскочили поспешноС мест и соперников, грязным одетых тряпьем, обступили.Тут, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, сказал им:«Выслушать слово мое вас, товарищи, я приглашаю;Козьи желудки лежат там на угольях; сами на ужинИх для себя отложили мы, жиром и кровью наливши;Я предлагаю, чтоб тот, кто из двух победителем будет,Взял для себя из желудков обжаренных лучший; потом мыБудем вседневно его приглашать и к обеду; другим жеНищим сбирать здесь столовые крохи вперед не дозволим».Так предложил Антиной, и одобрили все предложенье.Хитрость замыслив, тогда им сказал Одиссей многоумный:«В бой выходить с молодым старику, изнуренному в силахНищенской жизнию, трудно, друзья; но докучный желудокНудит меня согласиться, хотя б и стерпеть здесь побои.Слушайте ж то, что скажу: поклянитесь великою клятвойМне, что, потворствуя Иру, никто на меня не подыметРук и сопернику верх надо мной одержать не поможет».Так говорил Одиссей; женихи поклялися; когда жеВсе поклялися они и клятву свою совершили,Слово к отцу обративши, сказал Телемах богоравный:«Если ты сам добровольно желаешь и смело решилсяВыступить в бой с ним, то страха не должен иметь: кто посмеетРуку поднять на тебя, тот с собою здесь многих поссорит.Я здесь хозяин, защитник гостей, и, конечно, со мноюБудут теперь заодно Антиной, Евримах и другие».Так он сказал. Женихи согласились. Тогда сын ЛаэртовРубище снял и себя им, пристойность храня, опоясал.Тут обнаружились крепкие ляжки, широкие плечи,Твердая грудь, жиловатые руки, и сделала вышеРостом его, неприметно к нему подошедши, Афина.Все женихи на него с изумленьем великим смотрели;Глядя друг на друга, так меж собою они рассуждали:«Иру беда; за нахальство теперь он заплатит. КакиеКрепкие мышцы под рубищем этого нищего скрыты!»Так говорили они. Обуяла великая трусостьИра. Его, опоясав, рабы притащили насильно;Бледный, дрожащий от страха, едва на ногах он держался.Слово к нему обративши, сказал Антиной, сын Евпейтов:«Лучше тебе, хвастуну, умереть иль совсем не родитьсяБыло бы, если теперь так дрожишь, так бесстыдно робеешьТы перед этим, измученным бедностью, старым бродягой.Слушай, однако, и то, что услышишь, исполнится верно:Если тебя победит он и силой своей одолеет,Будешь ты брошен на черный корабль и на твердую землюК злому Эхету-царю, всех людей истребителю, сослан.Уши и нос беспощадною медью тебе он обрежет,В крохи изрубит тебя и собакам отдаст на съеденье».Так говорил он. Ужасная робость проникнула Ира;Силою слуги его притащили; и подняли рукиОба. Себя самого тут спросил Одиссей богоравный:Сильно ль ударить его кулаком, чтоб издох он на месте?Или несильным ударом его опрокинуть? ОбдумавВсе, напоследок он выбрал несильный удар, поеликуИначе мог бы в сердцах женихов возбудить подозренье.Оба тут вышли; в плечо кулаком Одиссея ударилИр. Одиссей же его по затылку близ уха: вдавиласьКость сокрушенная внутрь, и багровая кровь полиласяРтом; он, завыв, опрокинулся; зубы его скрежетали,Об пол он пятками бил. Женихи же, всплеснувши руками,Все помирали от смеха. А сын благородный Лаэртов,За ногу Ира схватив, через двери и портик к воротамДома его через двор протащил; и, его приневоливСесть там, спиною к стене прислонил, суковатую палкуВтиснул ему, полумертвому, в руки и гневное бросилСлово: «Сиди здесь, собак и свиней отгоняй; и нахальноВластвовать в доме чужом не пытайся вперед, высылаяНищих оттуда, сам нищий бродяга: иль будет с тобоюХуже беда». Он сказал и, на плечи набросив котомку,Всю в заплатах, висевшую вместо ремня на веревке,К двери своей возвратился и сел на пороге. А гостиВстретили смехом его и, к нему подступивши, сказали:«Молим мы Зевса и вечных богов, чтоб они совершилиВсе то, чего наиболе теперь ты желаешь, о чем тыМолишь их сам; навсегда ты избавил от злого прожорыКрай наш. Он нами немедленно будет на твердую землюК злому Эхету-царю, всех людей истребителю, сослан».Так женихи говорили; был рад Одиссей прорицанью.С угольев снявши желудок, наполненный жиром и кровью,Подал Лаэртову сыну его Антиной; и, два хлебаВзяв из корзины, принес их ему Амфином; он наполнилКубок вином и сказал Одиссею, его поздравляя:«Радуйся, добрый отец иноземец! Теперь нищетоюТы удручен; да пошлют наконец и тебе изобильеБоги!» Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Ты, Амфином, благомысленный юноша, вижу я; знатенТвой благородный отец, повсеместно молвою хвалимый,Нис, уроженец Дулихия многобогатый; его тыСын, мне сказали; и сам испытал я, сколь ты добродушен.Слушай же, друг, и размысли, размысли о том, что услышишь:Все на земле изменяется, все скоротечно; всего же,Что ни цветет, ни живет на земле, человек скоротечней;Он о возможной в грядущем беде не помыслит, покудаСчастием боги лелеют его и стоит на ногах он;Если ж беду ниспошлют на него всемогущие боги,Он негодует, но твердой душой неизбежное сносит:Так суждено уж нам всем на земле обитающим людям,Что б ни послал нам Кронион, владыка бессмертных и смертных.Некогда славен и я меж людьми был великим богатством;Силой своей увлеченный, тогда беззаконствовал многоЯ, на отца и возлюбленных братьев своих полагаясь.Горе тому, кто себе на земле позволяет неправду!Должно в смиренье, напротив, дары от богов принимать нам.Вижу, как здесь женихи, самовластно бесчинствуя, губятВсе достоянье царя и наносят обиды супругеМужа, который, я мыслю, недолго с семьей и с отчизнойБудет в разлуке. Он близко. О друг, да хранительный демонВовремя в дом твой тебя уведет, чтоб ему на глаза тыЗдесь не попался, когда возвратится в отеческий дом он.Здесь не пройдет без пролития крови, когда с женихамиСтанет вести свой расчет он, вступя под домашнюю кровлю».Так он сказал и вина золотого, свершив возлиянье,Выпил; и кубок потом возвратил Амфиному. И тихимШагом пошел Амфином, с головой наклоненной, с печальюМилого сердца, как будто предчувствием бедствия полный;Но не ушел от судьбы он; его оковала Паллада,Пасть от копья Телемахова вместе с другими назначив.Сел он на стул свой опять, к женихам возвратяся беспечно.Тут светлоокая дочь Громовержца вложила желаньеВ грудь Пенелопы, разумной супруги Лаэртова сына,Выйти, дабы, женихам показавшись, сильнейшим желаньемСердце разжечь им, в очах же супруга и милого сынаБоле, чем прежде, явиться достойною их уваженья.Так, улыбнуться уста приневолив, она Евриноме,Ключнице старой, сказала: «Хочу я — чего не входилоПрежде мне в ум — женихам ненавистным моим показаться;Также хочу и совет там подать Телемаху, чтоб болеС шайкою их, многобуйных грабителей, он не водился;Добры они на словах, но недобрые мысли в уме их».Ей Евринома, усердная ключница, так отвечала:«То, что, дитя, говоришь ты, и я нахожу справедливым.Выдь к ним и милому сыну подай откровенно совет свой.Прежде, однако, омойся, натри благовонным елеемЩеки; тебе не годится с лицом, безобразным от плача,К ним выходить; красота увядает от скорби всегдашней.Сын же твой милый созрел, и тебе, как молила ты, богиДали увидеть его с бородою расцветшего мужа».Ключнице верной ответствуя, так Пенелопа сказала:«Нет, никогда, Евринома, для них, ненавистных, не будуЯ омываться и щек натирать благовонным елеем.Боги, владыки Олимпа, мою красоту погубилиВ самый тот час, как пошел Одиссей в отдаленную Трою.Но позови Гипподамию, с нею пускай АвтонояТакже придет, чтоб меня проводить в пировую палату:К ним не пойду я одна, то стыдливости женской противно».Так говорила царица. Поспешно пошла ЕвриномаКликнуть обеих служанок, чтоб тотчас послать к госпоже их.Умная мысль родилася тут в сердце Афины Паллады:Сну мироносцу велела богиня сойти к Пенелопе.Сон прилетел и ее улелеял, и все в ней утихло.В креслах она неподвижно сидела; и ей, усыпленной,Все, чем пленяются очи мужей, даровала богиня:Образ ее просиял той красой несказанной, какоюВ пламенно-быстрой и в сладостно-томной с Харитами пляскеОбраз Киприды, венком благовонным венчанной, сияет;Стройный ее возвеличился стан, и все тело нежнее,Чище, свежей и блистательней сделалось кости слоновой.Так одаривши ее, удалилась богиня Афина.Но белорукие обе рабыни, вбежавши поспешноВ горницу, шумом нарушили сладостный сон Пенелопы.Щеки руками спросонья потерши, она им сказала:«Как же я сладко заснула в моем сокрушенье! О, если бМне и такую же сладкую смерть принесла АртемидаВ это мгновенье, чтоб я непрерывной тоской пересталаЖизнь сокрушать, все не ведая, где Одиссей, где супруг мой,Доблестью всякой украшенный, между ахеян славнейший».Кончив, по лестнице вниз Пенелопа сошла; вслед за неюОбе служанки сошли, и она, божество красотою,В ту палату вступив, где ее женихи пировали,Подле столба, потолок там высокий державшего, стала,Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим;Справа и слева почтительно стали служанки. КоленаИх задрожали при виде ее красоты, и сильнееВспыхнуло в каждом желание ложе ее разделить с ней.Сына к себе подозвавши, его Пенелопа спросила:«Сын мой, скажи мне, ты в полном ли разуме? В возрасте детскомБыл ты умней и приличие всякое более ведал.Ныне ж ты мужеской силы достигнул, и кто ни посмотритЗдесь на тебя, чужеземец ли, здешний ли, каждый породуМужа великого в светлой твоей красоте угадает.Где же, однако, твой ум? Ты совсем позабыл справедливость.Дело бесчинное здесь у тебя на глазах совершилось;Этого странника в доме своем допустил ты обидеть;Что же? Когда чужеземец, доверчиво твой посетившийДом, оскорбленный там будет сидеть и ругаться им станетВсякий — постыдный упрек от людей на себя навлечешь ты».Матери так отвечал благомысленный сын Одиссеев:«Милая мать, твой упрек справедлив; на него не могу яСетовать. Ныне я все понимаю; и мне уж не трудноЗло отличать от добра; из ребячества вышел я, правда;Но не всегда и теперь удается мне лучшее выбрать:Наши незваные гости приводят мой ум в беспорядок;Злое одно замышляют они; у меня ж руководцаНет. Но сражение странника с Иром не их самовольствомБыло устроено; высшая здесь обнаружилась воля.Если б — о Дий Громовержец! о Феб Аполлон! о Афина! —Все женихи многобуйные в нашей обители ныне,Кто на дворе, кто во внутренних дома покоях, сидели,Головы свесив на грудь, все избитые, так же, как этотИр-побродяга, теперь за воротами дома сидящий!Трепетной он головою мотает, как пьяный; не можетПрямо стоять на ногах, ни сидеть, ни подняться, чтоб в дом свойМедленным шагом добресть через силу; совсем он изломан».Так про себя говорили они, от других в отдаленье.Тут, обратясь к Пенелопе, сказал Евримах благородный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Если б могли все ахейцы ясийского Аргоса нынеВидеть тебя, женихов бы двойное число собралосяВ доме твоем пировать. Превосходишь ты всех земнородныхЖен красотой, и возвышенным станом, и разумом светлым».Так говорил Евримах. Пенелопа ему отвечала:«Нет, Евримах, красоту я утратила волей бессмертныхС самых тех пор, как пошли в кораблях чернобоких ахейцыВ Трою, и с ними пошел мой супруг, Одиссей богоравный.Если б он жизни моей покровителем был, возвратясяВ дом, несказанно была б я тогда и славна и прекрасна.Ныне ж в печали я вяну; враждует злой демон со мною.В самый тот час, как отчизну свою он готов был покинуть,Взявши за правую руку меня, он сказал на прощанье:„Думать не должно, чтоб воинство меднообутых ахеянВсе без урона из Трои в отчизну свою возвратилось;Слышно, что в бое отважны троянские мужи, что копьяМетко бросают; в стрелянии из лука зорки; искусноГрозно-летучими, часто сраженье меж двух равносильныхРатей решащими разом, конями владеют. НаверноЗнать не могу я, позволит ли Дий возвратиться сюда мне,Или погибель я в Трое найду. На твое попеченьеВсе оставляю. Пекись об отце и об матери милойТак же усердно, как прежде, и даже усердней: понежеБуду не здесь я; когда же наш сын возмужает, ты замужВыдь, за кого пожелаешь, и дом наш покинь“. На прощаньеТак говорил Одиссей мне; и все уж исполнилось. Скоро,Скоро она, ненавистная ночь ненавистного сердцуБрака, наступит для бедной меня, всех земных утешенийЗевсом лишенной. На сердце моем несказанное горе.В прежнее время обычай бывал, что, когда начиналиСвататься, знатного рода вдову иль богатую девуВыбрав, один пред другим женихи отличиться старались;В дом приводя к нареченной невесте быков и баранов,Там угощали они всех друзей; и невесту дарилиЩедро; чужое ж имущество тратить без платы стыдились».Кончила. В грудь Одиссея проникло веселье, понежеБыло приятно ему, что от них пожелала подарков,Льстя им словами, душою же их ненавидя, царица.Ей отвечая, сказал Антиной, сын Евпейтов надменный:«О многоумная старца Икария дочь, Пенелопа,Всякий подарок, тебе от твоих женихов подносимый,Ты принимай: не позволено то отвергать, что дарят нам.Мы же, ты знай, не пойдем от тебя ни домой, ни в иноеМесто, пока ты из нас по желанью не выберешь мужа».Так говорил Антиной; согласилися все с ним другие.Каждый потом за подарком глашатая в дом свой отправил.Посланный длинную мантию с пестрым шитьем АнтиноюПодал; двенадцать застежек ее золотых украшали,Каждая с гибким крючком, чтоб, в кольцо задеваясь, держал онМантию. Цепь из обделанных в золото с чудным искусством,Светлых, как солнце, больших янтарей принесли Евримаху.Серьги — из трех, с шелковичной пурпурною ягодой сходныхШариков каждая — подал проворный слуга Евридаму;Был молодому Писандру, Поликтора умного сыну,Женский убор принесен, ожерелье богатое; столь жеБыли нескупы и прочие все на подарки. Приняв их,Вверх по ступеням высоким обратно пошла Пенелопа.С ней удалились, подарки неся, и младые рабыни.Те же, опять обратившися к пляске и сладкому пенью,Начали снова шуметь в ожидании ночи; когда жеЧерная ночь посреди их веселого шума настала,Три посредине палаты поставив жаровни, наклалиМного поленьев туда, изощренной нарубленных медью,Мелких, сухих, и лучиною тонкой зажгли их, смолистыхФакелов к ним подложивши. Смотреть за огнем почередноБыли должны Одиссеева дома рабыни. И с нимиТак говорить Одиссей хитромысленный начал: «ПодитеВы, Одиссеева дома рабыни, отсюда в покоиВашей царицы, Икария дочери многоразумной;Сядьте с ней, тонкие нити сучите и волну рукамиДергайте, горе ее развлекая своим разговором.Я же останусь смотреть за огнем, и светло здесь в палатеБудет, хотя бы они до утра пировать здесь остались;Им не удастся меня утомить; я терпеть научился».Так говорил он. Рабыни одна на другую взглянулиС громким смехом; и грубо ему отвечала Меланфо,Дочь Долиона (ее воспитала сама ПенелопаС детства и много игрушек и всяких ей лакомств давала;Сердце ж ее нечувствительно было к печалям царицы;Тайно любовный союз с Евримахом она заключила);Так отвечала она Одиссею ругательным словом:«Видно, совсем потерял ты рассудок, бродяга; не хочешь,Видно, искать ты ночлега на кузнице, или в закуте,Или в шинке; здесь, конечно, приютней тебе; на слова тыДерзок в присутствии знатных господ; и душою не робок;Знать, от вина помутился твой ум, иль, быть может, такой ужТы от природы охотник без смысла болтать; иль, осиливБедного Ира, так поднял ты нос — берегися однако;Может с тобою здесь встретиться кто-нибудь Ира сильнее;Зубы твои все своим кулаком он железным повыбьет;Вытолкнут в дверь по затылку им будешь ты, кровью облитый».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей хитроумный:«Я на тебя Телемаху пожалуюсь, злая собака;В мелкие части болтунью тебя искрошить он прикажет».Слово его испугало рабынь; и они во мгновеньеВсе из палаты ушли; их колена дрожали от страха;Думали все, что на деле исполнится то, что сказал имСтранник. А он у жаровен стоял, наблюдая, чтоб ярчеПламя горело; и глаз не сводил с женихов, им готовяМыслию все, что потом и на самом исполнилось деле.Тою порой женихов и Афина сама возбуждалаК дерзко-обидным поступкам, дабы разгорелось сильнееМщение в гневной душе Одиссея, Лаэртова сына.Так говорить Евримах, сын Полибиев, начал (обидетьСловом своим Одиссея, других рассмешивши, хотел он):«Слух ваш склоните ко мне, женихи Пенелопы, дабы яВысказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.Этот наш гость, без сомнения, демоном послан, чтоб былоНам за трапезой светлей; не от факелов так все сияетЗдесь, но от плеши его, на которой нет волоса боле».Так он сказал и потом, обратясь к Одиссею, примолвил:«Странник, ты, верно, поденщиком будешь согласен нанятьсяВ службу мою, чтоб работать за плату хорошую в поле,Рвать для забора терновник, деревья сажать молодые;Круглый бы год получал от меня ты обильную пищу,Всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь.Думаю только, что будешь худой ты работник, привыкнувК лени, без дела бродя и мирским подаяньем питаясь:Даром свой жадный желудок кормить для тебя веселее».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Если б с тобой, Евримах, привелось мне поспорить работой,Если б весною, когда продолжительней быть начинаютДни, по косе, одинаково острой, обоим нам далиВ руки, чтоб, вместе работая с самого раннего утраВплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили,Или, когда бы, запрягши нам в плуг двух быков круторогих,Огненных, рослых, откормленных тучной травою, могучейСилою равных, равно молодых, равно работящих,Дали четыре нам поля вспахать для посева, тогда быСам ты увидел, как быстро бы в длинные борозды плуг мойПоле изрезал. А если б войну запалил здесь КронионЗевс и мне дали бы щит, два копья медноострых и медныйКованый шлем, чтоб моей голове был надежной защитой,Первым в сраженье меня ты тогда бы увидел; тогда быМне ты не стал попрекать ненасытностью жадной желудка.Но человек ты надменный; твое неприязненно сердце;Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильнымЛишь потому, что находишься в обществе низких и слабых.Если б, однако, не жданный никем, Одиссей вам явился —Сколь ни просторная плотником сделана дверь здесь, она быУзкой тебе, неоглядкой бегущему, вдруг показалась».Он замолчал. Евримах, рассердясь, на него исподлобьяГрозно очами сверкнул и слово крылатое бросил:«Вот погоди, я с тобою разделаюсь, грязный бродяга:Дерзок в присутствии знатных господ и не робок душой ты;Видно, вино помутило твой ум, иль, быть может, такой ужТы от природы охотник без смысла болтать, иль, осиливБедного Ира, так сделался горд — берегися однако».Так он сказал и скамейку схватил, чтоб пустить в Одиссея;Но Одиссей, отскочивши, к коленам припал Амфинома;Мимо его прошумев, виночерпия сильно скамейкаВ правую треснула руку, и чаша, в ней бывшая, на полГрянулась; тот, опрокинутый, навзничь упал, застонавши.Начали громко шуметь женихи в потемневшей палате;Глядя друг на друга, так меж собою они рассуждали:«Лучше бы было, когда б, до прихода к нам, этот незваныйГость на дороге издох, не завел бы у нас он такогоШума. Теперь мы за нищего ссоримся; пир наш испорчен;Кто при великом раздоре таком веселиться захочет?»К ним обратилась тогда Телемахова сила святая:«Буйные люди, вы все помешались; не можете болеСкрыть вы, что хмель обуял вас. Знать, демон какой поджигаетВсех на раздор; пировали довольно вы, спать уж пора вам;Может, кто хочет, уйти; принуждать никого я не буду».Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.Тут, обратяся к собранью, сказал Амфином благородный,Нисов блистательный сын, от Аретовой царственной крови:«Правду сказал он, друзья; на разумное слово такоеВы не должны отвечать оскорбленьем; не трогайте болеСтарого странника; также оставьте в покое и прочихСлуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.Пусть виночерпий опять нам наполнит вином благовоннымКубки, чтоб мы, возлияв, на покой по домам разошлися;Странника же здесь ночевать в Одиссеевом доме оставим,На руки сдав Телемаху: он гость Телемахова дома».Так Амфином говорил, и понравилось всем, что сказал он.Тут Мулион, дулихийский глашатай, слуга Амфиномов,Муж благородной породы, вина намешавши в кратеры,Кубки наполнил до края и подал гостям; совершившиИм возлиянье блаженным богам, осушили все кубкиГости; когда ж, совершив возлиянье, вином насладилисьВдоволь они, все пошли по домам, чтоб предаться покою.Песнь девятнадцатаяВечер тридцать осьмого дня
Одиссей вместе с Телемахом выносит оружия из столовой, потом остается один. Меланфо снова его оскорбляет. Он рассказывает Пенелопе вымышленную о себе повесть и уверяет ее, что Одиссей скоро возвратится в дом свой. Евриклея узнает его по рубцу на ноге; он повелевает ей молчать. Пенелопа рассказывает ему сон свой, потом говорит, что отдаст руку свою тому из женихов, который победит других стрельбою из Одиссеева лука; наконец Пенелопа удаляется.
Все разошлися; один Одиссей в опустевшей палатеСмерть замышлять женихам совокупно с Афиной остался.С ним Телемах; и сказал он, к нему обратяся: «Мой милыйСын, наперед надлежит все оружия вынесть отсюда.Если ж, приметив, что нет уж в палате, как прежде, оружий,Спросят о них женихи, ты тогда отвечай им: „В палатеДымно; уж сделались вовсе они не такие, какимиЗдесь их отец Одиссей, при отбытии в Трою, покинул:Ржавчиной все от огня и от копоти смрадной покрылись“.Также и высшую в сердце вложил мне Зевес осторожность:Может меж вами от хмеля вражда загореться лихая;Кровью тогда сватовство и торжественный пир осквернится —Само собой прилипает к руке роковое железо».Так он сказал. Телемах, повинуясь родителя воле,Кликнул старушку, усердную няню свою Евриклею;«Няня, — сказал он, — смотри, чтоб служанки сюда не входилиПрежде, покуда наверх не отнес я отцовых оружий;Здесь без присмотра они; все испорчены дымом; отца жеНет. Я доныне ребенок бессмысленный был, но теперь яЗнаю, что должно отнесть их туда, где не может их портитьКопоть». Сказал. Евриклея-старушка ему отвечала:«Дельно! Пора, мой прекрасный, за разум приняться, и домаБыть господином, и знать обходиться с отцовым богатством.Кто же, когда покидать не велишь ты служанкам их горниц,Факелом будет зажженным тебе здесь светить за работой?»Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Этот старик; не трудяся, никто, и хотя б он чужой был,В доме моем, получая наш корм, оставаться не должен».Кончил. Не мимо ушей Евриклеи его пролетелоСлово. Все двери тех горниц, где жили служанки, замкнулаТотчас она. Одиссей с Телемахом тогда принялисяМедные с гребнями шлемы, с горбами щиты, с остриямиДлинными копья наверх выносить; и Афина ПалладаИм невидимо, держа золотую лампаду, светила.Тем изумленный, сказал Телемах Одиссею: «Родитель,В наших очах происходит великое, думаю, чудо;Гладкие стены палаты, сосновые средние брусья,Все потолка перекладины, все здесь колонны так ясноВидны глазам, так блистают, как будто б пожар был кругом их —Видно, здесь кто из богов олимпийских присутствует тайно».Так он спросил; отвечая, сказал Одиссей хитроумныйСыну: «Молчи, ни о чем не расспрашивай, бойся и мыслить:Боги, владыки Олимпа, такой уж имеют обычай.Время тебе на покой удалиться, а я здесь останусь;Видеть хочу поведенье служанок; хочу в ПенелопеСердце встревожить, чтоб, плача, меня обо всем расспросила».Так он сказал. Телемах из палаты немедленно вышел;Факел зажженный неся, он пошел в тот покой почивальный,Где по ночам миротворному сну предавался обычно.В спальню пришедши, он лег и заснул в ожиданье денницы.Тою порою один Одиссей в опустевшей палатеСмерть замышлять женихам совокупно с Палладой остался.Вышла разумная тут из покоев своих Пенелопа,Светлым лицом с золотой Афродитой, с младой АртемидойСходная. Сесть ей к огню пододвинули стул, из слоновойКости точеный, с оправой серебряной, чудной работыИкмалиона (для ног и скамейку приделал художникК дивному стулу). Он мягко-широкой покрыт был овчиной.Многоразумная села на стул Пенелопа. ВступившиС ней белорукие царского дома служанки в палату,Начали всё убирать там: столы с недоеденным хлебом,Кубки и множество чаш, из которых надменные гостиПили; и, выбросив на пол золу из жаровен, наклалиНовых поленьев туда, чтоб нагрелась палата и был в нейСвет. А Меланфо опять привязалась ругать Одиссея:«Здесь ты еще, неотвязный? Не хочешь и ночью покояДать нам, бродя здесь как тень, чтоб подметить, что в доме служанкиДелают. Вон! Говорю я тебе, побродяга; наелсяЗдесь ты довольно! Уйди, иль швырну я в тебя головнею».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей хитроумный:«Что ж так неистово ты на меня, сумасбродная, злишься?Или противно тебе, что в грязи я, что, в рубище бедномПо миру ходя, прошу подаянья? Что ж делать? Я нищий.Жребий такой уж нам всем, безотрадно бродящим скитальцам.В прежние дни я и сам меж людьми не совсем бесприютноЖил; и богатоустроенным домом владел, и доступенВсякому страннику был, и охотно давал неимущим;Много имел я невольников, много всего, чем роскошноЛюди живут и за что величает их свет богачами.Все уничтожил Кронион — так было ему то угодно.Ты, безрассудная, так же (кто знает, как скоро!) утратишьВсю красоту молодую, которою так здесь гордишься;Станешь тогда ты противна своей госпоже; да и можетСам Одиссей возвратиться — надежда не вовсе пропала;Если же он и погиб и возврата лишен, то еще здесьСын Одиссеев, младой Телемах, Аполлонов питомец,Здравствует; знает он все поведенье служанок домашних,Скрыться не может ничто от него; он из детства уж вышел».Так он сказал. Пенелопа, услышав разумное слово.Речь обратила свою, раздраженная, к дерзкой служанке:«Ты, как собака, бесстыдница, злишься; меня ж не обманешь;Знаю твое поведенье; за все головою заплатишь.Разве не слышала ты, как сюда пригласить я велелаЭтого странника, мысля, что может сказать мне какуюВесть о супруге моем, о котором давно так я плачу?»Тут, обратись к Евриноме, сказала она: «Евринома,Стул пододвинь поскорее, покрытый овчиною мягкой;Должно, чтоб здесь иноземец покойно сидел, и свои намВсе рассказал приключенья, и мне отвечал на вопросы».Так говорила она. Евринома немедленно гладкийСтул принесла и покрыла его густошерстной овчиной;Сесть приглашен был на стул Одиссей богоравный женою.Так, обратяся к нему, начала говорить Пенелопа:«Странник, сначала тебя я сама вопрошу, отвечай мне:Кто ты, мой добрый старик? Кто отец твой? Кто мать? Где родился?»Так, отвечая, сказал Одиссей, в испытаниях твердый:«О царица, повсюду и все на земле беспредельнойЛюди тебя превозносят, ты славой до неба достигла;Ты уподобиться можешь царю беспорочному; страхаБожия полный и многих людей повелитель могучий,Правду творит он; в его областях изобильно родитсяРожь, и ячмень, и пшено, тяготеют плодами деревья,Множится скот на полях и кипят многорыбием воды;Праведно властвует он, и его благоденствуют люди.Ты же, царица, меня вопрошай обо всем; не касайсяТолько отчизны моей, и семьи, и семейного дома:Горе мне душу глубоко проникнет, когда говорить здесьБуду, о них вспоминая; страдал я немало. В чужом жеДоме, в беседе с людьми, предаваться слезам неприлично.Слезы напрасны: бедам не приносят они исцеленья.Может, притом, и на мысли прийти здесь рабыням, сама тыМожешь подумать, что слезы от хмеля мои происходят».Так Одиссею, ему отвечая, сказала царица:«Странник, мою красоту я утратила волей бессмертныхС самых тех пор, как пошли в кораблях чернобоких ахейцыВ Трою, и с ними пошел мой супруг, Одиссей богоравный.Если б он жизни моей покровителем был, возвратясяВ дом, несказанно была б я тогда и славна и прекрасна;Ныне ж в печали я вяну; враждует злой демон со мною.Все, кто на разных у нас островах знамениты и сильны,Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,Первые люди утесистой, солнечно-светлой Итаки,Нудят упорно ко браку меня и наш дом разоряют;Мне ж не по сердцу никто: ни просящий защиты, ни странник,Ниже глашатай, служитель народа; один есть желанныйМной — Одиссей, лишь его неотступное требует сердце.Те же твердят непрестанно о браке; прибегнуть к обмануЯ попыталась однажды; и демон меня надоумилСтан превеликий поставить в покоях моих; начала яТемно-широкую ткань и, собрав женихов, им сказала:„Юноши, ныне мои женихи — поелику на светеНет Одиссея, — отложим наш брак до поры той, как будетКончен мой труд, чтоб начатая ткань не пропала мне даром;Старцу Лаэрту покров гробовой приготовить хочу яПрежде, чем будет он в руки навек усыпляющей смертиПарками отдан, дабы не посмели ахейские женыМне попрекнуть, что богатый столь муж погребен без покрова“.Так я сказала; они покорились мне мужеским сердцем.Целый я день за тканьем проводила; а ночью, зажегшиФакел, сама все, натканное днем, распускала. Три годаДлилася хитрость удачно, и я убеждать их умела.Но когда, обращеньем времен приведенный, четвертыйГод совершился, промчалися месяцы, дни пролетели —Все им открыла одна из служанок, лихая собака;Сами они тут застали меня за распущенной тканью:Так и была приневолена ими я труд мой окончить.Способа нет уж теперь избежать мне от гнусного брака;Хитрости новой на ум не приходит: меня все родныеНудят к замужству; и сын огорчается, видя, как дом нашГрабят; а он уж созрел и теперь за хозяйством способенСам наблюдать, и к нему уваженье Зевес пробуждаетВ людях. Скажи ж откровенно мне, кто ты? Уж, верно, не отрасльСлавного в древности дуба, не камень от груди утеса».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Вижу, что ты о породе моей неотступно желаешьСведать. Я все расскажу, хоть печаль и усилит рассказ мойВ сердце моем. Так бывает со всяким, кто долго в разлукеС милой семьей, сокрушенный, как я, меж людей земнородныхСтранствует, их посещая обители, сам бесприютный.Но отвечать на вопросы твои я с охотою буду.Остров есть Крит посреди виноцветного моря, прекрасный,Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный;Там девяносто они городов населяют великих.Разные слышатся там языки: там находишь ахеянС первоплеменной породой воинственных критян; киконыТам обитают, дорийцы кудрявые, племя пеласгов,В городе Кносе живущих. Едва девяти лет достигнув,Там уж царем был Минос, собеседник Крониона мудрый,Дед мой, родитель великого Девкалиона, которыйИдоменея родил и меня. В корабле крутоносомИдоменей, многославный мой брат, в отдаленную ТроюПоплыл с Атридом; мое ж знаменитое имя Аитон;После него родился я; он старший и властью сильнейший.В Крите гостил Одиссей; и он мною как гость одарен был.В Крит же его занесло буреносною силою ветра:В Трою плывя и у мыса Малеи застигнутый бурей,В устье Амисия ввел он свой быстрый корабль и в опаснойПристани стал близ скалы Илифийской, богами спасенный.К Идоменею он в город пришел, утверждая, что гостемБыл он царю, что его почитал и любил несказанно.Но уж дней десять прошло иль одиннадцать с тех пор, как поплылЦарь в кораблях крутоносых в троянскую землю. Я принялВместо царя во дворце Одиссея, и мной угощен былОн дружелюбно с великою роскошью; было запасовМного у нас; и сопутники все Одиссеевы хлебом,Собранным с мира, и огненноцветным вином, и прекраснымМясом быков угощаемы досыта были; двенадцатьДней провели богоравные люди ахейские с нами:В море идти не пустил их Борей, бушевавший с такоюСилой, что было нельзя на ногах устоять и на суше;Демон его разъярил; на тринадцатый день он утихнул.В море пустились они». Так неправду за чистую правдуОн выдавал им. И слезы из глаз их лилися; как таетСнег на вершинах высоких, заоблачных гор, теплоноснымЕвром согретый и прежде туда нанесенный Зефиром, —Им же растаенным реки полнеют и льются быстрее, —Так по щекам Пенелопы прекрасным струею лилисяСлезы печали о милом, пред нею сидевшем, супруге.Он же, глубоко проникнутый горьким ее сокрушеньем(Очи свои, как железо иль рог неподвижные, крепкоВ темных ресницах сковав и в нее их вперив, не мигая),Воли слезам не давал. И, насытяся горестным плачем,Так напоследок ему начала говорить Пенелопа:«Странник, я способ имею, тебя испытанью подвергнув,Выведать, подлинно ль ты Одиссея и спутников, бывшихС ним, угощал там в палатах царя, как теперь уверяешь.Можешь ли мне описать ты, какое в то время носил онПлатье, каков он был видом и кто с ним сопутники были?»Ей отвечая, сказал Одиссей, в испытаниях твердый:«Трудно ответствовать мне на вопрос твой, царица; уж многоВремени с этой поры протекло, и тому уж двадцатыйГод, как, мою посетивши отчизну, супруг твой пустилсяВ море; но то, что осталося в памяти, вам расскажу я:В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойнуюОн облечен; золотою прекрасной с двойными крючкамиБляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусноГрозного пса и в могучих когтях у него молодуюЛань изваял; как живая, она трепетала; и страшноПес на нее разъяренный глядел, и, из лап порываясьВыдраться, билась ногами она: в изумленье та бляхаВсех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чуднойТкани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,Тонкой и светлой, как яркое солнце; все женщины, видяЭту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.Я же — заметь ты — не ведаю, где он такую одеждуВзял? Надевал ли уж дома ее до отбытия в Трою?В дар ли ее получил от кого из своих при отъезде?Взял ли в подарок прощальный как гость? Одиссея любилиМногие люди; сравниться же мало могло с ним ахеян.Меч медноострый, двойную пурпурную мантию, с тонким,Сшитым по мерке хитоном ему подарив на прощанье,С почестью в путь проводил я его в корабле крепкозданном.С ним находился глашатай; немного постаре годамиБыл он; его и теперь описать вам могу я: горбатый,Смуглый, курчавые волосы, черная кожа на теле;Звали его Еврибатом; его всех товарищей болеЧтил Одиссей, поелику он ведал, сколь был он разумен».Так говорил он. Усилилось горе в душе Пенелопы:Все Одиссеевы признаки ей описал он подробно.Горестным плачем о милом, далеком супруге насытясь,Так напоследок опять начала говорить Пенелопа:«Странник, до сих пор одно сожаленье к тебе я имела, —Будешь отныне у нас ты любим и почтен несказанно.Платье, которое мне описал ты, сама я сложилаВ складки, достав из ларца, и ему подала, золотоюБляхой украсив. И мне уж его никогда здесь не встретитьВ доме семейном, в отечестве милом! Зачем он, зачем онНас покидал! Неприязненный демон его с кораблямиВ море увел, к роковым, к несказанным стенам Илиона».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Нежной своей красоты не губи сокрушеньем; не сетуйТак безутешно о милом супруге. Тебя укорять яВ этом не буду: нельзя не крушиться жене об утратеСердцем избранного мужа, с которым в любви родились ейДети; красой же богам Одиссей, говорят, был подобен.Ты успокойся, однако, и выслушай то, что скажу я:Правду одну я скажу, ничего от тебя не скрывая,Все объявив, что узнал о прибытии к вам ОдиссеяВ области тучной феспротов, от здешних брегов недалекой.Жив он; и много везет на своем корабле к вам сокровищ,Собранных им от различных народов; но спутников верныхВсех он утратил; его крутобокий корабль, виноцветнымМорем от знойной Тринакрии плывший, Зевес и блестящийГелиос громом разбили своим за пожранье священных,Солнцу любезных быков — все погибли в волнах святотатцы.Он же, схвативший оторванный киль корабля, был на островВыброшен, где обитают родные богам феакийцы;Почесть ему оказали они, как бессмертному богу;Щедро его одарили и даже сюда безопасноСами хотели его проводить. И давно б уж в ИтакеБыл он; но, здраво размысливши, он убедился, что преждеРазные земли ему для скопленья богатств надлежалоВидеть. Никто из людей земнородных не мог с ним сравнитьсяВ знании выгод своих и в расчетливом, тонком рассудке —Так говорил мне о нем царь Федон благодушный, которыйПосле, бессмертным богам совершив возлиянье, поклялсяМне, что и быстрый корабль уж устроен и собраны людиВ милую землю отцов проводить Одиссея; меня жеОн наперед отослал, поелику корабль приготовленБыл для феспротов, в Дулихий, обильный пшеницею, шедших;Мне и богатство, какое скопил Одиссей, показал он.Даже и внукам в десятом колене достанется много —Столько добра им оставлено было царю в сохраненье.Сам же, сказали, пошел он в Додону затем, чтоб оракулТемносенистого Диева дуба его научил там,Как по отсутствии долгом в отчизну, в желанную землюМилой Итаки ему возвратиться удобнее будет.Жив он, ты видишь сама; и, конечно, здесь явится скоро;Верно, теперь и от милых своих и от родины светлойОн недалеко; могу подтвердить то и клятвой великой;Зевсом, метателем грома, отцом и владыкой бессмертных,Также святым очагом Одиссеева дома клянусяВам, что наверно и скоро исполнится то, что сказал я.Прежде чем солнце окончит свой круг, Одиссей возвратится;Прежде чем месяц наставший сменен наступающим будет,Вступит он в дом свой». Ему отвечая, сказала царица:«Если твое предсказание, гость чужеземный, свершится,Будешь от нас угощен ты как друг и дарами осыпанСтоль изобильно, что счастью такому все будут дивиться.Мне же не то предвещает мое сокрушенное сердце:Нет! И сюда Одиссей не придет и тебя не отправимВ путь мы отсюда: недобрые люди здесь властвуют в доме;Здесь никого не найдется такого, каков Одиссей был,Странников всех угощавший и всем на прощанье дарившийМного. Теперь вы, рабыни, омойте его и постелю,Мантией теплой покрытую, здесь приготовьте, чтоб мог онСпать, не озябнув, до первых лучей златотронной денницы.Завтра ж поутру его вы, в купальне омывши, елеемЧистым натрите, дабы он, опрятный, за стол с ТелемахомСел и с гостями обедал. И горе тому, кто обидетьВновь покусится его непристойно: ему никакогоМеста вперед здесь не будет, хотя б он и сильно озлился.Иначе, странник, поверишь ли ты, чтоб хоть мало от прочихЖен я возвышенным духом и светлым умом отличалась,Если я грязным тебя и нечисто одетым за стол нашСесть допущу? Нам не надолго жизнь достается на свете;Кто здесь и сам без любви и в поступках любви не являет,Тот ненавистен, пока на земле он живет, и желаютЗла ему люди; от них поносим он нещадно и мертвый;Кто ж, беспорочный душой, и в поступках своих беспорочен —Имя его, с похвалой по земле разносимое, славятВсе племена и народы, все добрым его величают».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Теплая мантия мне и роскошное ложе противныС тех пор, как Крита широкого снегом покрытые горы,В длинновесельном плывя корабле, из очей потерял я.Дай мне здесь спать, как давно уж привык я, на жесткой постели.Много, много ночей провалялся в бессоннице тяжкойЯ, ожидал пришествия златопрестольной денницы;Также и ног омовение мне не по сердцу; по крайнейМере к моим прикоснуться ногам ни одной не позволюЯ из рабынь молодых, в Одиссеевом доме служащих.Нет ли старушки, любящей заботливо службу и многоВ жизни, как сам я, и зла и добра испытавшей? ОхотноЕй прикоснуться к моим с омовеньем ногам я дозволю».Так Одиссею, ему отвечая, сказала царица:«Странник, немало до сих пор гостей к нам из близких, из дальнихСтран приходило — умней же тебя никого не случалосьВстретить мне; речи твои все весьма рассудительны. Есть здесьВ доме старушка, советница умная, полная добрыхМыслей; за ним, злополучным, ходила она; он был еюВыкормлен, ею в минуту рождения на руки принят.Ей, хоть она и слаба, о тебе поручу я заботу;Встань, Евриклея, моя дорогая разумница, вымойНоги ему, твоего господина ровеснику; с ним же,Может быть, сходен и видом уж стал Одиссей, изнуренныйЖизнию трудной: в несчастии люди стареются скоро».Так говорила она; Евриклея закрыла рукамиОчи, но слезы пробились сквозь пальцы; она возопила:«Свет мой, дитя мое милое! Где ты? За что же КронионТак на него, столь покорного воле богов, негодует?Кто ж из людей перед громоигрателем Зевсом такиеТучные бедра быков сожигал и ему гекатомбыТак приносил изобильно, моля, чтоб он светлую старостьДал ему дома провесть, расцветающим радуясь сыном?Были напрасны молитвы; навеки утратил возврат он.Горе! Быть может, теперь, никому не родной, на чужбине,Где-нибудь, впущенный в дом богача, он от глупых служанокВстречен такой же там бранью, какой был от этих собак ты,Странник, обижен; зато и не хочешь им, дерзким, позволитьНоги омыть у тебя. То, однако, порядком исполнитьМне повелела моя госпожа Пенелопа. ОхотноСделаю все, и не волю одну госпожи исполняя.Нет, для тебя самого. Несказанно мою ты волнуешьДушу. Послушай, я выскажу мысли мои откровенно:Странников бедных немало в наш дом приходило; но сердцеМне говорит, что из них ни один (с удивленьем смотрю я)Не был так голосом, ростом, ногами, как ты, с ОдиссеемСходен». Сказала. Ей так отвечал Одиссей хитроумный:«Правда, старушка, и сам от людей я, которым обоихНас повстречать удавалось, слыхал, что во многом друг с другомМы удивительно сходны, как то мне и ты говоришь здесь».Так отвечал он. Сияющий таз, для мытья ей служившийНог, принесла Евриклея; и, свежей водою две третиТаза наполнив, ее долила кипятком. Одиссей жеСел к очагу; но лицом обернулся он к тени, понежеДумал, что, за ногу взявши его, Евриклея знакомыйМожет увидеть рубец, и тогда вся откроется разомТайна. Но только она подошла к господину, рубец ейБросился прямо в глаза. Разъяренного вепря клыком онРанен был в ногу тогда, как пришел посетить на ПарнасеАвтоликона, по матери деда (с его сыновьями),Славного хитрым притворством и клятв нарушением — ЭрмийТем дарованьем его наградил, поелику он многоБедр от овец и от коз приносил благосклонному богу.Автоликон, посетив плодоносную землю Итаки,Новорожденного сына у дочери милой нашел там.Выждав, когда он окончит свой ужин, ему на коленаВнука пришла положить Евриклея. Она тут сказала:«Автоликон, богоданному внуку ты выдумать долженИмя, какое угодно тебе самому: ты усердноЗевса о внуке молил». То приняв предложенье, сказал онЗятю и дочери: «Вашему сыну готово уж имя;Вас посетить собираяся, я рассержен несказанноМногими был из людей, населяющих тучную землю;Пусть назовется мой внук Одиссеем; то значит: сердитый.Если ж когда он, достигнувши мужеских лет, пожелаетДедовский дом посетить на Парнасе, где наша обитель,Будет он мной угощен и с богатым отпущен подарком».Внук возмужал и пришел за подарком обещанным к деду.Автоликон с сыновьями своими его благосклонноВстретил руки пожиманьем и сладко-ласкательным словом;Бабка ж его Амфитея в слезах у него целовалаОчи, и руки, и голову, громко рыдая. БогатыйПир приказал сыновьям многославным своим приготовитьАвтоликон. И они, исполняя родителя волю,Тотчас пригнать повелели быка пятилетнего с поля;Голову снявши с быка и его распластавши, на частиМясо они разрубили и части, взоткнув их на вертел,Начали жарить; изжарив же, их разнесли по порядку.Сидя они за ободом весь день до вечернего мракаЕли прекрасное мясо и сладким вином утешались.Солнце тем временем село, и ночь наступила; о ложеКаждый подумал, и сна благодать ниспослали им боги.Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.Автоликоновы все сыновья, на охоту собравшись,Скликали быстрых собак. Сын Лаэртов отправился с ними.Долго они по крутому, покрытому лесом, ПарнасуШли; напоследок достигли глубоких, ветристых ущелий;Гелиос только что начал поля озарять, подымаясьТихо с глубоких, лиющихся медленно вод Океана;В дикую дебрь углубились охотники все; перед ними,След открывая, бежали собаки; с собаками вместеАвтоликоновы дети и сын многославный ЛаэртовБыстро бежали, имея в руках длиннотенные копья.Страшно-огромный кабан там скрывался, в кустах закопавшисьДиких: в тенистую глубь их проникнуть не мог ни холодный,Сыростью дышащий ветер, ни Гелиос, знойно блестящий,Даже и дождь не пронзал их ветвистого свода — так густоБыли они сплетены; и скопилось там много опадшихЛистьев. Когда же приблизился шум от собак и от ловчих,Быстро бежавших, кабан им навстречу из дикого логаПрянул; щетину встопорщив, ужасно сверкая глазами,Он заступил им дорогу; и первый, к нему подбежавший,Был Одиссей. Он копье длинноострое поднял, готовыйЗверя пронзить; но успел Одиссею поранить коленоОстрым клыком разъяренный кабан; и он выхватил многоМяса, нагрянувши бешено сбоку, но кость уцелела.В правое зверю плечо боевое копье сын ЛаэртовСильно всадил; и, плечо проколов, острием на другой бокВышло копье; повалился кабан, и душа отлетела.Автоликоновы дети убитого зверя велелиДолжным порядком убрать и потом Одиссееву рануПеревязали заботливо; кровь же, бежавшую сильно,Заговорили. И все напоследок к отцу возвратились.Автоликон и его сыновья Одиссея, от раныДав исцелиться ему и его одаривши богато,Сердцем веселого, сами веселые, с миром послалиВ землю Итаки; отец и разумная мать несказанноБыли его возвращению рады; они расспросилиСына подробно о ране, и он рассказал по порядку,Как, на Парнасе ловитвой зверей веселясь с сыновьямиАвтоликона, он вепрем клычистым был ранен в колено.Эту-то рану узнала старушка, ощупав рукамиНогу; отдернула руки она в изумленье; упалаВ таз, опустившись, нога; от удара ее зазвенелаМедь, покачнулся водою наполненный таз, пролиласяНа пол вода. И веселье и горе проникли старушку,Очи от слез затуманились, ей не покорствовал голос.Сжав Одиссею рукой подбородок, она возгласила:«Ты Одиссей! Ты мое золотое дитя! И тебя яПрежде, пока не ощупала этой ноги, не узнала!»Кончив, она на свою госпожу обратила поспешноВзоры, чтоб ей возвестить возвращение милого мужа.Та ж не могла ничего, обратяся глазами в другуюСторону, видеть: Паллада ее овладела вниманьем.Но Одиссей, ухвативши одною рукою за горлоНяню свою, а другою ее подойти приневоливБлиже к нему, прошептал ей: «Ни слова! Меня ты погубишь;Я Одиссей; ты вскормила меня; претерпевши немало,Волей богов возвратился я в землю отцов через двадцатьЛет. Но — уж если твои для узнания тайны открылисьОчи — молчи! И чтоб в доме никто обо мне не проведал!Иначе, слушай — и то, что услышишь, исполнится верно, —Если мне Дий истребить женихов многобуйных поможет,Здесь и тебя я щадить, хоть тобой и воспитан, не стануВ час тот, когда над рабынями строгий мой суд совершится».Сыну Лаэртову так, отвечая, сказала старушка:«Странное слово из уст у тебя, Одиссей, излетело;Ведаешь сам ты, как сердцем тверда я, как волей упорна:Все сохраню, постоянней, чем камень, целей, чем железо;Выслушай, друг, мой совет и заметь про себя, что услышишь.Если Зевес истребить женихов многобуйных поможет,Всех назову я рабынь, обитающих здесь, чтоб меж нимиМог отличить ты худых и порочных от добрых и честных».Ей возражая, ответствовал так Одиссей хитроумный:«Нет, Евриклея, их мне называть не трудись понапрасну;Сам все увижу и буду уметь все подробно разведать.Только молчи. Произволу богов предадим остальное».Так говорил Одиссей; и поспешно пошла ЕвриклеяТеплой воды принести, поелику вся прежняя на полВылилась. Вымыв и чистым елеем умасливши ноги,Снова скамейку свою Одиссей пододвинул к жаровне;Сев к ней, чтоб греться, рубец свой отрепьями рубища скрыл он.Умная так, обратяся к нему, Пенелопа сказала:«Странник, сначала сама я тебя вопрошу, отвечай мне:Скоро наступит пора насладиться покоем; и счастливТот, на кого и печального сон миротворный слетает.Мне ж несказанное горе послал неприязненный демон;Днем, сокрушаясь и сетуя, душу свою подкрепляюЯ рукодельем, хозяйством, присмотром за делом служанок;Ночью ж, когда все утихнет и все вкруг меня, погрузившисьСладостно в сон, отдыхают беспечно, одна я, тревогойМучась, в бессоннице тяжкой сижу на постели и плачу;Плачет Аида, Пандарова дочь бледноликая, плачет;Звонкую песню она заунывно с началом весеннихДней благовонных поет, одиноко таясь под густымиСенями рощи, и жалобно льется рыдающий голос;Плача, Итилоса милого, сына Цетосова, медьюОстрой нечаянно ею сраженного, мать поминает.Так, сокрушенная, плачу и я и не знаю, что выбрать —С сыном ли милым остаться, смотря за хозяйством, за светлымДомом его, за работой служанок, за всем достояньем,Честь Одиссеева ложа храня и молву уважая?Иль наконец предпочесть из ахейцев того, кто усерднейБрака желает со мной и щедрее дары мне приносит?Сын же, покуда он отроком был неразумным, расстатьсяС матерью нежной не мог и супружеский дом мне покинутьСам запрещал; но теперь он, уж мужеской силы достигнув,Требует сам от меня, чтоб из дома я вышла немедля;Он огорчается, видя, как наше имущество грабят.Ты же послушай: я видела сон; мне его растолкуй ты;Двадцать гусей у меня есть домашних; кормлю их пшеницей;Видеть люблю, как они, на воде полоскаясь, играют.Снилося мне, что, с горы прилетевший, орел крутоносый,Шею свернув им, их всех заклевал, что в пространной столовойМертвые были они на полу все разбросаны; сам жеВ небо умчался орел. И во сне я стонала и горькоПлакала; вместе со мною и много прекрасных ахейскихЖен о гусях, умерщвленных могучим орлом, сокрушалось.Он же, назад прилетев и спустясь на высокую кровлюЦарского дома, сказал человеческим голосом внятно:„Старца Икария умная дочь, не крушись, Пенелопа.Видишь не сон мимолетный, событие верное видишь;Гуси — твои женихи, а орел, их убить прилетавшийГрозною птицей, не птица, а я, Одиссей твой, богамиНыне тебе возвращенный твоим женихам на погибель“.Так он сказал мне, и в это мгновенье мой сон прекратился;Я осмотрелась кругом: на дворе, я увидела, гусиВсе налицо; и, толпяся к корыту, клюют там пшеницу».Умной супруге своей отвечал Одиссей богоравный:«Сон, государыня, твой толковать бесполезно: он ясенСам по себе; сокровенного нет в нем значенья; и еслиСам Одиссей предсказал женихам их погибель — погибнутВсе: ни один не уйдет от судьбы и от мстительной Керы».Так, отвечая, сказала царица Лаэртову сыну:«Странник, конечно бывают и темные сны, из которыхСмысла нельзя нам извлечь; и не всякий сбывается сон наш.Создано двое ворот для вступления снам бестелеснымВ мир наш: одни роговые, другие из кости слоновой;Сны, проходящие к нам воротами из кости слоновой,Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен;Те же, которые в мир роговыми воротами входят,Верны; сбываются все приносимые ими виденья.Но не из этих ворот мой чудесный, я думаю, вышелСон — сколь ни радостно было бы то для меня и для сына.Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Завтра наступит он, день ненавистный, в который покинутьДом Одиссеев принудят меня; предложить им стреляньеИз лука в кольца хочу я: супруг Одиссей здесь двенадцатьС кольцами ставил, бывало, жердей, и те жерди не близкоСтавил одну от другой, и стрелой он пронизывал кольцаВсе. Ту игру женихам предложить я теперь замышляю;Тот, кто согнет, навязав тетиву, Одиссеев могучийЛук, чья стрела пролетит через все (их не тронув) двенадцатьКолец, я с тем удалюся из этого милого дома,Дома семейного, светлого, многобогатого, где яСчастье нашла, о котором и сонная буду крушиться».Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Этой игры, мой совет, не должна ты откладывать. Верь мне,В доме своем Одиссей многохитростный явится прежде,Нежели кто между ими, рукою ощупавши гладкийЛук, тетивою натянет его и сквозь кольца прострелит».Так, отвечая, сказала царица Лаэртову сыну:«Если б ты, странник, со мною всю ночь согласился в палатеЭтой сидеть и меня веселить разговором, на ум быСон не пришел мне; но вовсе без сна оставаться нам, слабымСмертным, не должно. Здесь всем нам, землей многодарной кормимым,Боги бессмертные меру, особую каждому, дали.Время, однако, наверх мне уйти, чтоб лежать одинокоТам на постели, печалью перестланной, горьким потокомСлез обливаемой с самых тех пор, как супруг мой отсюдаМорем пошел к роковым, к несказанным стенам Илиона.Там отдохну я, а ты ночевать, иноземец, останьсяЗдесь; и ложись на постели иль на пол, как сам пожелаешь».Так Пенелопа сказавши, пошла по ступеням высокимВверх — не одна, все рабыни за нею пошли; и, в покоеВерхнем своем затворяся, в кругу приближенных служанокПлакала горько она о своем Одиссее, покудаСладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.Песнь двадцатаяНочь с тридцать осьмого на тридцать девятый деньУтро и полдень тридцать девятого дня
Одиссей ложится спать в сенях; жалобы Пенелопы его пробуждают. Добрые знамения. Столовую приготовляют к пиру. Являются сперва Евмей, потом Меланфий, который опять оскорбляет Одиссея, и, наконец, Филойтий, смотрящий за стадами коров. Знамение удерживает женихов, имевших намерение умертвить Телемаха. За столом Ктесипп оскорбляет Одиссея. Чувства женихов приходят в расстройство: Феоклимен предсказывает им близкую гибель.
Тут приготовил в сенях для себя Одиссей богоравныйЛоже из кожи воловьей, еще недубленой; покрывшиКожу овчинами многих овец, женихами убитых,Лег он; и теплым покровом его Евриклея одела.Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,Глаз не смыкая, лежал. В ворота, он увидел, служанки,Жившие в тайной любви с женихами, толпой побежали,С хохотом громким, болтая, шумя и крича непристойно.Вся его внутренность пламенем гнева зажглась несказанным.Долго не знал он, колеблясь рассудком и сердцем, что делать —Встать ли и, вслед за бесстыдными бросившись, всех умертвить их?Или остаться, дав волю в последний им раз с женихамиСвидеться? Сердце же злилось его; как рычит, ощенившись,Злобная сука, щеняток своих защищая, когда ихКто незнакомый берет, и за них покупаться готовясь,Так на бесстыдниц его раздраженное сердце роптало.В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу:«Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имелоВ логе циклопа, в то время, когда пожирал беспощадноСпутников он злополучных моих, — и терпенье рассудкуВыход из страшной пещеры для нас, погибавших, открыло».Так усмирял он себя, обращаяся к милому сердцу.Милое сердце ему покорилось, и снова терпеньеВ грудь пролилося его; но ворочался с боку он на бок.Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полныйЖиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюдуМог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем не прижженный,Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожасьВ мыслях о том, как ему одному с женихов многосильнойШайкою сладить. К нему подошла тут Паллада Афина,С неба слетевшая в виде младой, расцветающей девы.Тихо к его изголовью приблизясь, богиня сказала:«Что же не спишь ты, из всех земнородных несчастнейший? РазвеЭто не дом твой? Не верною ль в доме ты встречен женою?Сын же таков твой, что всякий ему бы отцом захотел быть».Светлой богине ответствовал так Одиссей хитроумный:«Истину ты говоришь мне, богиня; но сердцем я крепко(В том принужден пред тобой повиниться) тревожусь, не зная,Буду ли в силах один с женихов многочисленной шайкойСладить? Они всей толпою всегда собираются в доме.Но и другою тревогой мое озабочено сердце:Если по воле твоей и Крониона всех истреблю я —Как мне спастися от мщенья родни их? Подумай об этом».Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:«Ты, маловерный! Надеются ж люди в беде и на слабыхСмертных, ни делом помочь, ни совета подать не способных, —Я же богиня, тебя неизменно всегда от напастиВсякой хранившая. Слушай, понятно и ясно скажу я:Если бы вдруг пятьдесят из засады на двух нас напалоРатей, чтоб нам совокупно погибель устроить, — при них жеМы бы похитили коз их, овец и быков круторогих.Спи, ни о чем не тревожась: несносно лежать на постели,Глаз не смыкая; твои же напасти окончатся скоро».С сими словами богиня ему затворила дремотойОчи, потом на Олимп улетела. И всех усладительНаших тревог, разрешающий сладко усталые члены,Сон овладел им. Супруга ж его, от тревоги проснувшись,Села, бессонная, в горьких слезах на постели; слезамиВдоволь свою сокрушенную грудь утолив, громогласноСтала она призывать Артемиду и так ей молилась:«О Артемида, богиня великая, дочь Громовержца,Тихой стрелою твоею меня порази и из телаВыведи душу мою. О, когда бы меня ухватилаБуря и мглистой дорогой со мною умчалася в край тот,Где начинает свой путь Океан, круговратно бегущий!Были ж Пандаровы дочери схвачены бурею. БогиМать и отца погубили у них; сиротами осталисьВ доме семейном они; Афродита-богиня питалаИх молоком, сладкотающим медом, вином благовонным;Гера дала им, от всех отличая их дев земнородных,Ум и красу; Артемида пленительной стройностью станаИх одарила; Афина их всех научила искусствам.Но когда на высокий Олимп вознеслась КитереяТам умолять, чтоб супружества счастие дал непорочнымДевам Зевес-громолюбец, который, все ведая в мире,Благо и зло земнородным по воле своей посылает, —Гнусные гарпии, дев беззащитных похитя, их в рукиПредали грозных Эринний, чудовищам в рабство. О, если бТак и меня олимпийские боги с земли во мгновеньеСбросили! Если б меня, с Одиссеем в душе, АртемидаСветлокудрявая в темную вдруг затворила могилу,Прежде чем быть мне подругою мужа, противного сердцу!Но и тяжелые скорби становятся легче, когда мы,В горьких слезах, в сокрушении сердца день целый проведши,Ночью в объятия сна предаемся — мы все забываем,Зло и добро, лишь коснется очей он целебной рукою;Мне же и сон мой терзает виденьями страшными демон;Виделось мне, что лежал близ меня несказанно с ним сходный,Самый тот образ имевший, какой он имел, удаляясь;Я веселилась; я думала: это не сон — и проснулась».Так говорила она. Поднялась златовласая Эос.Жалобы плачущей в слух Одиссеев входили; и, слышаИх, он подумал, что ею был узнан; ему показалосьДаже, что образ ее над его изголовьем летает.Сбросив покров и овчины собрав, на которых лежал он,Все их сложил Одиссей на скамейке, а кожу воловьюВынес на двор. Тут к Зевесу он поднял с молитвою руки:«Если, Зевес, наш отец, ты меня и землей и водоюВ дом мой (хотя и подвергнул напастям) привел невредимо,Дай, чтоб от первого, кто здесь проснется, мной вещее словоБыло услышано; сам же мне знаменьем сердце обрадуй».Так говорил он, молясь, и Кронион молитву услышал:Страшно ударившим громом из звездо-бестучного небаЗевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея.Слово же первое он от рабыни, моловшей на царскойМельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцатьБыло рабынь, и вседневно от раннего утра до позднейНочи ячмень и пшено там они для домашних мололи.Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабееПрочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый.Жернов покинув, сказала она (и пророчество былоВ слове ее Одиссею): «Зевес, наш отец и владыка,На небе нет облаков, и его наполняют, сверкая,Звезды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешьЗнаменье грома? Услышь и меня, да исполнится нынеСлово мое: да последним в жилище царя ОдиссеяБудет сегодняшний пир женихов многобуйных! КоленаМы сокрушили свои непрестанной работой, обжорствуИх угождая, — да нынешним кончатся все здесь пиры их!»Так говорила рабыня, был рад Одиссей прорицаньюГрома и слова, и в сердце его утвердилась надежда.Тут Одиссеева дома рабыни сошлися из разныхГорниц и жаркий огонь на большом очаге запалили,Ложе покинул свое и возлюбленный сын Одиссеев;Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,Взял боевое копье, лучезарно блестящее медью;Так он ступил на порог и сказал, обратясь к Евриклее:«Няня, доволен ли был угощением странник? Покойно льСпал он? Иль вы не хотели о нем и подумать? ОбычайМатери милой я знаю; хотя и разумна, а частоМежду людьми иноземными худшему почести всякойМного окажет, на лучшего ж вовсе и взгляда не бросит».Так говорил Телемах. Евриклея ему отвечала:«Ты понапрасну, дитя, невиновную мать обвиняешь;С нею сидя, здесь вином утешался он, сколько угодноБыло душе; но не ел, хоть его и просили. По горлоСыт я, сказал. А когда он подумал о сне и постели,Мягкое ложе она приготовить велела рабыням.Он же, напротив, как жалкий, судьбою забытый бродяга,Спать на пуховой постели, покрытой ковром, отказался;Кожу воловью постлал на полу и, овчин положившиСверху, улегся в сенях; я покрыла его одеялом».Так Евриклея сказала. Тогда Телемах из палатыВышел с копьем; две лихие за ним побежали собаки.На площадь, главное место собранья ахеян, пошел он.Тут всех рабынь Одиссеева дома созвавши, сказалаИм Евриклея, разумная дочь Пенсенорида Опса:«Все на работу! Одни за метлы; и проворнее выместьГорницы, вспрыснув полы; на скамейки, на кресла и стульяПестро-пурпурные ткани постлать; ноздреватою губкойНачисто вымыть столы; всполоснуть пировые кратеры;Чаши глубокие, кубки двудонные вымыть. Другие жВсе за водою к ключу и скорее назад, поеликуНынешний день женихи не замедлят приходом, напротив,Ранее все соберутся: мы праздник готовим великий».Так Евриклея сказала. Ее повинуяся воле,Двадцать рабынь побежали на ключ темноводный; другиеНачали горницы все прибирать и посуду всю чистить.Скоро прислали и слуг женихи; за работу принявшись,Стали они топорами поленья колоть. ВоротилисьС свежей рабыни водой от ключа. Свинопасом ЕвмеемПригнаны были три борова, самые жирные в стаде:Заперли их в окруженную частым забором заграду.Сам же Евмей подошел к Одиссею, спросил дружелюбно:«Странник, учтивее ль стали с тобой Телемаховы гости?Иль по-вчерашнему в доме у нас на тебя нападают?»Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Добрый Евмей, да пошлют всемогущие боги ОлимпаИм воздаянье за буйную жизнь и за дерзость, с какоюЗдесь, не стыдяся, они расхищают чужое богатство!»Так говорили о многом они в откровенной беседе.К ним подошел козовод, за козами смотрящий, Меланфий;Коз, меж отборными взятых из стада, откормленных жирно,В город пригнал он, гостям на обед; с ним товарищей былоДвое. И, коз привязавши под кровлей сеней многозвучных,Так Одиссею сказал, им ругаяся, дерзкий Меланфий:«Здесь ты еще, неотвязный бродяга; не хочешь, я вижу,Дать нам вздохнуть; мой совет: убирайся отсюда скорее;Иль и со мной у тебя напоследок дойдет до расправы;Можешь тогда и моих кулаков ты отведать; ты слишкомСтал уж докучен; не в этом лишь доме бывают обеды».Кончил. Ему Одиссей ничего не ответствовал; толькоМолча потряс головою и страшное в сердце помыслил.Третий тут главный пастух подошел к ним, коровник Филойтий;Коз он отборных привел с нетелившейся, жирной коровой.В город же их привезли на судах перевозчики, всех там,Кто нанимал их, возившие морем рабочие люди.Коз и корову Филойтий оставил в сенях многозвучных;Сам же, приближась к Евмею, спросил у него дружелюбно:«Кто чужеземец, тобою недавно, Евмей, приведенныйВ город? К какому себя причисляет он племени? Где онДом свой отцовский имеет? В какой стороне он родился?С виду он бедный скиталец, но царственный образ имеет.Боги бездомно-бродящих людей унижают жестоко;Но и могучим царям испытанья они посылают».Тут к Одиссею, приветствие правою сделав рукою,Ласково он обратился и бросил крылатое слово:«Радуйся, добрый отец чужеземец; теперь нищетоюТы удручен — но пошлют наконец и тебе изобильеБоги. О Зевс! Ты безжалостней всех, на Олимпе живущих!Нет состраданья в тебе к человекам; ты сам, наш создатель,Нас предаешь беспощадно беде и грызущему горю.По́том прошибло меня и в глазах потемнело, когда яВспомнил, взглянув на тебя, о царе Одиссее: как ты, он,Может быть, бродит в таких же лохмотьях, такой же бездомный.Где он, несчастный? Еще ли он видит сияние солнца?Или его уж не стало и в область Аида сошел он?О благодушный, великий мой царь! Над стадами коров тыЗдесь в стороне кефаленской меня молодого поставил;Много теперь расплодилось их; нет никого здесь другого,Кто бы имел столь великое стадо коров крепколобых.Горе! Я сам приневолен сюда их водить на пожраньеЭтим грабителям. Сына они притесняют в отцовомДоме; богов наказанье не страшно им; между собоюВсе разделить уж богатство царя отдаленного мыслят.Часто мне замысел в милое сердце приходит (хотя он,Правду сказать, и не вовсе похвален: есть в доме наследник),Замысел в землю чужую со стадом моим, к иноземнымЛюдям уйти. Несказанное горе мне, здесь оставаясь,Царских прекрасных коров на убой отдавать им; давно быЭту покинул я землю, где столько неправды творится,Стадо уведши с собою, к иному царю перешел быВ службу — но верится все мне еще, что воротится в дом свойОн, наш желанный, и всех их, грабителей, разом погубит».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Видно, порода твоя не простая, мой честный коровник;Сердцем, я вижу, ты верен и здравый имеешь рассудок;Радость за то объявляю тебе и клянуся великойКлятвой, Зевесом-отцом, гостелюбною вашей трапезой,Также святым очагом Одиссеева дома клянусяЗдесь, что еще ты отсюда уйти не успеешь, как сам онЯвится; можешь тогда ты своими глазами увидеть,Если захочешь, какой с женихами расчет поведет он».Кончил. Ему отвечал пастухов повелитель Филойтий:«Если ты правду сказал, иноземец (и Дий да исполнитСлово твое), то и я, ты увидишь, не празден останусь».Тут и Евмей, свинопас благородный, богов призывая,Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.Так говорили о многом они, от других в отдаленье.Тою порой женихи, согласившись предать ТелемахаСмерти, сходились; но в это мгновение слева поднялсяБыстрый орел, и в когтях у него трепетала голубка.Знаменьем в страх приведенный, сказал Амфином благородный:«Замысел наш умертвить Телемаха, друзья, по желаньюНам не удастся исполнить. Подумаем лучше о пире».Так он сказал; подтвердили его предложенье другие.Все они вместе пошли и, когда в Одиссеев вступилиДом, положивши на гладкие кресла и стулья одежды,Начали крупных баранов, откормленных коз и огромных,Жирных свиней убивать; и корову зарезали также.Были изжарены прежде одни потроха, и в кратерыВлито с водою вино. Свинопас двоеручные кубкиПодал, потом и в прекрасных корзинах коровник ФилойтийХлебы разнес; а Меланфий вином благовонным наполнилКубки. И подняли руки они к приготовленной пище.Но Одиссею, с намереньем хитрым в уме, на порогеДвери широкой велел Телемах поместиться; подвинувК ней небольшую простую скамейку и низенький столик,Часть потрохов он принес, золотой благовонным наполнилКубок вином и, его подавая, сказал Одиссею:«Здесь ты сиди и вином утешайся с моими гостями,Новых обид не страшася; рукам женихов я не дам ужВоли; мой дом не гостиница, где произвольно пируетВсякая сволочь, а дом Одиссеев, царево жилище.Вы ж, женихи, воздержите язык свой от слов непристойных,Также и воли рукам не давайте; иль будет здесь ссора».Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.Но, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, воскликнул:«Как ни досадно, друзья, Телемахово слово, не должноК сердцу его принимать нам; пускай он грозится! Давно бы,Если б тому не препятствовал вечный Кронион, его мыЗдесь упокоили — стал он теперь говорун нестерпимый».Кончил; но слово его Телемах без вниманья оставил.В это время народ через город с глашатаем жертвуШел совершать: в многотенную рощу метателя верныхСтрел Аполлона был ход густовласых ахеян направлен.Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,Роздали части и начали пир многославный. ОсобоТут принесли Одиссею проворные слуги такую жМяса подачу, какую имели и сами; то былоТак им приказано сыном его, Телемахом разумным.Тою порою Афина сама женихов возбуждалаК дерзко-обидным поступкам, дабы разгорелось сильнееМщение в гневной душе Одиссея, Лаэртова сына.Там находился один, от других беззаконной отличныйДерзостью, родом из Зама; его называли Ктесиппом.Был он несметно богат и, гордяся богатством, замыслилСпорить с другими о браке с женою Лаэртова сына.Так, к женихам обратяся, сказал им Ктесипп многобуйный:«Выслушать слово мое вас, товарищи, я приглашаю:Мяса, как следует, добрую часть со стола получил ужЭтот старик — и весьма б непохвально, неправедно было,Если б гостей Телемаховых кто их участка лишал здесь.Я ж и свою для него приготовил подачу, чтоб мог онЧто-нибудь дать за купанье рабыне иль должный подарокСделать кому из рабов, в Одиссеевом доме живущих».Тут он, схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу,Сильно ее в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонившиГолову вбок, избежал от удара; и страшной улыбкойСтиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену.Грозно взглянув на Ктесиппа, сказал Телемах раздраженный:«Будь благодарен Зевесу, Ктесипп, что удар не коснулсяТвой головы чужеземца: он сам от него отклонился;Иначе острым копьем повернее в тебя бы попал я;Стал бы не брак для тебя — погребенье отец твой готовить.Всем говорю вам: отныне себе непристойных поступковВ доме моем позволять вы не смейте; уж я не ребенок,Все уж теперь понимаю; все знаю, что надобно делать.Правда, еще принужден я свидетелем быть терпеливымЗдесь истребленья баранов, и коз, и вина, и богатыхНаших запасов, — я с целой толпою один не управлюсь;Новых обид мне, однако, я вам не советую делать;Если ж намеренье ваше меня умертвить, то, конечно,Будет пристойней, чтоб, в доме моем пораженный, я встретилСмерть там, чем зрителем был беззаконных поступков и видел,Как обижают моих в нем гостей, как рабынь принуждаютЗлым угождать вожделеньям в священных обителях царских».Так он сказал; все кругом неподвижно хранили молчанье.Но Агелай, сын Дамасторов, так отвечал напоследок:«Правду сказал он, друзья; на разумное слово такоеВы не должны отвечать оскорбленьем; не трогайте болеСтарого странника; также оставьте в покое и прочихСлуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.Я ж Телемаху и матери светлой его дружелюбноДобрый и, верно, самим им угодный совет предложу здесь:В сердце своем вы доныне питали надежду, что боги,Вашим молитвам внимая, домой возвратят Одиссея;Было доныне и нам невозможно на медленность вашуСетовать, так поступать вам советовал здравый рассудок(Мог после брака внезапно в свой дом Одиссей возвратиться);Ныне ж сомнения нет нам: мы знаем, что он невозвратен.Матери умной своей ты теперь, Телемах благородный,Должен сказать, чтоб меж нами того, кто щедрей на подарки,Выбрала. Будешь тогда ты свободно в отеческом домеЖить; а она о другом уж хозяйстве заботиться станет».Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Нет, Агелай, я Зевесом-отцом и судьбой Одиссея(Что бы с ним ни было: жив ли, погиб ли) клянусь перед всемиВами, что матери в брак не мешаю вступить, что напротив,Сам убеждаю ее по желанию выбрать, и многоДам ей подарков; но из дома выслать ее по неволеЯ и помыслить не смею — то Зевсу не будет угодно».Так говорил Телемах. В женихах несказанный АфинаСмех пробудила, их сердце смутив и рассудок расстроив.Дико они хохотали; и, лицами вдруг изменившись,Ели сырое, кровавое мясо; глаза их слезамиВсе затуманились; сердце их тяжкой заныло тоскою.Феоклимен богоравный тогда поднялся и сказал им:«Вы, злополучные, горе вам! Горе! Невидимы сталиГоловы ваши во мгле и невидимы ваши колена;Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты.Стены, я вижу, в крови; с потолочных бежит перекладинКровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полныСени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходитСтрашная тень, и под ней вся земля покрывается мраком».Так он сказал им. Безумно они хохотать продолжали.Тут говорить женихам Евримах, сын Полибиев, начал:«Видно, что этот, друзья, чужеземец в уме помешался;На площадь должно его проводить нам, пусть выйдет на свежийВоздух, когда уж ему так ужасно темно здесь в палате».Феоклимен богоравный сказал, обратись к Евримаху:«Нет, Евримах, в провожатых твоих не имею я нужды;Две есть ноги у меня, и глаза есть и уши; рассудокМой не расстроен, и память свою я еще не утратил.Сам убегу я отсюда; я к вам подходящую быстроСлышу беду; ни один от нее не уйдет; не избегнетСилы ее никоторый из вас, святотатцев, губящихДом Одиссеев и в нем беззаконного много творящих».Так он сказал, и, поспешно палату покинув, к ПиреюПрямо пошел, и Пиреем был с прежнею ласкою принят.Тою порой, поглядевши с насмешкой один на другого,Начали все Телемаха дразнить женихи, над гостямиДома его издеваясь, и так говорили иные:«Друг Телемах, на отбор негодяи тебя посещают;Прежде вот этот нечистый пожаловал в дом твой бродяга,Хищник обеденных крох, ни в какую работу не годный,Слабый, гнилой старичишка, земли бесполезное бремя;Гость же другой помешался и начал беспутно пророчить.Выслушай лучше наш добрый совет, Телемах многомудрый:Дай нам твоих благородных гостей на корабль крутобокийБросить, к сикелам отвезть и продать за хорошие деньги».Так говорили они; Телемах, их словам не внимавший,Молча смотрел на отца, дожидаясь спокойно, чтоб подалЗнак он, когда начинать с беззаконною шайкой расправу.В горнице ближней на креслах богатых в то время сиделаМногоразумная старца Икария дочь Пенелопа;Было ей слышно все то, что в собранье гостей говорилось.Весел беспечно, и жив разговором, и хохотом шуменБыл их обед, для которого столько настряпали сами;Но никогда, и нигде, и никто не готовил такогоУжина людям, какой приготовил с Палладою грозныйМуж для незваных гостей, беззаконных ругателей правды.Песнь двадцать перваяТридцать девятый день
Пенелопа приносит лук и стрелы Одиссеевы; при виде их Евмей и Филойтий проливают слезы; Антиной насмехается над ними. Телемах устанавливает жерди для стрельбы и пытается натянуть лук; Одиссей подает ему знак, чтобы он его оставил. Женихи напрасно стараются натянуть его. Одиссей открывает себя Евмею и Филойтию; они приготовляются к умерщвлению женихов. После неудачного Евримахова опыта натянуть лук Антиной предлагает отложить стрельбу до другого дня. Одиссей просит, чтоб ему позволили сделать опыт; женихи тому противятся; но, по приказанию Телемаха, лук подан Одиссею; он его натягивает, стреляет и попадает в цель.
Дочь светлоокая Зевса Афина вселила желаньеВ грудь Пенелопы, разумной супруги Лаэртова сына,Лук женихам Одиссеев и грозные стрелы принесши,Вызвать к стрелянию в цель их и тем приготовить им гибель.Вверх по ступеням высоким поспешно взошла Пенелопа;Мягкоодутлой рукою искусственно выгнутый медныйКлюч с рукоятью из кости слоновой доставши, царицаВ дальнюю ту кладовую пошла (и рабыни за нею),Где Одиссеевы все драгоценности были хранимы:Золото, медь и железная утварь чудесной работы.Там находился и тугосгибаемый лук и набитыйМножеством стрел бедоносных колчан. Подарен ОдиссеюЭтот был лук со стрелами давно в Лакедемоне гостемИфитом, богоподобного Еврита сыном. Они жеВстретились прежде друг с другом в Мессене, где нужно обоимДом посетить Ортилоха разумного было. В МессенеТяжбу с гражданами вел Одиссей. Из Итаки мессенцыМелкого много скота увели; с пастухами оттудаТриста быков круторогих разбойничье судно украло.Их Одиссей там отыскивал; юноша, свежести полный,Был он в то время; его же послали отец и геронты.Ифит отыскивал также пропажу: коней и двенадцатьДобрых жеребых кобыл и могучих работников мулов.Ифиту иск удался; но погибелью стала удача:К сыну Зевесову, славному крепостью силы великойМужу, Гераклу, свершителю подвигов чудных, пришел он, —В доме своем умертвил им самим приглашенного гостяЗверский Геракл, посрамивши Зевесов закон и накрытыйИм гостелюбно для странника стол, за которым убийствоОн совершил, чтоб коней громозвучнокопытных присвоить.Ифит, в Мессену за ними пришед, Одиссея там встретил.Евритов лук он ему подарил; умирая, великийЕврит тот лук злополучному сыну в наследство оставил.Ифита острым мечом и копьем одарив длиннотенным,Гостем остался ему Одиссей; но за стол пригласить свойДруга не мог: прекратил сын Зевесов, Геракл беспощадный,Жизнь благородному Ифиту, Еврита славного сыну,Давшему лук Одиссею и стрелы. И не брал с собоюИх никогда Одиссей на войну в корабле чернобоком:Память о госте возлюбленном верно храня, их берег онВ доме своем; но в отечестве всюду имел при себе их.Близко к дверям запертым кладовой подошед, ПенелопаСтала на гладкий дубовый порог (по снуру обтесавшиБрус, тот порог там искусно уладил строитель, дверныеПритолки в нем утвердил и на притолки створы навесил);С скважины снявши замочной ее покрывавшую кожу,Ключ свой вложила царица в замок; отодвинув задвижку,Дверь отперла; завизжали на петлях заржавевших створыДвери блестящей; как дико мычит выгоняемый на лугБык круторогий — так дико тяжелые створы визжали.Взлезши на гладкую полку (на ней же ларцы с благовоннойБыли одеждой), царица, поднявшись на цыпочки, рукуСнять Одиссеев с гвоздя ненатянутый лук протянула;Бережно был он обвернут блестящим чехлом; и, доставшиЛук, на колена свои положила его Пенелопа;Сев с ним и вынув его из чехла, зарыдала, и долго,Долго рыдала она; напоследок, насытившись плачем,Медленным шагом пошла к женихам многобуйным в собранье,Лук Одиссеев, сгибаемый туго, неся и великийТул, медноострыми быстросмертельными полный стрелами.Следом за ней принесен был рабынями ящик с запасомМеди, железа и с разного утварью бранной. Царица,В ту палату вступив, где ее женихи пировали,Подле столба, потолок там высокий державшего, стала,Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим;Справа и слева почтительно стали служанки. И, словоК буйным своим женихам обратив, Пенелопа сказала:«Слушайте все вы, мои женихи благородные: дом нашВы разоряете, в нем на пиры истребляя богатствоМужа, давно разлученного с милой отчизною; праваНет вам на то никакого; меня лишь хотите принудитьВыбрать меж вами, на брак согласясь ненавистный, супруга.Можете сами теперь разрешить вы мой выбор. ГотоваБыть я ценою победы. Смотрите, вот лук Одиссеев;Тот, кто согнет, навязав тетиву, Одиссеев могучийЛук, чья стрела пролетит через все (их не тронув) двенадцатьКолец, я с тем удалюся из этого милого дома,Дома семейного, светлого, многобогатого, где яСчастье нашла, о котором и сонная буду крушиться».С сими словами велела она свинопасу ЕвмеюЛук Одиссеев и стрелы подать женихам благородным.Взрыд он заплакал, принявши его; к женихам он пошел с ним;Лук Одиссеев узнав, зарыдал и коровник Филойтий.К ним обратяся обоим, сказал Антиной, негодуя:«Вы, деревенщина грубая, только одним ежедневнымЗанят ваш ум! Отчего вы расплакались? Горе ль усилитьВ сердце хотите своей госпожи? И без вас уж довольноСкорбью томится она бесполезною в долгой разлукеС мужем; сидите же тихо и ешьте; а если хотитеПлакать, уйдите отсюда, оставя и лук ваш и стрелыНам, женихам, на решительный бой. Сомневаюсь, однако,Я, чтоб легко натянул кто такой несказанно упорныйЛук. Многосильного мужа такого, каков Одиссей был,Нет между нами. Его я в то время видал — и понынеПомню о нем, хоть тогда и ребенком еще был неумным».Так говоря про других, про себя уповал он, что сладитС луком, натянет легко тетиву и все кольца прострелит.Бедный слепец, он не думал, что первою жертвою будетСтрел Одиссея, который им в собственном доме так дерзкоБыл оскорблен, на которого там и других возбуждал он.Тут к женихам обратясь, им сказал Телемах богоравный:«Горе! Конечно, мой разум привел в беспорядок Кронион!Милая мать, столь великим умом одаренная, слышу,Здесь говорит, что с супругом другим соглашается светлыйДом мой покинуть; и я, тем довольный, смеюсь, как безумец.Час наступил; женихи, приготовьтесь к последнему делу.В целой ахейской земле вы такой не найдете невесты —Где б ни искали, в священном ли Пилосе, или в Аргосе,Или в Микенах, иль в нашей Итаке, иль там, на пространствеЧерной земли матерой, — но хвала не нужна; вы довольноЗнаете сами; пора начинать нам свой опыт; беритеЛук Одиссеев и силу свою окажите на деле.Я ж и себя самого испытанью хочу здесь подвергнуть.Если удастся мне лук натянуть и стрелою все кольцаМетко пробить, удаление матери милой из домаС мужем другим и мое одиночество будут сноснееМне, уж владеть небессильному луком отца Одиссея».Кончив, он с плеч молодых пурпуровую мантию сбросил;Встал и, с мечом медноострым блестящую перевязь снявши,Жерди в глубоких для каждой особенно вырытых ямках,Их по снуру уравняв, утвердил; основанья ж, чтоб прямоВсе, не шатаясь, стояли, землей отоптал. Все дивились,Как он искусно порядок, ему незнакомый, устроил.Стал Телемах у порога дверей и, схватив ОдиссеевЛук, попытался на нем натянуть тетиву; и погнул онТрижды его, но, упорствуя, трижды он вновь разогнулся.Им овладеть, нацепив тетиву, уповая, в четвертыйРаз он готов был с удвоенной силой приняться за дело;Но Одиссей по условью кивнул головой; отложившиТруд, обратился к отцу и сказал Телемах богоравный:«Горе мне! Видно, я слабым рожден и останусь бессильнымВечно; я молод еще и своею рукой не пыталсяДерзость врага наказать, мне нанесшего злую обиду.Ваша теперь череда, женихи, вы сильнее; пусть каждыйЛук Одиссеев возьмет и свершить попытается подвиг».Так говоря, ненатянутый лук опустил он на землю,К гладкой дверной половинке его прислонивши; но рядомС ним и стрелу перяную он к ручке замочной приставил.Сел он на стул свой потом, к женихам возвратяся беспечно.Тут, обратись к женихам, Антиной, сын Евпейтов, сказал им:«С правой руки подходите один за другим вы, начавшиС места, откуда вино подносить на пиру начинают».Так Антиной предложил, и одобрили все предложенье.Первый, поднявшийся с места, пошел Леодей, сын Ейнопов,Жертвогадатель их был он и подле кратеры на самомКрае стола за обедом садился. Их буйство противноБыло ему; и нередко он их порицал, негодуя.Первый он должен был взяться за лук роковой, наблюдаяОчередь. Став у порога дверей, он схватил ОдиссеевЛук; но его и погнуть он не мог; от напрасных усилийСлабые руки его онемели. Он с горем воскликнул:«Нет! Не по силам мне лук Одиссеев; другой попытайсяКрепость его одолеть; но у многих мужей знаменитыхДушу и жизнь он возьмет. И, конечно, желаннее встретитьСмерть, чем живому скорбеть о утрате того, что так сильноНас привлекало вседневно сюда чародейством надежды.Все мы теперь уповаем, во всех нас пылает желаньеБрак заключить с Пенелопой, женой Одиссея; но каждый,Лук испытав Одиссеев и силу над ним утомивши,С горем в душе принужден за другую ахейскую девуСвататься будет, подарки свои расточая; она жеВыберет доброю волей того, кто щедрей и приятней».Так говоря, ненатянутый лук опустил он на землю,К гладкой дверной половинке его прислонивши; но рядомС ним и стрелу перяную он к ручке замочной приставил.Сел он на стул свой потом, к женихам возвратяся беспечно.Гневно к нему обратившись, сказал Антиной, сын Евпейтов:«Странное слово из уст у тебя, Леодей, излетело,Слово печальное, страшное; слышать его мне противно.Душу и жизнь, говоришь ты, у многих людей знаменитыхЛук Одиссеев возьмет, потому что его не способенТы натянуть. Но бессильным от матери был благороднойТы, без сомненья, рожден, не могучим властителем лука;Многие будут в числе женихов, без сомненья, способнейСладить с ним». Кончил. Потом, козовода Меланфия кликнув,«Слушай, Меланфий, — сказал, — здесь огонь ты разложишь; к огню жеБлизко поставишь покрытую мягкой овчиной скамейку;Жирного сала потом принесешь нам укруг, чтоб могли мыИм, на огне здесь его разогревши, помазывать крепкийЛук Одиссеев: тогда он удобней натянут быть может».Так он сказал. И Меланфий, огонь разложив превеликий,Близко поставил скамейку, покрытую мягкой овчиной;Сала принес напоследок укруг; и, растаявши сало,Начали мазать им лук женихи; но из них никоторыйЛука не мог и немного погнуть — несказанно был туг он;Взяться за опыт тогда в свой черед Антиной с ЕвримахомБыли должны, меж другими отличные мужеской силой.В это мгновение, разом поднявшися, из дома вместеВышли Евмей-свинопас и коровник Филойтий; за нимиСледуя, залу покинул и царь Одиссей; он, широкийДвор перейдя, за ворота двустворные вышел. ПозвавшиТам их обоих, он ласково-сладкую речь обратил к ним:«Верные слуги, Евмей и Филойтий, могу ль вам открыться?Или мне лучше смолчать? Но меня говорить побуждаетСердце. Ответствуйте: что бы вы сделали, если б внезапно,Демоном вдруг приведенный каким, Одиссей, господин ваш,Здесь вам явился? К нему ль, к женихам ли тогда б вы пристали?Прямо скажите мне все, что велит вам рассудок и сердце».Кончил. Ему отвечал простодушный коровник Филойтий:«Царь наш Зевес, о, когда бы на наши молитвы ты отдалНам Одиссея! Да благостный демон его к нам проводит!Сам ты увидишь тогда, что и я не остануся празден».Тут и Евмей, свинопас благородный, богов призывая,Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.В верности сердца и в доброй их воле вполне убедяся,Так им обоим сказал наконец Одиссей богоравный:«Знайте же, я Одиссей, претерпевший столь много напастей,В землю отцов приведенный по воле богов через двадцатьЛет. Но я вижу, что здесь из рабов моего возвращеньяТолько вы двое желаете; я не слыхал, чтоб другой ктоЗдесь помолился богам о свидании скором со мною.Слушайте ж, вам расскажу обо всем, что случиться должно здесь:Если мне Дий истребить женихов многобуйных поможет,Вам я обоим найду по невесте, приданое каждойДам и построю вам домы вблизи моего, и, как братья,Будете жить вы со мною и с сыном моим Телемахом.Вам же и признак могу показать, по которому ясноВы убедитесь, что я Одиссей: вот рубец, вам знакомый;Вепрем, вы помните, был я поранен, когда с сыновьямиАвтоликона охотой себя забавлял на Парнасе».Так говоря, он колено открыл, распахнувши тряпицыРубища. Те ж, рассмотревши прилежно рубец, им знакомый,Начали плакать; и, крепко обняв своего господина,Голову, плечи, и руки, и ноги его целовали.Головы их со слезами и он целовал, и за плачемИх бы могло там застать захождение солнца, когда быИм не сказал Одиссей, успокоившись первый: «ОтритеСлезы, чтоб, из дому вышедши, кто не застал вас, так горькоПлачущих: тем преждевременно тайна откроется наша.Должно, чтоб снова — один за другим, а не вместе — вошли мыВ залу, я первый, вы после. И ждите, чтоб мной был вам поданЗнак. Женихи многобуйные, думаю я, не позволятВ руки мне взять там мой лук и колчан мой, набитый стрелами;Ты же, Евмей, не дождавшись приказа, и лук и колчан мнеСам принеси. И потом ты велишь, чтоб рабыни немедляЗаперли в женские горницы двери на ключ и чтоб, еслиШум иль стенанье в столовой послышится им, не посмелаТронуться с места из них ни одна, чтоб спокойно сиделиВсе, ни о чем не заботясь и делом своим занимаясь.Ты же, Филойтий, возьми ворота на свое попеченье.Крепко запри их на ключ и ремнем затяни их задвижку».Так говорил Одиссей им. Он, в двери столовой вступивши,Сел там опять на оставленной им за минуту скамейке.После явились один за другим свинопас и Филойтий.Лук Одиссеев держал Евримах и его над пылавшимЖарко огнем поворачивал, грея. Не мог он, однако,Крепость его победить. Застонало могучее сердце;Голос возвысив, кипящий досадой, он громко воскликнул:«Горе мне! Я за себя и за вас, сокрушенный, стыжуся:Нет мне печали о том, что от брака я должен отречься, —Много найдется прекрасных ахейских невест и в Итаке,Морем объятой, и в разных других областях кефаленских.Но столь ничтожными крепостью быть с Одиссеем в сравненье —Так, что из нас ни один и немного погнуть был не в силахЛука его, — то стыдом нас покроет и в позднем потомстве».Но Антиной, сын Евпейтов, воскликнул, ему возражая:«Нет, Евримах благородный, того не случится, и в этомСам ты уверен. Народ Аполлонов великий сего дняПразднует праздник: в такой день натягивать лук неприлично;Спрячем же лук; а жердей выносить нам не нужно отсюда.Пусть остаются; украсть их, конечно, никто из живущихВ доме царя Одиссея рабов и рабынь не помыслит.Нам же опять благовонным вином пусть наполнит глашатайКубки, а лук Одиссеев запрем, совершив возлиянье.Завтра поутру пускай козовод, наш разумный Меланфий,Коз приведет нам отборных, чтоб здесь принести Аполлону,Лука сгибателю, бедра их в жертву. Согнуть он поможетЛук Одиссеев; и силы над ним не истратим напрасно».Так предложил Антиной, и одобрили все предложенье.Тут для умытия рук им глашатаи подали воду;Отроки, светлым кратеры до края наполнив напитком,В чашах его разнесли, по обычаю справа начавши;Вкусным питьем насладились они, сотворив возлиянье.Хитрость замыслив, тогда им сказал Одиссей многоумный:«Слух ваш ко мне, женихи Пенелопы, склоните, дабы яВысказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.Вот вам — тебе, Евримах, и тебе, Антиной богоравный,Столь рассудительно дело решившие, — добрый совет мой:Лук отложите, на волю бессмертных предав остальное;Завтра решит Аполлон, кто из вас победителем будет;Мне же отведать позвольте чудесного лука; узнать мнеДайте, осталось ли в мышцах моих изнуренных хоть малоСилы, меня оживлявшей в давнишнее младости время,Или я вовсе нуждой и бродячим житьем уничтожен».Кончил. Но просьбы его не одобрил никто. ИспугалсяКаждый при мысли, что с гладкоблистающим луком он сладит.Слово к нему обративши, сказал Антиной, сын Евпейтов:«Что ты, негодный бродяга? Не вовсе ль рассудка лишился?Мало тебе, что спокойно, допущенный в общество наше,Здесь ты пируешь, обедая с нами, и все разговорыСлушаешь наши, чего никогда здесь еще никакомуНищему не было нами позволено? Все недоволен!Видно, твой ум отуманен медвяным вином; от вина жеВсякий, его неумеренно пьющий, безумеет. Был имНекогда Евритион, многославный кентавр, обезумлен.В дом Пирифоя, великою славного силой, вступивши,Праздновал там он с лапифами; разума пьянством лишенный,Буйствовать зверски он вдруг принялся в Пирифоевом доме.Все раздражались лапифы; покинув трапезу, из залыСилой его утащили на двор и нещадною медьюУши и нос обрубили они у него; и рассудкаВовсе лишенный, кентавр убежал, поношеньем покрытый.Злая зажглась от того у кентавров с лапифами распря;Он же от пьянства там первый плачевную встретил погибель.Так и с тобою случится, бродяга бессмысленный, еслиЭтот осмелиться лук натянуть; не молвою прославленБудешь ты в области нашей; на твердую землю ты будешьК злому Эхету-царю, всех людей истребителю, сослан;Там уж ничем не спасешься от гибели жалкой. Сиди жеСмирно и пей; и на старости силой не спорь с молодыми».Он замолчал. Возражая, сказала ему Пенелопа:«Нет, Антиной, непохвально б весьма и неправедно было,Если б гостей Телемаховых кто здесь лишал их участка.Или ты мыслишь, что этот старик, натянувши великийЛук Одиссеев, на силу свою полагаясь, помыслитМной завладеть и свою безрассудно мне руку предложит?Это, конечно, ему не входило и сонному в мысли;Будьте ж спокойны и доле таким опасеньем не мучьтеСердца — ни вздумать того, ни на деле исполнить неможно».Тут Евримах, сын Полибиев, так отвечал Пенелопе:«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа,Мы не боимся, чтоб дерзость такую замыслил он, — этоВовсе несбыточно; мы лишь боимся стыда, мы боимсяТолков, чтоб кто не сказал меж ахейцами, низкий породой:„Жалкие люди они! За жену беспорочного мужаВздумали свататься; лука ж его натянуть не умеют.Вот посетил их наш брат побродяга, покрытый отрепьем;Легкой рукой тетиву натянул и все кольца стрелоюМетко пробил он“. Так скажут. И будет нам стыд нестерпимый».Кончил. Разумная старца Икария дочь возразила:«Нет, Евримах, на себя порицанье и стыд навлекаютЛюди, которые дом и богатства отсутственных грабят,Правду забывши; а тут вам стыда никакого не будет;Этот же странник, и ростом высокий и мышцами сильный,Родом не низок: рожден, говорит он, отцом знаменитым.Дайте же страннику лук Одиссеев — увидим, что будет.Слушайте также (и то, что скажу я, исполнится верно),Если натянет он лук и его Аполлон тем прославит,Мантию дам я ему, и красивый хитон, и подошвыНоги обуть; дам копье на собак и на встречу с бродягой;Также и меч он получит, с обеих сторон заощренный,После и в сердцем желанную землю его я отправлю».Ей возражая, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Милая мать, Одиссеевым луком не может никто здесьВластвовать: дать ли, не дать ли его, я один лишь на этоПраво имею — никто из живущих в гористой ИтакеИль на каком острову, с многоконной Элидою смежном.Если придет мне на ум, здесь никто запретить мне не можетСтраннику стрелы и лук подарить и унесть их позволить.Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства,Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работеБыли; судить же о луке не женское дело, а делоМужа, и ныне мое: у себя я один повелитель».Так он сказал; изумяся, обратно пошла Пенелопа;К сердцу слова многоумные сына приняв и в покоеВерхнем своем затворяся, в кругу приближенных служанокПлакала горько она о своем Одиссее, покудаСладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.Тою порою, взяв стрелы и лук, свинопас к ОдиссеюС ними пошел. На него всей толпой женихи закричали.Так говорили одни из ругателей дерзко-надменных:«Стой, свинопас бестолковый! Куда ты бредешь, как безумный,С луком? Ты будешь своим же собакам, которых вскормил здесьСам, чтоб свиней сторожить, на съедение выброшен, еслиНам Аполлон и блаженные боги даруют победу».Так говорили они. Свинопас, оглушенный их криком,Лук, оробев, уж готов был поставить на прежнее место;Но Телемах, на него погрозяся, разгневанный крикнул:«С луком сюда! Ты, Евмей, ошалел; уж не хочешь ли волеВсех угождать? Не трудись, иль тебя, хоть и стар ты, я в полеКамнями сам провожу: молодой старика одолеет.Если бы силой такой я один одарен был, какуюВсе совокупно имеют они, женихи Пенелопы,В страхе тогда по своим бы домам разбежалися разомВсе они, в доме моем беззаконий творящие много».Так он сказал им. Они неописанный подняли хохот.В сердце, однако, у них на него присмирела досада.Волю его исполняя, Евмей, через залу прошедши,Лук и колчан со стрелами вручил Одиссею; потом он,Кликнув усердную няню его Евриклею, сказал ей:«Слушай, тебе повелел Телемах, чтоб рабыни немедляЗаперли в женские горницы двери на ключ и чтоб, еслиШум иль стенанье в столовой послышится им, не посмелаТронуться с места из них ни одна, чтоб спокойно сиделиВсе, ни о чем не заботясь и делом своим занимаясь».Кончил. Не мимо ушей Евриклеи его пролетелоСлово. Все двери тех горниц, где жили служанки, замкнулаТотчас она; а Филойтий, покинув украдкою залу,Вышел на двор, обнесенный оградой, и запер ворота;Был там в сенях корабельный пеньковый канат; им связал онКрепко затвор у ворот и, в столовую снова вступивши,Сел там опять на оставленной им за минуту скамейке,Очи вперив в Одиссея, который, в руках обращаяЛук свой туда и сюда, осторожно рассматривал, целы льРоги и не было ль что без него в них попорчено червем.Глядя друг на друга, так женихи меж собой рассуждали:«Видно, знаток он и с луком привык обходиться; быть может,Луки работает сам и, имея уж лук, начатой имДома, намерен его по образчику этого сладить;Видите ль, как он, бродяга негодный, его разбирает?»«Но, — отвечали другие насмешливо первым, — удастсяОпыт, уж верно, ему! И всегда пусть такую ж удачуВстретит во всем он, как здесь, с Одиссеевым сладивши луком».Так женихи говорили, а он, преисполненный страшныхМыслей, великий осматривал лук. Как певец, приобыкшийЦитрою звонкой владеть, начинать песнопенье готовясь,Строит ее и упругие струны на ней, из овечьихСвитые тонко-тягучих кишек, без труда напрягает —Так без труда во мгновение лук непокорный напряг он.Крепкую правой рукой тетиву потянувши, он еюЩелкнул: она провизжала, как ласточка звонкая в небе.Дрогнуло сердце в груди женихов, и в лице изменилисьВсе — тут ужасно Зевес загремел с вышины, подаваяЗнак; и живое веселие в грудь Одиссея проникло:В громе Зевесовом он предвещанье благое услышал.Быструю взял он стрелу, на столе от него недалекоВольно лежавшую; прочие ж заперты в тесном колчанеБыли — но скоро их шум женихам надлежало услышать.К луку притиснув стрелу, тетиву он концом оперенным,Сидя на месте своем, натянул и, прицеляся, в кольцаВыстрелил, — быстро от первого все до последнего кольца,Их не задев, пронизала стрела, заощренная медью.Тут, обратясь к Телемаху, воскликнул стрелец богоравный:«Видишь, что гость твой тебе, Телемах, не нанес посрамленья.В цель я попал; да и лук натянуть Одиссеев не многоБыло труда мне. Еще не совсем я, скитаясь, утратилСилы, хотя женихи и ругаются мной беспощадно.Должно, однако, покуда светло, угощенье иноеИм приготовить; и пение с звонкою цитрой, душоюПира, на новый, теперь им приличнейший, лад перестроить».Так он сказал и бровями повел. Телемах богоравныйПонял условленный знак; он немедля свой меч опоясал,В руки схватил боевое копье и за стулом отцовымСтал, ко всему изготовясь, оружием медным блестящий.Песнь двадцать втораяТридцать девятый день
Одиссей убивает Антиноя, открывается женихам и отвергает мирное предложение Евримаха. Телемах приносит сверху оружия; он забывает затворить дверь, и в нее входит Меланфий, который снабжает оружиями женихов; но схвачен потом Евмеем и Филойтием; они запирают его, связанного, наверху. Явление Афины, сперва в виде Ментора, потом в виде ласточки; она приводит в расстройство чувства женихов. Все они, кроме глашатая Медонта и певца Фемия, умерщвлены. Одиссей повелевает вынести трупы из столовой. Казнь рабынь и Меланфия. Одиссей посылает Евриклею позвать Пенелопу.
Рубище сбросив поспешно с себя, Одиссей хитроумныйПрянул, держа свой колчан со стрелами и лук, на высокийДвери порог; из колчана он острые высыпал стрелыНа пол у ног и потом, к женихам обратяся, воскликнул:«Этот мне опыт, друзья женихи, удалося окончить;Новую цель я, в какую никто не стрелял до сего дня,Выбрал теперь; и в нее угодить Аполлон мне поможет».Так говоря, он прицелился горькой стрелой в Антиноя.Взяв со стола золотую с двумя рукоятями чашу,Пить из нее Антиной уж готов был вино; беззаботноПолную чашу к устам подносил он; и мысли о смертиНе было в нем. И никто из гостей многочисленных пираВздумать не мог, чтоб один человек на толпу их замыслилДерзко ударить и разом предать их губительной Кере.Выстрелил, грудью подавшись вперед, Одиссей, и пронзилаГорло стрела; острие смертоносное вышло в затылок;Набок упал Антиной; покатилася по полу чаша,Выпав из рук; и горячим ключом из ноздрей засвисталаЧерная кровь; забрыкавши ногами, толкнул от себя онСтол и его опрокинул; вся пища (горячее мясо,Хлеб и другое), смешавшись, свалилася на пол. УжасныйПодняли крик женихи, Антиноя узрев умерщвленным.Всею толпою со стульев вскочили они и, глазамиБегая вкруг по стенам обнаженным, искали оружья —Не было там ни щита, ни копья, заощренного медью.Гневными начали все упрекать Одиссея словами:«Выстрел твой будет бедою тебе, чужеземец; последнийСделал ты выстрел теперь; ты погиб неизбежно; убил тыМужа, из всех, обитающих в волнообъятой Итаке,Самого знатного; будешь за то ястребами расклеван».Мнили они, что случайно стрелой чужеземца товарищИх умерщвлен был. Безумцы! Они в слепоте не видалиСети, которою близкая всех их опутала гибель.Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный:«А! Вы, собаки! Вам чудилось всем, что домой уж из ТроиЯ не приду никогда, что вольны беспощадно вы грабитьДом мой, насильствуя гнусно моих в нем служанок, тревожаДушу моей благородной жены сватовством ненавистным,Правду святую богов позабыв, не страшася ни гневаИх, ни от смертных людей за дела беззаконные мести!В сеть неизбежной погибели все наконец вы попали».Так он сказал им, и были все ужасом схвачены бледным;Все, озираясь, глазами искали дороги для бегства.Тут Евримах, сын Полибиев, бросил крылатое слово:«Если ты подлинно царь Одиссей, возвратившийся в дом свой,Праведны все обвиненья твои. Беззаконного многоВ доме твоем и в твоих областях совершилось; но здесь он,Главный виновник всего, Антиной, пораженный тобою,Мертвый лежит. Он один, зломышлений всегдашний зачинщик,Нас поджигал: не о браке одном он с твоей ПенелопойДумал; иное, чего не позволил Кронион, таилосьВ сердце его: похищение власти царя; Телемаха,Власти державной наследника, смерти предать замышлял он.Ныне судьбой он постигнут; а ты, Одиссей, пощади нас,Подданных; после назначишь нам цену, какую захочешьСам, за вино, за еду и за все, что истрачено нами;То, что здесь сто́ят откормленных двадцать быков, даст охотноМедью и золотом каждый из нас, чтоб склонить на пощадуГнев твой; теперь же твой праведен гнев; на него мы не ропщем».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:«Нет, Евримах, — и хотя бы вы с вашим сполна все богатстваВаших отцов принесли мне, прибавя к ним много чужого, —Руки мои вас губить не уймутся до тех пор, покудаКровию вашей обиды моей дочиста не омою.Выбор теперь вам один: иль со мной, защищаяся, бейтесь,Или бегите отсюда, спасаясь от Кер и от смерти, —Знайте, однако, что Керы вас всех на пути переловят».Так говорил он; у них задрожали колена и сердца.Тут Евримах, обратясь к женихам устрашенным, воскликнул:«Этот свирепый безжалостных рук не уймет, завладевшиЛуком могучим и полным стрелами колчаном; до тех порБудет с порога высокого стрелы пускать он, покудаВсех не положит нас мертвых. Друзья, не дадимся ж без бояВ руки ему; обнажите мечи и столами закройтесьПротив налета убийственных стрел; всей толпою наперши,Можем мы, сбивши с порога его и из притолок двериВытеснив, выбежать из дома, броситься в город и в помощьСкликать людей; расстреляет он скоро ужасные стрелы».Так он сказав, из ножен, ободрившийся, выхватил меч свой,Медный, с обеих сторон заощренный, и с криком ужаснымПрянул вперед. Но навстречу ему Одиссей богоравныйВыстрелил; грудь близ сосца проколола и, в печень вонзившись,Крепко засела в ней злая стрела. Из руки ослабевшейВыронил меч он, за стол уцепиться хотел и, споткнувшись,Вместе упал со столом; вся еда со стола и двудонныйКубок свалилися наземь; он об пол стучал головою,Болью проникнутый; ноги от судорог бились; ударомПяток он стул опрокинул; его наконец потемнелиОчи. Тогда Амфином благородный, вскочив, устремилсяВ бой; уповая, что против него Одиссей не замедлитВыйти, сошедши с порога, свой меч обнажил он; но сзадиБросил копье Телемах, заощренное медью; вонзилосьМежду плечами и грудь прокололо оно; застонавши,Треснулся об пол лицом Амфином. Телемах же проворноПрочь отскочил; он копья не хотел из убитого вырвать,Сердцем тревожась, чтоб в это мгновение, сбоку напавши,Кто из ахеян его, занятого копья исторженьем,Острым мечом не пронзил неожиданно; свой совершившиСмертный удар, под защиту отца поспешил он укрыться.Близко к нему подбежавши, он бросил крылатое слово:«Щит, два копья медноострых, родитель, и крепкий из твердойМеди, к твоей голове приспособленный, шлем принесу я;Сам же надену и латы; Евмею с Филойтием вернымТакже надеть их велю; безопаснее в латах нам будет».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Дельно! Беги и, пока не истратил я стрел, возвратися;Иначе буду, оставшись один, оттеснен от защитныхПритолок». Так он сказал; Телемах все исполнил поспешно:Бросясь в ту верхнюю горницу, где находились доспехи,Взял там четыре щита он, четыре с густыми хвостамиКонскими шлема и восемь блестящей окованных медьюКопий; и с ношей своей он к отцу возвратился немедля;Прежде, однако, надел на себя меднолитные латы;Медными латами также облекшись, Евмей и ФилойтийСтали с боков Одиссея, глубокою полного думой.Он же, покуда еще оставались пернатые стрелы,Каждой стрелой в одного из врагов попадал, не даваяПромаха; друг подле друга валяся, они издыхали.Но напоследок, когда истощилися стрелы, великийЛук Одиссей опустил, не имея в нем более нужды,К притолке светлой его прислонил и стоять там оставил.Четверокожным щитом облачивши плеча, на могучейОн голове укрепил меднокованный шлем, осененныйКонским хвостом, подымавшимся страшно на гребне, и в рукуВзял два копья боевых, заощренных смертельною медью.Там недалеко от главных дверей находилась другая,Тайная дверь; от высокого залы пространной порогаТесный был этою дверью на улицу выход из дома;Доступ желая к нему заградить, Одиссей свинопасуСтать приказал перед дверью, чем всякий исход был отрезан.Тут Агелай, к женихам обратясь, им крылатое словоБросил: «Друзья, не удастся ль кому потаенною дверьюВыбежать, крикнуть тревогу и нам поскорее на помощьВызвать людей? Уж свои расстрелял он последние стрелы».Кончил. Меланфий, на то возражая, сказал Агелаю:«Нет, Агелай благородный, нельзя; потаенные двериСлишком у них на виду, да и выход так тесен, что целойМожет толпе заградить там дорогу один небессильный.Но погодите, оружие вам я найти не замедлю;Горницу знаю, в которой доспехи, из этой палатыВзятые, кучею склал Одиссей, помогаемый сыном».Так Агелаю сказав, злоковарный Меланфий обходомВ горницу тайно прокрался, где складены были доспехи.Вынес оттуда двенадцать великих щитов он, двенадцатьКопий и столько же медных, хвостами украшенных шлемов.С ними назад возвратясь, женихам их поспешно он роздал.В ужас пришел Одиссей, задрожали колена, когда он,Вдруг оглянувшись, увидел их в шлемах, с щитами, трясущихДлинными копьями; гибель ему неизбежной явилась.К сыну тогда обратившись, он бросил крылатое слово:«Верно, какая из наших рабынь, Телемах, изменившиНам, помогает противникам нашим иль хитрый Меланфий?»Робко на то отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Горе! Мое небреженье причиной всему; я виновникЭтой беды — заспешив, позабыл оружейной палатыДверь запереть; и лазутчик, хитрее меня, побывал там.Слушай, мой честный Евмей, побеги ты туда и за дверьюСтань там и жди; кто придет, ты увидишь: служанка ль какаяИли Меланфий? Я сам на него подозренье имею».Так говорили о многом они, собеседуя тайно.Тою порой за оружием хитрый Меланфий собралсяСнова прокрасться наверх. То приметив, Евмей богоравныйНа ухо так прошептал Одиссею, стоявшему близко:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Вот он, предатель; его угадал я; он крадется, видишь,Снова туда за оружием; что, государь, повелишь мнеСделать? Убить ли крамольника, если удастся с ним сладить?Или насильно сюда притащить, чтоб над ним наказаньеСам совершил ты за наглое в доме твоем поведенье?»Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«С сыном моим Телемахом я здесь женихов многобуйныхБуду удерживать, сколь бы ни сильно их бешенство было;Ты ж и Филойтий предателю руки и ноги загнитеНа спину; после, скрутив на спине их, его на веревкеЗа руки вздерните вверх по столбу и вверху привяжитеКрепким узлом к потолочине; двери ж, ушедши, замкните;В страшных мученьях пускай там висит ни живой он, ни мертвый».То повеление царское было исполнено скоро:Вместе пошли свинопас и Филойтий; подкравшися, сталиСправа и слева они у дверей дожидаться, чтоб вышелОн к ним из горницы, где женихам во второй раз доспехиБрал. И лишь только Меланфий ступил на порог (нес прекрасныйГривистый шлем он одною рукой, а в другой находилсяСтарый, широкий, подернутый плесенью щит, в молодые,Давние годы герою Лаэрту служивший, теперь жеБрошенный, вовсе худой, без ремней, с перегнившими швами),Кинулись оба на вора они; в волоса уцепившись,На пол его повалили, кричащего громко, и крепкоРуки и ноги ему, их с великою болью загнувшиНа спину, сзади скрутили плетеным ремнем, как велел имСын Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный.Вздернувши после веревкою вверх по столбу, привязалиК твердой его потолочине; там и остался висеть он.С злобной насмешкой ему тут сказал свинопас богоравный:«Будь здесь покуда заботливым сторожем, честный Меланфий;Мы для тебя перестлали покойную, видишь, постелю.Верно, теперь не проспишь златотронной, в тумане рожденнойЭос в ее восхождении с вод Океана и в поруКоз на обед женихам многославным отборных пригонишь».Кончил. И, бросив его там, висящего в страшных мученьях,Оба с оружием, дверь за собой затворив, удалились.К месту они подошли, где стоял Одиссей хитроумный.Яростью все там кипели. В дверях на высоком порогеЧетверо грозно стояли; другие толпились в палате.К первым тогда подошла светлоокая дочь Громовержца,Сходная с Ментором видом и речью, богиня Афина.Ей Одиссей, ободрившийся, бросил крылатое слово:«Ментор, сюда! Помоги нам; бывалое дружество вспомни;Много добра от меня ты имел, мой возлюбленный сверстник».Так говорил он, а внутренно мыслил, что видит Афину.Но женихи обратились на Ментора всею толпою.Первый сказал Агелай, сын Дамасторов: «Будь осторожен,Ментор, не слушай его убеждений, не думай в сраженьеС нами вступать, подавая ему безрассудную помощь.С нами один он не сладит, свое мы возьмем; но, когда мы,Их пересилив обоих, отца уничтожим и сына,С ними тогда умертвим и тебя, ненавистного, еслиВздумаешь здесь к ним пристать; головою заплатишь за дерзость;После ж, когда уничтожит вас медь беспощадная, всё мы,Что ни имеешь ты дома иль в поле, возьмем и, смешавшиВместе с добром Одиссеевым, между собою разделим;Выгоним из дому ваших детей; сыновьям, дочерям здесьВашим не жить; и расстанутся ваши с Итакою жены».Кончил он. Дерзость его раздражила богиню Афину.Гневными стала она упрекать Одиссея словами:«Нет уж в тебе, Одиссей, той отваги могучей, с которойТы за Елену Аргивскую, дочь светлорукую Зевса,Девять с троянами лет так упорно сражался; в то времяМного погибло врагов от тебя в истребительной битве;Хитрость твоя наконец и Приамов разрушила город.Что ж? Отчего ты, домой возвратясь, Одиссей, с женихамиТак нерешительно, медленно к битве теперь приступаешь?Друг, ободрись; на меня погляди, ты увидишь, как смелоПротив врагов, на тебя нападающих здесь совокупно,Выступит Ментор Алкимид, тебе за добро благодарный».Кончив, она Одиссею не вдруг даровала победу:Бодрость царя и разумного сына его ТелемахаСтрогому опыту прежде желая подвергнуть, богиняВдруг превратилась, взвилась к потолку и на черной от дымаТам перекладине легкою сизою ласточкой села.Тою порой Агелаем, Дамастора сыном отважным,Димоптолем, Еврином и Писандр, сын Поликторов бодрый,С Амфимедоном и умным Политосом яростно былиВ бой подстрекаемы (силой они отличались от прочих,Сколько еще их там было живых и спастись уповавшихБоем; другие же, все умерщвленные, кучей лежали).Так, обратясь к остальным, Агелай благородный воскликнул:«Этот свирепый, я думаю, скоро от боя уймется;Ментор покинул его, бесполезно нахвастав; один онС ними теперь на высоком пороге стоит беззащитный.Разом всех копий своих медноострых, друзья, не бросайте;Бросьте сначала вы шесть; и великая будет нам слава,Если его поразим, ненавистного, с помощью Зевса;С прочими ж сладить нетрудно, лишь только б сломить Одиссея».Так он сказал, и, ему повинуясь, пустили другиеРазом шесть копий; но сделала тщетным удар их Афина:Вкось полетевши, глубоко вонзилося в притолку гладкойДвери одно; а другое в одну из дверных половинокВтиснулось; третье воткнулось в дощатую стену; когда жеВсех женихами в них брошенных копий они избежали,Так, обратяся к своим, Одиссей хитроумный сказал им:«Очередь наша теперь; приступите, товарищи, к делу,Копья нацельте и бросьте в толпу женихов, уничтожитьНас замышляющих, прежде столь много обид нам нанесши».Так он сказал. И, прицелясь, они медноострые копьяКинули разом; и Димоптолема сразил многосильныйСам Одиссей, Телемах — Евриада, Филойтий — Писандра,Старый Евмей-свинопас поразил Элатопа: и разомВсе повалились они, с скрежетанием стиснувши зубы.Прочие, к дальней стене отбежавши толпой и поспешноВырвав из трупов кровавых вонзенные в недра их копья,Снова их разом в противников, метко прицелясь, пустили;Снова Афина могучая сделала тщетным удар их.Вкось полетевши, глубоко вонзилося в притолку гладкойДвери одно; а другое в одну из дверных половинокВтиснулось; третье воткнулось в дощатую стену. ОднакоАмфимедон Телемаха поранил, в ручную попавшиКисть: пролетая, копье острием оцарапало кожу.Тронул плечо над щитом у Евмея Ктесипп длинноостройМедью; копье же, над ним прошумев, водрузилося в землю.Стоя с боков Одиссея, ужасною полного думой,Снова они в женихов неизбежные бросили копья.Евридаманта сразил Одиссей, городов сокрушитель;Амфимедон был пронзен Телемахом, Полиб — свинопасом;Метко нацелив копьем медноострым, Филойтий КтесиппуГрудь просадил; и, удачным ударом хвалясь, он воскликнул:«Сын Полиферсов, лихой на обидные речи, теперь тыДерзкий язык свой уймешь от ругательств нахальных; предайсяВ волю богов; им одним подобает и слава и сила.Я же тебя отдарил здесь за ногу коровью, которойТак благосклонно попотчевал ты Одиссея-бродягу».Так говорил криворогих быков сторожитель Филойтий.Тою порой умерщвлен был Дамасторов сын Одиссеем,Сын Леокритов, младой Евенор, был убит Телемахом:Острою медью в живот пораженный, лицом он, со всех ногГрянувшись, об пол ударился, жалобно охнул и умер.Тут с потолка наклонила над их головами ПалладаСтрашную людям эгиду: и ужас расстроил их чувства.Начали бегать они, ошалев, как коровы, когда ихВешней порою (в то время, как дни прибывать начинают)Густо осыплют на пажити слепни сердитые. Те ж ихБили, как соколы кривокогтистые с выгнутым клевом,С гор прилетевшие, бьют испугавшихся птиц, — и густымиСтаями с неба на землю, спасаясь, бросаются птицы;Соколы ж гонят их, ловят когтями, и нет им пощады,Заперт и путь для спасенья, и травлею тешатся люди;Так женихов (разогнав их по горнице) справа и слева,Как ни попало, они убивали; поднялся ужасныйКрик; был разбрызган их мозг, был дымящейся кровью их залитПол. К Одиссею тогда подбежал Леодей, и коленаОбнял его, и, трепещущий, бросил крылатое слово:«Ноги целую твои, Одиссей; пощади и помилуй.В доме твоем ни одной из рабынь, в нем живущих, ни словомЯ не обидел, ни в дело не ввел непристойное; сам яМногих, напротив, удерживать здесь от постыдных поступковТщился — напрасно! От зла не отвел я их рук святотатных;Страшною участью все неизбежно постигнуты ныне.Я же, их жертвогадатель, ни в чем не повинный, ужелиЛягу здесь мертвый? Такое ли добрым делам воздаянье?».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный:«Если ты подлинно жертвогадателем был между ними,То, без сомнения, часто в жилище моем ты молилсяДию, чтоб мне возвратиться домой запретил, чтоб с тобоюВ дом твой моя удалилась жена и чтоб с нею детей тыПрижил, — за это теперь и людей ужасающей смертиТы не избегнешь». Сказал. И, могучей рукою схватившиМеч, из руки Агелая в минуту его умерщвленьяВыпавший, им он молящего сильно ударил по шее;Крикнул он — в крике неконченном с плеч голова покатилась.Но от губительной Керы избегнул сын Терпиев, славныйПеснями Фемий, всегда женихов на пирах веселившийПеньем; с своею он цитрой в руках к потаенной прижавшисьДвери, стоял там, колеблясь рассудком, не зная, что выбрать,Выйти ли в дверь и сидеть на дворе, обнимая великийЗевсов алтарь, охраняющий дом, на котором так частоЖирные бедра быков сожигал Одиссей многославный,Или к коленям его с умоляющим броситься криком?Дело обдумав, уверился он, что полезнее будет,Став на колена, Лаэртова сына молить о пощаде.Цитру свою положив звонкострунную бережно на полМежду кратерой и стулом серебряногвоздным, поспешноК сыну Лаэртову дивный певец подбежал, и коленаОбнял его, и, трепещущий, бросил крылатое слово:«Ноги целую твои, Одиссей; пощади и помилуй.Сам сожалеть ты и сетовать будешь, когда песнопевца,Сладко бессмертным и смертным поющего, смерти предашь здесь;Пению сам я себя научил; вдохновением богиДушу согрели мою; и тебя, Одиссей, я, как бога,Буду гармонией струн веселить. Не губи песнопевца.Будет свидетелем мне и возлюбленный сын твой, что волейВ дом ваш входить никогда я не мыслил, что сам не просилсяПеснями здесь на пиру забавлять женихов, что, напротив,Силой сюда приводим был и пел здесь всегда принужденно».Так он сказав, возбудил Телемахову силу святую.Громко отцу закричал Телемах, находившийся близко:«Стой! Не губи неповинного яростной медью, родитель!С ним и к Медонту-глашатаю благостен будь: обо мне онВ детстве моем неусыпно имел попеченье. Но где он,Честный Медонт? Не убили ль его свинопас иль Филойтий?Или он сам, злополучный, попал под удар твой смертельный?»Так говорил Телемах; и дошло до Медонта благоеСлово; дугою согнувшись, под стулом лежал он, коровьей,Только что содранной кожей покрытый, чтоб Керы избегнуть.Выскочил он из-под стула и, сбросивши кожу коровьюС плеч, подбежал к Телемаху и, ноги его обхвативши,Стал целовать их и в трепете бросил крылатое слово:«Здесь я, душа Телемах; заступись за меня, чтоб отец твойГрозно-могучий на мне не отмстил беспощадною медьюЗлым женихам, столь давно, столь нахально его достояньеГрабившим здесь и тебя самого оскорбившим безумно».Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный:«Будь благодарен ему; он тебя сохранил, чтоб отнынеВедал и сам ты и людям другим говорил в поученье,Сколь здесь благие дела нам спасительней дел беззаконных;Слушай теперь: из палаты, убийством наполненной, вышед,Сядь на дворе у ворот с песнопевцем, властителем слова;Я же остануся в доме и все здесь устрою, что нужно».Так он сказал; и Медонт с песнопевцем, из горницы вышед,Оба вблизи алтаря, посвященного Зевсу-владыке,Сели; но все озирались кругом, опасаясь убийства.Очи водил вкруг себя Одиссей, чтоб узнать, не остался льКто неубитый, случайно избегший могущества Керы?Мертвые все, он увидел, в крови и в пыли неподвижноКучей лежали они на полу там, как рыбы, которых,На берег вытащив их из глубокозеленого моряНеводом мелкопетлистым, рыбак высыпает на землю;Там на песке раскаленном их, влаги соленой лишенных,Гелиос пламенный душит, и все до одной умирают.Мертвые так там один на другом неподвижно лежали.К сыну сперва обратяся, сказал Одиссей хитроумный:«Должен теперь, Телемах, ты сюда пригласить Евриклею;Нужное слово желаю я молвить разумной старушке».Так говорил Одиссей. Телемах, повинуяся, отперДвери, позвал Евриклею и так ей сказал: «Евриклея,Добрая няня моя, так давно за рабынями в домеНашем смотрящая, все сохраняя усердно в порядке,Кличет отец, говорить он с тобою намерен; поди к нам».Кончил. Не мимо ушей Евриклеи его пролетелоСлово. И, двери отперши тех горниц, где жили служанки,Вышла она; и старушку повел Телемах к Одиссею.Взорам ее Одиссей посреди умерщвленных явился,По̀том и кровью покрытый; подобился льву он, который,Съевши быка, подымается, сытый, и тихо из стада —Грива в крови и вся страшная пасть, обагренная кровью, —В лог свой идет, наводя на людей неописанный ужас.Кровию так Одиссей с головы был до ног весь обрызган.Трупы увидя и крови пролитой ручьи, ЕвриклеяГромко хотела воскликнуть, чудясь столь великому делу;Но Одиссей повелел ей себя воздержать от восторга;Голос потом свой возвысив, он бросил крылатое слово:«Радуйся сердцем, старушка, но тихо, без всякого крика;Радостный крик подымать неприлично при виде убитых.Диев их суд поразил; от своих беззаконий погибли;Правда была им чужда, никого из людей земнородных,Знатный ли, низкий ли был он, уважить они не хотели.Страшная участь их всех наконец, злополучных, постигла.Ты же теперь назови мне рабынь, здесь живущих, дабы яМог отличить развращенных от честных и верных меж ними».Так он сказал. Евриклея-старушка ему отвечала:«Все я, мой сын, объявлю, ничего от тебя не скрывая;В доме теперь пятьдесят мы имеем служанок, работницРазного возраста; заняты все рукодельем домашним;Дергают волну; и каждая в доме свою отправляетСлужбу. Двенадцать из них, поведеньем развратных, не толькоПротив меня, но и против царицы невежливы были.Сын твой в хозяйство вступил; но разумно ему ПенелопаВ дело служанок мешаться до сих пор еще запрещала.Я же наверх побегу объявить ей великую нашуРадость: она почивает; знать, боги ей сон ниспослали».Так, возражая, сказал Одиссей хитроумный старушке:«Нет, не буди, Евриклея, жены; прикажи, чтоб рабыни —Те, на которых ты мне донесла, — здесь немедля явились».Так говорил Одиссей, и поспешно пошла ЕвриклеяКликнуть рабынь и велеть им идти к своему господину.Он же, позвав Телемаха с Филойтием, с старым Евмеем,Бросил крылатое слово, свою изъявляя им волю:«Трупы теперь приберите; пускай вам помогут рабыниВынести их, а потом все столы, все богатые стульяДочиста здесь ноздреватою, мокрою вытрите губкой.После ж, когда приберете совсем пировую палату,Всех поведеньем развратных рабынь из нее уведите;Там на дворе, меж стеною и житною круглою башней,Смерти предайте беспутниц, мечом заколов длинноострымКаждую; пусть, осрамивши развратом мой дом, наказаньеПримут они за союз непозволенный свой с женихами».Так говорил он. Тем временем все собралися рабыни,Жалобно воя; из глаз их катилися крупные слезы.Начали трупы они выносить и в сенях многозвучныхЦарского дома, стеной обведенного, клали их теснымРядом, один прислоняя к другому, как сам Одиссей имДелать предписывал; дело ж не по сердцу было рабыням.Вынесши трупы, они и столы и богатые стульяДочиста все ноздреватою мокрою вытерли губкой.Заступом тою порой Телемах, свинопас и ФилойтийВ зале просторной весь пол, обагренный пролитою кровью,Выскребли чисто; оскребки же вынесли за дверь рабыни.Залу очистив и все приведя там в обычный порядок,Выйти оттуда они осужденным рабыням велели,Собрали их на дворе меж стеною и житною башнейВсех и в безвыходном заперли месте, откуда спасеньяБыть не могло никакого. И сын Одиссеев сказал им:«Честною смертью, развратницы, вы умереть недостойны,Вы, столь меня и мою благородную мать ПенелопуЗдесь осрамившие, в доме моем с женихами слюбившись».Кончив, канат корабля черноносого взял он и тугоТак натянул, укрепивши его на колоннах под сводомБашни, что было ногой до земли им достать невозможно.Там, как дрозды длиннокрылые или как голуби, в сетиЦелою стаей летят на ночлег свой — попавшие (в тесныхПетлях трепещут они, и ночлег им становится гробом),Все на канате они голова с головою повисли;Петлями шею стянули у каждой; и смерть их постиглаСкоро: немного подергав ногами, все разом утихли.Силою вытащен после на двор козовод был Меланфий;Медью нещадною вырвали ноздри, обрезали уши,Руки и ноги отсекли ему; и потом, изрубившиВ крохи, его на съедение бросили жадным собакам.Руки и ноги свои, обагренные кровью, омывши,В дом возвратились они к Одиссею. Все кончено было.Тут Одиссей, обратясь к Евриклее, сказал ей: «Немедля,Няня, огня принеси и подай очистительной серы;Залу нам должно скорей окурить. Ты потом ПенелопеСкажешь, чтоб сверху сошла и с собою рабынь приближенныхВсех привела. Позови равномерно и прочих служанок».Так повелел Одиссей. Евриклея ему отвечала:«То, что, дитя, говоришь ты, и я нахожу справедливым.Прежде, однако, тебе принесу я опрятное платье;Этих нечистых отрепьев на крепких плечах ты не долженВ доме своем многославном носить: то тебе неприлично».Ей возражая, ответствовал так Одиссей многоумный:«Прежде всего мне огня для куренья подай, Евриклея».Волю его исполняя, пошла Евриклея и скороС серой к нему и с огнем возвратилась; окуривать началСерой столовую он и широкий, стеной обнесенныйДвор. Евриклея, прошед через светлые дома покои,Стала служанок сбирать и немедленно всем им велелаВ залу прийти; и немедленно, факелы взявши, рабыниВ залу пришли; обступивши веселой толпой Одиссея,Голову, плечи и руки они у него целовали.Он же дал волю слезам; он рыдал от веселья и скорби,Всех при свидании милых домашних своих узнавая.Песнь двадцать третьяВечер тридцать девятого и утро сорокового дня
Евриклея приносит радостную весть Пенелопе, которая идет вместе с нею в пировую палату. Пенелопа медлит узнать своего супруга. Одиссей, чтобы обмануть жителей города, учреждает шумную пляску; омывшись в купальне, он возвращается к Пенелопе и, сказав ей тайну, только им двум известную, уничтожает все ее сомнения. Все ложатся спать. Одиссей и Пенелопа рассказывают друг другу свои приключения. С наступлением утра Одиссей идет к отцу своему Лаэрту.
Сердцем ликуя и радуясь, вверх побежала старушкаВесть принести госпоже, что желанный супруг возвратился.Были от радости тверже колена ее и проворнейНоги. Подкравшися к спящей, старушка сказала: «Проснися,Встань, Пенелопа, мое золотое дитя, чтоб очамиВсе то увидеть, о чем ты скорбела душою вседневно.Твой Одиссей возвратился; хоть поздно, но все наконец онС нами и всех многобуйных убил женихов, разорявшихДом наш и тративших наши запасы назло Телемаху».Доброй старушке разумная так Пенелопа сказала:«Друг Евриклея, знать боги твой ум помутили! Их волейСамый разумнейший может лишиться мгновенно рассудка,Может и слабый умом приобресть несказанную мудрость;Ими и ты обезумлена; иначе в здравом рассудкеТы бы не стала теперь над моею печалью ругаться,Радостью ложной тревожа меня! И зачем прервала тыСладкий мой сон, благодатно усталые мне затворившийОчи? Ни разу я так не спала с той поры, как супруг мойМорем пошел к роковым к несказанным стенам Илиона.Нет, Евриклея, поди, возвратися туда, где была ты.Если б не ты, а другая из наших домашних служанокС вестью такой сумасбродной пришла и меня разбудила, —Я бы не ласковым словом, а бранью насмешницу злуюВстретила. Старости будь благодарна своей, Евриклея».Так, возражая, старушка своей госпоже отвечала:«Нет, не смеяться пришла, государыня, я над тобою;Здесь Одиссей! Настоящую правду, не ложь я сказала.Тот чужеземец, тот нищий, которым все так здесь ругались, —Он Одиссей; Телемах о его уж давно возвращеньеЗнал — но разумно молчал об отце он, который, скрываясь,Здесь женихам истребление верное в мыслях готовил».Так отвечала старушка. С постели вскочив, ПенелопаРадостно кинулась няне на шею в слезах несказанных.Голос возвысив, она ей крылатое бросила слово:«Если ты правду сказала, сердечный мой друг Евриклея,Если он подлинно в дом свой, как ты говоришь, возвратился,Как же один он с такой женихов многочисленной шайкойСладил? Они всей толпою всегда собиралися в доме».Так, отвечая, разумной царице сказала старушка:«Сведать о том не могла я; мне только там слышался тяжкийВой убиваемых; в горнице нашей, забившися в угол,Все мы сидели, на ключ запершись и не смея промолвитьСлова, покуда твой сын Телемах из столовой не вышелКликнуть меня: он за мною самим Одиссеем был послан.Там Одиссей мне явился, меж мертвыми страшно стоящий;Трупы их были один на другом на полу, обагренномКровью, набросаны; радостно было его мне увидеть.По̀том и кровью покрытый, он грозному льву был подобен.Трупы убитых теперь все лежат на дворе за дверямиКучею. Он же, заботяся дом окурить благовоннойСерой, огонь разложил; а меня за тобою отправил.Ждет он; пойдем; наконец вам обоим проникнет весельеДушу, которая столько жестоких тревог претерпела:Главное, долгое милого сердца желанье свершилось;Жив он, домой невредим возвратился и дома супругуС сыном живыми нашел, а врагов, истребителей дома,В доме своем истребил; и обиды загладило мщенье».Доброй старушке разумная так Пенелопа сказала:«Друг Евриклея, не радуйся слишком до времени; всем намБыло бы счастьем великим его возвращенье в отчизну —Мне ж особливо и милому, нами рожденному сыну;Все я, однако, тому, что о нем ты сказала, не верю;Это не он, а один из бессмертных богов, раздраженныйИх беззаконным развратом и их наказавший злодейства.Правда была им чужда; никого из людей земнородных —Знатный ли, низкий ли к ним приходил — уважать не хотели;Сами погибель они на себя навлекли; но супруг мой…Нам уж его не видать; в отдаленье плачевном погиб он».Ей Евриклея разумная так, возражая, сказала:«Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.Он, я твержу, возвратился; а ты утверждаешь, что вечноОн не воротится; если же так ты упорна рассудком,Верный он признак покажет: рубец на колене; свирепымВепрем, ты ведаешь, некогда был на охоте он ранен;Ноги ему омывая, рубец я узнала; об этомТотчас хотела сказать и тебе; но, зажав мне рукоюРот, он меня, осторожно разумный, принудил к молчанью.Время, однако, идти; головой отвечаю за правду;Если теперь солгала я, меня ты казни беспощадно».Доброй старушке разумная так Пенелопа сказала:«Трудно тебе, Евриклея, проникнуть, хотя и великийУм ты имеешь, бессмертных богов сокровенные мысли.К сыну, однако, с тобою готова идти я; увидетьМертвых хочу и того, кто один всю толпу истребил их».С сими словами она по ступеням пошла, размышляя,Что ей приличнее: издали ль с ним говорить иль, приближась,Голову, руки и плечи его целовать? ПерешедшиДвери высокий порог и в палату вступив, ПенелопаСела там против супруга, в сиянье огня, у противнойСветлой стены; на другом он конце у колонны, потупивОчи, сидел, ожидая, какое разумная скажетСлово супруга, его там своими глазами увидя.Долго в молчанье сидела она; в ней тревожилось сердце;То, на него подымая глаза, убеждалась, что вправдуОн перед ней; то противное мыслила, в рубище жалкомВидя его. Телемах напоследок воскликнул с досадой:«Милая мать, что с тобой? Ты в своем ли уме? Для чего жеТак в отдаленье угрюмо сидишь, не подходишь, не хочешьСлово супругу сказать и его ни о чем не расспросишь?В свете жены не найдется, способной с такою нелаской,Так недоверчиво встретить супруга, который, по многихБедствиях, к ней через двадцать отсутствия лет возвратился.Ты же не видишь, не слышишь; ты сердцем бесчувственней камня».Сыну царица разумная так, отвечая, сказала:«Сердце, дитя, у меня в несказанном волнении, словаЯ произнесть не могу, никакой мне вопрос не приходитВ ум, и в лицо поглядеть я не смею ему; но, когда онПодлинно царь Одиссей, возвратившийся в дом свой, мы способОба имеем надежный друг другу открыться: свои мыТайные, людям другим неизвестные, знаки имеем».Кончила. Царь Одиссей, постоянный в бедах, улыбнулся;К сыну потом обратяся, он бросил крылатое слово:«Друг, не тревожь понапрасну ты мать и свободную волюДай ей меня расспросить. Не замедлит она убедитьсяВ истине; я же в изорванном рубище; трудно в таком ейВиде меня Одиссеем признать и почтить, как прилично.Нужно, однако, размыслив, решить нам: что сделать полезней?Если когда и один кто убит кем бывает и малоБлизких друзей и родных за убитого мстить остается —Всё, избегая беды, покидает отчизну убийца.Мы ж погубили защитников града, знатнейших и лучшихЮношей в целой Итаке: об этом должны мы подумать».Так, отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:«Все ты умнее, родитель, придумаешь сам; прославляютЛюди твою повсеместно премудрость; с тобою сравнитьсяРазумом, все говорят, ни один земнородный не может;Что повелишь, то и будет исполнено; сколько найдетсяСилы во мне, я неробким твоим здесь помощником буду».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Слушай же; вот что мне кажется самым удобным и лучшим:Все вы, омывшись, оденьтесь богато, как будто на праздник;Так же одеться должны и рабыни домашние наши;С звонкою цитрой в руках песнопевец божественный долженВесть хоровод, управляя шумящею пляской, чтоб, слышаСтруны и пение в доме, соседи и всякий, идущийМимо по улице, думать могли, что пируют здесь свадьбу.Должно, чтоб в городе слух не прошел о великом убийствеВсех женихов многославных до тех пор, пока не уйдем мыЗа город на поле наше, в наш сад плодовитый; там можемВсе на просторе устроить, на помощь призвав олимпийцев».Кончил. Его повеление было исполнено скоро;Чисто омывшись, оделись богато, как будто на праздникВсе; хоровод учредили рабыни; певец богоравный,Цитру настроив глубокую, в них пробудил вожделеньеСладостных песней и стройно-живой хороводныя пляски.Дом весь от топанья ног их гремел и дрожал, и окружностьВся оглашалася пением звучным рабов и служанок;Всякий, по улице шедший, музыку и пение слыша,Думал: «Решилась свою пировать напоследок царицаСвадьбу; неверная! Мужа, избранного сердцем, дождаться,Дом многославный его сохраняя, она не хотела».Так говорили они, о случившемся в доме не зная.Тою порой, Одиссея в купальне омыв, ЕвриномаТело его благовонным оливным елеем натерла.Легкий надел он хитон и богатой облекся хламидой.Дочь же великая Зевса его красотой озарила;Станом возвысила, сделала тело полней и густымиКольцами кудри, как цвет гиацинта, ему закрутила.Так, серебро облекая сияющим золотом, мастер,Девой Палладой и богом Гефестом наставленный в трудномДеле своем, чудесами искусства людей изумляет;Так Одиссея украсила дочь светлоокая Зевса.Вышед из бани, лицом лучезарный, как бог, возвратилсяОн в пировую палату и сел на оставленном стулеПротив супруги; глаза на нее устремив, он сказал ей:«Ты, непонятная! Боги, владыки Олимпа, не женскимНежно-уступчивым сердцем, но жестким тебя одарили;В свете жены не найдется, способной с такою нелаской,Так недоверчиво встретить супруга, который, по многихБедствиях, к ней через двадцать отсутствия лет возвратился.Слушай же, друг Евриклея; постель приготовь одному мне;Лягу один я — когда в ней такое железное сердце».Но Одиссею разумная так отвечала царица:«Ты, непонятный! Не думай, чтоб я величалась, гордиласьИли в чрезмерном была изумлении. Живо я помнюОбраз, какой ты имел, в корабле покидая Итаку.Если ж того он желает, ему, Евриклея, постелюТы приготовь: но не в спальне, построенной им, а в другуюГорницу выставь большую кровать, на нее положившиМягких овчин, на овчины же полость с широким покровом».Так говорила она, испытанью подвергнуть желаяМужа. С досадою он, обратясь к Пенелопе, воскликнул:«Сердцу печальное слово теперь ты, царица, сказала;Кто же из спальни ту вынес кровать? Человеку своеюСилою сделать того невозможно без помощи свыше;Богу, конечно, легко передвинуть ее на другоеМесто, но между людьми и сильнейший, хотя б и рычаг онВзял, не шатнул бы ее; заключалася тайна в устройствеЭтой кровати. И я, не иной кто, своими рукамиСделал ее. На дворе находилася маслина с темнойСению, пышногустая, с большую колонну в объеме;Маслину ту окружил я стенами из тесаных, плотноСложенных камней; и, свод на стенах утвердивши высокий,Двери двустворные сбил из досок и на петли навесил;После у маслины ветви обсек и поблизости к корнюСтвол отрубил топором, а отрубок у корня, отвсюдуОстрою медью его по снуру обтесав, основаньемСделал кровати, его пробуравил, и скобелью брусьяВыгладил, в раму связал и к отрубку приладил, богатоЗолотом их, серебром и слоновою костью украсив;Раму ж ремнями из кожи воловьей, обшив их пурпурнойТканью, стянул. Таковы все приметы кровати. Цела лиЭта кровать и на прежнем ли месте, не знаю; быть может,Сняли ее, подпилив в основании масличный корень».Так он сказал. У нее задрожали колена и сердце.Признаки все Одиссеевы ей он исчислил; заплакавВзрыд, поднялась Пенелопа и кинулась быстро на шеюМужу и, милую голову нежно целуя, сказала:«О, не сердись на меня, Одиссей! Меж людьми ты всегда былСамый разумный и добрый. На скорбь осудили нас боги;Было богам неугодно, чтоб, сладкую молодость нашуВместе вкусив, мы спокойно дошли до порога веселойСтарости. Друг, не сердись на меня и не делай упрековМне, что не тотчас, при виде твоем, я к тебе приласкалась;Милое сердце мое, Одиссей, повергала в великийТрепет боязнь, чтоб меня не прельстил здесь какой иноземныйМуж увлекательным словом: у многих коварное сердце.Слуха Елена Аргивская, Зевсова дочь, не склонила бК лести пришельца и с ним не бежала б, любви покоряся,В Трою, когда бы предвидеть могла, что ахеяне ратьюПридут туда и ее возвратят принужденно в отчизну.Демон враждебный Елену вовлек в непристойный поступок;Собственным сердцем она не замыслила б гнусного дела,Страшного, всех нас в великое бедствие ввергшего дела.Ты мне подробно теперь, Одиссей, описал все приметыНашей кровати — о ней же никто из живущих не знает,Кроме тебя, и меня, и рабыни одной приближенной,Дочери Актора, данной родителем мне при замужстве;Дверь заповеданной спальни она стерегла неусыпно.Ты же мою, Одиссей, убедил непреклонную душу».Кончила. Скорбью великой наполнилась грудь Одиссея.Плача, приникнул он к сердцу испытанной, верной супруги.В радость, увидевши берег, приходят пловцы, на обломкеСудна, разбитого в море грозой Посейдона, носясяВ шуме бунтующих волн, воздымаемых силою бури;Мало из мутносоленой пучины на твердую землюИх, утомленных, изъеденных острою влагой, выходит;Радостно землю объемлют они, избежав потопленья.Так веселилась она, возвращенным любуясь супругом,Рук белонежных от шеи его оторвать не имеяСилы. В слезах бы могла их застать златотронная Эос,Если б о том не подумала дочь светлоокая Зевса:Ночь на пределах небес удержала Афина; деннице жЗлатопрестольной из вод океана коней легконогих,С нею летающих, Лампа и брата его Фаэтона(Их в колесницу свою заложив), выводить запретила.Так благонравной супруге сказал Одиссей хитроумный:«О Пенелопа, еще не конец испытаниям нашим;Много еще впереди предлежит мне трудов несказанных,Много я подвигов тяжких еще совершить предназначен.Так мне пророка Тиресия тенью предсказано былоНекогда в области темной Аида, куда нисходил яСведать, настанет ли мне и сопутникам день возвращенья.Время, однако, идти, Пенелопа, на ложе, чтоб, в сладкийСон погрузившись, свои успокоить усталые члены».Умная так отвечала на то Одиссею царица:«Ложе, возлюбленный, будет готово, когда пожелаетСердце твое: ты по воле богов благодетельных сноваВ светлом жилище своем и в возлюбленном крае отчизны;Если же всё наконец по желанью исполнили боги,Друг, расскажи мне о новых тебе предстоящих напастях;Слышать и после могла б я о них; но мне лучше немедляСведать о том, что грозит впереди». Одиссей отвечал ей:«Ты, неотступная! Странно твое для меня нетерпенье.Если, однако, желаешь, я все расскажу; но не будетРадостно то, что услышишь; и мне самому не на радостьБыло оно. Прорицатель Тиресий сказал мне: „ПокинувЦарский свой дом и весло корабельное взявши, отправьсяСтранствовать снова и странствуй, покуда людей не увидишь,Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих,Также не зревших еще на водах кораблей быстроходных,Пурпурногрудых, ни весел, носящих, как мощные крылья,Их по морям. От меня же узнай несомнительный признак;Если дорогой ты путника встретишь и путник тот спросит:„Что за лопату несешь на блестящем плече, иноземец?“ —В землю весло водрузи — ты окончил свое роковое,Долгое странствие. Мощному там Посейдону принесшиВ жертву барана, быка и свиней оплодителя вепря,В дом возвратись и великую дома сверши гекатомбуЗевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам,Всем по порядку. И смерть не застигнет тебя на туманномМоре; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончинуВстретишь, украшенный старостью светлой, своим и народнымСчастьем богатый“. Вот то, что в Аиде сказал мне Тиресий».Выслушав, умная так Пенелопа ему отвечала:«Если достигнуть до старости нам дозволяют благиеБоги, то есть упованье, что наши беды прекратятся».Так говорили о многом они, собеседуя сладко.Тою порой Евринома с кормилицей, факелы взявши,Ложе пошли приготовить из многих постилок; когда жеБыло совсем приготовлено мягкоупругое ложе,Лечь на постелю свою, утомяся, пошла Евриклея;Факел пылающий в руки взяла Евринома и в спальнюИх повела, осторожно светя перед ними; с весельемВ спальню вступили они; Евринома ушла; а супругиСтарым обычаем вместе легли на покойное ложе.Скоро потом Телемах, свинопас и Филойтий, окончитьПляску велев, отослали служанок и сами по темнымГорницам, всех отпустив, разошлись, там легли и заснули.Тою порою, утехой любви удовольствовав душу,Нежно-веселый вели разговор Одиссей с Пенелопой.Все рассказала она о жестоких, испытанных еюДома обидах: как грабили дом женихи беспощадно,Сколько быков круторогих, и коз, и овец, и свиней тамСъедено ими, и сколько кувшинов вина дорогогоВыпито. Выслушав, все о себе в свой черед рассказал он.Сколько напастей другим приключил и какие печалиСам испытал. И внимала с весельем она, и до тех порСон не сходил к ней на вежды, покуда не кончилась повесть.Он рассказал: как в начале ограбил киконов; как прибылК людям, которые лотосом сладким себя насыщают;Что потерпел от циклопа и как за товарищей, зверскиСожранных им, отомстил и от гибели спасся плачевной;Как посетил гостелюбца Эола, который радушноПринял его, одарил и отправил домой; как в отчизнуЗлая судьба возвратиться ему не дала; как обратноВ море его, вопиющего жалобно, буря умчала;Как принесен был он к брегу лихих лестригонов: они жеРазом его корабли и сопутников меднообутыхВсех истребили; а он с остальным кораблем чернобокимСпасся. Потом рассказал он о хитрых волшебствах Цирцеи;Также о том, как в туманную область Аида, в которомДушу Тиресия велено было спросить, быстроходнымБыл приведен кораблем, там умерших товарищей тениВстретил и матери милой отшедшую душу увидел;Как он подслушал сирен сладострастно-убийственный голос;Как меж плавучих утесов, Харибдой и Скиллой, которыхСмертный еще ни один не избегнул, прошел невредимо;Как святотатно товарищи съели быков Гелиоса;Как в наказанье за то был корабль их губительным громомЗевса разрушен и всех злополучных сопутников безднаВдруг поглотила, а он, избежав истребительной Керы,К брегу Огигии острова был принесен, где Калипсо —Нимфа его приняла и, желая, чтоб был ей супругом,В гроте глубоком его угощала и даже хотелаДать напоследок ему и бессмертье и вечную младость,Верного сердца, однако, его обольстить не успела;Как принесен был он бурей на остров людей феакийских,С честью великой его, как бессмертного бога, принявших;Как наконец в корабле их он прибыл домой, получившиМножество меди, и злата, и риз драгоценных в подарок.Это последнее он рассказал уж в дремоте, и скороСон прилетел, чарователь тревог, успокоитель сладкий.Добрая мысль родилась тут в уме светлоокой Паллады:В сердце своем убедившись, что сном безмятежным на ложеПодле супруги довольно уже Одиссей насладился,Выйти из вод Океана велела она златотроннойЭос, чтоб светом людей озарить; Одиссей пробудился.С мягкого ложа поднявшись, сказал он разумной супруге:«Много с тобой, Пенелопа, доныне мы бед претерпелиОба: ты здесь обо мне, ожидаемом тщетно, крушилась;Я осужден был Зевесом-отцом и другими богамиСтранствовать, надолго с милой отчизной моей разлученный.Ныне опять мы на сладостном ложе покоимся вместе.Ты наблюдай, Пенелопа, за всеми богатствами в доме,Я же потщусь истребленное буйными здесь женихамиВсе возвратить: завоюю одно; добровольно другоеСами ахейцы дадут, и уплатится весь мой убыток.Надобно прежде, однако, наш сад плодовитый и полеМне посетить, чтоб увидеть отца, сокрушенного горем.Ты ж без меня осмотрительна будь, Пенелопа. С восходомСолнца по городу быстро раздастся молва о убийстве,Мной совершенном, о гибели всех женихов многобуйных.Ты удалися с рабынями вместе наверх и сиди тамСмирно, ни с кем не входя в разговор, никому не являйся».Кончив, на плечи свои он накинул прекрасную броню,Сына с Филойтием, с верным Евмеем позвал и велел имТакже Ареево в руки оружие взять и облечьсяВ брони; то было исполнено; крепкою медью покрывшись,Вышли они, Одиссей впереди, из ворот. ВосходилаВ тихом сиянии Эос. Афина их, мглой окруженных,Вывела тайно по улицам людного города в поле.Песнь двадцать четвертаяСороковой день
Души женихов, приведенные Эрмием в Аид, встречают там Ахиллеса и Агамемнона. Амфимедон рассказывает о погибели женихов Агамемнону, который воздает хвалу мужественному Одиссею и благонравной Пенелопе. Тем временем Одиссей открывается отцу; за обедом он узнан Долионом и его сыновьями. Весть о погибели женихов возбуждает в городе мятеж. Евпейт ведет своих сообщников против Одиссея. Одиссей остается победителем. Между враждующими заключается мир с помощью Афины.
Эрмий тем временем, бог килленийский, мужей умерщвленныхДуши из трупов бесчувственных вызвал; имея в руке свойЖезл золотой (по желанью его наводящий на бодрыхСон, отверзающий сном затворенные очи у сонных),Им он махнул, и, столпясь, полетели за Эрмием тениС визгом; как мыши летучие, в недре глубокой пещеры,Цепью к стенам прилепленные, если одна, оторвавшись,Свалится наземь с утеса, визжат, в беспорядке порхая, —Так, завизжав, полетели за Эрмием тени; и вел ихЭрмий, в бедах покровитель, к пределам тумана и тленья;Мимо Левкада-скалы и стремительных вод Океана,Мимо ворот Гелиосовых, мимо пределов, где богиСна обитают, провеяли тени на асфодилонскийЛуг, где воздушными стаями души усопших летают.Первая им повстречалася тень Ахиллеса Пелида;С ним был Патрокл, Антилох беспорочный и сын ТеламоновБодрый Аякс, красотою, и мужеством бранным, и силой,После Пелеева сына, ахеян других затмевавший.Легкой толпою они окружили их. Тихо и грустноТень Агамемнона, сына Атреева, тут подошла к ним;Следом за ней подошли и все тени товарищей, падшихВ доме Эгиста с Атридом, с ним вместе постигнутых роком.Слово душа Ахиллеса к душе Агамемнона преждеВсех обратила: «Атрид, нам казалось, что Зевс-громолюбецБоле к тебе, чем к героям другим, благосклонствовал; им тыБыл над владыками сильными первовластителем сделанВ крае троянском, где много мы бед претерпели, ахейцы.Но и тебе повстречать на земле предназначено былоСтрашную Мойру, которой никто не избег из рожденных.О, для чего, окруженный величием, властью и славой,Ты не погиб меж товарищей бранных у стен Илиона!Холм бы над прахом твоим был насыпан ахейцами, сынуСлаву великую ты навсегда бы в наследство оставил;Ныне ж плачевною смертью по воле судьбины погиб ты».Тень Агамемнона тени Пелидовой так отвечала:«Сын Пелеев, избранник богов, ты завидно был счастлив;Пал далеко от Аргоса в троянской земле ты, но палоМного тобой умерщвленных троян вкруг тебя, и за труп твойБились ахейцы славнейшие; ты же под вихрями пыли,Тихий, огромный и страшный, лежал там, забыв колесничныйБой; и день целый мы билися все за тебя, и конца быНе было битве, когда бы Зевес не развел нас грозою.Вынесши тело из боя твое, к кораблям возвратилисьС ним мы; его положивши на одр и водою омывши,Маслом натерли прекрасную голову; много рыдалоВкруг бездыханного трупа ахеян, свои от печалиВолосы рвавших. И с нимфами моря из бездны глубокойВышла скорбящая мать; и раздался ее несказанныйПо морю крик: трепетание страха проникло ахеян;Все всколебались, и все б к кораблям убежали глубоким,Если бы их не успел удержать многознающий старецНестор, всегда подававший советы разумные; полныйМыслей благих, обратяся к товарищам, так им сказал он:«Стойте, ахейцы! Куда вы бежите, аргивяне? Что васТак испугало? То с нимфами моря из бездны глубокойСкорбная мать подымается мертвого сына увидеть».Так он сказал: ободрились ахейские мужи. «И труп твойНимфы прекрасные, дочери старца морей, окружилиС плачем и светло-божественной ризой его облачили;Музы — все девять — сменялся, голосом сладостным пелиГимн похоронный; никто из аргивян с сухими глазамиСлушать не мог сладкопения муз, врачевательниц сердца;Целых семнадцать там дней и ночей над тобой проливалиГорькие слезы бессмертные боги и смертные люди;Но на осьмнадцатый день был огню ты торжественно предан;Мелкого много скота и быков криворогих убилиВ почесть твою; и в божественной ризе, помазанный сладкимМедом и мазью душистою, был ты сожжен; и ахейцы,В медь облачась, у костра, на котором сгорал ты, кипели,Конные, пешие, в быстрых блестя колесницах; великийГовор и шум был; когда же Гефестово пламя пожралоТруп твой, с восходом денницы мы собрали белые кости,Чистым вином их омыли, умастили мазью; златуюУрну дала сокрушенная мать; Дионис ей, сказала,Ту подарил драгоценную урну, созданье Гефеста.Ныне хранятся в ней кости твои, Ахиллес лучезарный,Вместе с костями Патрокла, погибшего прежде во брани,Но далеко от костей Антилоха, который тобою,После Патрокловой смерти, всех боле ахеян любим был.Холм погребальный великий над вашими урнами был тутРатью святой копьеносных аргивян у светло-широкихВод Геллеспонта на бреге, вперед выходящем, насыпан;Будет далеко он на море видим пловцам мореходнымНаших времен и грядущего времени всем поколеньям.Мать же твоя принесла тут дары, у ботов испрося их;Были ценою победы на играх они для ахеян.Часто бывал, Ахиллес, ты свидетелем игр похоронных,В честь многославных, похищенных смертью, царей и героев;Зрел ты, как юноши, алча венца, снаряжалися к бою, —Здесь же тебя привело в изумление в трепет при видеЧудных даров, среброногой Фетидой в награду победыНам от богов принесенных: ты был их избранный любимец.Так и по смерти ты именем жив, Ахиллес, и навекиСлава твоя сохранится во всех на земле поколеньях.Мне ж послужило ль к чему окончание славное брани?Страшное Зевс приготовил мне в землю отцов возвращенье:Смерть от Эгиста предательством гнусным жены развращенной».Так говорили о многом они в откровенной беседе.Тут им явился, увидели, Эрмий Аргусоубийца,Души в Аид женихов, Одиссеем убитых, ведущий.Оба они, изумяся, приблизились к теням; в густом ихСонме душа Агамемнона, сына Атреева, душуАмфимедона, Мелантова славного сына, узнала.Житель Итаки, он гостем издавна Атриду считался;Амфимедонову душу душа Агамемнона грустнымСловом спросила: «Что сделалось с вами? Зачем вас так много,Юных, прекрасных, в подземную область приходит? Никто быЛучших не выбрал, когда б надлежало меж первыми в градеВыбрать. В пучине ли вас погубил Посейдон с кораблями,Бурю пригнав и великие волны воздвигнув? На суше льВраг многосильный сразил вас внезапно, захваченных в поле,Где вы ловили его криворогих быков и баранов,Или во граде, где жен похищали и грабили домыДерзкой толпою? Ответствуй; мне гостем считался ты в жизни.Помнишь ли время, когда твой отеческий дом посетил я,Вызвать спеша Одиссея, чтоб с братом моим МенелаемШел в кораблях разрушать Илиона могучие стены?Целый мы плавали месяц по темно-широкому морю,Прежде чем был убежден Одиссей, городов сокрушитель».Амфимедонова тень отвечала Атридовой тени:«Сын Атреев, владыка людей, государь Агамемнон,Памятно все мне, о чем говоришь ты, питомец Зевесов.Если же ведать желаешь, тебе расскажу я подробно,Как мы погибли, какую нам смерть приготовили боги.Спорили все мы друг с другом о браке с женой Одиссея;В брак не желая вступить и от брака спастись не имеяСредства, нам гибель и смерть замышляла в душе Пенелопа.Слушай, какую она вероломно придумала хитрость.Стан превеликий в покоях поставя своих, начала тамТонко-широкую ткань и, собравши нас всех, нам сказала:„Юноши, ныне мои женихи, — поелику на светеНет Одиссея, — отложим наш брак до поры той, как будетКончен мой труд, чтоб начатая ткань не пропала мне даром;Старцу Лаэрту покров гробовой приготовить хочу яПрежде, чем будет он в руки навек усыпляющей смертиПарками отдан, дабы не посмели ахейские женыМне попрекнуть, что богатый столь муж погребен без покрова“.Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.Что же? День целый она за тканьем проводила, а ночью,Факел зажегши, сама все, натканное днем, распускала.Три года длился обман, и она убеждать нас умела;Но когда обращеньем времен приведенный четвертыйГод совершился, промчалися месяцы, дни пролетели, —Все нам одна из служительниц, знавшая тайну, открыла;Сами тогда ж мы застали ее за распущенной тканью;Так и была приневолена нехотя труд свой окончить.Но лишь, окончив свой труд принужденный, она напоследокТкань, как луна иль как солнце блестящую, нам показала,Демон враждебный внезапно привел Одиссея в Итаку;В дом он сначала пришел к свинопасу Евмею; туда жеБыл приведен и подобный богам Телемах, совершившийСвой от песчаного Пилоса путь в корабле чернобоком.Оба они, там замыслив ужасную нашу погибель,В город вошли многославный; сперва Телемах, ОдиссеевСын; а за ним напоследок и сам Одиссей хитроумный;Он приведен был Евмеем, одетый в убогое платье,В образе хилого старца, который чуть шел, подпираясьПосохом, рубище в жалких лохмотьях набросив на плечи.Нам же (и самым разумным из нас) не входило ни разуВ мысли, чтоб это был сам Одиссей, возвратившийся тайноВ дом свой: в него мы швыряли; его поносили словами;Долгое время он в собственном доме с великим терпеньемМолча сносил и швырянье и наши обидные речи.Но, ободренный эгидоносителем, грозным Зевесом,Он с Телемахом вдвоем все доспехи прекрасные собрал,В дальний покой перенес их и там запертыми оставил;После коварным советом своим побудил Пенелопу,Страшные стрелы и лук Одиссеев тугой нам принесши,Вызвать нас, бедных, к стрелянью и к верной погибели нашей.Мы же (и самый сильнейший из нас) не могли непокорныйЛук натянуть тетивою: на то недостало в нас силы;Но когда поднесен Одиссею был лук свинопасом,Всею толпой на него закричали мы, лук ОдиссеевВ руки давать запрещая бродяге, хотя и просил он.Нам вопреки Телемах богоравный на то согласился.Взявши могучий свой лук, Одиссей, в испытаниях твердый,Вмиг натянул тетиву, и сквозь кольца стрела пролетела.Прянув тогда на порог, из колчана он высыпал стрелы,Страшно кругом озираясь. И был Антиной им застреленПервый; и бешено стал посылать он стрелу за стрелою;Не было промаха; падали все умерщвленные; былоЯсно, что кто-нибудь помощь ему подавал из бессмертных,Бросясь на нашу толпу, он по всей разогнал нас палате.Страшное тут началося убийство, раздался великийКрик; был разбрызган наш мозг, и дымился затопленный кровьюПол. Так плачевно погибли мы все, Агамемнон. Еще тамНаши лежат погребенья лишенные трупы; о нашейСмерти не сведал еще ни один из родных и из ближних;Наши кровавые раны еще не омыты, еще насПламень не сжег, и никто не оплакал, и почести нет нам».Амфимедоновой тени Атридова тень отвечала:«Счастлив ты, друг, многохитростный муж, Одиссей богоравный!Добрую, нравами чистую выбрал себе ты супругу;Розно с тобою себя непорочно вела Пенелопа,Дочь многоумная старца Икария; мужу, любящимСердцем избранному, верность она сохранила; и будетСлава за то ей в потомстве; и в песнях Камен сохранитсяПамять о верной, прекрасной, разумной жене Пенелопе.Участь иная коварной Тиндаровой дочери, гнусноВ руку убийцы супруга предавшей: об ней сохранитсяСтрашное в песнях потомков; она навсегда посрамилаПол свой и даже всех жен, поведеньем своим беспорочных».Так говорили о многом они, собеседуя грустноВ темных жилищах Аида, в глубоких пределах подземных.Тою порой Одиссей и сопутники, вышед из града,Поля достигли, которое сам обрабатывал добрыйСтарец Лаэрт с попеченьем великим, давно им владея.Сад там и дом он имел; отовсюду широким навесомДом окружен был; и днем под навесом рабы собиралисьВместе работать и вместе обедать; а ночью там вместеСпали; была между ними старушка породы сикельской;Старцу служила она и пеклася о нем неусыпно.Так Одиссей, обратясь к Телемаху и к прочим, сказал им:«Все вы теперь совокупно войдите во внутренность дома.Лучшую выбрав свинью, на обед наш ее там зарежьте;Я же к родителю прямо пойду: испытать я намерен,Буду ль им узнан, меня угадают ли старцевы очи,Или от долгой разлуки я стал и отцу незнакомцем».Так говоря, он оружие отдал рабам; и поспешноВ дом с Телемахом вступили они; Одиссей же направилПуть к плодоносному саду, там встретить надеясь Лаэрта.В сад он вступив, не нашел Долиона, и не было такжеТам ни рабов, ни детей Долионовых; посланы былиВсе они в поле терновник сбирать для заграды садовой;С ними пошел и старик Долион указать им дорогу.Старца Лаэрта в саду одного Одиссей многоумныйВстретил; он там подчищал деревцо; был одет неопрятно;Платье в заплатах; худыми ремнями из кожи бычачей,Наживо сшитыми, были опутаны ноги, чтоб иглыИх не царапали; руки от острых колючек терновыхОн защитил рукавицами; шлык из потершейся козьейШкуры покровом служил голове, наклоненной от горя.Так Одиссею явился отец, сокрушенный и дряхлый.Он притаился под грушей, дал волю слезам и, в молчаньеСтоя там, плакал. Не знал он, колеблясь рассудком, что сделать:Вдруг ли открывшись, ко груди прижать старика и, целуяРуки его, объявить о своем возвращенье в Итаку?Или вопросами выведать все от него понемногу?Дело обдумав, уверился он напоследок, что лучшеОпыту старца притворно-обидною речью подвергнуть.Так рассудив, подошел Одиссей богоравный к Лаэрту.Голову он наклонял, деревцо подчищая мотыгой.Близко к нему подступивши, сказал Одиссей лучезарный:«Старец, ты, вижу, искусен и опытен в деле садовом;Сад твой в великом порядке; о каждом равно ты печешьсяДереве; смоквы, оливы, и груши, и сочные гроздыЛоз виноградных, и гряды цветочные — все здесь в приборе.Но, не сердись на меня, не могу не сказать откровенно,Старец, что сам о себе ты заботишься плохо; угрюмаСтарость твоя, ты нечист, ты одет неопрятно; уж верно,Твой господин до тебя так недобр не за леность к работе.Сам же ты образом вовсе не сходен с рабом подчиненным;Царское что-то и в виде и стане твоем нахожу я;Боле подобен ты старцу, который, омывшись, насытясь,Спит на роскошной постели, как всякому старцу прилично.Но отвечай мне теперь, ничего от меня не скрывая:Кто господин твой? За чьим плодоносным ты садом здесь смотришь?Также скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:Вправду ль на остров Итаку я прибыл, как это сказал мнеКто-то из здешних, меня на дороге сюда повстречавший?Был он, однако, весьма неприветлив; со мной разговораВесть не хотел и мне не дал ответа, когда я о госте,Некогда принятом мною, его расспросить попытался:Жив ли и здесь ли еще иль уж в область Аида сошел он?Ведать ты должен, и выслушай то, что скажу я: давно ужМне угощать у себя посетившего дом мой случилосьСтранника; много до тех пор гостей из далеких, из ближнихСтран приходило ко мне; но такой между ими разумныйМне не встречался; он назвал себя уроженцем Итаки,Аркесиада Лаэрта, молвою хвалимого, сыном.Принял я в доме своем Одиссея; и мной угощен былОн с дружелюбною роскошью — много запасов имел яВ доме; и много подарков мой гость получил на прощанье:Золота дал я отличной доброты семь полных талантов;Дал сребролитную чашу, венчанную чудно цветами,С нею двенадцать покровов, двенадцать широких вседневныхМантий и к верхним двенадцати ризам двенадцать хитонов;Кроме того, подарил четырех рукодельных невольниц:Были они молодые, красивые; сам он их выбрал».Крупную старец слезу уронив отвечал Одиссею:«Странник, ты подлинно прибыл в тот край, о котором желаешьСведать; но им уж давно завладели недобрые люди.Ты понапрасну с таким гостелюбьем истратил подарки;Если б в Итаке живым своего ты давнишнего гостяВстретил, тебя отдарил бы он так же богато, принявшиВ дом свой: таков уж обычай, чтоб гости друг друга дарили.Но отвечай мне теперь, ничего от меня не скрывая:Сколько с тех пор миновалося лет, как в своем угощал тыДоме несчастного странника? Странник же этот был сын мой,Сын Одиссей — злополучный! Быть может, далеко от милойРодины, рыбами съеден он в бездне морской иль на сушеПтицам пустынным, зверям плотоядным достался в добычу;Матерью не был он, не был отцом погребен и оплакан;Не был и дорогокупленной, верной женой ПенелопойС плачем и криком на одр положен; и она не закрылаМилых очей; и обычной ему не оказано чести.Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?Кто твоя мать? Где корабль, на котором ты прибыл в Итаку?Где ты покинул товарищей? Или чужим, как попутчик,К нам привезен кораблем и, тебя здесь оставя, отплыл он?»Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Если ты знать любопытствуешь, все расскажу по порядку:Я родился в Алибанте; живу там в богатых палатах;Полипимонид Афейд, той страны обладатель, отец мой;Имя дано мне Еперит. Сюда неприязненный демонПротив желанья меня, от Сикании плывшего, бросил;Свой же корабль я поставил под склоном Нейона лесистым.Должен, однако, ты ведать, что с тех пор уж пять совершилосьЛет, как мое посетивши отечество, сын твой пустилсяВ море. Ему ж при отплытии счастливый путь предсказалиПтицы, взлетевшие справа; я весело с ним разлучился;Весело поплыл и он; мы питались надеждою сладкой:Часто видаться, друг другу подарками радуя сердце».Так говорил Одиссей; и печаль отуманила образСтарца; и, прахом наполнивши горсти, свою он седуюГолову всю им, вздохнув со стенаньем глубоким, осыпал.Сердце у сына в груди повернулось, и, спершись, дыханьеКинулось в ноздри его, — он сражен был родителя скорбью.Бросясь к нему, он, его обхватя и целуя, воскликнул:«Здесь я, отец! Я твой сын, Одиссей, столь желанный тобою,Волей богов возвратившийся в землю отцов через двадцатьЛет; воздержись от стенаний, оставь сокрушенье и слезы.Слушай однако: мгновенья нам тратить не должно, понежеВ доме моем истребил я уж всех женихов многобуйных,Мстя им за все беззакония их и за наши обиды».Кончил. Лаэрт изумленный ответствовал так Одиссею:«Если ты подлинно сын Одиссей, возвратившийся в дом свой, —Верный мне знак покажи, чтоб мое уничтожить сомненье».Старцу Лаэрту ответствовал так Одиссей хитроумный:«Прежде тебе укажу я на этот рубец; мне поранилНогу, ты помнишь, клыком разъяренный кабан на Парнасе;Был же туда я тобою и милою матерью посланК Автоликону, отцу благородному матери, много(Нас посетив) посулившему дать мне богатых подарков.Если ж желаешь, могу я тебе перечесть и деревьяВ саде, которые ты подарил мне, когда я однажды,Бывши малюткою, здесь за тобою бежал по дорожке.Сам ты, деревья даря, поименно мне каждое назвал:Дал мне тринадцать ты груш оцветившихся, десять отборныхЯблонь и сорок смоковниц; притом пятьдесят виноградныхЛоз обещал, приносящих весь год многосочные грозды:Крупные ж ягоды их, как янтарь золотой иль пурпурный,Блещут, когда созревают они благодатью Зевеса».Так он сказал. Задрожали колена и сердце у старца;Все сочтены Одиссеевы признаки были. Заплакав,Милого сына он обнял, потом обеспамятел; в рукиПринял его, всех лишенного сил, Одиссей богоравный;Но напоследок, когда возвратились и память и силы,Голос возвысив и взор устремивши на сына, сказал он:«Слава Зевесу-отцу! Существуют еще на ОлимпеМстящие боги, когда беззаконники вправду погибли.Но, Одиссей, я страшуся теперь, что подымется в градеСкоро мятеж, и сюда соберется народ, и с ужаснойВестью гонцы разошлются по всем городам кефаленским».Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Будь беззаботен; не этим теперь ты тревожиться должен.Лучше пойдем мы в твой дом, находящийся близко отсюда;Я уж туда Телемаха с Филойтием, с старым ЕвмеемПрямо послал, им велев приготовить обед нам обильный».С сими словами к красивому дому направили путь свойСын и отец; и, когда напоследок вступили в красивыйДом, Телемах там с Филойтием, с старым Евмеем, состряпавПищу, уж резали мясо и в кубки вино разливали.Тою порою, Лаэрта в купальне омывши, рабыняСтарцево тело его благовонным елеем натерла,Чистою мантией плечи его облекла; а Афина,Тайно к нему подошедши, его возвеличила ростом,Сделала телом полней и лицу придала моложавость.Вышел из бани он светел. Отца подходящего видя,Сын веселился его красотою божественно-чистой.Взор на него устремивши, он бросил крылатое слово:«О родитель! Конечно, один из богов олимпийскихТак озарил красотою твой образ, так выпрямил стан твой!»Кротко на то Одиссею Лаэрт отвечал многославный:«Если б, — о Дий Громовержец! о Феб Аполлон! о Афина! —Был я таков, как в то время, когда с кефаленскою ратьюНерикон-град на утесе земли матерой ниспровергнул,Если б в доме вчера я таким пред тобою явился,Броню надел на плеча и, тебе помогая, ударилВместе с тобой на толпу женихов — сокрушил бы коленаМногим из них я; и ты бы, любуясь отцом, веселился».Так говорили они, собеседуя сладко друг с другом.Стряпанье кончив, обильный обед приготовив и севшиВместе за стол надлежащим порядком на креслах и стульях,Весело подняли руки они к приготовленной пище.Скоро с работы пришел и старик Долион с сыновьями;Звать их за стол к ним навстречу рабыня сикельская вышла.(Всех сыновей воспитала она, а за старым отцом их,Слабым от лет, с неусыпным усердием в доме пеклася.)В двери столовой вступивши, при виде нежданного гостя,Все изумились они и стояли, не трогаясь с места.Ласково к ним обратяся, сказал Одиссей хитроумный:«Что же ты медлишь? Садися за стол к нам, старик; удивленьеВаше оставив, обедайте с нами; давно уж сидим мыЗдесь за столом, дожидаясь, чтоб вы возвратились с работы».Так он сказал. Долион, подбежав к своему господину,Руки его целовать с несказанною радостью начал;Взор на него устремивши, он бросил крылатое слово:«Здесь наконец ты, наш милый, желанный! Увидеть нам далиБоги тебя — а у нас уж в душе и надежды свиданьяНе было. Здравствуй и радуйся! Боги да будут с тобою!Нам же теперь объяви, чтоб могли мы всю истину ведать,Дал ли уже ты разумной супруге своей ПенелопеЗнать о своем возвращенье? Иль вестника должно послать к ней?»Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:«Сказано все ей, старик; не заботься об этом напрасно».Так отвечал Одиссей. Долион поместился на гладкомСтуле. Его сыновья, своему поклонясь господину,С словом приветливым руку пожали ему и обедатьСели с другими за стол близ отца своего Долиона.Так пировали они в многославном жилище Лаэрта.Осса тем временем с вестью ходила по улицам града,Страшную участь и лютую смерть женихов разглашая;Все взволновалися жители града; великой толпоюС ропотом, с воплем сбежался народ к Одиссееву дому;Вынесли мертвых оттуда; одних схоронили; других жеВ домы семейные их по иным городам разослали,Трупы развесть поручив рыбакам на судах быстроходных.На площадь стали потом все печально сбираться; когда жеНа площадь все собрались и собрание сделалось полным,Первое слово к народу Евпейт обратил благородный;В сердце о сыне своем, Антиное прекрасном, который,Первый застреленный, первою жертвою был Одиссея,Он сокрушался; и так, сокрушенный, сказал он народу:«Граждане милые, страшное зло Одиссей нам, ахейцам,Всем приключил. Благороднейших некогда в Трою увлекшиВслед за собой, корабли и сопутников всех погубил он;Ныне ж, домой возвратясь, умертвил кефаленян знатнейших.Братья, молю вас — пока из Итаки не скрылся он в ПилосИли не спасся в Элиду, священную землю эпеян, —Выйти со мной на губителя; иначе стыд нас покроет;Мы о себе и потомству оставим поносную память,Если за ближних своих, за родных сыновей их убийцамЗдесь не отмстим. Для меня же, скажу, уж тогда нестерпимаБудет и жизнь; и за ними, погибшими, в землю сойду я.Нет, не допустим, граждане, их праведной кары избегнуть!»Так говорил он, печальный, и всех состраданье проникло.Фемий тогда и глашатай Медонт, в Одиссеевом домеНочь ту проведшие, вставши от сна, пред народным собраньемОба явились; при виде их каждый пришел в изумленье.Умные мысли имея, Медонт им сказал: «ПриглашаюВыслушать слово мое вас, граждане Итаки; не противВоли Зевесовой так поступил Одиссей благородный;Видел я сам, как один из бессмертных богов олимпийскихТам появился внезапно, облекшийся в Менторов образ;Он, всемогущий, то, стоя пред ним, возбуждал в ОдиссееБодрость, то, против толпы женихов обращаясь, гонял их,Трепетных, из угла в угол, и все друг на друга валились».Так он сказал им, и были все ужасом схвачены бледным.Выступил тут пред народ Алиферс, многоопытный старец,Сын Масторов; грядущее он, как минувшее, ведал;С мыслью благой обратяся к согражданам, так им сказал он:«Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки;Вашей виною, друзья, совершилась беда роковая;Мне вы и Ментору мудрому не дали веры, когда мыВовремя вас убеждали унять сыновей безрассудных,Много себе непозволенных дел позволявших, губившихДом Одиссеев и злые обиды нанесших супругеМужа, который, мечтали, сюда не воротятся вечно.Вот вам теперь мой совет; моему покоритеся слову:Мирно останьтеся здесь, чтоб беды на себя не накликатьЗлейшей». Сказал; половина большая собранья с свирепымВоплем вскочила; покойно на месте остались другие.Те ж, негодуя на речь Алиферсову, вслед за ЕвпейтомБросились шумно-неистовым сонмом готовиться к бою.Все, облачившися в крепкие медноблестящие брони,За город вышли и там собралися великой толпою.Их предводитель Евпейт, обезумленный горем великим,Мнил, что за сына отмстит; но ему не назначено былоВ дом свой опять возвратиться; его стерегла уж судьбина.Тут светлоокая Зевса Крониона дочь обратилаСлово к отцу и сказала: «Кронион, верховный владыка,Мне отвечай, вопрошающей: что ты теперь замышляешь?Злую ль гражданскую брань и свирепо-кровавую сечуЗдесь воспалить? Иль противникам миром велеть сочетаться?»Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:«Странно мне, милая дочь, что меня ты о том вопрошаешь;Ты не сама ли рассудком решила своим, что погубитВсех их, домой возвратясь, Одиссей многоумный? Что хочешьСделать теперь, то и сделай. Мои же тебе я откроюМысли: отмстил женихам Одиссей богоравный — имел онПраво на то; и царем он останется; клятвой великойМир утвердится; а горькую смерть сыновей их и братьевВ жертву забвению мы предадим; и любовь совокупитПрежняя всех; и с покоем обилие здесь водворится».Кончив, велел он идти нетерпеньем горевшей Афине.Бурно в Итаку с вершины Олимпа шагнула богиня.Те же, насытяся вдоволь, обед свой окончили. ГолосСвой Одиссей тут возвысил и бросил крылатое слово:«Должно, чтоб кто-нибудь вышел теперь посмотреть: не идут ли?»Так он сказал, и один из младых сыновей ДолионаВ двери пошел; но с порога дверей, подходящих увидя,Громко воскликнул и быстрое слово Лаэртову сынуБросил: «Идут! Поспешите! Оружие в руки! Их много!»Все побежали немедля и в крепкие брони оделись;Был Одиссей сам-четверт; Долионовы стали с ним рядомШесть сыновей. И Лаэрт с Долионом оружие такжеВзяли — седые, нуждой ополченные ратники-старцы.Все совокупно, облекшися в медноблестящие брони,Вышли они, Одиссей впереди, из дверей. К ОдиссеюТут подошла светлоокая дочь Громовержца Зевеса,Сходная с Ментором видом и речью, богиня Афина;Радостью был он проникнут, ее пред собою увидя.К сыну потом обратяся, он бросил крылатое слово:«Друг Телемах, наступила пора и тебе отличитьсяТам, где, сражаясь, великою честью себя покрываетСтраха не знающий муж. Окажися достойным породыБодрых отцов, за дела прославляемых всею землею».Кротко отцу отвечал рассудительный сын Одиссеев:«Сам ты увидишь, родитель, что я посрамить не желаюБодрых отцов, за дела прославляемых всею землею».Так он сказал. Их услышав, Лаэрт вдохновенно воскликнул:«Добрые боги, какой вы мне день даровали! О радость!Слышу, как сын мой и внук мой друг с другом о храбрости спорят!»Дочь многосильная Зевса, к нему подошедши, сказала:«Бодрый Аркесиев сын, из товарищей всех мне милейший,В помощь призвавши Зевеса-отца и Афину Палладу,Выдь на врага и копье длиннотенное брось наудачу».Слово ее пробудило отважность великую в старце;Он, помоляся владыке Зевесу и грозной Палладе,Вышел вперед и копье длиннотенное бросил, не целясь.В медноланитный Евпейтов шелом он попал, и, защитуМеди пробивши, расколотый череп копье просадило;Грянулся навзничь Евпейт, и на нем загремели доспехи.Тут на передних ударя сам-друг, Одиссей с ТелемахомНачали быстро разить их мечом и копьем; и погиблиВсе бы они и домой ни один не пришел бы обратно,Если бы дочь Громовержца эгидоносителя ЗевсаГромко не крикнула, гибель спеша отвратить от народа:«Стойте! Уймитесь от бедственной битвы, граждане Итаки!Крови не лейте напрасно и злую вражду прекратите!»Так возопила Афина; все схвачены трепетом бледнымБыли они и, оружие в страхе из рук уронивши,Пали на землю, сраженные криком богини громовым;В бегство потом обратясь, устремились, спасаяся, в город.Громко тогда завопив, Одиссей, непреклонный в напастях,Кинулся бурно преследовать их, как орел поднебесный.Но громовою стрелою Крониона вдруг раздвоилосьНебо, и ярко она пред Афиной ударила в землю.Дочь светлоокая Зевса тогда Одиссею сказала:«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Руку свою воздержи от пролития крови, иль будетВ гнев приведен потрясающий небо громами Кронион».Так говорила богиня. Он радостно ей покорился.Скоро потом меж царем и народом союз укрепилаЖертвой и клятвой великой приявшая Менторов образСветлая дочь Громовержца, богиня Афина Паллада.