— Купили?
— Нет, не купил.
— Куды их, старые-то! Новых бы поболе было.
— Что ж бы вы с ними делали, если б много было?
Дуня быстро переглядывается с Сашей.
— Смеетесь? С деньгами и дурак умный. В город бы уехала, вот что.
— Разве здесь плохо?
— Здесь… Чего здесь делать — вшей кормить, что ли? — грубо обрывает меня Дуня. — Замуж сбудут. Мужа на шахты, меня в хомут… Не видали, что ли, сколько здесь баб вроде монашек? Мужа нет, а с кем хошь за грош…
Саша еще ниже склоняется к станку и дергает Дуню за подол.
Пауза.
— Ну, что же, продиктуйте еще что-нибудь, — робко прошу я.
— Пишите:
Ах, какая песня! Но следующая была, как удар по уху, — шедевр армейско-базарной сентиментальности: об «ахвицерике молодом», который «ножкой топнул, ручкой хлопнул по белу Машу лицу». «Очень, стало быть, лихо хлопнул!» — восторженно объяснила Дуня. Записал еще и еще, и все прекрасные песни были деревенские, а все бессмысленные или хамские были городские, разве кроме «Коробушки» и еще одной, двух.
Так вот что поют они по вечерам, раскачивая нехитрые, но неуловимые мелодии с необыкновенной быстротой, или тягуче и хрипло повышая их до пьяного крика… Я бы записал еще, но Игнат стал в дверях, расставив свои кривые ноги, потом пришел маляр, который красил в школе крышу, и тоже застрял в дверях, заглянула в окно мимоидущая баба и завязла в нем с раскрытым ртом. Пришлось уйти, да и Дуня застыдилась и замолчала.
Я долго сидел на скамье у школы и перечитывал свои песни, скажу правду, не менее горячо, чем Верлена. Так вот как «они» чувствуют природу…
А вы, милорд, жили бок о бок и думали…
— Здравствуй, милай!
Подымаю голову: ах, это сосед!
— Здравствуйте.
После того злополучного вечера он сегодня в первый раз со мной поздоровался.
— Ну что, как порешили?
— Это насчет хуторов-то? — Сосед уныло плюет наземь. — Шут их знает! Не пожелали сперва, да член урезонил. Согласились… А теперь ходят, ругаются.
— А вы-то сами довольны?
— Мне что. Куда люди, туды и я.
— Как же так? Если все так будут говорить, то и схода не надо.
— Кто его знает, може и не надо. С весны нам переселяться, пособие дадут — на много ль его хватит? Избы у нас все больше кирпичные, вот горе! Сруб перевезешь, а кирпич станешь разбирать — побьешь половину. Опять же овцы. На хуторах, брат, шабаш! Теперь самый бедный, как я, скажем, овцы три либо пять держит… Общество.
— А вы в хлеву держите, как… в Германии, — спотыкаюсь я.
— В хлеву… А кормить чем? Теперь, скажем, выгон да овраги…
— Клевер сейте, — авторитетно советую я, — семена земство даром дает. Чего лучше! Управляющий в экономии обходится же без выгона.
— Обошелся! С этого самого клевера два теленка у него поколело, — злорадно сообщает он.
— Обожрались, может быть?
— Там с чего, это дело не наше, а клевер-то вот и оказался!
Увы, через триста лет будут помнить в селе только этих двух телят и не вспомнят ни об одном, кому этот клевер был питательней рыбьего жира.
— Ни к чему все это, барин… Вон после Харитона баба осталась. С похорон пришла, полведра купила, четверть на угощение, а другую четверть тут же гостям и продала. Нашла себе занятие, теперь живет… ничего. Так-то! — прибавляет он злобно, точно возражая кому-то, и отходит прочь.
Разворачиваю тетрадку. Прекрасные песни, о которых я только что думал, завяли: вижу слова, вижу строки. Пусто и темно… Какая странная жизнь. Да и жизнь ли?
Доктор возвращается из больницы и машет мне рукой:
— Размышляете? Идемте ко мне чай пить!
Покорно встаю и иду за ним к низеньким желтым дверям его квартиры. У крайнего окна больницы с любопытством вытягивает шею мальчик с забинтованной головой.
— Не соскучились еще у нас?
— Нет, напротив… напротив.
— Когда уезжаете?
— Не знаю. Как поживется… Недели через две…
— А то на зиму бы остались… Снега тут у нас, тишина. Работать никто не помешает.
Я представляю себе эту прекрасную тишину и сдержанно отвечаю. — Зимой не могу. У меня в городе дела.
— Только потому, что дела?
— Нет, не только потому, что дела. Не приспособлен.
— Приспособиться можно.
— Для чего? Я не врач, не ветеринар, не акушерка, не урядник и не помещик, следовательно…
— Следовательно, будем пить чай. Маша, самоварчик бы нам. Я сейчас, только руки умою.