За одним из столиков, в глубине зала, против эстрады, сидели двое русских. Оба — студенты местного университета, совершенно чужие и далекие друг другу, они который уже вечер сходились в зале «Белого быка» за одним столиком, заказывали пиво, язык с картофелем и перебрасывались короткими фразами на родном языке.
Один из них, Васич, больше похожий на лейтенанта, чем на студента, не отрываясь, смотрел на оркестр, изредка поднимал кружку, кому-то улыбался и снисходительно журил своего собеседника:
— Что же вы, коллега? Она вас скоро глазами насквозь просверлит, а вы Иосифа Прекрасного изображаете… Вот чудак!
Коллега, сероглазый худенький блондин, по-видимому весь поглощенный веселой мелодией и созерцанием толпы, отлично видел, кто с него глаз не сводит, но совсем не хотел, чтобы это замечали другие.
— Ерунда. Почему вы думаете?
— А на кого же она смотрит? На меня, что ли?
— Возможно… Вы ей букеты посылаете…
— Из букетов каши не сваришь.
Васич поманил пальцем кельнершу и передал ей пустую кружку.
«Лесная мельница» неожиданно, но стройно оборвалась. Немцы восторженно затопали, застучали ладонями по столам. Какой-то наголо остриженный толстяк-корпорант влез, подсаживаемый коллегами, на стол и бросил в оркестр свою красную шапку. Директор вытирал лысину платком и дружелюбно раскланивался. Музыканты отложили инструменты к пианино, подняли с пола недопитые кружки и уселись, вытянув ноги и стараясь делать как можно меньше движений.
Девушка, о которой говорили русские студенты, передала свою скрипку соседке, поправила красную розу в волосах и, захватив щиток с эдельвейсами и открытки с изображениями своей капеллы, спустилась, перегнувшись могучим, полным телом, с эстрады в зал.
Мягко переваливаясь, сверкая черными, разбойничьими глазами, сильная и разгоревшаяся от быстрого темпа «Лесной мельницы», шла она между столиками, временами останавливалась и привычным жестом бросала на стол открытки, то резко обрывая нахала, то небрежно улыбаясь шуткам. Полные, но стройные и ровные ноги в белых чулках, как у старинных фарфоровых статуэток, мелькали из-под короткой юбки и уверенно обходили огромные ботинки корпорантов и приказчиков, белый кисейный передник задевал за стулья, вокруг мягкой шеи наивно чернела бархатка, перо над круглой тирольской шляпой воинственно колыхалось. Вся она была похожа на большую девочку-разбойницу, которая обходит гостей, чтобы посмотреть, достаточно ли они напились и не пора ли их уже перерезать.
Васич поднял голову и ждал. Девушка протянула над его головой руку, опустила ее на плечо Мельникову и бросила веселой скороговоркой:
— Добрый вечер, герр Мельников! Что нового? Что же это вы не хотите даже взглянуть на меня? Боитесь влюбиться?
Мельников покраснел и растерянно взглянул на коллегу. Это было совсем не то, что записывать лекции или переводить с русского реферат для семинара правильными чинными фразами по Гауффу… Ответ должен был быть быстрый, как удар шпаги о шпагу, легко и смело: раз-два! Слава Богу, что хоть понял.
Васич коварно отвел глаза и, щеголяя крепким прибалтийским акцентом, спросил:
— А со мной почему вы не хотите поздороваться, Мирцль? Я целый вечер смотрю вам в глаза…
— Добрый вечер, герр Васич. Вы всем женщинам смотрите в глаза. Что мне в вас?
— Больше не буду, Мирцль.
Васич сделал вид, что подносит к губам край кисейного передника.
— На-на! До утра. Спасибо за цветы.
— Пустяки… Постойте… Куда же вы?
— Хозяин смотрит. Надо продавать.
Она освободила свой передник и оглянулась.
— Плюньте. На много ли вы продадите…
— Да марки на две. Вы ведь только болтаете, а…
— Немецкий студент щедрый?.. Ха-ха! Ущипнет на марку, купит на пфенниг… Вот, Мирцль… — Васич снял со щитка эдельвейс и, вложив его себе в петлицу, бросил на блюдце пять марок. — За потерянное время… А теперь сознайтесь, на кого вы смотрели все время с эстрады: на меня или на герр Мельникова?
— Оставьте, что за свинство, в самом деле, — недовольно пробормотал по-русски Мельников.
— Что он сказал? Герр Мельников, что вы сказали? — быстро спросила Мирцль, серьезно переводя глаза с одного на другого.
— Он сказал, что ему это тоже очень интересно знать…
— Да?.. Правда?! Вы не шутите? Ну, так скажите ему, что о таких вещах молодые студенты не спрашивают. Сам должен знать. А ваши пять марок я передам капелле. Вы довольны, герр Васич?..
Васич внимательно осмотрел свой портсигар и с видом скучающего принца стал рассматривать ближайших соседей.
Мирцль покачалась у стола, собрала свои открытки и, озабоченная молчанием, смущенно улыбнувшись, тронулась было дальше.
— Два слова, Мирцль, — Васич покосился на Мельникова и решительно двинул кружкой по столу. — Когда будете опять обходить зал, подойдите к нам на минутку. У меня к вам просьба.
— Просьба? Карашо, — прибавила она со смехом по-русски и пошла, неторопливо раскачиваясь, к компании кутивших приказчиков, которые уже давно нетерпеливыми, недовольными жестами подзывали ее к себе.
Васич раскрыл портсигар и протянул его своему собеседнику:
— Угодно?
— Нет, спасибо… Зачем вы вяжетесь к ней?
Он хотел казаться равнодушным, но голос дрожал, а пивная кружка, от которой он долго не отрывал губ, была совершенно пуста.
— Для вас же стараюсь. Сидите, как на государственном экзамене, и изучаете входную дверь. Разве так дела делают?
— Я никаких дел не собираюсь делать…
— Да вы не обижайтесь, чудак вы этакий.
Васич пренебрежительно пожал плечами.
— Она вам нравится, вы ей. Вы не младенец, она не гимназистка. Значит…
— Ничего не значит. О чем вы ее хотите просить?
— Интересуетесь?
Васич подмигнул и свысока усмехнулся.
— Можете и не говорить.
— И не скажу. Ха-ха! Терпите в наказание. А очень интересно, — поддразнил он и щелкнул языком.