Глава 6
Амелия
Он прижимается ко мне всем телом, глядя мне в лицо, в его глазах кипит ярость. Я сомневалась, что он привык к тому, что люди перечат в ответ, особенно после того, как он, в буквальном смысле, похитил меня. Его рука угрожающе обхватывает мое горло, пальцы сжимаются, но не перекрывают доступ воздуха.
Моя грудь сдавливается, сердце бьется о грудную клетку с такой силой, что я уверена, он почувствует, как пульс бьется у меня на шее.
Мой сын был где-то в этом доме, с этими незнакомыми людьми.
Кто следил за ним?
Один из его грубиянов, которых он нанял?
Я должна была придумать, как добраться до него и вытащить нас отсюда.
Я знала, что отец Линкольна был Сэйнтом. Я знала это и все равно переспала с ним. Это была одна ночь, и после того, как я так долго не была с мужчиной, я решила пойти на это. Он был искренним, даже добрым, несмотря на свою репутацию и кровь на руках. Он ничего не навязывал и не брал того, что я не хотела отдавать. Потом мы расстались, и больше я его не видела.
Я была на третьем месяце беременности, когда узнала, что ношу его ребенка. Я никому не сказала. Когда люди спрашивают об отце Линка, я отвечаю, что это был секс на одну ночь, и мы никогда больше не встречались. Грязные взгляды были лучше, чем рассказ о том, кем он был на самом деле.
Сэйнты были правителями Редхилла не просто так, и они добились своего положения не по доброте душевной. Они убивали, воровали и манипулировали, прокладывая себе путь к трону, развращая всех на своем пути.
Я не хотела быть частью такой жизни и не хотела, чтобы она была у моего сына. Поэтому я никогда не говорила ему об этом. Не то чтобы у меня был шанс, я никогда больше не видела его после той единственной ночи секса.
Откуда эти люди знают о нас с Линкольном, я не знаю. Я недооценивала их, и, увидев Габриэля прошлой ночью, даже если я не сразу узнала известного младшего Сэйнта, я поняла, что его присутствие здесь гораздо хуже, чем присутствие моего отчима или любого из его дружков.
Я никак не ожидала, что Сэйнты узнают о Линкольне.
Я бесполезно сопротивляюсь под телом Габриэля, веревки, привязывающие меня к кровати, все сильнее врезались в кожу, а моя плоть уже влажная и скользкая от крови, которая окрасила мои запястья и лодыжки, пачкала простыни под ними.
Я не хотела умирать, я не хотела, чтобы мой сын рос без матери, но это был единственный способ, которым эти люди могли помешать мне добраться до него. Я буду бороться. Я убью, если придется. Они не заберут его у меня.
— Ты продолжаешь бороться со мной, leonessa, — рычит он, сжимая пальцы. — Ты хочешь умереть?
— Ты не удержишь меня от него!
Мой голос напрягся под его рукой. Он мог бы легко покончить со мной, и мое имя стало бы одним из многих, которые эти руки стерли с лица земли. Я была никем. Никем. Ему нужен был мой сын, потому что в нем течет общая кровь.
— Где Лукас? — спросила я, сузив глаза. — Он сейчас с моим сыном?
— Тебе дорог мой брат? — вместо ответа он задает вопрос.
Мужчина все еще лежит на мне, хотя его тело немного сместилось, и он уже не такой тяжелый, как раньше, но это облегчение было недолгим, поскольку он все еще обхватывает мою шею.
— Нет.
— Поэтому ты скрывала от него его сына?
Я хмыкнула.
— Не думаю, что ему было бы до этого дело, — огрызаюсь я. — Но даже если бы я хотела ему рассказать, то не смогла бы, мы не обменялись номерами, и я больше никогда его не видела. Было бы глупо искать его.
Он отпускает мою шею и поднимается.
— Так вот в чем дело? — спрашиваю я, дергая за веревки. — Он хочет меня убить, потому что я не рассказала ему о Линкольне?
— Лукас мертв.
Вдох, который я делала, застрял у меня в горле.
— Ч-что? — я заикнулась.
— Он мертв, и я претендую на то, что он должен был получить давным-давно. Этот мальчик принадлежит Сэйнтам, Амелия, ты достаточно долго скрывала его от нас.
— Он ребенок, а не собственность, и ты не имеешь на него права!
— Ты думаешь, Лукас не знал? — он спрашивает, его губы резко искривляются в усмешке. — Думаешь, тебе удалось бы его скрыть?
— Тогда где он был? — бросаю я.
— Лукас знал все о Линкольне, имел досье на тебя и на ребенка, следил за вами, ждал. В конце концов, он бы забрал ребенка, разве ты его остановила бы?
— Я бы его убила, — вру я.
Он насмехается.
— Правда, leonessa?
Он называл меня так уже несколько раз, хотя я не знала, что это значит.
— Пожалуйста, — умоляю я. — Пожалуйста, просто приведи мне моего сына.
Он с любопытством наблюдает за мной, переводя взгляд с моего лица на запястья, а затем обратно. Он ничего не говорит, поворачивается и уходит, захлопнув за собой дверь.
Слезы застилают мне глаза, и вокруг воцаряется тишина. Сердце бешено колотится в груди, кровь грохочет в ушах. Первые слезы падают, стекая по вискам и в волосы, и вот уже адреналин выветривается, я чувствую боль в теле, жжение от порезов на запястьях и пульсацию в голове от того места, куда он меня ударил.
Мои мысли заняты Линкольном.
Что, если я больше никогда его не увижу?
Что, если они меня убьют, а он обо мне забудет?
Расскажут ли они ему обо мне?
О матери, которая старалась изо всех сил, но не была достаточно хороша.
О женщине, которая пыталась оградить его от своего прошлого и такого образа жизни. Я хотела оградить его от этого, но, видимо, это было безнадежно. Я надеялась, что стать Сэйнтом — не самое худшее, что может случиться. О нем будут заботиться. У него будет постель и тепло, и он не будет задаваться вопросом, откуда возьмется его следующая еда или придет кто-то из моего прошлого, чтобы убить.
Но все равно было больно осознавать, что он будет расти без меня. Что я не увижу его взросления.
Я быстро поворачиваю голову, когда открывается дверь, чтобы они не видели моих слез.
Кто бы это ни был, он замирает на месте, но я продолжаю отворачиваться, желая остановить слезы, остановить боль.
Не говоря ни слова, человек пересекает пространство между нами, замирает на краю кровати и, наклонившись, развязывает веревку на моем запястье. Я вскидываю голову и вижу, что рядом с кроватью стоит мужчина. Он был молод, но в его серых глазах было много знаний.
— Они выглядят болезненными, — говорит он мне, бросая взгляд на мои глаза, прежде чем проследить за слезами на моем лице.
— Кто вы?
— Девон Кросс, — отвечает он.
— Вы работаете на него, — обвиняю я.
— Работаю.
Он открывает ящик, стоящий у кровати, и крепко держит меня за запястье, пока достает принадлежности. Я пытаюсь вырвать у него руку, готовая ударить его изо всех сил, но он держит ее крепко, до боли, пальцы впиваются в кожу на моем запястье. Он пристально смотрит на меня, в его челюсти дрожит мускул.
— Может быть, я и врач, мисс Дойл, но эти руки забрали столько жизней, сколько спасли. Не провоцируйте на меня.
Я замираю, морщась, когда он давит на мою ушибленную кожу.
— Я хочу видеть своего сына, — требую я, а он лишь ухмыляется. — Ты меня слышишь, придурок?
— Вы довольно грубы, учитывая, что я единственный, кто здесь обучен снимать вашу боль.
Я насмехаюсь, говоря: —Мне не нужна твоя помощь
— Ну, вы получите ее в любом случае.
Он крепко прижимает меня к себе, пока достает все необходимое, затем кладет сумку и садится на кровать, держа мою руку перед собой так, чтобы я не могла видеть, что он делает.
Я жую внутреннюю сторону щеки, чтобы не дать себе разинуть рот, а затем шиплю сквозь зубы, когда он прикладывает к моей коже что-то холодное и влажное, как будто только что поднес к ней огонь.
Он продолжает, как будто я не издавала ни звука, втирать что-то в рану на моем запястье. Он тоже груб.
Я стиснула зубы и промолчала. Он заканчивает, и я чувствую, как он начинает обматывать мое запястье тканью, которая, как я вскоре понимаю, является белой повязкой, скрывающей под собой раны.
— Я бы рекомендовал успокоится и не сопротивляться, — продолжает врач.
— Тебя когда-нибудь привязывали к кровати и угрожали? — я огрызаюсь.
— Да
Я покачала головой.
— И ты думаешь, что я не буду сопротивляться при каждом удобном случае?
Край его рта приподнимается, прежде чем перейти к моему следующему запястью. На этот раз я не издаю ни звука, стиснув зубы, даже когда жжение становится невыносимым.
— Вы будете жить, — говорит Девон, убирая медицинские принадлежности.
— Пока, — ворчу я.
— Если бы Габриэль хотел, чтобы вы умерли, мисс Дойл, вы бы уже были мертвы.
— Тогда чего же он хочет?
Он окидывает взглядом мое тело, теперь прикованное к этой чертовой кровати.
— Ваша догадка также хороша, как и моя.
— Вы не можете скрывать от меня моего сына, — шиплю я.
— Мы можем сделать практически все, — он направляется к двери. — Приятного отдыха, Амелия.
Его мрачный смех задерживается надолго после того, как он выходит и закрывает за собой дверь.
Я лежу посреди кровати в полной тишине, и не слышу ничего из остальной части дома, ни голосов, ни музыки, ни шагов. Я не слышала ни смеха моего сына, ни топота его ног. Мое сердце трещало. Я чувствовала это. И быть отделенной от него, зная, что он с ним, было хуже, чем смерть.
Я не могу спать.
Еда меня не интересует.
Мне нужен был мой сын.