Глава 33
Габриэль
Амелия спит, но не в той кровати, к которой она привыкла. Вместо этого я устроил ее рядом с собой, уговорил занять мое место, и теперь она спит под тяжелым одеялом, ее маленькое тело утопает в подушках и простынях.
Я делаю шаг к кровати, но останавливаюсь на месте, услышав детский крик. Линкольн был дома.
У меня было мало опыта общения с детьми, но я знал, что Амелии нужен отдых, поэтому впервые после ранения я оставил ее.
Я застаю маму в комнате, которая безуспешно пытается успокоить очень расстроенного Линкольна. Он бьется и кричит в ее руках, вырываясь.
— Что происходит? — спрашиваю я.
— Ему нужна мама, — говорит она, успокаивая мальчика, как могла. Моя мама лучше всех умела обращаться с детьми: она вырастила меня, брата, а потом и близнецов, когда отец забрал их. Она помогала с детьми моих мужчин, относилась к ним как к родным, к их матерям тоже. Она была семейным человеком до мозга костей, поэтому, когда я наконец смотрю на нее, вижу ее изможденность, потерю борьбы, я понимаю, что она пыталась сделать Линкольна счастливым гораздо дольше, чем это было возможно. Мальчику нужна была мать, и никакие уговоры сейчас этого не исправят.
Амелия была замечательной матерью, это было видно любому, и то, что Линкольну было не по себе без нее, подтвердило тот факт, который я знал с самого начала, что она — лучший человек для моего племянника, лучшая мать.
— Отдай его мне, — требую я, но мама колеблется.
В моей груди зарождается боль от ее недоверия. Я никогда не обижу мальчика, но в глубине души она в это не верит. Моя собственная мать.
— Ему нужна мама.
— И я отведу его к ней.
— Может быть, мне стоит, — говорит моя мать.
Я прожил свою жизнь в тени сомнений. Думая, что смогу управлять городом, что смогу произвести на свет наследника или сделать все правильно.
У всех нас были слабости, и не одна, и любой, кто утверждал обратное, был лжецом.
Мне постоянно приходилось доказывать свою правоту.
Это не было исключением.
— Отдай его мне.
Она внутренне боролась, но в конце концов передала мальчика, держась до последней секунды. Я не стал ждать, взял его и ушел.
Ему нужна была мама, и я надеялся, что одного ее взгляда будет достаточно.
Никто не идет следом, а ребенок цепляется за меня, его крошечные пальчики хватаются за мою одежду, как за спасательный круг.
Амелия по-прежнему крепко спит, когда я вхожу, свернувшись калачиком под моим одеялом, но Линкольн плачет.
— Она здесь, — говорю я мальчику. — Видишь, вот здесь.
Я показываю ему на спящее лицо, но он все равно плачет.
С тех пор как они приехали, я почти не общался с ее сыном, но было странное чувство, когда в этой комнате был кто-то еще, кроме меня и Девона.
— С ней все в порядке, — шепчу я ребенку. — Sta bene (прим. пер — Все хорошо).
Большие ореховые глаза поворачиваются ко мне, заполненные слезами. В них было столько эмоций, что я не мог понять, что с этим делать. Но я знал, что уже поздно, что он должен спать, исходя из распорядка дня Амелии, поэтому я постарался сделать все возможное, чтобы воссоздать его.
Я осторожно располагаю его так, чтобы он лежал у меня на руках, замечая все сходство с Амелией в форме его носа, рта, и начинаю раскачивать его вперед-назад, как я видел это раньше.
Он хнычет и хнычет, но слезы замедляются. Я бросаю взгляд на Амелию, проверяя, не разбудил ли ее ребенок, и, когда она продолжает спать, несу малыша к окнам, любуясь видом на океан.
Линкольн снова плачет.
— Ш-ш-ш, — успокаиваю я, укачивая ребенка. Он боролся со сном, и я начал петь, не повышая голоса.
Я не знал никаких других колыбельных песен, кроме “Twinkle Twinkle Little Star”, поэтому пою именно ее. Мой голос едва превышает шепот, но этого достаточно, чтобы привлечь внимание мальчика. Он затихает и смотрит на меня, пока я произношу каждое слово. Я пою и укачиваю его, пока он не погружается в сон, а после сижу с ним в кресле, наблюдая за волнами, пока он спит у меня на груди.
В какой-то момент я, наверное, и сам задремал, крепко прижимая ребенка к себе.
***
Амелия
Это было странное ощущение: оно согревало мою грудь и сжимало живот.
Я старалась не шевелиться и дышать ровно, глядя на то, как Габриэль стоит, раскачивая моего сына взад-вперед на руках. Он так нежно поет для него, пока мой сын смотрит на него так, будто тот повесил луну, маленькие пальчики запутались в его рубашке, глаза опущены от усталости. Мужчина не останавливается, пока ребенок не засыпает, и я все это время наблюдаю за ним, вижу, как он нежен с ним, как внимателен.
Это наполняло меня теплом.
А потом он садится, прижимая Линкольна к своей груди, позволяя ему использовать свое тело как постель, грудь как подушку, и Габриэль крепко прижимается к нему, даже когда я, завороженная видом, наблюдаю, как сам мужчина погружается в дремоту.
Только когда он уснул, откинув голову в сторону, используя спинку кресла в качестве опоры, я приподнялась. На улице было темно, с тех пор как мы вернулись из больницы, я спала то и дело, но чувствовала себя хорошо, гораздо лучше, чем раньше. Медленно поднявшись с кровати, я опускаю ноги на плюшевый ковер в комнате Габриэля и перехожу к ним, позволяя своей руке погладить голову Линкольна, прежде чем моя рука находит лицо Габриэля. Легкое прикосновение моих пальцев к его коже пронзает меня насквозь.
Как я могла отказывать ему, когда он вызывал у меня такие чувства, остается загадкой. Я осторожно начинаю поднимать Линкольна, но Габриэль тут же просыпается, тянет его назад, готовый защищать моего сына. Он останавливается, как только понимает, что это я, но в его глазах мелькает обида, когда он замечает, что я забираю малыша.
Я нежно улыбаюсь ему, когда он отпускает его, и обнимаю Линкольна одной рукой, а другой тянусь к Габриэлю. Он хмурится, но берет меня за руку, позволяя мне отвести его к кровати. Я осторожно кладу Линкольна рядом с собой и поворачиваюсь к Габриэлю, приподнимаясь на носочках, чтобы поцеловать. Он не прикасается ко мне, его руки сжаты в кулаки, словно он сдерживает себя.
Пока я целую его, я начинаю снимать с него одежду.
— Амелия, — предупреждает он.
— Я ничего не делаю, — шепчу я. — Но ты не можешь спать в кресле.
— Я буду спать в кресле.
— Нет, — целую я его. — Ты будешь спать со мной.
— Отдаешь приказы, жена? — он дразнится с ухмылкой.
— Да.
— Я вернусь, leonessa, забирайся в постель.
Он поворачивается и уходит в свою гардеробную, а я забираюсь в постель и жду его. Он возвращается через несколько минут, пара серых треников висит на его бедрах, все его великолепные мышцы и этот чертов гипнотический таз выставлены на всеобщее обозрение. Я едва не проглотила свой язык.
Ни один мужчина не был так идеально сложен, как он.
Я никогда бы не позволила, чтобы между нами что-то произошло, пока Линкольн находится в одной комнате с нами, но я могу полюбоваться этим зрелищем. Он ухмыляется, на его щеках появляются ямочки, которые каждый раз обезоруживают меня.
— Ты уверена? — спрашивает он на краю кровати, колеблясь.
Я киваю и ложусь, поворачиваясь на бок и прижимая Линкольна к своей груди. Свет в комнате гаснет, его вес продавливает матрас, когда он прижимается всем телом к моей спине, его нос упирается в мой затылок, и он вдыхает.
— Ты чувствуешь мой запах? — шепчу я.
— Это также опьяняет, как любой наркотик, mondo mia, но в два раза сильнее. Нет ни одной частички тебя, которую бы я не жаждал.