Откидываясь назад, он увлекает меня за собой, закидывая руку мне на плечо. Диван, на котором мы находимся, позволяет его бедру плотно прилегать к моему. При любых нормальных обстоятельствах это было бы приемлемо: мой шурин платонически утешает меня в трудную минуту. Но мы не нормальные. И наше прошлое совсем не платоническое. Это неправильно, но я позволяю ему нежно обнимать меня. Наклоняюсь к нему. Кладу голову ему на плечо. Сжимаю одну руку своей. Мне нужен якорь, и прямо сейчас он им является.
— Все будет хорошо, Мелкая.
Я не отвечаю. Понимаю, что он просто успокаивает меня. Это фраза, используемая во время кризиса. То, что все хотят услышать. То, что люди говорят, потому что больше нечего сказать. Так что мы замолкаем. И не двигаемся, за исключением наших вдохов, которые теперь синхронизированы друг с другом. Я напрягаюсь, когда он шепчет.
— Знаю, что это делает меня задницей, Маверик, но, черт возьми, так приятно снова держать тебя в своих объятиях. Независимо от обстоятельств.
Чувство вины захлестывает меня, заставляя мою кожу покалывать, а лицо пылать. Я оцениваю, как его пальцы легко скользят вверх и вниз по моей руке, ощущаю неповторимый запах леса и Киллиана, его тело рядом со мной, и понимаю, что не скучаю по этому так сильно, как думала. Я жажду Кэла прямо сейчас больше, чем воздуха.
— Киллиан… — я пытаюсь отстраниться, но его хватка усиливается.
— Не надо. Еще несколько минут. Пожалуйста.
Я не могу. Не могу так поступить с Кэлом после всего, что он для меня делает. Это нечестно. По отношению к нему. По отношению ко мне. По отношению к нам.
Я вырываюсь, когда чувствую тяжесть взгляда моего мужа.
О, черт.
Я могу только представить, как мы выглядим, обвившись друг вокруг друга. Поднимаю глаза и вижу, что его обжигающе-ненавистный взгляд направлен не на меня, а на брата.
— Кэл, — кричу я, вскакивая и бросаясь в его объятия. Руки обвиваются вокруг меня, но они жесткие и холодные. Объятие кажется вынужденным. Это разрывает душу. Я начинаю всхлипывать, и он смягчается. Затем прижимает меня к себе. Одна ладонь обхватывает мою голову, а другая талию. Я обвиваю ногами его талию, и он несет меня через комнату ожидания, прежде чем опуститься на стул, все еще держа меня у себя на коленях.
— Что они сказали? — резко спрашивает он, но я игнорирую его.
— Это ничего не значит, — уверяю я его. — Я плакала. Он просто утешал меня, вот и все.
— Я не хочу говорить о Киллиане, Маверик. Расскажи мне о своем отце.
Я отодвигаюсь достаточно, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Обвивая руками его шею, я зарываюсь пальцами в его волосы.
— Я люблю тебя. Тебя, Кэл. Пожалуйста, не сомневайся в этом.
Его веки кажутся тяжелыми, когда медленно закрываются. Он облизывает губы. Немного гнева уходит, но я вижу, что он все еще кипит, превращая внешние края его радужки в темный шоколад.
— Твой отец.
Я с трудом сглатываю этот толстый комок, который теперь стоит у меня в горле.
Он не хочет говорить о том, что видел? Прекрасно. В любом случае, сейчас не время и не место.
Но я устала танцевать вокруг него. Мы собираемся поговорить об этом скорее раньше, чем позже. Тогда мы изгоним Киллиана раз и навсегда.
— У него был обширный сердечный приступ. Он без сознания с тех пор, как скорая помощь забрала его из офиса. Они забрали его на операцию в ту же секунду, как мы сюда приехали. Это нехорошо, Кэл. Мы даже не успели попрощаться, — задыхаюсь я.
Его лицо вытягивается, и он тихо и искренне говорит.
— Мне жаль, Лебедь.
В этот момент я слышу, как произносят имя моей матери. Я оглядываюсь и вижу ее и Киллиана рядом с ней, стоящего перед джентльменом с сединой в волосах в зеленой форме и длинном белом халате. Его руки засунуты в карманы. Его плечи поникли. Уставший доктор стоит рядом с человеком, которого нельзя не заметить.
Священник.
О Боже, нет.
И тут моя мать вскрикивает. Это пронзительный звук, который я никогда не забуду.
У нее подгибаются ноги.
Киллиан ловит ее.
Мое зрение затуманивается.
Рыдание вырывается откуда-то из глубины меня.
Мой муж держит меня, пока жизнь, какой я ее знаю, разбивается вдребезги вокруг меня.
Моего отца больше нет.
Глава 22
3 месяца и 2 недели назад
Маверик
Следующие несколько дней пролетают в тумане соболезнований, запеканок и слез. Очевидно, похороны у моих родителей были полностью спланированы и оплачены, поэтому наши решения о музыке, местах захоронения, гробах и даже чтении на мессе были минимальными. Франклин Пэрриш, директор похоронного бюро «Пэрриш, Пэрриш, Вайневски и Биллингс», старый одноклассник моего отца. Он позаботился о мельчайших деталях для нас с состраданием и сочувствием. Честно говоря, не понимаю, как можно быть эмоционально не разбитым, изо дня в день сталкиваясь со смертью и горем. Нужна особая душа, чтобы помогать другим пережить самое худшее время в их жизни, сохраняя при этом свою собственную нетронутой.
Кэл был настоящей скалой. Я бы не справилась с этим без него. Он был со мной каждую секунду каждого дня, никогда не покидая. Я решила остаться в родительском доме вместе с матерью. Он настоял на том, чтобы остаться со мной. Она была в отчаянии, совершенно не справляясь со смертью человека, с которым провела последние сорок три года. Мне бы хотелось, чтобы она проявила свою любовь к нему при жизни так же сильно, как и после смерти.
Но Кэл заботился не только обо мне, но и о моей матери, как о своей собственной. Он убедился, что она поела и встала с постели. Отвез ее в похоронное бюро. Помог выбрать костюм, который мой отец наденет для места своего последнего упокоения.
И я? Он обнимал меня, когда я плакала по ночам, пока не засыпала. Помогал мыться мне утром, в тот день, когда мы в последний раз прощались с моим отцом, и я упала в лужу на кафельном полу душевой и безудержно разрыдалась. Он одел меня, когда все, что я могла сделать, это пялиться на эти черные вещи, как будто, если надену их, то буду той, кто вместо отца окажется в земле.
Но я пережила поездку на машине в похоронное бюро. Успела на мессу в церкви Святой Бернадетты. Выдержала, стоя у могилы, и ушла на дрожащих ногах, зная, что, как только все уйдут, они опустят останки моего отца и засыплют его землей.
Теперь я здесь, на обязательном обеде, где люди обмениваются историями о жизни моего отца, а затем переходят к своим собственным, когда выходят за дверь. Болтовня в этом маленьком пространстве, которое переполнено до отказа, почти оглушительна. Я хочу быть где-нибудь еще. Хочу перемотать время назад на несколько дней, когда мы с папой пили пиво, и я рассказывала ему историю о ячменной шипучке. Он смеялся. А затем расспросил, как идут дела в моем бизнесе, в кои-то веки, не придавая значения моему выбору.
Я вспоминаю тот разговор. Это было приятно. Легко. Я чувствовала себя связанной с ним больше, чем когда-либо с детства. Мой отец ни в коем случае не был эмоциональным человеком, но его переполняли необузданные чувства, когда он сказал мне: «Я люблю тебя, Сердечко. Больше, чем ты думаешь. Как и твоя мать. Просто мы не всегда это хорошо показываем».
Я прокручивала этот разговор, наш последний, сто раз за последние шесть дней. Как будто он знал, что наше время истекло.
— Как поживаешь, Маврикки? — я чувствую руку на своем плече и поднимаю лицо вверх, радуясь возможности хоть ненадолго выбраться из собственной головы. Уголок моего рта пытается приподняться, но мышцы не слушаются.
— Почему у нас пятнадцать банок с маршмеллоу и ни одного салата? Папа ненавидел зефир.
Мэри-Лу хватает пустой стул рядом со мной, ножки непристойно громко шаркают по полу, когда она выдергивает его. Затем плюхается на стул, наклоняется вперед, подперев подбородок ладонью, и спрашивает: