Огонек, повисев пару секунд в воздухе, метко планирует в мусорный бак, после чего раздается хриплый смешок.
— Освободился пораньше с работы, чтобы помочь донести букет, — голос Садулаева, ровный, без капли обиды, — но вижу, ты справилась без меня, Ангелина.
Максим делает пару шагов вперед, ступая в тусклый свет фонаря. Мужчина бросает изучающий взгляд на переломанные стебли, зажатые в моих пальцах так крепко, что побелели костяшки.
— Мне, похоже, повезло, что припозднился. Надеюсь, ты его сломала не об курьера? — тянет с усмешкой.
Глава 12
Ангелина
Для меня это становится последней каплей.
Громко всхлипываю и, прежде чем уронить стебли на землю, конвульсивно сжимаю их в пальцах. В нежную кожу впиваются острые шипы, причиняя неожиданно резкую колкую боль.
Совершенно не понимаю, почему плачу — то ли от обиды, то ли от боли. Меня окутывает тёплом со всех сторон — это Громов обнимает меня своими ручищами. Слышу, как грохочет сердце под моей щекой.
Сильные пальцы проходятся вдоль моих распущенных волос, что серебристыми блестящими нитями спускаются до бедер.
— Ну, что ты, маленькая? Что? — шепчет Максим. В голосе мужчины проскальзывают ноты нежности. — Тебе так не понравились цветы или то, что их подарил именно я?
Поднимаю голову, глядя размытым от слез взглядом в мужественное лицо Максима.
— Наумова. Это она… она его так, — выговариваю через силу.
Правда дается тяжело, ведь я привыкла держать все в себе. Пожаловаться — значит признать, что борец из тебя так себе. Но почему-то с Максимом я почти не задуваюсь об этом.
— Мне они так понравились, а она из зависти… — мне совсем не хочется, чтобы он думал плохо обо мне.
Широкая ладонь замирает, но тут же продолжает своё путешествие от макушки до лопаток, моментами пропуская пряди между пальцами. Такое ощущение, что мужчина наслаждается своими неспешными действиями.
— Я даже собрала лепестки, жалко выкидывать, — бормочу ему в грудь, заливая белую футболку слезами. — Буду с ними ванну принимать.
Слышу, как мужчина громко сглатывает, я отрываюсь от его груди и непроизвольно смотрю на мокрое пятно, появившееся от горьких слез.
Как ни странно, они принесли мне облегчение, а не стыд или какую-либо неловкость. Неожиданно в голову приходит мысль о том, что Максиму очень повезло, что я не накрасила ресницы, иначе испортила бы футболку с фирменным зелёным крокодилом*.
— Наумова? — задумчиво переспрашивает Макс, слегка отстраняясь, чтобы посмотреть мне в глаза.
— Ага, — смущаюсь, когда вижу, как взгляд мужчины скользит по моему лицу. Наверняка у меня нос распух, и кожа пятнами пошла — тот ещё вид.
— У вас с ней какие-то терки? — в голосе Максима слышу неподдельное участие.
Он аккуратно смахивает в сторону прилипшую к моей влажной щеке светлую прядь волос, ожидая ответа.
Я непроизвольно перенимаю его манеру разговора, отвечая:
— Ну, да, типа того. Мы с ней главные конкурентки.
Несмотря на то, что я всем сердцем ненавижу Катьку, я готова честно признать, что она сильная соперница. Из всей трупы мы обе выделяемся упорством и трудолюбием. Только, к досаде Катьки, я всегда на шаг впереди. И я знаю почему.
Меня на это толкают жизненные обстоятельства. В отличие от Наумовой, у меня не такая обеспеченная семья. Ей же нет необходимости кому-то что-то доказывать в этой жизни. Ей и так все преподносят на блюдечке с золотой каёмочкой, а я не имею права на ошибку.
— Букет — это ерунда, — успокаивает Максим, — а вот то, что эта коза «шатает» тебе нервы, мне совсем не нравится.
Пожимаю плечами. Мне не в новинку такое поведение Катьки.
— Это она еще не знает, что я меня Татьяна утвердила на главную роль в городским театре, — сообщаю новость с явными нотками гордости в голосе.
Глаза начинают блестеть, но уже не от слез, а совершенно противоположных чувств.
Максим молча берет меня за руку и ведет к своему спортивному автомобилю.
Почему-то после моих последних слов, я ощущаю со стороны Садулаева (или Громова?) нарастающее напряжение. Салон встречает привычным ароматом, и я с комфортом располагаюсь на своем сидении. Максим закрывает дверь со своей стороны и тут же тянется через меня, чтобы закрепить ремень безопасности.
Моей груди случайно касается мускулистая рука, но, похоже, мысли Максима сейчас заняты чем-то другим. Впрочем, мне это не мешает залиться краской до самых коней волос.
— Городской театр? — наконец не выдерживает он. На широких скулах начинают ходить ходуном желваки. — Ты хочешь сказать, что вот в той юбке, — мужчина обрисовывает что-то руками в воздухе, — будешь ноги задирать перед всеми?
Ну, вот как?! Как он умеет одной фразой разрушить все разом все?!
— Не в юбке, а пачке, — поправляю невежду заносчивым тоном. — И что значит — ноги задирать?! Я буду Одетта, — зло сверкаю глазами, уже почти ненавидя Макса ничуть не меньше, чем Катьку Наумову.
Это же надо такое ляпнуть! Чурбан!
— Ничего не понимаю в этом, — злится Максим, тут же показывая во всей красе свой огненный темперамент.
Как только дело коснулось чего-то того, что по его шовинистскому представлению не должно присутствовать в поведении женщины, этот наглец тут хмурит брови. К моей досаде, это делает его еще красивее.
— Только то, что всякие козлы в первых рядах будут пялиться на то, что у тебя находится под юбкой.
— Колготки? — ерничаю, почему-то начиная получать удовольствие от того, что Макс… ревнует. — Максим, это работа. Тяжелый труд…
Впервые обращаюсь к мужчине по имени, чувствуя, как приятно становится на кончике языка.
«Максим», — повторяю мысленно, словно пробуя имя на вкус.
— Искусство! А ты что думал, я только в зале тренируюсь?
Что-то процедив себе под нос, брюнет взвинчено потер ладонью покрасневшую шею.
— Черт! Млин**, я вообще ни о чем таком не думал, — заявляет он возмущенно, будто я виновата во всех грехах. — Кто вообще ходит на этот балет?
— Ну, знаешь! — возмущаюсь я, взвившись на месте, от чего короткий подол платья взлетел, чуть не обнажая верх бедра. — Это вообще-то благородная профессия. Это тебе не на шесте крутить полуголой попой.
Максим скептически приподнимает бровь, но я уже готова бросить вызов.