Сочиняю автобиографию и повадился ходить к букинисту, у которого скупаю десятки интересных книг по пятаку. Вчера встретил С. М. Зарудного (сенатор и цыганист, друг Художественного театра), который, проводив Книппер, шатался без дела. Я его завез к себе. Он читал очень хорошо стихи Вольтера, нарисовал меня (совсем не похоже) и рассказал анекдот о том, как К. Р. просил его раз прочесть мои стихи. Он прочел «Незнакомку»,[61] К. Р. возмутился; когда же он прочел «Озарены церковные ступени», К. Р. нашел, что это лучше. Очевидно, уловил родственное, немецкое.
Встретил я еще Зоргенфрея, гулял с ним и сидел в кофейне.
Любовь Александровна была у меня вчера (хотя и написала тебе, кажется, что меня не видит).
Господь с тобой.
Саша.
Письма, которые ты переслала, я получил разные литературные предложения.
Дорогой Владимир Васильевич.
Спасибо Вам за книгу, я ее прочел, вспоминал Ваш голос, когда Вы читали в Религиозно-философском обществе. С замыслом я не согласен, с терминологией не согласен, т. е. просто мне она кажется ненужной, отвлеченной; зато многие конкретные наблюдения над Пушкиным очень меня тронули и показались, как я и ждал, нужными и близкими.
Недавно читал статью о Добролюбове в венгеровской «истории». Могу сказать, что благодаря Вашей статье в первый раз почувствовал Добролюбова по-настоящему.
Ваш Ал. Блок.
Многоуважаемый Николай Сергеевич.
Спасибо Вам за присылку 34-го листа, теперь я получил все (в двух экземплярах).
Спасибо Вам также за Ваше внимание к корректурам и к различным просьбам моим, с ними связанным. Должен сказать, что отсылал Вам последний листок не без грусти: как ни приятно, что книга готова, — все-таки такая работа входит в жизнь, и расставаться с ней жаль.
Искренно Вас уважающий Александр Блок.
Дорогой Валерий Яковлевич.
Сейчас говорили мы с Павлом Никитичем Макинцианом, он дал мне много ценных и интересных сведений и предложил несколько текстов, из которых я непременно возьму несколько. Думаю пока о Кучаке и Исаакиане; оба пленили меня.
Спасибо. Вам за письмо, я очень рад принять участие в такой работе, но то стихотворение Териана действительно оказалось ужасно мне не по душе; я и сейчас помню его отчетливо, и впечатление остается таким же. Думаю, что, когда увижу другие переводы из Териана, пойму, что именно меня отвращает от него; это очень меня интересует, тем более что Павел Никитич считает Териана одним из лучших поэтов новой Армении.
Преданный Вам Ал. Блок.
Многоуважаемый Федор Иванович.
Спасибо за память, я получил Вашу телеграмму.
Лучшее, что у меня есть сейчас, — небольшая поэма «Соловьиный сад»; я работал над ней почти два года, но ее надо еще отделать в мелочах и переписать.
Если Вас не смутит то, что поэма совсем не касается злобы дня, что размер ее — 148 стихов (разделенные на семь глав) и что я хотел бы получить за нее 300 рублей, — то позвольте предложить ее Вам для рождественского номера «Русского слова».
Во всяком случае, буду ждать от Вас ответа.
Искренно Вас уважающий Александр Блок.
Глубокоуважаемая Иоанна Матвеевна.
Очень извиняюсь, что так долго задерживаю стихи Исаакиана; это происходит не оттого, что я ими не занимаюсь; напротив, я бьюсь над ними часто, но этот прекрасный поэт невероятно труден для передачи. Пока у меня сделано вчерне около десяти стихотворений, я все недоволен переводом. Постараюсь на этих днях прислать все, что отделаю хоть приблизительно. Если вы дадите мне еще немного времени, я сделаю еще кое-что.
Искренно преданный Вам Александр Блок.
Дорогой Валерий Яковлевич.
Вот мой перевод тринадцати стихотворений Исаакиана. Если удастся что-нибудь дополнить или исправить, я сделаю это в корректуре, которую поэтому особенно прошу прислать. Относительно одного стихотворения у меня есть недоумение (написано на полях рукописи). Павел Никитич далеко, может быть, можно попросить об этом Иоанну Матвеевну? Кстати, я вчера получил ее письмо и вчера же ей ответил.
Ценными и дружественными указаниями Павла Никитича я пользовался, как мог.
Стараясь держаться как можно ближе подлинника, я имел, однако, в виду, что рифма у Исаакиана занимает не первое место, поэтому или опускал ее, или добавлял от себя (впрочем, не часто); соблюдать аллитерации стремился, стараясь не играть ими, памятуя, что поэт — крестьянин и пандухт.
Слово «джан» не только сохранял, но еще и от себя прибавил кое-где; очень уж хорошее слово. — Обойтись без лишних слов, конечно, старался, но, к сожалению, не всегда мог обойтись без них.
Душевно преданный Вам Александр Блок.
Многоуважаемая Анастасия Николаевна.
Журнал Горького не производит на меня гадкого впечатления. Я склонен относиться к нему очень серьезно. Вовсе не все мне там враждебно, а то, что враждебно, — стоящее и сильное. — Меня позвали в этот журнал как ремесленника, а я люблю ремесло и, в частности, то ремесло, которое мне дали, нахожу нужным и полезным. — Вы пишете, что журнал этот «против всего, что нам дорого», например — против «мечты». Я думаю, что Вы меня совсем не знаете; я ведь никогда не любил «мечты», а в лучшие свои времена, когда мне удается более или менее сказать свое, настоящее, — я даже ненавижу «мечту», предпочитаю ей самую серую действительность.
Во всяком случае, Вы заставили меня Вашим письмом многое передумать сызнова; за это спасибо.
Ал. Блок.
Многоуважаемая Елена Михайловна!
Сейчас я просматривал Ваши стихи. Они не поразили меня особой оригинальностью и новизной, но они напевны, в них есть искренность и какая-то мера.
По-видимому, Вы много читали современных поэтов, и они не всегда хорошо на Вас влияли.
Думаю, что Вы все сделаете сами, и никакие «ценители» тут не помогут.
Вы пишете, что я вначале тоже нуждался в чьем-то совете. Не думаю. Может быть, и был такой момент, но я его не заметил, не помню. Моих ранних стихов я никому не читал. Показывал только матери, с которой особенно близок.
Хочу Вам сказать одно: все самое нужное в жизни человек делает сам, через себя и через большее, чем он сам (любовь, вера).
Думаю, что Вы понимаете, потому что относитесь к жизни серьезно.
Александр Блок.
Если стихи Вам нужны, я могу вернуть.
Многоуважаемая Елена Михайловна!
В каждом человеке несколько людей, и все они между собой борются. И не всегда достойнейший побеждает. Но часто жизнь сама разрешает то, что казалось всего неразрешимей.
Дорогая Соня.