Том 9. Повести. Стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5

Стихотворения*

Июль

Над морем облака встают, как глыбы мела,А гребни волн — в мигающем огне.Люблю скользить стремительно и смелоНаперерез сверкающей волне.Прохладная струя охватывает тело,Щекочет грудь и хлещет по спине,И солнце шею жжет, но любо мне,Что кожа на плечах, как бронза, загорела.А дома — крепкий чай, раскрытая тетрадь,Где вяло начата небрежная страница.Когда же первая в окне мелькнет зарница,А в небе месяца сургучная печать,Я вновь пойду к обрывам помечтатьИ посмотреть, как море фосфорится.

1914

Весенний туман

Опять густой туман нагналоНа город с моря — и глядишь:Сырым и рыхлым покрываломДома окутаны до крыш.Расплывчаты, неясны мысли,Но спать нет силы до зари.И смотришь, как во мгле повислиЖемчужной нитью фонари.

1914

Страх

Глухая степь. Далекий лай собак.Весь небосклон пропитан лунным светом.И в серебре небес заброшенный ветрякСтоит зловещим силуэтом.Бесшумно тень моя по лопухам скользитИ неотступно гонится за мною.Вокруг сверчков хрустальный хор звенит,Сияет жнивье под росою.В душе растет немая скорбь и жуть.В лучах луны вся степь белее снега.До боли страшно мне. О, если б как-нибудьСкорей добраться до ночлега!

1914

Звезды

В хрустальных нитях гололедицыСадов мерцающий наряд.Семь ярких звезд Большой МедведицыНа черном бархате горят.Тиха, безлунна ночь морозная,Но так торжественно ясна,Как будто эта бездна звезднаяЛучами звезд напоена.На крышах снег, как фосфор, светится,А на деревьях хрусталиЗажгла полночная Медведица,И свет струится от земли.Лицо, как жар, горит от холода,Просторно, радостно в груди,Что все вокруг светло и молодо.Что столько счастья впереди!В хрустальных нитях гололедицыСредь оснеженных ив и верб,Семь ярких звезд Большой Медведицы —На черном бархате, как герб.

1915

Крейсер

Цвела над морем даль сиреневая,А за морем таился мрак,Стальным винтом пучину вспенивая,Он тяжко обогнул маяк.Чернея контурами башенными,Проплыл, как призрак, над водой,С бортами, насеро закрашенными.Стальной. Спокойный. Боевой.И были сумерки мистическими,Когда прожектор в темнотеКругами шарил электрическимиПо черно-стеклянной воде.И длилась ночь, пальбой встревоженная,Завороженная тоской,Холодным ветром замороженнаяНад гулкой тишью городской.Цвела наутро даль сиреневая,Когда вошел в наш сонный портПодбитый крейсер, волны вспенивая,Слегка склонясь на левый борт.

1915

Молодость

Чуть скользит по черной глади лодка.От упругой гребли глубже дышит грудь.Ночь плывет, и надо мною четкоРазметался длинный Млечный Путь.Небо кажется отсюда бездной серой,Млечный Путь белеет, как роса.Господи, с какою чистой веройЯ смотрю в ночные небеса!Путь не долог. Серебристо светитПод водой у берега песок.Крикну я — и мне с горы ответитМолодой звенящий голосок.Я люблю тебя. Люблю свежо и чисто.Я люблю в тебе, не сознавая сам,Эту ночь, что движется лучисто,Этот свет, что льется с неба к нам.

1915

Суховей

Июль. Жара. Горячий суховейВзметает пыль коричневым циклоном,Несет ее далеко в ширь степей,И гнет кусты под серым небосклоном.Подсолнечник сломало за окном.Дымится пылью серая дорога,И целый день кружится над гумномКлочок соломы, вырванной из стога.А дни текут унылой чередой,И каждый день вокруг одно и то же:Баштаны, степь, к полудню — пыль и зной.Пошли нам дождь, пошли нам тучи, боже!Но вот под утро сделалось темно.Протяжно крикнула в болоте цапля.И радостно упала на окноПрохладная, увесистая капля.Еще, еще немного подождем.Уже от туч желанной бурей веет.И скоро пыль запляшет под дождем,Земля вздохнет и степь зазеленеет.

1915

«Степной душистый день прозрачен, тих и сух…»

Степной душистый день прозрачен, тих и сух.Лазурь полна веселым птичьим свистом.Но солнце шею жжет. И мальчуган-пастухПрилег в траву под деревом тенистым.Босой, с кнутом, в отцовском картузе,Весь бронзовый от пыли и загара,Глядит, как над землей по тусклой бирюзеСтруится марево полуденного жара.Вот снял картуз, сорвал с сирени лист,Засунул в рот — и вместе с ветром чистымВдаль полился задорный, резкий свист,Сливаясь в воздухе с певучим птичьим свистом.С купанья в полдень весело идтиК тенистой даче солнечным проселком:В траве рассыпаны ромашки на путиИ отливает рожь зеленоватым шелком.

1915

Вечер

В монастыре звонят к вечерне,Поют работницы в саду.И дед с ведром, идя к цистерне,Перекрестился на ходу.Вот загремел железной цепью,Вот капли брызнули в бурьян.А где-то над закатной степьюЖужжит, как шмель, аэроплан.

1915

Зной

В степном саду, слегка от зноя пьян,Я шел тропинкою, поросшей повиликой.Отец полол под вишнями бурьянИ с корнем вырывал пучки ромашки дикой.Миндально пахла жаркая сирень,На солнце лоснилась трава перед покосом,Свистел скворец, и от деревьев теньЛожилась пятнами на кадку с купоросом.Блестящий шмель в траве круги чертил,И воздух пел нестянутой струною,И светлый зной прозрачный пар струилНад раскаленною землею.

1915

«Средина августа. Темно и знойно в доме…»

Средина августа. Темно и знойно в доме.На винограднике сторожевой курень.Там хорошо. На высохшей соломеЯ в нем готов валяться целый день.Сплю и не сплю… Шум моря ясно слышен.Как из норы, мечтательно гляжуНа хуторок в тени сквозистых вишен,На жнивье, на далекую межу.Склоняю голову. Вокруг лепечут листья.Сердито щелкает вдали пастуший кнут.И золотисто-розовые кистиДрожат от тяжести и жадно солнце пьют.

1915

Вечер

Синеет небо ласково в зените,Но солнце низкое сквозь пыльную листвуУже струит лучей вечерних нитиИ теплым золотом ложится на траву.На винограднике, в сухом вечернем зное,Кусты политые горят, как янтари.И как земля тиха в ее степном покое,И как в степи поют печально косари!Дышать легко. И сердце жизни радо.И все равно куда и как идти.Мне в этот вечер ничего не надо.Мне в этот вечер все равны пути.

1915

Тишина

Зацепивши листьев ворохЛегкой тростью на ходу,Стал. И слышу нежный шорохВ умирающем саду.Сквозь иголки темных сосен,Сквозь багровый виноградЗолотит на солнце осеньОпустевший, тихий сад.Воздух чист перед закатом,Почернела клумба роз.И в тумане синеватомПервый слышится мороз,А на вымокшей дорожке,Где ледок светлей слюды,Чьи-то маленькие ножкиОтпечатали следы.

1915

В апреле

В апреле сумерки тревожны и чуткиНад бледными, цветущими садами,Летят с ветвей на плечи лепестки,Шуршит трава чуть слышно под ногами.С вокзала ль долетит рассеянный свисток,Пройдет ли человек, собака ли залает,Малейший шум, малейший ветерокМеня томит, волнует и пугает.И к морю я иду. Но моря нет. Залив,Безветрием зеркальным обесцвечен,Застыл, под берегом купальни отразив,И звезды ночь зажгла на синеве, как свечи.А дома — чай и добровольный плен.Сонет, написанный в тетрадке накануне.Певучий Блок. Непонятый Верлен.Влюбленный Фет. И одинокий Бунин.

1916

Письмо

Зимой по утренней зареЯ шел с твоим письмом в кармане.По грудь в морозном серебреЕловый лес стоял в тумане.Всходило солнце. За бугромПорозовело небо, сталоГлубоким, чистым, а кругомВсе очарованно молчало.Я вынимал письмо. С тоскойСмотрел на милый, ломкий почеркИ видел лоб холодный твойИ детских губ упрямый очерк.Твой голос весело звенелИз каждой строчки светлым звоном,А край небес, как жар, горелЗа лесом, вьюгой заметенным.Я шел в каком-то полусне,В густых сугробах вязли ноги,И было странно видеть мнеОбозы, кухни на дороге,Патрули, пушки, лошадей,Пни, телефонный шнур на елях,Землянки, возле них людейВ папахах серых и шинелях.Мне было странно, что война,Что каждый миг — возможность смерти,Когда на свете — ты однаИ милый почерк на конверте.В лесу, среди простых крестов,Пехота мерно шла рядами,На острых кончиках штыковМигало солнце огоньками.Над лесом плыл кадильный дым.В лесу стоял смолистый запах,И снег был хрупко-голубымУ старых елей в синих лапах,

1916

Действующая армия

«Туман весенний стелется. Над лесом…»

Туман весенний стелется. Над лесомПоплыл, курясь, прозрачный сизый дым.И небо стало пепельно-белесым.Каким-то близким, теплым и родным.Тоска и грусть. С утра на воздух тянет.И я иду куда глаза глядят:В леса, где даль стволы дерев туманит,На речку снежную, где проруби блестят.Мечтаю. Думаю. Брожу среди развалинРазбитого снарядами села.Повторены зеркалами проталинОстатки хижин, выжженных дотла.Стволы берез с оббитыми ветвями.Меж них — прямые остовы печей.Зола и мусор серыми буграмиДа груды обгорелых кирпичей.Орешник, елки, тонкие осины —Сплошь в воробьях. Все утро в головеСтоит веселый щебет воробьиныйИ тонет взор в неяркой синеве.От ветра жмуришься, слегка сдвигаешь брови.Снег сходит медленно, и, на земле сыройОттаяв, проступают лужи крови, —Следы боев, гремевших здесь зимой.

1916

Действующая армия

У орудия

Взлетит зеленой звездочкой ракетаИ ярким, лунным светом обольетБлиндаж, землянку, контуры лафета,Колеса, щит и, тая, — упадет.Безлюдье. Тишь. Лишь сонные патрулиРазбудят ночь внезапною стрельбой,Да им в ответ две-три шальные пулиСо свистом пролетят над головой.Стою и думаю о ласковом, о милом,Покинутом на теплых берегах.Такая тишь, что кровь, струясь по жилам,Звенит, поет, как музыка в ушах.Звенит, поет. И чудится так живо:Звенят сверчки. Ночь. Звезды. Я один.Росою налита, благоухает нива.Прозрачный пар встает со дна лощин,Я счастлив оттого, что путь идет полями,И я любим, и в небе Млечный Путь,И нежно пахнут вашими духамиМоя рука, и волосы, и грудь.

1916

Действующая армия

Ночной бой

В цепи кричат «ура!». Далеко вправо — бой.Еловый лес пылает, как солома.Ночная тишь разбужена пальбой,Раскатистой, как дальний рокот грома.Ночной пожар зловещий отблеск льет.И в шуме боя, четкий и печальный,Стучит, как швейная машинка, пулеметИ строчит саван погребальный.

1916

Действующая армия

Ранение

От взрыва пахнет жженым гребнем.Лежу в крови. К земле приник.Протяжно за далеким гребнемНесется стоголосый крик.Несут. И вдалеке от бояУж я предчувствую вдали —Тебя, и небо голубое,И в тихом море корабли.

1917

Румфронт

«Зеленым сумраком повеяло в лицо…»

Зеленым сумраком повеяло в лицо.Закат сквозит в листве, густой и клепкой.У тихого обрыва, над скамейкой,Из тучки месяц светит, как кольцо.Зеленым сумраком повеяло в лицо.От моря тянет ласковый и свежийВечерний бриз. Я не был здесь давноУ этих сумеречных, тихих побережий.У мшистых скал сквозь воду светит дно.И все как прежде. Скалы, мели те же,И та же грусть, и на душе темно.От моря тянет ласковый и свежийВечерний бриз… Я не был здесь давно.

1917

Капли

В каждой капле, что сверкает в распустившихся кустах,Блещет солнце, светит море, небо в белых облаках.В каждой капле, что сбегает, по сырой листве шурша,Синей тучи, майских молний отражается душа.Если будет вечер светел, если будет ночь ясна,В темных каплях отразится одинокая луна.Если ты плечом небрежным куст заденешь, проходя,Капли брызнут ароматным, крупным жемчугом дождя,И повиснут на ресницах, и тяжелый шелк волосОкропят весенней влагой, влагой первых, чистых слез.В каждой капле — сад и море, искры солнечной игры…Хорошо быть чистой каплей и таить в себе миры!

Кассиопея

Коснуться рук твоих не смею,А ты любима и близка.В воде, как золотые змеи,Скользят огни Кассиопеи,Ночные тают облака.Коснуться берега не смеет,Журча, послушная волна.Как море, сердце пламенеет,И в сердце ты отражена.

1918

«Томится ночь предчувствием грозы…»

Томится ночь предчувствием грозы,И небо жгут беззвучные зарницы.Довольно бы всего одной слезы,Чтоб напоить иссохшие ресницы,Но воздух сух. Подушка горяча.Под стук часов томится кровь тобою,И томен жар раскрытого плечаПод воспаленною щекою,

1918

В трамвае

Блестит шоссе весенним сором,Из стекол солнце бьет в глаза.И по широким косогорамВизжат и ноют тормоза.Люблю звенящий лет вагона,Бурьян глухого пустыряИ тяжесть солнечного звонаУ белых стен монастыря.

1918

На яхте

Благословенная минутаДля истинного моряка:Свежеет бриз и яхта крутоОбходит конус маяка.Захватывает дух от крена,Шумит от ветра в голове,И жемчугами льется пенаПо маслянистой синеве.

1918

Журавли

Мы долго слушали с тобоюВ сыром молчании земли,Как высоко над головоюСкрипели в небе журавли.Меж облаков луна катилась,И море млело под луной:То загоралось, то дымилось,То покрывалось темной мглой.Тянуло ветром от залива,Мелькали звезды в облаках,И пробегали торопливоТо свет, то тень в твоих глазах.

1918

В переулке

В глухом приморском переулкеШаги отчетливо звучат.Шумит прибой глухой и гулкий,И листья по ветру летят.Осенний ветер — свеж и солон,Неласков пепел облаков.И я опять до краю полонИ рифм, и образов, и слов.Иду. И ветра дуновеньеНесет ко мне дары свои:И трезвый холод вдохновенья,И мимолетный жар любви.

1918

Звезды

Глубокой ночью я проснулся,И встал, и посмотрел в окно.Над крышей Млечный Путь тянулся,И небо было звезд полно.Сквозь сон, еще с ресниц не павший,Сквозь слезы, будто в первый раз,Я видел небосклон, блиставшийЗвездами в этот поздний час.Увидел и заснул. Но тайной, —Среди ночей и звезд иных, —Во мне живет необычайный,Живой, хрустальный холод их.

1919

Пушкину

Зорю бьют. Из рук моих

Ветхий Данте выпадает.

А. Пушкин

Легко склоняются ресницы,В сознанье тонет каждый звук,Мелькают милые страницы, —И Пушкин падает из рук.Быть может, и твоя обительТиха была, и дождь стучал,Когда из рук твоих, учитель,Бессильно Данте выпадал.И так же на крылах прохладыК тебе слетал счастливый сон,И красным золотом лампадыБыл майский сумрак озарен.

1919

Ваза

Мудрый ученый, старик, вазу от пыли очистив,Солнцем, блеснувшим в глаза, был, как огнем, ослеплен.Трижды обвитый вокруг лентой классических листьев.Чистой лазурью небес ярко блестел электрон[6],В мире не вечно ничто: ни мудрость, ни счастье, ни слава,Только одна Красота, не умирая, живет.Восемь минувших веков не тронули вечного сплава,Вечных небес синева в золоте вечном цветет,

1919

Весной

Я не думал, чтоб смогла так сильноОвладеть моей душою ты!Солнце светит яростно и пыльно,И от пчел весь день звенят кусты.Море блещет серебром горячим.Пахнут листья молодой ольхи.Хорошо весь день бродить по дачамИ бессвязно бормотать стихи,Выйти в поле, потерять дорогу,Ввериться таинственной судьбе,И молиться ласковому богуО своей любви и о тебе.

1920

«Словно льды в полярном море…»

Словно льды в полярном море,Облака вокруг луны.На широком косогореПушки темные видны.У повозок дремлют кони.Звонкий холод. Тишина.В сон глубокий властно клонитПолуночная луна.И лежу под небом льдистым,Озаренный до утраЗолотистым, водянистым,Жарким пламенем костра.

1920

Арбуз

Набравши в трюм в Очакове арбузов,Дубок «Мечта» в Одессу держит путь.Отяжелев, его широкий кузовГустые волны пенит как-нибудь.Но ветер стих. К полудню все слабееДве борозды за поднятой кормой.Зеркальна зыбь. Висят бессильно реи.И бросил руль беспечный рулевой.Коричневый от солнца, славный малый,В Очакове невесту кинул он.Девичья грудь и в косах бантик алыйЕму весь день мерещатся, сквозь сон.Он изнемог от золотого грузаСвоей любви. От счастья сам не свой,На черном глянце спелого арбузаВыскабливает сердце со стрелой.

1920

Прибой

Крутой обрыв. Вверху — простор и поле.Внизу — лиман. Вокруг его стеклаТрава красна, пески белы от солиИ грязь черна, как вязкая смола.В рапной воде, нагретые полуднем,Над ржавчиной зеленого пескаМедузы шар висит лиловым студнем,И круглые сияют облака.Здесь жар, и штиль, и едкий запах йода.Но в двух шагах, за белою косой, —Уже не то: там ветер и свобода,Там море ходит яркой синевой.Там, у сетей, развешанных для сушки,В молочно-хрупкой пене, по пескам,Морских коньков и редкие ракушкиПрибой несет к моим босым ногам.

1920

Слепые рыбы

Всю неделю румянцем багрянымПламенели холодные зори,И дышало студеным туманомНепривычно-стеклянное море.Каждый день по знакомой дорогеМы бежали к воде, замирая,И ломила разутые ногиДо коленей вода ледяная.По песчаной морщинистой мелиМы ходили, качаясь от зыби,И в прозрачную воду смотрели,Где блуждали незрячие рыбы.Из далекой реки, из Дуная,Шторм загнал их в соленое море,И ослепли они и, блуждая,Погибали в незримом просторе.Били их рыбаки острогою,Их мальчишки хватали руками,И на глянцевых складках прибояРыбья кровь распускалась цветами.

1920

Воспоминание

Садовник поливает сад.Напор струи свистят, треща,И брызги радугой летятС ветвей на камушки хряща.Сквозь семицветный влажный дымНепостижимо и светлоСинеет море, и над нимБелеет паруса крыло.И золотист вечерний свет,И влажен жгут тяжелых косТой, чьих сандалий детский следТак свеж на клумбе мокрых роз.

1920

Одуванчик

Сквозь решетку втянул ветерокОдуванчика легкий пушок —Невесомый, воздушный намек.Удивился пушок. И сквознойНад столом закачался звездой.И повеял свободой степной.Но в окно потянул ветерокЗа собою табачный дымок.А с дымком улетел и пушок.

1920

«Легко взлетают крылья ветряка…»

Легко взлетают крылья ветряка,Расчесывая темные бокаВесенних туч, ползущих по откосу.И, распустив стремительную косу,В рубашке из сурового холста,Бежит Весна в степях необозримых,И ядовитой зеленью озимыхЗа ней горит степная чернота.

1921

Пряха

Поет красавица за прядкойУ неумытого окна,И день сбегает нитью гладкойИз рук в моток веретена.Покорен сладкому бездельюПод мягкий стук и скрип колес,Слежу, как тает над кудельюДевичьих пальцев нежный воск.Завороженный и усталый,Сижу, к овчине прислонясь.Последний луч струною алойТрепещет, в сумраке дымясь.И вижу вдруг — под шум напевный,Не в силах дрему превозмочь —Простоволосою царевнойУже сидит за пряжей ночь.И голова седой колдуньи —Кудель на палке — так бледна.А тонкий ноготь новолуньяГрозит из синего окна.

1920

Муза

Пшеничным калачом заплетена косаВкруг милой головы моей уездной музы;В ней сочетается неяркая красаКрестьянской девушки с холодностью медузы.И зимним вечером вдвоем не скучно нам.Кудахчет колесо взволнованной наседкой,И тени быстрых спиц летают по углам,Крылами хлопая под шум и ропот редкий.О чем нам говорить? Я думаю, куря.Она молчит, глядит, как в окна лепит вьюга.Все тяжелей дышать. И поздняя заряНаходит нас опять в объятиях друг друга.

1920

Поцелуй

Когда в моей руке, прелестна и легка,Твоя рука лежит, как гриф поющей скрипки,Есть в сомкнутых губах настойчивость смычка,Гудящего пчелой над розою улыбки.О да, блажен поэт! Но мудрый. Но не тот,Который высчитал сердечные биеньяИ написал в стихах, что поцелуй поет, —А тот, кто не нашел для страсти выраженья.

1920

Уличный бой

Как от мяча, попавшего в стекло,День начался от выстрела тугого.Взволнованный, не говоря ни слова,Я вниз сбежал, покуда рассвело.У лавочки, столпившись тяжело,Стояли люди, слушая суровоХолодный свист снаряда судового,Что с пристани через дома несло.Бежал матрос. Пропел осколок-овод.На мостовой лежал трамвайный провод,Закрученный петлею, как лассо.Да — жалкая, ненужная игрушка —У штаба мокла брошенная пушка,Припав на сломанное колесо.

1920

Плакат

Привет тебе, бесстрашный красный воин.Запомни двадцать пятое число,Что в октябре, как роза, расцвелоВ дыму войны из крови страшных боен.Будь сердцем тверд. Победы будь достоин.Куя булат, дроби и бей стекло.Рукою сильной с корнем вырви зло,Взращенное на нивах прежних войн.Твой славный путь к Коммуне мировой.Иди вперед. Стреляй. Рази. Преследуй.Пусть блещет штык неотразимый твой.И возвратись с решительной победойВ свой новый дом, где наступает срокХолодный штык сменить на молоток.

1920

«Может быть, я больше не приеду…»

Может быть, я больше не приедуВ этот город деревянных крыш.Может быть, я больше не увижуНи волов с блестящими рогами,Ни возов, ни глиняной посуды,Ни пожарной красной каланчи.Мне не жалко с ними расставаться,И о них забуду скоро я.Но одной я ночи не забуду,Той, когда зеркальным отраженьемПлыл по звездам полуночный звон,И когда, счастливый и влюбленный,Я от гонких строчек отрывался,Выходил на темный двор под звездыИ, дрожа, произносил: Эсфирь!

1921

Балта

Тесовые крыши и злые собаки.Весеннее солнце и лень золотая.У домиков белых — кусты и деревья,И каждое дерево как семисвечник.И каждая ветка — весенняя свечка,И каждая почка — зеленое пламя,И синяя речка, блестя чешуею,Ползет за домами по яркому лугу.А в низеньких окнах — жестянка с геранью,А в низеньких окнах — с наливкой бутыли.И всё в ожиданье цветущего мая —От уличной пыли до ясного солнца.О, светлая зелень далеких прогулокИ горькая сладость уездного счастья,В какой переулок меня ты заманишьДля страсти минутной и нежных свиданий?

1921

Подсолнух

В ежовых сотах, семечками полных,Щитами листьев жесткий стан прикрыв,Над тыквами цветет король-подсолнух,Зубцы короны к солнцу обратив.Там желтою, мохнатою лампадкойЦветок светился пламенем шмеля,Ронял пыльцу. И в полдень вонью сладкойБлагоухала черная земля.Звенел июль ордою золотою,Раскосая шумела татарва,И ник, пронзенный вражеской стрелою,Король-подсолнух, брошенный у рва.А в августе пылали мальвы-свечи,И целый день, под звон колоколов,Вокруг него блистало поле сечиТатарской медью выбритых голов.

1921

«Разгорался, как серная спичка…»

Разгорался, как серная спичка,Синий месяц синей и синей,И скрипела внизу перекличкаГолосов, бубенцов и саней.Но и в смехе, и вальсе, и в пеньеЯ услышал за синим окном,Как гремят ледяные ступениПод граненым твоим каблучком.

1921

Прачка

В досках забора — синие щелки.В пене и пенье мокрая площадь.Прачка, сверкая в синьке п щелоке,Пенье, и пену, и птиц полощет.С мыла по жилам лезут пузырики,Тюль закипает, и клочья летают.В небе, как в тюле, круглые дыркиИ синева, слезой налитая.Курка клюет под забором крупкуИ черепки пасхальных скорлупок,Турок на вывеске курит трубку,Строится мыло кубик на кубик.Даже веселый, сусальный, гибкий —Тонкой веревкой голос петуший —Перед забором, взяв на защипки,Треплет рубахи и тучи сушит.Турку — табак. Ребятишкам — игры.Ветру — веселье. А прачке — мыло.Этой весной, заголившей икры,Каждому дело задано было!

1922

Бриз

Мелким морем моросилБриз и брызгал в шлюпки,Вправо флаги относил,Паруса и юбки.И, ползя на рейд черпать,Пузоватый кузовГнал, качая, черепаЧерепах-арбузов.

1922

«Весны внезапной мир рябой…»

Весны внезапной мир рябойРаздался и потек.Гвоздями пляшет под трубойМорозный кипяток.По лунным кратерам, по льду,В игрушечных горах,Как великан, скользя, идуВ размокших сапогах.Бежит чешуйчатый ручейПо вымокшим ногам.И скачет зимний воробейПо топким берегам.И среди пляшущих гвоздейСмотрю я сверху вниз…А Ты, ходивший по воде,По облакам пройдись!

1922

Современник

Апрель дождем опился в дым,И в лоск влюблен любой.— Полжизни за стакан воды!— Полцарства за любовь!Что сад — то всадник. Взмылен конь,Но беглым блеском батарейГрохочет: «Первое, огонь!» —Из туч и из очей.Там юность кинулась в окоп,Плечом под щит, по колесу,Пока шрапнель гремела в лобИ сучья резала в лесу.И если письмами окрестЗаваливало фронт зимой:— Полжизни за солдатский крест!— Полцарства за письмо!Во вшах, в осколках, в нищете,С простреленным бедром,Не со щитом, не на щите, —Я трижды возвращался в дом.И, трижды бредом лазаретПугая, с койки рвался в бой:— Полжизни за вишневый цвет!— Полцарства за покой!И снова падали тела,И жизнь теряла вкус и слух,Опустошенная дотлаБризантным громом в пух.И в гром погромов, в перья, в темь,В дуэли бронепоездов:— Полжизни за Московский Кремль!— Полцарства за Ростов!И — ничего. И — никому.Пустыня. Холод. Вьюга. Тьма.Я знаю, сердца не уйму,Как с рельс, сойду с ума.Полжизни — раз, четыре, шесть…Полцарства — шесть — давал обет, —Ни царств, ни жизней — нет, не счесть,Ни царств, ни жизней нет…И только вьюги белый дым,И только льды в очах любой:— Полцарства за стакан воды!— Полжизни за любовь!

1922

Румфронт

Мы выпили четыре кварты.Велась нечистая игра.Ночь передергивала картыУ судорожного костра.Ночь кукурузу крыла крапом,И крыли бубны батарейКолоду беглых молний. С храпомГрыз удила обоз. Бодрей,По барабану в перебранку,Перебегая на брезентПалатки, дождь завел шарманкуНазло и в пику всей грозе,Грозя блистательным потопомНеподготовленным окопам.Ночь передергивала слухиИ, перепутав провода,Лгала вовсю. Мы были глухиК ударам грома. И водаРазбитым зеркалом лежалаВокруг и бегло отражалаМошенническую игру.Гром ударял консервной банкойПо банку… Не везло. И грустьСледила вскользь за перебранкойДвух уличенных королей,Двух шулеров в палатке тесной,Двух жульнических батарей:Одной — земной, другой — небесной.

1922

Сухая малина

Малина — потогонное.Иконы и лампада.Пылает ПатагонияСтаканом, полным яда.— Зачем так много писанок,Зачем гранят огни?Приходит папа: — Спи, сынок,Христос тебя храни.— Я не усну. Не уходи.(В жару ресницы клеются.)Зачем узоры на грудиУ красного индейца?Час от часу страшнее словУ доктора очки.И час не час, а часословНад гробом белой панночки.Бегут часы, шаги стучат, —По тропикам торопятся.— Зачем подушка горячаИ печка кровью топится?Зовет меня по имени.(А может быть, в бреду?)— Отец, отец, спаси меня!Ты не отец — колдун!— Христос храни. — До бога ли,Когда рука в крови?— Зачем давали Гоголя?Зачем читали «Вий»?

1922

Полет

Во сне летал, а наявуИграл с детьми в серсо:На ядовитую травуСадилось колесо.Оса летала за осой,Слыла за розу ось,И падал навзничь сад косойПод солнцем вкривь и вкось.И вкривь и вкось Сантос ДюмонНад тыщей человек —Почти что падал, как домой,На полосатый трек.Во сне летал, а наяву(Не как в серсо — всерьез!)Уже садился на травуБлиз Дувра Блерьо.Ла-Манш знобило от эскадр,Смещался в фильме план,И было трудно отыскатьМелькнувший моноплан.Там шлем пилота пулей стал,Там пулей стал полет —И в честь бумажного хвостаВключил мотор пилот.Во сне летал, а наяву,У эллинга, смеясь,Пилот бидон кидал в травуИ трос крепил и тряс.И рота стриженых солдатНе отпускала хвост,Пока пилот смотрел назадВо весь пилотский рост.Касторкой в крылья фыркал гном,Касторку крыла пыль,И сотрясал аэродромОкружность в десять миль.Во сне летал… И наяву —Летал. Парил Икар,Роняя крылья на травуТрефовой тенью карт.Топографический чертежКоробился сквозь пар,И был на кукольный похожАртиллерийский парк.Но карты боя точный ромбПодсчитывал масштаб,Пуская вкось пилюли бомбНа черепичный штаб.Во сне летал, а наявуСо старта рвал любойРекорд, исколесив траву,Торпедо-китобой,Оса летала за осой,Слыла за розу ось,И падал навзничь сад косойПод солнцем вкривь и вкось.Летело солнце — детский мяч,Звенел мотор струной, —И время брил безумный матчНад взмыленной страной.

1923

Опера

Голова к голове и к плечу плечо.(Неужели карточный дом?)От волос и глаз вокруг горячо,Но ладони ласкают льдом.У картонного замка, конечно, корь:Бредят окна, коробит пульс.И над пультами красных кулисных зорьЗаблудился в смычках Рауль.Заблудилась в небрежной прическе бровь,И запутался такт в виске.Королева, перчатка, Рауль, любовь —Все повисло на волоске.А над темным партером висит балкон,И барьер, навалясь, повис, —Но не треснут, не рухнут столбы колониНа игрушечный замок вниз.И висят… И не рушатся… Бредит пульс…Скрипка скрипке приносит весть:— Мне одной будет скучно без вас… Рауль.— До свиданья. Я буду в шесть.

1923

Каток

Готов!Навылет!Сорок жара!Волненье, глупые вопросы.Я так и знал, она отыщется,Заявится на рождестве.Из собственного портсигараВорую ночью папиросы.Боюсь окна и спички-сыщицы,Боюсь пойматься в воровстве.Я так и знал, что жизнь нарежетсяКогда-нибудь и на кого-нибудь.Я так и знал,Что косы косами,А камень ляжет в должный срок.За мной!В атаку, конькобежцы!Раскраивайте звезды по небу,Пускай «норвежками» раскосымиИсполосован в свист каток!Несется каруселью обморок,И центр меняется в лице.Над Чистыми и ПатриаршимиФаланги шарфов взяты в плен.— Позвольте, я возьму вас об руку,Ура! Мы в огненном кольце!Громите фланг.Воруйте маршамиБез исключенья всех Елен!

1923

Разрыв

Затвор-заслонка, пальцы пачкай!Пожар и сажа, вечно снись им.Мы заряжали печку пачкойПрочитанных, ненужных писем.Огонь. Прицел и трубка — 40,Труба коленом — батарея.В разрывах пороха и сораМы ссорились, но не старели.Мы ссорились, пока по трупамКонвертов фейерверкер бегал,Крича по книжке грубым трубам:— Картечью, два патрона беглых!Пустые гильзы рвали горло,Пустел, как жизнь, зарядный ящик,И крыли пламенные жерлаКартечью карточек горящих.

1923

Киев

Перестань притворяться, не мучай, не путай, не ври,Подымаются шторы пудовыми веками Вия.Я взорвать обещался тебя и твои словари,И Печерскую лавру, и Днепр, и соборы, и Киев.Я взорвать обещался. Зарвался, заврался, не смог,Заблудился в снегах, не осилил проклятую тяжесть,Но, девчонка, смотри: твой печерский языческий богИз пещер на тебя подымается, страшен и кряжист.Он скрипит сапогами, ореховой палкой грозит,Шелушится по стенам экземою, струпьями фресок,Он дойдет до тебя по ручьям, по весенней грязи,Он коснется костями кисейных твоих занавесок.Он изгложет тебя, как затворник свою просфору,Он задушит тебя византийским жгутом винограда,И раскатится бойи беда,и пальба —по Днепру, —И на приступ пойдет по мостам ледяная бригада.Что ты будешь тогда? Разве выдержишь столько потерь,Разве богу не крикнешь: «Уйди, ты мне милого застишь»?Ты прорвешься ко мне. Но увидишь закрытую дверь,Но увидишь окошко — в хромую черемуху настежь.

1923

Полярная звезда

Все спокойно на Шипке.Все забыты ошибки.Не щетиной в штыки,Не на Плевну щетинистым штурмом,Не по стынущим стыкам реки,Не в арктических льдах обезумевший штурман —Ветеран роковой,Опаленную пулею грудь яПодпираю пустым рукавом,Как костыль колеса подпирает хромое орудье.Щиплет корпий зима,Марлей туго бульвар забинтован.Помнишь, вьюга лепила, и ты мне сказала сама,Что под пули идти за случайное счастье готов он.Не щетиной в штыки,Не на Плевну щетинистым штурмом,Не по стынущим стыкам реки,Не в арктических льдах обезумевший штурман —Ветеран роковой,Самозванец — солдат, изваянье…И «Георгий» болтается нищей Полярной звездойНа пустом рукаве переулка того же названья.

1923

В кино

В крещенский снег из скрещенных ресницОни возникли в этот вечер обе.Я думал так: ну, обними, рискни,Возьми за руку, поцелуй, попробуй.В фойе ресниц дул голубой сквозник:Сквозь лёлины развеерены Мери.Но первый кто из чьих ресниц возник —Покрыто мраком двух последних серий.Я никогда не видел ледника.Весь в трещинах. Ползет. Но я уверен:Таким же ледником моя рукаСползала по руке стеклянной Мери.Плыл пароход. Ворочал ящик кран.Качалось море. Мери мчалась в скором.На волоске любви висел экран,И с фильма сыпались реснички сором.

1923

Рассказ

— Беги со мной! — Пусти меня! — Открой!— Тогда прощай! — До пасхи? —По контракту!И двадцать раз кидалась ротой кровьНа подступ щек в слепую контратаку.— Тогда прощай! — Пурга пушила ворсЕе пальто. Вагон качал, как стансы.И до весны за восемь сотен верстДуэль трясла сердца радиостанций.

1923

Баллада

Шел веку пятый. Мне — восьмой.Но век перерастал.И вот моей восьмой веснойОн шире жизни стал.Он перерос вокзал, да так,Что даже тот предел,Где раньше жались шум и шлак,Однажды поредел.И за катушками колес,Поверх вагонных крыш в депо,Трубу вводивший паровозБыл назван: «Декапот».Так машинист его не зряНазвал, отчаянно висяС жестяным чайником в руке.В нем было: копоть, капли, пот,Шатун в кузнечном кипятке,В пару вареная заря,В заре — природа вся.Но это было только фон,А в центре фона — он.Незабываемый вагонФуражек и погон.Вагон хабаровских папах,Видавших Ляоян,Где пыльным порохом пропахМаньчжурский гаолян.Там ног обрубленных кочан,Как саранча костляв,Солдат мучительно качалНа желтых костылях.Там, изувечен и горбат,От Чемульпо до наших мест,Герой раскачивал в набатГеоргиевский крест.И там, где стыл на полотнеУсопший нос худым хрящом, —Шинель прикинулась плотнейК убитому плащом.— Так вот она, война! — И тамПрибавился в ответК семи известным мне цветамВосьмой — защитный цвет.Он был, как сопки, желт и дик,Дождем и ветром стерт,Вдоль стен вагонов стертый крикКосынками сестер.Но им окрашенный составТак трудно продвигался в тыл,Что даже тормоза сустав,Как вывихнутый, ныл,Что даже черный кочегарНе смел от боли уголь жечьИ корчился, как кочерга,Засунутая в печь.А сколько было их, как он,У топок и кувалд,Кто лез с масленкой под вагон,Кто тормоза ковал!— Так вот она, война! — Не брань,Но славы детский лавр,Она — котлы клепавший БрянскИ Сормов, ливший сплав.Она — наган в упор ко рту,Срываемый погон,Предсмертный выстрел — Порт-Артур!И стонущий вагон…Но все ж весна была весной,И я не все узнал…Шел веку пятый. Мне — восьмой,И век перерастал.

1925

Пятый

Нас в детстве качала одна колыбель,Одна пас лелеяла песик,Но я никогда не любил голубей,Мой хитрый и слабый ровесник.Мечтой не удил из прибоя сирен,А больше бычков на креветку,И крал не для милой сырую сирень,Ломая рогатую ветку.Сирень хороша для рогатки была,Чтоб, вытянув в струнку резинку,Нацелившись, выбить звезду из стеклаИ с лёту по голубю дзынкнуть.Что голуби? Аспидных досок глупей.Ну — пышный трубач или турман!.С собою в набег не возьмешь голубейНа скалы прибрежные штурмом.И там, где японский игрушечный флагТрепало под взрывы прибоя,Мальчишки учились атакам во флангИ тактике пешего боя.А дома, склонясь над шершавым листом,Чертили не конус, а крейсер.Борты «Ретвизана», открытый кингстонИ крен знаменитый «Корейца».Язык горловой, голубиной поры,Был в пятом немногим понятен,Весна в этот год соблазняла дворыНе сизым пушком голубятен, —Она, как в малинник, манила меняК витринам аптекарских лавок,Кидая пакеты сухого огняНа лаковый, скользкий прилавок.Она, пиротехники первую третьПройдя по рецептам, сначалаПросеивать серу, селитру теретьИ уголь толочь обучала.И, высыпав темную смесь на ладонь,Подарок глазам протянула.Сказала: — Вот это бенгальский огонь! —И в ярком дыму потонула.К плите. С порошком. Торопясь. Не дыша,— Глядите, глядите, как ухнет! —И вверх из кастрюль полетела лапшаВ дыму погибающей кухни.Но веку шел пятый, и он переросТеррор, угрожающий плитам:Не в кухню щепотку — он в город понесКомпактный пакет с динамитом.Я помню: подводы везли на вокзалКакую-то кладь мимо школы,И пятый метнулся… (О, эти глаза,Студенческий этот околыш!)Спешил террорист, прижимая к бедруГранату в газете. Вдруг — пристав…И ящиков триста посыпалось вдругНа пристава и на террориста.А пятый уже грохотал за угломВ рабочем квартале, и эхоХлестало ракетами, как помелом,Из рельсопрокатного цеха.А пятый, спасаясь от вражьих погонь,Уже, непомерно огромный,Вставал, как багровый бенгальский огоньИз устья разгневанной домны.И, на ухо сдвинув рабочий картуз,Пройдя сквозь казачьи разъезды,Рубил эстакады в оглохшем портуИ жег, задыхаясь, уезды…

1925

Эпигону

Я вышел к воде, отпустив экипаж.Вода у сапог в эпигонстве позорном,Покорно копируя лунный пейзаж,Подробности звезд подбирала по зернам.А помню, она разорялась на мгу,На волны, на пену, на жилы под кожей:«Я тоже стихия, я тоже могуПри случае быть ни на что не похожей!»Напрасно дожди ломали копьяИ буря к воде облака пригинала.Прошло — и вода лишь плохая копияС непревзойденного оригинала.

1929

Маяковский

Синей топора, чугуна угрюмей,Зарубив «ни-ког-да» на носу и на лбу,Средних лет человек, в дорогом заграничном костюме,Вверх лицом утопал, в неестественно мелком гробу.А до этого за день пришел, вероятно, проститься,А быть может, и так, посидеть с человеком, как гостьОн пришел в инфлюэнце, забыв почему-то побриться,Палку в угол поставил и шляпу повесил на гвоздь.Где он был после этого? Кто его знает! ИныеГоворят — отправлял телеграмму, побрился и ногти остриг.Но меня па прощанье облапил, целуя впервые,Уколол бородой и сказал: «До свиданья, старик».А теперь, энергично побритый, как будто не в омут, а в гости —Он тонул и шептал: «Ты придешь, Ты придешь, Ты придешь» —И в подошвах его башмаков так неистово виделись гвозди,Что — казалось — на дюйм выступали из толстых подошв.Он точил их — но тщетно! — наждачными верстами Ниццы,Он сбивал их булыжной Москвою — но зря!И, не выдержав пытки, заплакал в районе Мясницкой,Прислонясь к фонарю, на котором горела заря.

1931

Цветок магнолии

Босую ногу он занесНа ветку. — Не сорвись! —Листва магнолии — поднос,Цветы на нем — сервиз.И сверху вниз, смугла, как вор,Проворная рукаНесет небьющийся фарфорГромадного цветка.Его к груди не приколоть.И мглистых листьев лоскМясистую лелеют плотьИ нежат ярый воск.Зовет на рейд сирены вой.На темный зов в ответПрильнула детской головойК плечу больная ветвь.Она дрожит. Она цветет.Она теряет пульс.Как в бубен, в сердце дизель бьетСтруей гремучих пуль.Маяк заводит красный глаз.Гремит, гремит мотор.Вдоль моря долго спит Кавказ,Завернут в бурку гор.Чужое море бьет волной.В каюте смертный сон.Как он душист, цветок больной,И как печален он!Тяжелый, смертный вкус во рту,Каюта — душный гроб.И смерть последнюю чертуКладет на синий лоб.

1931

Девушка

Степная девушка в беретеСтояла с дынею в руке,В зеленом плюшевом жакетеИ ярко-розовом платке.Ее глаза блестели косо,Арбузных семечек черней,И фиолетовые косыСвободно падали с плечей.Пройдя нарочно очень близко,Я увидал, замедлив шаг,Лицо, скуластое, как миска,И бирюзу в больших ушах.С усмешкой жадной и невернойОна смотрела на людей,А тень бензиновой цистерны,Как время, двигалась по ней.

1942

Сон

Полдневный зной мне сжег лицо.Куда идти теперь?Стена. Резная дверь. Кольцо.Стучи в резную дверь!За ней узбекский садик. ТамВ теки ковер лежит.Хозяин сам — Гафур Гулям —С цветком за ухом спит.Есть у Гафур Гуляма дочь.По очерку лица,Халида смуглая точь-в-точьПохожа на отца.Но только меньше ровный нос,Нежнее кожи цвет.И говорят пятнадцать кос,Что ей пятнадцать лет.Она в саду цветет, как мак,И пахнет, как чабрец.Стучи в резную дверь… но так,Чтоб не слыхал отец.

1942

Аральское море

Пустыня. В штабелях дощатые щиты.Дымок над глиняной хибаркой.И вдруг средь этой черствой нищетыПроплыл залив, как синька, яркий.Проплыл. Пропал. И снова степь вокруг.Но сердце этой встрече радо.Ты понимаешь, милый друг,Как мало радости нам надо?

1942

Сыр-Дарья

Еще над степью не иссякЗакат. Все тише ветра взмахи.Под казанком трещит кизяк.Вокруг огня сидят казахи.Угрюмо тлеет свет зари.Века проходят за веками.И блещут воды Сыр-Дарьи,Как меч, засыпанный песками.

1942

Четверостишия

Старый город

Над глиняной стеной синеет небо дико.Густой осенний зной печален, ярок, мглист,И пыльная вода зеленого арыка,Как память о тебе, уносит желтый лист,

Глина

Их будто сделали из глины дети:Дворцы, дувалы, домики, мечети.Трудней, чем в тайны помыслов твоих,Проникнуть в закоулки эти.

Дыня

Ты не сердись, что не всегда яС тобою нежен, дорогая:У дыни сторона однаВсегда нежнее, чем другая.

Сердце

Раз любишь, так скорей люби.Раз губишь, так скорей губи.Но не давай, Халида, сердцуБесплодно стариться в груди.

Соль

Горит солончаками поле,И в сердце, высохшем от боли,Как на измученной земле,Налет сухой и жгучей; соли.

1942

Могила Тамерлана (картина Верещагина)

Бессмертию вождя не верь:Есть только бронзовая дверь,Во тьму открытая немного,И два гвардейца у порога.

Верблюд

Пустыни Азии зияют,Стоит верблюд змеиномордый.Его двугорбым называют,Но я сказал бы: он двугордый.

Луна

Я ночью в переулке узкомСтою, задумавшись над спуском,И мусульманская лунаБлестит, как ночь на небе русском.

1942

Ташкент

«До свиданья, воздух синий…»

До свиданья, воздух синийИ пустыни поздний зной.Лег на шпалы нежный иней,Лед дробится под ногой.Кровь с похмелья остывает.Радость выпита до дна.И мороз меня встречает,Как сердитая жена.

1942

Город Белый

Здесь русский город был. Среди развалин,В провалах окон и в пролетах крыш,Осенний день так ярок, так зеркален,А над землей стоит такая тишь!Здесь думал я: ведь это вся ЕвропаСюда стащила свой железный лом,Лишь для того чтоб в зарослях укропаОн потонул, как в море золотом.Кто приподнимет тайную завесу?Кто прочитает правду на камнях?…И две старушки маленьких из лесуНесут малину в детских коробках.

1943

Калининский фронт

«Весну печатью ледяной…»

Весну печатью ледянойСкрепили поздние морозы,Но веет воздух молодойЛимонным запахом мимозы.И я по-зимнему бегу,Дыша на руки без перчаток,Туда — где блещет на снегуВесны стеклянный отпечаток.

1943

«Сначала сушь и дичь запущенного парка…»

Сначала сушь и дичь запущенного парка.Потом дорога вниз и каменная арка.Совсем Италия. Кривой маслины ствол,Висящий в пустоте сияющей и яркой,И море — ровное, как стол.Я знал, я чувствовал, что поздно или раноВернусь на родину и сяду у платана,На каменной скамье, — непризнанный поэт, —Вдыхая аромат цветущего бурьяна,До слез знакомый с детских лет.Ну, вот и жизнь прошла. Невесело, конечно.Но в вечность я смотрю спокойно и беспечно.Замкнулся синий круг. Все повторилось вновь.Все это было встарь. Все это будет вечно,Мое бессмертие — любовь,

1944

Дон-Жуан

Пока еще в душе не высохРодник, питающий любовь,Он продолжает длинный списокИ любит, любит, вновь и вновь.Их очень много. Их избыток.Их больше, чем душевных сил, —Прелестных и полузабытых,Кого он думал, что любил.Они его почти не помнят.И он почти не помнит их.Но — боже! — сколько темных комнатИ поцелуев неживых!Какая мука дни и годыНосить постылый жар в кровиИ быть невольником свободы,Не став невольником любви.

1944

Шторм

Издали наше море казалось таким спокойным,Нежным, серо-зеленым, ласковым и туманным.Иней лежал на асфальте широкой приморской аллеи,На куполе обсерватории и на длинных стручках катальпы.И опять знакомой дорогой мы отправились в гости к морю.Но оказалось море вовсе не так спокойно.Шум далекого шторма встретил нас у знакомой арки.Огромный и музыкальный, он стоял до самого неба.А небо висело мрачно, почерневшее от норд-оста,И в лицо нам несло крупою из Дофиновки еле видной.И в лицо нам дышала буря незабываемым с детстваЙодистым запахом тины, серы и синих мидий.И море, покрытое пеной, все в угловатых волнах,Лежало, как взорванный город, покрытый обломками зданий.Чудовищные волны, как мины, взрывались на скалах,И сотни кочующих чаек качались в зеленых провалах.А издали наше море казалось таким спокойным,Нежным, серо-зеленым, как твои глаза, дорогая.Как твои глаза за оградой, за живою оградой парка,За сухими ресницами черных, плакучих стручков катальпы.И впервые тогда я понял, заглянувши в глаза твои близко,Что они как взорванный город, покрытый обломками зданий.Как хочу я опять увидеть, как хочу я опять услышатьЭтот взорванный город и этих кричащих чаек!

1944

Купальщица

В теплом море по колениТы стояла в хрупкой пене,Опасаясь глубины.Вся — желанье. Вся — движенье.Вся — в зеркальном отраженьеНабегающей волны.Помню камень в скользкой тине,Помню моря очерк синий,Бег торпедных катеров.И на коже загорелой —Нежный-нежный, белый-белый,Узкий след ручных часов.

1944

Разлука

Целый день широкий ветер с югаЖарко дышит, соснами звеня.Это ты, далекая подруга,С юга зноем дышишь на меня.Это ты мой лес прохладный сушишь.Что со мною, я не знаю сам.Это ты меня томишь и душишь,Лунным светом травишь по ночам.Это ты мне жарко шепчешь в ухоНежные, бессвязные слова.Ух, как трудно мне дышать, как сухо!Как болит бессонно голова!И опять весь день шара и скука.Иглы с сосен сыплются, звеня.Разве мог я думать, что разлукаТак иссушит, так сожжет меня?

1944

Осень

Говорят, что лес печальный.Говорят, что лес прозрачный.Это верно. Он печальный.Он прозрачный. Он больной.Говорят, что сон хрустальныйОсенил поселок дачный.Это правда. Сон печальныйОсенил поселок дачныйНеземной голубизной.Говорят, что стало пусто.Говорят, что стало тихо.Это верно. Стало пусто.Стало тихо по ночам.Ночью белые туманыСтелют иней на поляны.Ночью страшно возвращатьсяМимо кладбища домой.Это правда. Это верно.Это очень справедливо.Лучше, кажется, не скажешьИ не выразишь никак.Потому-то мне и скверно,И печально, и тоскливоВ теплой даче без хозяйки,Без друзей и без собак.

1944

Лисица

Прошли декабрьские метели.Бело и весело в лесу.Вчера смотрел в окно на елиИ увидал в лесу лису.Она трусила вдоль опушки:Был вид ее, как в книжке, прост:Стояли ушки на макушке,А сзади стлался пышный хвост.Блеснули маленькие глазки,Я хорошо заметил их.Лиса мелькнула, точно в сказке,И скрылась в тот же самый миг.Я выскочил во двор раздетым.Лисицы нет. Туда-сюда…Сыщи ее. Попробуй. Где там!…Так и с любовью иногда.

1944

Поезд

Каждый день, вырываясь из леса,Как любовник в назначенный час,Поезд с белой табличкой «Одесса»Пробегает, шумя, мимо нас.Пыль за ним подымается душно.Стонут рельсы, от счастья звеня.И глядят ему вслед равнодушноВсе прохожие, кроме меня.

1944

Белые козы

Мне снилось, что белые козыКо мне на участок пришли.Они обглодали березы,Все съели и молча ушли.Проснулся — н тихие слезы,И тихие слезы текли.В окно посмотрел — удивился:Как за ночь мой лес поредел,Пока я так глупо ленился,Пока над стихами сидел.Идут из-за леса морозы.Готовы ли к холоду мы?Идут, приближаются козы,Голодные козы зимы.Ох, чую — придут и обгложутВсе то, что я вырастил тут.И спать под сугробом уложат,И тихо на север уйдут.Я вру! Я не спал. Я трудился,Всю ночь над стихами сидел.А лист в это время валился,А лес в это время седел.

1944

Сугробы

Ах, какие сугробыЗа окном намело!Стало в комнатах тихо,И темно, и тепло.Я люблю этот снежный,Этот вечный покой,Темноватый и нежный,Голубой-голубой.И стоит над сугробомПод окном тишина…Если так же за гробом —Мне и смерть не страшна.

1944

«Когда я буду умирать…»

Когда я буду умирать,О жизни сожалеть не буду.Я просто лягу на кроватьИ всем прощу. И все забуду.

1944

Дятлы

За стволы трухлявых сосенЗацепившись вверх ногами,Разговаривали дятлыПо лесному телеграфу.— Тук-тук-тук, — один промолвил.— Тук-тук-тук, — другой ответил.— Как живете? Как здоровье?— Ничего себе. Спасибо.— Что хорошенького слышноУ писателя на даче?— Сам писатель кончил повесть.— Вам понравилась? — Не очень.— Почему же? — Слишком малоВ ней о дятлах говорится.— Да, ужасно нынче пишутПожилые беллетристы.— А писательские дети?— Все по-прежнему, конечно:Павлик мучает котенкаИ рисует генералов.— А Евгения? — Представьте,С ней несчастье приключилось:Нахватала в школе двоекИ от горя захворала.Но теперь уже здорова,Так что даже очень скороВместе с мамою на дачуНа каникулы приедет.— Ходят слухи, что на дачуК ним повадилась лисица.Интересно, что ей нужно?— Совершенно непонятно.— Впрочем, летом на террасеЖили белые цыплята.Очень может быть, лисицаИ приходит по привычке.Все ей кажется, что можноСцапать курочку на ужин.И вокруг пустой террасыХодит жадная лисица.Красть цыплят она привыкла,А теперь голодной ходит.— Да, вы правы. Значит, надоИзбегать дурных привычек.Как сказал б одной из басенЗнаменитый баснописец:«Ты все пела, это дело,Так поди-ка, попляши».Так под Новый год на дачеНа стволах столетних сосенРазговаривали дятлыПо лесному телеграфу.— Тук-тук-тук, — один промолвил.— Тук-тук-тук, — другой ответил.— Ну, я с вами заболтался,С Новым годом. До свиданья.

1944

Бесприданница

Когда, печальна и бела,Она плыла перед кулисой,Не знаю, кем она была —Сама собой или Ларисой.Над старой русскою рекойОна у рампы умиралаИ ослабевшею рукойНам поцелуи посылала.Пока разбитая душаЕще с беспамятством боролась:«Я всех люблю вас», — чуть дыша,Нам повторял хрустальный голос.Как одержимые, в райкеСтонали нищие студенты,И в остывающей рукеДрожали палевые ленты.Не знаю, силою какойОна таинственной владела.Она была моей душой,Впервые покидавшей тело.Она была моей сестрой,Она ко мне тянула руки,Она была Судьбой и Той,С которой я всю жизнь в разлуке.

1954

Ранний снег

В снегу блестящем даль бела, —Нарядная, блестящая, —Но эта красота былаСовсем не настоящая.Ты только раз моей была,Не лгала, не лукавила,И, словно ранний снег, прошла,Один туман оставила.

1954

«У нас дороги разные…»

У нас дороги разные.Расстаться нам не жаль.Ты — капелька алмазная,Я — черная эмаль.Хорошенькая, складная,Сердитая со сна,Прощай, моя прохладная,Прощай, моя весна.

1954

Электрон — так в древности назывался сплав золота и серебра. (Прим. автора.)