Ника
Следующие две недели показались мне вечностью. На моей душе было тяжело и гадко. То чувство, будто я сама во всем виновата, ощущение, словно со всех сторон меня оплело какой-то липкой паутиной лжи и обмана, из которой мне уже не выбраться, так и не прошло, а наоборот, стало еще сильнее.
Нет, Третьяков пока так и не выполнил своей угрозы. Мы с ним вообще не разговаривали и не виделись с того дня, когда он назвал меня лживой бессовестной потаскухой. Я могла только догадываться о том, что сейчас происходило на его душе.
Но мне было плохо и гадко не только потому, что я боялась, что вся правда скоро выплывет наружу. Мне просто… было плохо.
Мои чувства к Альдо так и не вернулись ‒ наоборот, с каждым днем от них словно оставалось все меньше и меньше. Его сдержанность раздражала. Холодная рассудительность внушала отторжение. Бесконечные разговоры о его коллекциях, о ненаглядной яхте «Адриана», которую он назвал в честь своей мамочки, о людях, до которых мне не было никакого дела, вызывали настоящую тоску.
Но он не изменился. Он всегда был именно таким. Так что же изменилось?
Я чувствовала себя пойманной в ловушку. Я не хотела думать о будущем. Едва могла терпеть настоящее. Сожалела о прошлом, хоть говорила себе, что мне не о чем жалеть. Говорила, что мы с Третьяковым все равно расстались бы, даже если бы в тот день я не поступила так, как поступила.
Мы оба сделали то, что невозможно простить, нам не построить настоящих взрослых отношений ‒ мне было это ясно как день. Почему же… почему же мне было так больно думать о словах, которые мы говорили друг другу в каждую из наших последних встреч?
Постепенно и незаметно роскошный дом в центре Рима превратился для меня в золоченую клетку. И все же я продолжала играть роль счастливой жены ‒ но мне казалось, у меня получалось не слишком убедительно. Я ждала, когда ко мне снова придет то спокойное теплое чувство, но оно никак не возвращалось.
После института я возилась с малышом, гуляла с ним, вместе с няней и своей мамой водила его в прекрасный пышный парк, разбитый возле виллы Ада, находившийся в нескольких кварталах от нашего дома. По вечерам садилась за уроки. Если их не хватало, усиленно занималась языками ‒ и все, чтобы как можно меньше времени проводить с Альдо.
― Звездочка, поздно уже. Ложись спать!
― Мне нужно дописать эссе. Не жди меня, ― изобразила улыбку на лице, надеясь, что он не догадается, почему я не хочу возвращаться в нашу постель.
Муж постоял полминуты в дверях кабинета, а потом развернулся и вышел из комнаты.
Нет, Давид пока так ничего мне не сделал, хоть говорил, что совсем скоро у меня вообще ничего не останется.
Так ничего и не сделал…
И все равно от моей прежней жизни уже мало что осталось.
***
― Слушайся няню и Альдо, ― поцеловала малыша в щечку.
― А где бабушка Соня?
― Бабушка уехала домой, в Россию. Не переживай, на Новый год снова ее увидишь! Мы с тобой поедем в Москву. Будем строить снеговиков и играть в снежки!
Моя мама пробыла в Италии достаточно времени, чтобы убедиться, что ее пророчества так и не сбылись, и я добилась всего, чего хотела, хоть никогда и не слушала ее советов.
Всю жизнь мы ссорились по любому мало-мальски важному поводу. Даже в день моей свадьбы она продолжала предостерегать меня, говорить, что браки между иностранцами не бывают крепкими, и Альдо никогда по-настоящему не полюбит Пашу.
А мне, по ее мнению, давно нужно было выйти за Игоря, раз уж он мне это предложил ‒ об этом она говорила мне постоянно, с того момента, как узнала о моей беременности, и мне хватило идиотизма рассказать ей о предложении Третьякова-старшего. Мои слова о том, что я его не люблю и не хочу за него замуж, она раз за разом пропускала мимо ушей.
Зато теперь, кажется, убедилась, что у меня все в порядке (даром, что в последнее время это было одной видимостью). Особенно ее впечатлила экскурсия по моему университету, которую я ей устроила.
― А ты вернешься? ― спросил сын в нешуточном детском беспокойстве.
― Конечно, вернусь, зайчик! Схожу на лекции и сразу вернусь.
― Обещай, что вернешься!
― Обещаю, ― поцеловала его в другую щечку и передала няне, Мартине Руголо, полной матроне, медсестре по образованию, которая работала у меня уже второй год.
― Если пойдете гулять, никого к нему не подпускай. Никого незнакомого, даже близко не подпускай! Не отходи от него! ― напутствовала, в первую очередь думая о Третьякове.
― Не волнуйтесь! Будет под присмотром.
― На завтрак он ел овсянку и яйца. На обед паста с морепродуктами.
― Хорошо.
― В час уложи на дневной сон.
― Я все это помню, синьора, не беспокойтесь.
Я подавила вздох. Ладно, хочется или не хочется, а попрощаться придется и придется доверить его няне.
Накинув легкое пальто, взяв изящный портфель с учебниками, направилась к двери. И тут меня нагнал муж. С настойчивостью поцеловав в губы, он обнял меня за талию.
― Когда придешь, может, сходим куда-нибудь только вдвоем? Мы давно не устраивали настоящих свиданий, stellina, ― погладил мое лицо.
― Посмотрим, ― натянуто улыбнулась, с трудом терпя его прикосновения. ― Я хотела позаниматься с Пашей. Мартина такие хорошие книжки ему купила!
― Можем сходить куда-нибудь втроем, ты, я и Паша. В лунапарк, например.
― Посмотрим, ― повторила я.
Его лицо словно застыло… или мне так показалось? Мне, и правда, казалось, Альдо понимал, что теряет меня.
Но он никогда ничего не говорил. Не жаловался ни на то, что в последние дни наша интимная жизнь совершенно разладилась, ни на то, что я отдалилась от него, физически, эмоционально, ни на то, что я, очевидно, предпочитала его общество обществу сына, мамы и даже няни. Я могла только догадываться, что он обо всем этом думал.
В качестве компенсации улыбнувшись ему так тепло, как только смогла, вышла за дверь и отправилась в универ по освещенным утренним солнцем римским улицам. Но дойдя до проспекта Трьесте, обернулась. Альдо, с утра облачившийся в легкий светлый костюм, дорогой и по-простому изысканный, все еще смотрел на меня, и издали мне померещился холод в его глазах.
Внезапно у меня возникло стойкое чувство, что он уже видел те злосчастные снимки, и знает, что в глубине души его жена больше не хочет быть с ним. Что она предпочла ему другого.
И в этот момент я испытала… что-то вроде облегчения. Потому что именно этого я и ждала ‒ чтобы что-то, наконец, произошло. Насколько легче мне стало бы жить — не притворяясь, не обманывая, не ожидая перемен!
Но не успела я сделать вдох и выдох, как его лицо снова разгладилось. Он улыбнулся и помахал мне рукой с крыльца нашего дома.
Нет. Конечно, он ни о чем не подозревает. Я знаю, если бы муж узнал о моей «измене», он вел бы себя совсем по-другому. Альдо просто не понимает, что со мной происходит. Пытается угадать, но не может и потому молчит, сдерживается. Вот это было похоже на него.
Я ощутила, как облегчение растаяло без следа. Ко мне вернулась надежда на то, что каким-то образом все вернется в норму, и мы снова станем беззаботными молодоженами. Вера в то, что мне удастся примирить разум и чувство.
«Совсем скоро у тебя вообще ничего не останется. И тогда ты пожалеешь обо всем!», снова вспомнились мне последние слова Давида.
Почему же он пока так ничего мне не сделал? Копит злобу, не дает ей выхода, чтобы ударить побольнее? Или после всего я настолько ему опротивела, что он даже вспоминать обо мне не хочет?
И почему… почему эта мысль по-прежнему причиняет мне такую… боль?
«Не могу без тебя. Все еще восхищен, влюблен. Все еще люблю тебя, В.», написал он в той записке, о которой я тщетно старалась не думать.
Если он, и правда, так и не разлюбил меня… после всего, что произошло между нами, после всего, что я сделала…
Какими чувствами должна была обернуться эта давняя любовь?
***
Подойдя к воротам знакомого светло-песочного здания, я подавила внутреннюю дрожь ‒ мне не хотелось ненароком столкнуться с ним. В универе шансы случайно встретиться с парнем, о котором я продолжала думать постоянно, желала этого или нет, были выше, чем где бы то ни было. Но, наверное, если бы он захотел найти меня, то нашел бы — эта мысль не то успокаивала, не то, наоборот, волновала, не то угнетала меня.
Очень скоро я снова погрузилась в привычные хлопоты, связанные с учебой. В общем и целом, мне нравилось здесь учиться (чего было не сказать об уроках в школе). Или скорее, когда как. После лекций по истории моды, истории искусств и занятий, посвященных современному искусству, из аудиторий я не выходила, а выпархивала. Мои глаза горели, я была вдохновлена, полна решимости и самой научиться создавать нечто столь же прекрасное. Но стоило мне оказаться в творческой мастерской, как от моей решимости вообще ничего не оставалось.
Так произошло и сегодня.
― Наверное, мне это просто не дано, ― пробурчала, с отвращением оглядывая подсолнух, а точнее уродливое желтое пятно, которое я изобразила на листе, приделанном кнопками к мольберту.
― Зато ты лучше нас говоришь по-итальянски, ― попыталась утешить меня Кира.
Однокурсница, как и я, рассматривала мой подсолнух. И, нет ‒ она не стала пытаться убедить кого-то в том, что у меня есть талант.
― Не расстраивайся, ― Таня тоже не решилась похвалить мою работу. ― Ты же все равно не собиралась становиться дизайнером, и тем более, художником. Миру нужны искусствоведы.
― Из меня не получится модного дизайнера, зато я смогу стать работницей музея? Карьера мечты, ― хмыкнула я.
По окончании вуза я собиралась снова воспользоваться протекцией Игоря Третьякова, но теперь… Неужели мне, и правда, придется работать в музее?
― Ну, не обязательно именно музея. Знаешь, сколько получают оценщики в аукционных домах?
― Хм, а может, Альдо поможет мне открыть собственную картинную галерею? ― произнесла, задумчиво покусывая кисточку. ― Или аукционный дом? С его связями это не должно быть трудно.
Правда, я не знала, что с моим браком будет завтра, не то, что через четыре года. Но помечтать все равно было не вредно.
― Везет, у тебя есть связи. Ну, а мы с Таней сами всего добьемся.
Голос Киры неуловимо изменился, но что именно в нем было, гордость простой, но талантливой девушки (ее родителям пришлось взять кредит на ее обучение), зависть с неодобрением или просто беспокойство о будущем, я не поняла.
Мне было хорошо знакомо это тревожное чувство неуверенности в завтрашнем дне. Сколько модельных агентств я обошла, прежде чем хоть чего-то добилась ‒ сейчас я вспоминала об этом с облегчением, как будто иначе и быть не могло, и я всегда была обречена на успех. Но в то время беспокойство было сутью моей жизни.
Что важнее, талант или связи? Несправедливо, обидно и грустно, но второе часто оказывается намного важнее первого. Талантливых людей больше, чем может показаться, и далеко не всем из них суждено добиться успеха.
Я заглянула за Танин мольберт. До этого девушка никогда не занималась живописью, но очень быстро освоила азы этого предмета. И если мой подсолнух напоминал мазню ученицы младших классов, то ее работа действительно была на что-то похожа. Но в чем была разница?
― Ты просто рандомно накладываешь мазки, и у тебя само собой получается красиво?
― Не совсем. Ты же помнишь, что нам говорили про теорию цвета? Про сочетание цветов? Про цветовой круг?
― Конечно, помню, ― соврала я.
Каким образом круг, расцвеченный всеми цветами радуги, может помочь изобразить подсолнух, было выше моего понимания.
― И еще, ты, наверное, забыла, что если свет теплый, тени должны быть холодными? И наоборот. У нас свет теплый. Значит, тени нужно писать в холодных тонах.
Я попыталась вспомнить, о чем именно нам говорили преподаватели во время первого занятия по живописи. Потерла виски моей бедной головы, которая тут же разболелась…
Со слов Евы, рисовать, создавать, творить мог научиться каждый. Но наверно, научиться мог каждый, у кого хоть как-то варила голова. Видно, подруга не учла, что сама всю жизнь была круглой отличницей, а я в школе кое-как получила свои жалкие тройки.
― И как сделать тени холодными?
― Добавь немного синего.
― И все? Вот так просто? ― скептически приподняла бровь.
Я как-то сомневалась, что добавление синего может спасти мой уродливый рисунок.
― И не забывай про сочетание цветов. А еще… Наверное, тут уже поздно что-то исправлять, но в следующий раз, прежде чем браться за краски, составь композицию.
Тут уже поздно что-то исправлять. Иначе и не скажешь.
Со звонком мы выставили вдоль стены свои работы вместе с мольбертами. Танин рисунок был оценен на 8 по десятибалльной шкале, а Кирин на 7. Моей преподаватели выставили гордые 3 балла.
Нет, все это явно не мое…
В конце занятий выйдя за дверь и пройдя привычным маршрутом до ларька с сэндвичами, от которого на все крыло пахло свежеиспеченными булочками, смесью орегано, базилика и чеснока, я оторвалась от нашей группы и завернула в соседний коридор, ведущий к обители студентов-дизайнеров. Подошла к стенду с объявлениями, окинула его внимательным взглядом. И почти сразу нашла то, что искала ‒ объявление о наборе моделей для демонстрации проектных работ студентов последних курсов.
Модель должна была регулярно являться на примерку и подгонку одежды, тратить на это по несколько часов в неделю до самого экзамена. Оплату обещали чисто символическую. Какие-то гроши, чуть ли ни чай с печенками после показа. Даже одежду, и ту себе оставить было нельзя ‒ только забрать копии фотографий для портфолио.
«Ну, зачем тебе это? Неужели время некуда девать?», попробовала я себя образумить.
Но мне так хотелось вспомнить былые деньки, ту сутолоку, эту особую творческую атмосферу, которой были пронизаны показы, в которых мне довелось участвовать! Мне просто очень хотелось… снова ощутить себя на своем месте.
Что же важнее, талант или связи? Наверное, желание работать, стремиться навстречу своей цели важнее и того, и другого. В школьные годы я готова была сделать что угодно ради исполнения мечты. И действительно сделала все, что смогла ‒ и даже то, чего делать не стоило, как вы знаете.
Я не сдавалась, продолжала верить в себя, работать над внешностью, оттачивать навыки. Я пользовалась всеми возможностями, которые мне могла предоставить жизнь, и, в конце концов, моя мечта осуществилась. Не благодаря какому-то особому таланту. В первую очередь именно благодаря упорству (ну, и конечно, благодаря нужным связям, не без этого).
Может, если я действительно захочу научиться рисовать, у меня начнет получаться?
Но вместо того, чтобы вернуться в творческую мастерскую и попросить преподавателей разобрать мои ошибки и еще раз объяснить мне теорию цвета, я вынула из портфеля ручку и добавила свое имя в список тех, кто хотел бы попробовать себя в качестве модели.
Внезапно кто-то выхватил ручку из моей ладони и тоже сделал запись, но отметился в другой колонке, для парней.
― Ну, давай и я присоединюсь. Давно хотел понять, что ты нашла в этой… с позволения сказать, «профессии».
«Давид Третьяков», запоздало прочитала я имя и фамилию, выведенные красивым почерком итальянскими буквами…