Я лежала на кровати в своей комнате.
Иногда дремала. Иногда смотрела на старинные настенные фрески, со следами осыпавшейся штукатурки. На блики витых прикроватных столбиков из темного полированного дерева. На то, как танцуют пылинки в тонких лучах, пробивающихся сквозь жалюзи. Или просто смотрела перед собой… надеясь выдержать еще один день.
Я прекрасно знала, что со мной происходит. Ведь я привыкла искать ключ к внутреннему спокойствию в самой себе ‒ этому меня научили мои йоговские практики. Привыкла рассуждать над проблемами, а не прятаться от них. Умела разрешать внутренние противоречия. И все равно не могла выбраться из этой ловушки.
Это был замкнутый круг.
Моя боль питала депрессию. Депрессия не давала мне поправиться. Болезнь питала боль. Одиночество… питало боль. И безысходность, отсутствие надежды на будущее.
Депрессия изменила меня. И видимо, уже навсегда.
За дверью послышались приглушенные голоса.
― …пытался что-то сделать. Говорил с ней каждый день, но она просто… молчит. Не хочет говорить даже с психотерапевтами. Врачи говорят, что она давно могла бы встать на ноги ‒ да, через ужасную боль, борясь с трудностями, но могла бы. Но Ника просто отказывается от физиотерапии.
«Видимо приехал новый психотерапевт», устало и безразлично подумала я. Но тут прозвучал голос второго собеседника… который я сразу узнала.
― Я попробую с ней поговорить.
Дверь в мою комнату открылась… и в нее прошел он.
Такой же, как раньше. Он ничуть не изменился. Возможно, стал только красивее за это время ‒ по-другому постригся. Подкачался. Его жизнь не стояла на месте.
Я прикрыла глаза… и с трудом сдержала желание закрыть от него свое лицо. Лицо, превратившееся в карикатурную резиновую маску.
Какое-то время Давид молчал, словно не в силах произнести ни слова. Словно мой вид выбил почву из-под его ног… Я понимала его. И все равно почувствовала, как знакомая ноющая боль сковывает мои внутренности, мешая мне дышать.
Он подошел ближе, придвинул стул к моей кровати.
― Ника, это я.
Его голос был теплым. Но мне показалось, он заставлял себя говорить со мной именно так ‒ ласково, спокойно.
Снова посмотрев на него… я молча отвернулась в другую сторону. «Уходи Давид. Тебе не нужно было приходить», прошептала про себя.
― Ника, я пришел сразу, как узнал. Я не мог не прийти, ― он словно ответил на мои мысли.
Парень снова замолчал, наверное, надеясь, что я ему отвечу. Но я не хотела… с ним говорить.
― Моя упрямая девочка, ― я ощутила прикосновение его ладони к своей руке, ее грубоватую мягкость. ― Альдо говорит, что ты отказываешься от физиотерапии. Ты молчишь, не говоришь, почему. Может, ты поговоришь со мной? ― на какое-то время парень замолчал. ― Ника, ты самая сильная девушка, которую я знаю. Если кто-то может подняться на ноги после таких испытаний, то только ты.
Я закусила губу.
― Ты должна поправиться, ― продолжил он. ― Ради меня, ради своего мужа. Ради сына. Где сейчас твой малыш?
Напоминание о сыне кислотой прошлось по моей ране. Невыносимой болью отозвалось в моей груди. Из легких тихо вышел воздух ‒ это должен был быть плач, но он получился беззвучным.
«Мама!..» Я словно все еще слышала его тонкий голосок в тот день, когда со мной случилось это несчастье. И одна мысль о том, что он видел… видел, что случилось со мной, с моим телом…
Я могла бы продолжить жить ради Паши. Но эта мысль лишала меня способности жить.
Я спасла его, но не смогла уберечь…
И ему было лучше без меня, такой, какой я стала ‒ ведь я не могла о нем позаботиться. Еще много месяцев назад моя мама увезла его к себе в Россию. И так я лишилась последней ниточки, связывавшей меня с этим миром.
― Почему, Ника?! ― с внезапной болью и страстью произнес Давид. ― Почему ты не хочешь поправиться?!
Я упрямо замотала головой… но его словам как-то удалось пробиться сквозь стену, которой я себя окружила.
― Лучше бы я умерла. В той аварии, ― наконец, прошептала, тщетно пытаясь сделать еще один вдох.
Его пальцы с силой сжались на моей ладони.
― Не смей… так говорить!
Внезапно он вскочил со стула. Прошелся туда-сюда по комнате.
― Объясни! Что мне сделать… как… Почему такая сильная девушка как ты, молча отказывается от жизни?
― Все прямо как ты сказал в тот день… «…у тебя ничего не останется. И тогда ты пожалеешь обо всем». Так и вышло. И теперь… у меня не осталось, ничего, кроме… сожалений, ― прерывисто выдохнула, отвернувшись к стене.
Давид снова подошел ближе ко мне.
― Ника, почему ты вообще вспомнила о тех словах? Это же… Да я же просто впустую сотрясал воздух. Ты же знаешь, я все время говорю что-то не то. И почему ты говоришь, что у тебя ничего не осталось? ― казалось, он искренне этого не понимал. ― У тебя есть Паша, у тебя есть Альдо. :К:н:и:г:о:е:д:.:н:е:т:
― Паше теперь даже лучше без меня. А Альдо… Я не могу с ним говорить. Он так заботится обо мне, и я должна быть ему благодарна… но он последний человек, с которым… Я не могу находиться рядом с ним. Между нами все кончилось еще до аварии.
Наконец, я призналась кому-то в том, о чем никому не говорила. Ни маме, ни подругам, ни Игорю. Потому что та авария изменила все… и при этом не изменила ничего между нами с Альдо. Великосветские друзья сочувствовали ему ‒ его жена попала в аварию, впала в глубокую депрессию, исчезла из мира. И только мы с ним знали, что произошло в тот день.
Может быть, он был не виноват в самом несчастном случае, но моих чувств это не меняло. Он больше не был моим мужем. Не по-настоящему.
― Вы с ним больше не вместе?
В голосе Давида прозвучала какая-то новая интонация ‒ словно напряжение или пораженное удивление. Я снова посмотрела в его знакомые серо-зеленые глаза, хоть знала, что не смогу выдержать его взгляд.
― Нет, не вместе…
Какое-то время он молчал, и на его лице была внутренняя борьба.
― Я знаю, что не могу… я не должен спрашивать тебя…
Но тут он снова сжал мою руку в горячей ладони.
― Ника, если ты скажешь мне, что хочешь быть со мной… ― проговорил он, ― что сможешь быть со мной, после всего, что я сделал… Ника, я пойду на что угодно, чтобы мы были вместе!
В его голосе было столько убежденности, силы, страсти и нежности… Я вгляделась в знакомое лицо, пытаясь понять, искренен ли он. Ведь мы так долго ненавидели друг друга, столько сделали. Ведь для нашего разрыва были причины… Неужели он имеет в виду то, что говорит?
― Но как… а как же Паша? Неужели ты… сможешь принять его? Он ведь не твой сын, ― пробормотала я.
― Ника, Боже мой, конечно, смогу. Он же твой сын, твой ребенок. Мой младший брат. Братишка… ― улыбнулся Давид. ― Такой славный мальчуган. Тебе и спрашивать об этом было не нужно. Он мне уже родной.
В этот момент в моей груди что-то перевернулось… и по моим щекам полились слезы. Неужели это правда?.. Я почувствовала, что вот-вот поверю ему… поверю в то, что я значу для него столько же, сколько и он для меня.
Наклонившись к моей руке, он прижал ее к губам.
― Моя непослушная девочка… ― прошептал с нежностью. ― Именно этого я всегда хотел больше всего на свете. Быть с тобой. Для меня всегда существовала только ты.
Давид так свободно говорит о своих чувствах ‒ а ведь недавно мы молчали, боясь открыться друг другу, даже чуть-чуть. Неужели он так сильно изменился?
Но почему я продолжаю искать подвох в его словах? Неужели я все еще боюсь ему открыться?..
«Конечно, боюсь», пронеслось в моей голове.
Боюсь… Ведь на моем сердце и на теле было столько чудовищных ран.
― Но я видела тебя с другой девушкой.
Он поднял голову и посмотрел на меня.
― Мы с ней уже расстались. Сразу, как я снова увидел тебя. Да у нас с ней и не было ничего серьезного.
― Значит… ты тогда увидел меня?
Тут мое сердце снова на мгновение покрылось льдом.
Возможно, меня это беспокоило? То, какой я теперь буду в его глазах? Будет в них прежняя страсть… или одна жалость? Кого он увидел в тот день перед собой? «Увидел женщину в инвалидном кресле. И едва узнал ее», подсказал внутренний голос.
― Но ведь я… очень изменилась, ― опустила голову. ― Мое лицо…
― Что я слышу? ― чуть усмехнулся Давид краешком губ. ― Неужели это говорит Ларина, эта самоуверенная девчонка? Ника… ― продолжил уже тише. ― Ты всегда будешь для меня самой красивой. Самой лучшей.
Он ласково провел рукой по моей щеке. По этим шрамам. По чертам, утратившим свой вид. И в его глазах было столько нежности…
Неужели он действительно так сильно любит меня?.. Неужели больше не будет этого скрывать?
― И я полюбил тебя, даже раньше, чем ты думаешь, ― признался Давид. ― Если совсем честно, я влюбился не только в Нику Ларину, королеву красоты. Ты не поверишь… но глаза Веры Тучиной с самого детства преследовали меня во сне. Вот эти глаза цвета молочного шоколада. Вот они, передо мной. И ничуть не изменились. Я люблю тебя любой,―прижался щекой к коже моей руки. ― Люблю такой, какая ты есть. Со всем хорошим и плохим. Люблю тебя… ― шепнул еще раз. ― Люблю…
Его тепло волной разошлось по моему телу, придавая мне сил. Вливая в меня желание жить.
― Я тоже люблю тебя, Давид, ― наконец, открыла ему свое сердце. ― Таким, какой ты есть. И я тоже… больше всего на свете хочу быть с тобой!..
Я увидела трепетную радость в его серо-зеленых глазах, и в этот момент поняла, что снова… снова вернулась к жизни и даже больше.
Я почувствовала себя живой, как никогда!..
***
Наконец, я смогла посвятить всю себя физиотерапии ‒ удивительно, но как только ко мне вернулись душевные силы, сразу начали прибывать и физические. Уже к концу второй недели я уверенно стояла, держась руками за поручни тренажера.
Давид регулярно заходил ко мне в реабилитационный центр, поддерживал меня, мотивировал своими фирменными шутливыми подколками ‒ я так по ним скучала, так скучала по нему, именно такому, что даже злиться не могла!
Когда-то мне казалось, что наше самое счастливое время осталось в прошлом. Что, как школьные годы, эта радость уже не сможет к нам вернуться. Но сейчас, даже несмотря на все трудности, с которыми мне приходилось бороться, я чувствовала себя… на своем месте. По-настоящему счастливой. И для того, чтобы чувствовать себя именно так, мне не нужен был подиум, не нужны были тысячи восхищенных глаз.
Только его любящий взгляд.
― Ты слишком самокритична, ― Давид убрал волосы от моего лица, глядя на наше отражение в зеркале физиотерапевтического кабинета. ― Не так уж ты и изменилась. Шрамы со временем совсем исчезнут ‒ их уже и так почти не видно. Как была красоткой, так и осталась.
― Ну, да. Если тебе такое нравится, ― скептически хмыкнула, отворачиваясь в сторону. ― Знаешь, когда в свое время я делала пластику, больше всего я боялась, что не смогу вовремя остановиться и превращусь в силиконовую куклу. Вот и превратилась…
― Да что ж ты так на внешности зациклилась? ― мажор насмешливо прищурил глаза. ― Блин, Ларина, неужели ты думаешь, что парни всю жизнь хороводы вокруг тебя водили только из-за красоты? Красоток на свете полно. А ты… это ты. И неважно, как ты выглядишь.
Всякий раз, как он говорил что-то такое… от счастья и восторга у меня начинала кружиться голова!
Наверное, я так и не смогла до конца привыкнуть к тому, что мы больше не молчим, не притворяемся безразличными, не орем друг на друга, как ненормальные. Не пытаемся любой ценой победить и уничтожить друг друга. Но от этой войны действительно остались одни воспоминания. Пусть грустные и болезненные ‒ но они не давали нам забыть, как было ценно то, что мы имели, и я не стала бы вырывать из книги своей жизни ни одной ее страницы.
Давид снова отдал мне кольцо с признанием в любви, то самое, которое я не сумела сохранить. Зато он сумел.
― Ты вернула кольцо обратно, и я хотел бросить его в воды Тибра. Но просто… не смог. Пытался заставить себя разжать руку, но у меня не получилось. Я и решил его оставить ‒ в конце концов, я хранил его много лет. Купил его еще в школе, только так и не подарил.
― Давид… ― с нежностью провела кончиком пальца по прохладным буковкам белого металла, но затем подняла на него глаза и насмешливо улыбнулась. ― А ведь ты, оказывается, романтик!
― Виноват, ― усмехнулся парень краешком губ.
― Я всегда об этом знала. И я очень рада, что ты сохранил его. В тот день… я…
Мне так хотелось извиниться за то, как я обошлась с его подарком ‒ и за то, сколько лишнего я наговорила в ту нашу встречу…
― Можешь не объяснять. Блин, да я и сам знаю, что вел себя, как конченый псих. Я не отдавал отчета в половине своих поступков. Но ты рядом со мной никогда не терялась ‒ умела задать мне жару. Сейчас мне стало так легко любить тебя за это. За твой характер. Но тогда я ненавидел тебя. Конечно, на самом деле я ненавидел тебя… просто за то, что ты не была моей.
Я понимающе кивнула. «Страсть велит уничтожить того, кто никогда не будет твоим» ‒ мне было это знакомо.
― Зато теперь я твоя.
― Моя… да не совсем моя, ― криво улыбнулся Давид, с сожалением пожав плечами.
Увы, в этом он был прав. Мы много времени проводили вдвоем, гуляли по старому Пезаро, даже пару раз выходили в море на яхте его матери. И все же я продолжала жить в том же маленьком дворце, принадлежащем друзьям семьи Ринальди. Жить рядом с нелюбимым мужем…
Все то время, что длилась моя физиотерапия и психотерапия (я сказала Давиду, что мне не нужно говорить с психологом, что благодаря нему я уже вполне пришла в себя, но он меня уговорил), я хотела сбежать из этого места.
Эта комната, в которой я провела столько мучительных недель… Порой я просыпалась по ночам от болезненных кошмаров, продолжавших мучить меня даже сейчас, и в первые минуты не могла понять, не приснилось ли мне наше с Давидом счастье. И только нащупав кольцо на своем пальце, я понимала, что все это происходило на самом деле.
Но почему-то я продолжала откладывать наш с мужем разговор. Наверное, потому что сейчас отношения между нами казались такими спокойными, уважительными. Просто на удивление мирными. Мне не хотелось все портить.
Но в конце концов мне все же пришлось вернуться к той же теме, с которой начался весь этот кошмар:
― Альдо, нам нужно поговорить, ― я вошла в гостиную на первом этаже и, перехватив костыль, села в кресло рядом с ним.
Муж только со вздохом кивнул:
― Знаю, звездочка.
Пройдя мимо меня к старинному столику бюро, Альдо вытащил оттуда стопку каких-то бумаг.
― Заявление на развод ‒ бракоразводный процесс займет несколько лет, так что с этим лучше не тянуть.
Вот так легко и просто… И почему мне все еще не верилось в это? Я замерла, вглядываясь в эти тонкие аристократические черты, в его лицо, которое когда-то все-таки любила.
― Ты удивлена? Но ведь я не полный идиот, Ника. Ты давным-давно выбрала его ‒ а я был единственной помехой на вашем пути, ― в глазах мужа на секунду словно сгустился холод… или промелькнула отрешенность… или какое-то другое чувство, которое он пытался скрыть?
Мне постоянно приходилось напоминать себе, что у этого человека было два лица. За его деланым спокойствием мог скрываться какой угодно ураган чувств.
Я потянулась за бумагами, но Альдо так мне их и не отдал, скрутив стопку в трубочку и сжав ее в ладонях.
― Звездочка… ― снова назвал меня этим нежным прозвищем, которое еще со дня аварии я терпеть не могла. ― Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому. Но на лжи и обмане ничего долговечного не построишь, даже если приложишь к этому все силы.
Я медленно кивнула, молча продолжая смотреть ему в глаза. Да, я знала, что наш брак был основан на лжи. Но к чему он об этом заговорил?
― Я должен кое-что тебе рассказать, ― продолжил он, так и не отдав мне документы. ― О том, что произошло несколько месяцев назад. В то время у меня появилась одна навязчивая привычка… Где бы я ни был, я заходил на сайт охранного агентства и принимался просматривать изображения с камер видеонаблюдения внутри и снаружи нашего дома. Порой заходил на него по тридцать раз на дню, а то и чаще… Наверное, пытался как-то себя успокоить, не знаю. И вот однажды я увидел его. Он снова пришел в мой дом ‒ сначала я хотел вызвать полицию, чтобы этого червяка посадили за проникновение в чужое жилище. Но потом Давид Третьяков взял несколько вещей, принадлежащих твоему сыну, и я понял… что именно он задумал. Мне удалось проследить за ним до одной частной лаборатории. Затем я «поговорил» с ее руководителем ‒ точнее, предложил ему денег ‒ он потребовал не так уж и много, ― он с сожалением покачал головой. ― Прости меня, Ника, за то, что я пытался обманом удержать тебя рядом с собой. Может, если бы не я, между нами все сложилось бы как-то иначе…
Альдо сделал паузу. И хоть частью своего сердца я догадывалась, что он скажет… всегда знала это… все равно ждала этих слов, не помня себя от волнения.
― Давид Третьяков действительно биологический отец твоего сына. Теперь ты знаешь правду.