Вытерев слезы, я как могла, постаралась вооружиться ледяным спокойствием. Вышла из пустого кабинета, в который этот парень затащил меня, заглянула ненадолго в нашу с мужем спальню. Вытащив из ящика те трусы с игривой надписью на них, снова вернулась в соседнюю комнату и швырнула их Третьякову.
― Забирай и проваливай!
― Оставь себе, ― усмехнулся мажор. ― Их место рядом с тобой!
― Ты или убираешься к черту вместе со своими похабными трусами, или я зову Альдо, он достает фамильное ружье и от тебя не остается мокрого места. Поверь, Третьяков, ― холодно улыбнулась я, ― меня устроит любой из этих вариантов!
Но Давид только рассмеялся.
― Или как тебе такой вариант ‒ я спускаюсь вниз и представляюсь всему благороднейшему семейству Ринальди, как твой друг детства из России? А мне есть что им рассказать ‒ мы же с тобой чуть ли не с пеленок знакомы.
О Господи… Что же мне сделать, чтобы все это, наконец, закончилось?!
― Ладно, Ника. Твоя взяла. Можешь ничего не рассказывать обо мне своему мужу-барану. Можешь вообще никому не рассказывать… о нас, ― улыбнулся Третьяков, чуть прищурив глаза.
― Никаких «нас» не существует!
― Так мы им всем и скажем, ― подмигнул мне.
Я медленно выпустила воздух из легких.
Эта наша война, в которой он пытается завоевать меня, а я изо всех сил обороняюсь, была мне до боли знакома… и одновременно так непривычна! Я думала, что навсегда перевернула эту страницу своей жизни.
Но вот она я, простая девчонка, влюбленная в нахального мажора, который всегда получает то, что хочет. И вот он, тот самый парень, который не признает никаких правил, делает все, что только взбредет ему в голову.
Выйдя в коридор, чтобы проверить, свободен ли путь… внезапно я наткнулась на Альдо, как раз поднимавшегося по лестнице на второй этаж. При виде него мое сердце снова чуть не остановилось. Я понадеялась, что он не слышал наших голосов, доносящихся из-за двери в кабинет. Но кажется, действительно не слышал ‒ его лицо было очень спокойным, как обычно.
― Ну, что, идем в столовую, stellina?
― Конечно, tesoro mio, только поправлю макияж, ― дотронулась до лица, которое всего пару минут назад было мокрым от слез.
― С ним и так все отлично. Идем, мы все тебя уже заждались!
Вот черт… черт, черт! Я надеялась сама проводить Третьякова до второго выхода, закрыть за ним дверь и успокоиться, наконец. А теперь весь вечер мне придется сидеть как на иголках, гадать, свалил незваный гость из дома моего мужа или нет…
Вот уж и впрямь, чем-то я перед Вселенной точно провинилась, раз она снова и снова сталкивает меня с этим невыносимым парнем!
***
Спустившись вниз, присоединившись к его родителям, я оглянула свою новую семью.
И тут мной завладела смесь очень неприятных эмоций.
Я будто бы… почувствовала себя лишней за этим столом, словно меня ничто не связывает с этими людьми, ни в чем не похожими на меня. Словно я вышла за Альдо по расчету (хоть это было далеко не так!), просто ради комфорта и стабильности, которые были нужны мне, но внезапно перестали быть нужны. И при этом осознала, что не чувствую себя обманщицей из-за этого, как будто мне плевать, что обо мне подумают люди, за одно мгновение ставшие для меня чужими.
Хуже того… внезапно я поняла, что стала тяготиться этим браком. Словно эта семья была тяжким бременем, которое я по дурости взгромоздила на себя. Поняла, что Альдо загнал меня в тесную клетку ненужных правил и нелепых ограничений, сделал из меня ту, которой я не была и не хотела быть.
Внезапно мне очень захотелось, чтобы Давид спустился вниз и представился всей этой пафосной семейке, как мой бывший любовник. Вот было бы забавно! Представляю себе лица синьоры Адрианы и синьора Габриэля, этих гребанных снобов!
Но тут я представила лицо мужа в тот момент, когда он поймет, что я больше не хочу быть его женой… и мое сердце обратилось в лед.
Нет, конечно, на самом деле я совсем этого не хотела.
«Браки, заключенные в католической церкви считаются нерасторжимыми. А это значит, что если мы с Альдо разведемся, он уже не сможет обвенчаться с другой», вдруг вспомнилось мне. В Италии к таким вещам относились о-о-очень серьезно, наверное, поэтому в этой стране был так низок процент разводов. На том, чтобы мы именно венчались, настаивало все семейство, а мне самой было как-то все равно, теперь же…
Но с чего это я начала думать о разводе? Не из-за чертового Третьякова же, решившего, что я недостаточно страдала из-за него?
Нет, дело было не в нем, а в том, что мои чувства к мужу подостыли, и все те проблемы, которые до этого мне удавалось не замечать, внезапно вылезли на поверхность.
Но не такие уж серьезные у нас были проблемы! С матерями мужей мало кто ладит, мне нужно просто как можно реже встречаться с этой старой мегерой.
Что до моей карьеры, которой мне пришлось пожертвовать ради выгодного замужества… Я ведь все равно не смогла бы вечно работать моделью ‒ еще лет пять-десять максимум, двадцать, если я все-таки стану супермоделью (что, кстати, совершенно невероятно, ибо эпоха супермоделей давно прошла). Чем скорее я овладею новой интересной профессией, тем будет лучше для меня самой. Я сама приняла это решение, и муж тут ни при чем, мне пора перестать обижаться на него за это.
Еще совсем недавно я была счастлива с ним, и он все еще был очень мне дорог. Да и кто вот так сразу рушит семью из-за каких-то временных трудностей? Как только Третьяков уберется с моего пути, мы восстановим былые чувства, и у нас будет все так, как раньше ‒ даже еще лучше.
А значит, я должна приложить все силы, чтобы сохранить все так, как есть.
Потому что в моей жизни все хорошо. Все хорошо. Все хорошо! Все просто замечательно, мать его!..
***
Я шла по коридору своего нового института. Его озаряло яркое итальянское солнце, бросавшее большие пятна света на лакированный паркетный пол и на белые стены, украшенные полуколоннами, поддерживающими лепной карниз. Следующим уроком у меня должен был быть английский язык, и потому рядом со мной не было одногруппниц.
И так же, как и в прошлый раз, стоило мне остаться одной, рядом со мной появился он. Мое наваждение. Моя болезнь… Мой худший кошмар. Его черные волосы блестели на солнце, в зеленых глазах танцевали веселые искорки.
― Думала, что сможешь от меня убежать? Думала, что я не найду тебя? ― улыбнулся Давид своей знакомой нагловато-обаятельной улыбкой.
Я хотела, было, в очередной раз ответить что-то вроде «Ты меня и не искал» или «Где ты был все четыре года?», но не успела… потому что снова оказалась в его руках, и эти слова замерли на моих губах.
Его лицо, эта улыбка, любимые глаза в обрамлении черных ресниц были так близко от меня… Полный рот немного неправильной формы ‒ он был до боли мне знаком.
Красивый и очень обаятельный. Но не только. Конечно, нет. В нем, в таком, какой он есть, всегда было что-то, что я безумно любила, в чем нуждалась. Его душа, наверное, она.
Давид… Недоверчивый и грубый, но глубокий, тонко чувствующий и даже романтичный. Только я видела его таким, каким он был на самом деле за этой маской плейбоя, которому ни до кого нет дела.
Нам с ним было всего по двадцать два года, но мне казалось, что я была старше. Мне пришлось быстро повзрослеть. Но сейчас я так хотела просто забыть обо всем и снова, как в школьные времена, окунуться в эту влюбленность с головой!..
Закрыв глаза, он провел ртом по моей щеке, и я почувствовала, что таю в его руках… схожу с ума от этих невыразимых чувств.
― Ника… Разве не ты говорила, что без любви все теряет всякий смысл? Что со мной ты чувствовала себя как никогда живой? ― с нежностью зарылся лицом в мои волосы. ― Знаешь, как мне было плохо без тебя? Из меня словно вынули сердце. На его месте была ужасная пустота. Невыносимая пустота! Боль, одиночество… но эта пустота хуже всего. И когда я увидел тебя, снова сжал в своих руках, я словно обрел давно потерянную часть. И эта боль исчезла, и жизнь наполнилась чудесными красками, ― задержал свои губы на моих губах. ― Как ты можешь лишать меня этого? ― едва слышно прошептал в мою кожу. ― Как можешь прогонять меня из своей жизни?.. Как, Ника, моя упрямая девочка? Когда ты нуждаешься в том же, что и я…
Я по-прежнему не могла произнести ни слова. По моим щекам покатились слезы, но не горькие, злые ‒ очищающие, тихие слезы. И они были красноречивее любых слов. Он собрал их губами, ласково и нежно.
Давид завел меня в незапертую пустую аудиторию. Расстегнул платье и осторожно снял его с меня, как и свою рубашку. Наши тела озаряло яркое солнце ‒ пряди его черных волос, бугры мышц, кубики пресса, вены на сильных тренированных руках и мою золотистую кожу, обнаженную грудь, все то, что так нуждалось в его поцелуях и прикосновениях.
Он сжал мое тело страстно, крепко, так, словно больше никогда не сможет отпустить. Мой самый любимый человек… Наши тела переплелись и стали одним целым, как две капли воды, две искры костра, две частицы паззла, идеально подходящие друг другу. Этих объятий мне никогда не будет достаточно, я знала это.
Окончательно раздев, Давид посадил меня на парту и провел пальцами между моих раздвинутых ног, надавил на бугорок и продвинулся ниже, глубже, туда, где рождались самые жаркие ощущения. Откинув голову, я застонала, выгнулась от удовольствия в его руках, раздвинула бедра еще шире.
Прижав к своему сердцу, как самое дорогое сокровище, он вошел в меня, медленно, до конца. И тут я осознала, всем существом прочувствовала, как не хватало мне его все это время…
…и в этот момент проснулась на своей супружеской кровати. Проснулась рядом с другим мужчиной.
Проснулась рядом с тем, кто никогда не заменит мне того, кого я потеряла.
***
Я расплакалась, как маленький ребенок. Ну, конечно, это был только сон!.. Господи… Конечно, настоящий Третьяков никогда ничего такого бы мне не сказал. Он просто не умеет говорить о любви ‒ даже если умеет любить (в чем я очень сомневалась).
Постаралась успокоиться, вытерла слезы… а потом снова вспомнила слова того Давида из сна… и разревелась еще горче, почувствовала себя еще несчастнее.
«Ника… Разве не ты говорила, что без любви все теряет всякий смысл? Что со мной ты чувствовала себя как никогда живой?», я никогда ничего такого ему не говорила. Я об этом думала, все эти годы думала именно так ‒ и о том, что без него внутри меня поселилась пустота, наполненная болью и одиночеством. Пустота, грозящая остаться там навсегда.
Давид из сна сказал мне все, что я безумно хотела услышать… Но Давид из сна не имел ничего общего с настоящим. Реальный Третьяков из плоти и крови сказал бы мне какую-нибудь гадость, приправленную пошлостью. Прижал бы к стене и начал ласкать, страстно, горячо, умело ‒ но не так, как это было сейчас. Не так… восхитительно легко, эротично, пронзительно-нежно.
Наши тела освещало яркое солнце, наши души словно соединились воедино… Нет, настоящий Давид никогда не был нежен со мной.
Я плакала, плакала и плакала. И в конце концов, даже разбудила Альдо своим плачем.
― Что случилось, звездочка? ― сонно вздохнув, с трудом разлепил глаза. ― Приснилось что-то плохое?
Только покачала головой и снова попыталась вытереть слезы.
Приснилось что-то даже слишком хорошее…
― Иди сюда, ― он обнял меня еще крепче.
Я поцеловала Альдо в губы, прижалась к нему в поисках защиты от самой себя. Муж уложил меня на спину, начал гладить мое тело. Привычно овладел мной. Он знал, что мне нравится в постели, он считал меня своей и только своей…
Но я… я больше ему не принадлежала. Не целиком и полностью. Мои глаза были закрыты ‒ на месте Альдо я представляла себе того, другого.
Хотела быть с ним и ничего не могла с этим поделать…