Эдит быстро отдернула руку и снова посмотрела на Флоренс со странным испугом (казалось, у нее мелькнуло безумное желание спрятаться), но тотчас же сказала: "Ничего, ничего. Ушибла". Потом добавила: "Моя Флоренс!" Потом начала тяжело дышать и разрыдалась.
- Мама! - воскликнула Флоренс. - О мама, что мне делать, что должна я сделать, чтобы нам было лучше. Можно ли что-нибудь сделать?
- Ничего, - ответила та.
- Уверены ли вы в этом? Неужели это невозможно? Если я, несмотря на наш уговор, скажу, о чем я сейчас думаю, вы не будете меня бранить? - спросила Флоренс.
- Это бесполезно, - ответила та, - бесполезно! Я вам сказала, дорогая, что мне снились дурные сны. Ничто не может их изменить или помешать их возвращению. - Я не понимаю, - сказала Флоренс, глядя на ее взволнованное лицо, которое как будто омрачилось под ее взглядом.
- Мне снился сон о гордыне, - тихим голосом сказала Эдит, - которая бессильна пред добром и всемогуща пред злом; о гордыне, разжигаемой и подстрекаемой в течение многих постыдных лет и искавшей убежища только в самой себе; о гордыне, которая принесла тому, кто ею наделен, сознание глубочайшего унижения и ни разу не помогла этому человеку восстать против унижения, избежать его или крикнуть: "Не бывать этому!" Мне снился сон о гордыне, которая - если бы разумно ее направляли - могла принести совсем иные плоды, но, искаженная и извращенная, как и все качества, отличающие этого человека, только презирала самое себя, ожесточала сердце и вела к гибели.
Теперь она не смотрела на Флоренс и не к ней обращалась, но говорила так, словно была одна.
- Мне снился сон, - продолжала она, - о таком равнодушии и жестокосердии, возникших из этого презрения к себе, из этой злосчастной, беспомощной, жалкой гордыни, что человек безучастно пошел даже к алтарю, повинуясь старой, хорошо знакомой, манящей руке, - о, мать, мать! - хотя он и отталкивал эту руку, и желал раз и навсегда стать ненавистным себе самому и всем, только бы не подвергаться ежедневно новым уколам. Гнусное, жалкое создание!
Теперь, мрачная и возбужденная, она была такою, как в ту минуту, когда вошла Флоренс.
- Еще снилось мне, - сказала она, - что этот человек, делая первую запоздавшую попытку достигнуть цели, был попран грязными ногами, но поднял голову и взглянул на того, кто его попирал. Мне снилось, что он ранен, загнан, затравлен собаками, но отчаянно защищается и не помышляет сдаваться, и что-то побуждает его ненавидеть попирающего, восстать против него и бросить ему вызов!
Рука Эдит крепче сжала дрожащую руку, которую она держала в своей, а когда она посмотрела вниз, на встревоженное и недоумевающее лицо, ее нахмуренный лоб разгладился.
- О Флоренс, - сказала Эдит, - мне кажется, сегодня ночью я была близка к сумасшествию!
И, смиренно опустив свою гордую голову ей на грудь, она снова заплакала.
- Не покидайте меня! Будьте около меня! Вся надежда моя на вас! - эти слова она повторяла десятки раз.
Вскоре она стала спокойнее и преисполнилась жалости к Флоренс, плачущей и бодрствующей в такой поздний час. Заря уже занималась, и Эдит обняла Флоренс, уложила на свою кровать и, не ложась сама, села около нее и сказала, чтобы та постаралась заснуть.
- Вы устали, дорогая, вы расстроены, несчастливы и нуждаетесь в отдыхе.
- Конечно, я расстроена сегодня, милая мама, - сказала Флоренс, - но вы тоже устали и тоже расстроены.
- Нет, мне станет лучше, если вы будете спать так близко, около меня, дорогая.
Они поцеловались, и Флоренс, измученная, постепенно погрузилась в дремоту; но когда ее глаза сомкнулись и уже не видели липа, склонившегося над ней, так грустно было думать о лине там, внизу, что в поисках утешения ее рука потянулась к Эдит. - Однако даже в этом движении была нерешительность, опасение изменить ему. Так, во сне, она старалась их примирить и показать им, что любит их обоих, но не могла этого сделать, и печаль, терзавшая ее наяву, не покидала ее и во сне.
Эдит, сидевшая у постели, смотрела на темные мокрые ресницы, смотрела с нежностью и жалостью, ибо она знала правду. Но ее глаза сон сомкнуть не мог. Когда рассвело, она по-прежнему сидела, настороженная и бодрствующая, держа в своей руке руку спящей и время от времени шептала, глядя на умиротворенное лицо: "Будьте около меня, Флоренс. Вся надежда моя на вас!"
ГЛАВА XLIV
Разлука
Рано, хотя и не вместе с солнцем воспряла от сна Сьюзен Нипер. Необычайно проницательные черные глаза этой молодой особы смотрели сумрачно, а это несколько уменьшало их блеск и - вопреки обычным их свойствам наводило на мысль, что, пожалуй, иной раз они закрываются. К тому же они еще припухли, словно накануне вечером эта особа проливала слезы. Но Нипер, нимало не удрученная, была на редкость оживлена и решительна и как будто собиралась с духом, чтобы совершить какой-то великий подвиг. Об этом можно было судить и по ее платью, туже затянутому и более нарядному, чем обычно, и по тому, как она, прохаживаясь по комнатам, трясла головой в высшей степени энергически.
Короче говоря, она приняла решение, дерзкое решение, заключавшееся в том, чтобы... проникнуть к мистеру Домби и объясниться с этим джентльменом наедине. Я часто говорила, что хотела бы это сделать, - грозно объявила она в то утро самой себе, несколько раз тряхнув головой, - а теперь я это сделаю.
Подстрекая себя, со свойственной ей резкостью, к исполнению этого отчаянного замысла, Сьюзен Нипер все утро вертелась в холле и на лестнице, не находя удобного случая для нападения. Отнюдь не обескураженная этой неудачей, которая, в сущности, только пришпорила ее и подбавила ей жару, она не уменьшала бдительности и, наконец, под вечер обнаружила, что заклятый ее враг, миссис Пипчин, якобы бодрствовавшая всю ночь, спит в своей комнате и что мистер Домби, оставленный без присмотра, лежит у себя на диване.
Тряхнув не только головой, но на этот раз встряхнувшись всем телом, Сьюзен на цыпочках подошла к двери мистера Домби и постучала.
- Войдите! - сказал мистер Домби.
Сьюзен, встряхнувшись еще раз, подбодрила себя и вошла.
Мистер Домби, созерцавший огонь в камине, бросил удивленный взгляд на гостью и слегка приподнялся на локте. Нипер сделала реверанс.
- Что вам нужно? - спросил мистер Домби.
- Простите, сэр, я хочу поговорить с вами, - Сказала Сьюзен.
Мистер Домби пошевелил губами, как будто повторяя эти слова, но, казалось, он был столь изумлен дерзостью молодой женщины, что не мог произнести их вслух.
- Я нахожусь у вас на службе, сэр, - начала Сьюзен Нипер с обычной своей стремительностью, - вот уже двенадцать лет и состою при мисс Флой, моей молодой хозяйке, которая и говорить-то хорошенько еще не умела, когда я только что сюда поступила, и я была старой служанкой в этом доме, когда миссис Ричардс была новой, быть может, я не Мафусаил *, но я и не грудной младенец.
Мистер Домби, приподнявшись на локте и не спуская с нее глаз, не сделал никаких замечаний касательно этого предварительного изложения фактов.
- Не было на свете молодой леди чудеснее и милее, чем моя молодая леди, сэр, - сказала Сьюзен, - а я знаю это лучше всех, потому что я видела ее в дни горя и видела ее в дни радости (их было немного), я видела ее вместе с ее братом и видела ее в одиночестве, а кое-кто никогда ее не видел, и я скажу кое-кому и всем, да, скажу, - тут черноглазая тряхнула головой и тихонько топнула ногой, - что мисс Флой - самый чудесный и самый милый ангел из всех, ходивших по земле, и пусть меня разрывают на куски, сэр, все равно я буду это повторять, хотя я, быть может, и не мученик Фокса *.
Мистер Домби, бледный после своего падения с лошади, побледнел еще сильнее от негодования и изумления и смотрел на говорившую таким взглядом, словно обвинял и зрение свое и слух в том, что они ему изменили.
- Нет человека, который мог бы испытывать к мисс Флой иные чувства, кроме верности и преданности, сэр, - продолжала Сьюзен, - и я не хвалюсь своей двенадцатилетней службой, потому что я люблю мисс Флой! Да, я могу это сказать кое-кому и всем, - тут черноглазая снова тряхнула головой и снова топнула тихонько ногой, и чуть было по всхлипнула, - но верная и преданная служба, надеюсь, дает мне право говорить, а говорить я должна и буду, плохо это или хорошо.
- Чего вы хотите? - спросил мистер Домби, взирая на нее с гневом. - Как вы смеете?
- Чего я хочу, сэр? Я хочу только поговорить - с должным уважением и никого не оскорбляя, но откровенно, а как я смею - этого я и сама не знаю, а все-таки смею! - сказала Сьюзен. - Ах, вы не знаете моей молодой леди, сэр, право же, не знаете, никогда-то вы ее на знали!
Мистер Домби в бешенстве протянул руку к шнурку от звонка, но его не было по эту сторону камина, а он не мог без посторонней помощи встать и обойти камин. Зоркий глаз Нипер тотчас обнаружил беспомощное его положение, и теперь, как выразилась она впоследствии, она почувствовала, что он от нее не ускользнет.
- Мисс Флой, - продолжала Сьюзен Нипер, - самая преданная, самая терпеливая, самая почтительная и красивая из всех дочерей, и нет такого джентльмена, сэр, хотя бы он был богат и знатен, как все самые знатные богачи в Англии, сложенные вместе, который не мог бы ею гордиться, не пожелал бы, не должен был гордиться! Если б он знал ей настоящую цену, он охотнее расстался бы со своей знатностью и богатством и в лохмотьях просил бы милостыню у дверей, это я скажу кое-кому и всем, - воскликнула Сьюзен, разрыдавшись, - только бы не терзать ее нежное сердце, а я видела, как оно страдало в этом доме!
- Вон! - крикнул мистер Домби.
- Прошу прощенья, сэр, я не уйду, даже если бы мне пришлось оставить это место, - отвечала упрямая Нипер, - которое я занимаю столько лет - и сколько всего я за это время насмотрелась! - но я надеюсь, что у вас не хватит духу прогнать меня от мисс Флой! Да, я не уйду, пока не выскажу все! Я, может быть, и не индийская вдова, сэр, и не хотела бы ею стать, но если бы я решила сжечь себя заживо, я бы это сделала! А я решила договорить до конца.
Не менее ясно, чем слова, свидетельствовало об этом выражение лица Сьюзен Нипер.
- Из всех, кто состоит у вас на службе, сэр, - продолжала черноглазая, - нет никого, кто бы трепетал перед вами больше, чем я, и вы мне поверите, если я осмелюсь сказать, что сотни и сотни раз собиралась поговорить с вами и никак не могла отважиться вплоть до вчерашнего вечера, но вчера вечером я решилась.
Мистер Домби в припадке бешенства еще раз протянул руку к шнурку, которого не было, и, не найдя его, дернул себя за волосы.
- Я видела, - говорила Сьюзен Нипер, - как мисс Флой выбивалась из сил, когда была совсем ребенком, таким ласковым и терпеливым, что лучшие из женщин могли бы брать с нее пример! Я видела, как она сидела до поздней ночи, чтобы помочь своему больному брату приготовить уроки, я видела, как она ему помогала и как ухаживала за ним в другую пору - кое-кому известно, когда это было, - я видела, как она, без всякой поддержки и участия, выросла и, слава богу, стала леди, которая может послужить украшением и оказать честь любому обществу. И я всегда видела, как жестоко ею пренебрегали и как она от этого страдала, - я это всем могу сказать и скажу, - и никогда она ни слова не говорила, но если человек уважает и почитает тех, кто лучше его, это еще не значит, что он должен поклоняться каменным идолам, и я хочу и должна говорить!
- Есть здесь кто-нибудь? - громко крикнул мистер Домби. - Где слуги? Где служанки? Неужели никого здесь нет?
- Вчера был уже поздний час, когда я ушла от моей милой молодой леди, а она еще не легла спать, - продолжала Сьюзен, ни на что не обращая внимания, - и я знаю, почему! Потому что вы больны, сэр, а она не знала, насколько это серьезно, и этого было достаточно, чтобы сделать ее несчастной, и я видела, что она несчастна, - я, быть может, не павлин, но у меня есть глаза *, - и я сидела у себя в комнате и думала, что, может быть, она чувствует себя одинокой и я ей нужна. И тогда я увидела, как она крадучись спустилась вниз и подошла к этой двери, как будто преступление - взглянуть на родного отца, а потом крадучись вернулась назад и вошла в пустую гостиную и плакала так, что я не могла слушать. Я не в силах была слушать, - сказала Сьюзен Нипер, вытирая черные глаза и неустрашимо глядя в искаженное бешенством лицо мистера Домби. - Не в первый раз я это слышала, а уже много, много раз! Вы не знаете своей родной дочери, сэр, вы не знаете, что вы делаете, сэр, я скажу кое-кому и всем, - воскликнула в заключение Сьюзен Нипер, - что это стыдно и грешно!