Сначала я пытался относиться к этому нейтрально: забивал голову книгами, моей писаниной и работой, которой, как назло, стало меньше.
Но через неделю сдался.
Я отыскал припрятанный сверток с марихуаной, открыл окно и смотрел на деревья, вытягивая из самокрутки всю дурь и скапливая ее своих легких. Так я просидел час.
Поняв, что начинаю ненавидеть весь мир — тебя и Криса в частности — я собрался и пошел в магазин. Один работал до поздней ночи, я смог приобрести пачку сигарет, бутылку вина и вместе с покупками направился к морю.
По берегу шатались несколько компаний. Вечер был погожий и сухой. Я расположился на песке, вскрыл пачку и бутылку.
Поскольку я почти два месяца не прикасался ни к спиртному, ни к сигаретам, а до этого нашпиговался травой как дорвавшийся до запретных веществ подросток, никотин и вино быстро прибрали меня к рукам. Рассудок помутился, хотя мне казалось наоборот: теперь я видел полнейшую безобразность всего, что со мной случилось. Я уже не просто ненавидел, мне хотелось уничтожить в пыль каждое событие до этого момента.
Свою бывшую жену.
Тебя, Марта.
Разумеется, Криса.
Работу, которая отнимала столько сил.
Всех женщин, с которыми когда-либо спал.
Всех мужчин, с которыми когда-либо дружил.
Единственным светлым пятном мне тогда виделась только моя собака — Дора. Ее писклявый лай как наяву стоял у меня в ушах, что захотелось сию секунду разрыдаться и броситься в море.
Пока я не понял, что это лает чей-то чужой пес.
Я не выдержал и поплелся домой. По пути снова заскочил в магазин и купил новую бутылку, потому что прежнюю я уже осушил.
Придя, я первым делом хлебнул из горла, поджег сигарету. И только тогда заметил, что крепко сжимаю в ладони свою старую зажигалку. Откуда она оказалась у меня в руках, я не понял, потому что в магазине брал обычную, дешевую, пластиковую, а эта была металлической, тяжелой с именной гравировкой. Ее подарила мне ты, Марта. На нашу годовщину. На нашу с тобой первую годовщину встречи.
Я прочел въевшиеся в металл мелкие буквы: «Лучшему мужчине, который пахнет кофе и табаком, от женщины, которая пахнет его любовью».
В ярости я швырнул зажигалку, не глядя, за спину. И тут же раздался истошный треск битого стекла.
Собирая осколки по полу голыми руками, я неоднократно поранился. Кровь текла по ладоням, по мелким кусочкам, которые секунду назад были целиковым окном, по полу. Моя боль в душе наконец вылилась в физическое страдание, и, как ни странно, я почувствовал облегчение.
Я кое-как прибрался в комнате, не слишком тщательно, и даже не помнил, как заснул. Впрочем, ничего удивительного в этом не было с учетом того, сколько я выпил и скурил.
Очнулся я все на том же полу среди россыпи стекол. То ли я не сумел добраться до кровати, то ли вернулся сюда посреди ночи, чтобы закончить уборку, — неизвестно.
Руки были изуродованы и полностью вымазаны кровью, и только сейчас я смог оценить, что натворил: зажигалка полетела прямиком в окно, которое я прикрыл, уходя. Хорошо, что по ту сторону находился задний двор дома, и обычно там никто не ходил, тем более ночью.
Кстати, зажигалку я так и не нашел. Еще неизвестно, существовала ли она вообще или просто померещилась моему больному сознанию. Я был убежден, что точно видел ее в своих руках, но примерно с той же убежденностью припоминал, что выкинул ее сразу после нашего расставания.
Я осмотрел и перебинтовал раны. Только одна оказалась довольно глубокой — рядом с большим пальцем левой руки. В остальном я отделался царапинами.
Помимо рук, меня беспокоило страшное похмелье, каких я давненько не испытывал. Наверное, лишь в студенческие годы я знавал нечто подобное. И то, тогда организм был явно свежее, а сейчас же я был настолько разбит, что едва перемещался от комнаты до туалета. Меня тошнило и рвало невыносимо, каждые полчаса. Я бы просто упал в кровать и умер тут же, но вынужденно двигался, продолжал жить. И эта жизнь совсем не радовала.
Помню, как однажды я здорово приложился к алкоголю на корпоративной вечеринке, незадолго до нашего с тобой расставания, Марта.
Стоял февраль. Мы праздновали десятилетие фирмы. Тогда напились все, включая меня, Башо и остальных коллег. По такому случаю «развязался» даже наш директор. Такой, лысый и ужасно неприятный — Марта, ты должна его помнить. Но и этот гад мне тогда показался довольно милым. Все-таки чудесными свойствами обладает виски! Из вышколенных педантов он создает развратников, из тихонь — заводил, из благородных дам — распутных девок, а из строгих руководителей — веселых парней, которые умеют отплясывать не хуже Мариуса Петипа.
Я вернулся домой к полуночи, рассказал тебе, как все прошло. Я вещал с таким азартом, что не сразу заметил твое непримиримое, мрачное лицо. Ты молча дослушала, а затем влепила такую пощечину, что я аж протрезвел.
— Марта, за что?.. — ставя на место челюсть, спросил я.
— А ты не знаешь?!
— Нет…
— Кто она?! — заорала ты.
— Кто… она?.. — с тупым видом повторил я.
— Кто эта мразь, с кем ты танцевал?!
— Елена?.. — с трудом припомнил я.
— Елена?.. — ты будто бы восторженно подняла брови, но ни о каком восторге, ясное дело, речи не шло. — Елена, значит? Та самая Елена, которая приперлась к вам месяц назад в короткой юбке? Эта шлюха?
Месяц назад в нашем коллективе действительно случилось пополнение. И об этом я тебе тоже рассказывал еще раньше. Рассказывал, как мы хохотали над короткой юбкой новой секретарши. Да-да, именно с ней в итоге переспал Башо.
— Нет, — кое-как объяснил я, покуда ты снова меня не ударила. — Нет же! Я танцевал с Еленой из бухгалтерии. Марта, ей пятьдесят три. Она замужем! О чем ты?!
— Ты только что сказал!..
— Бога ради, я сказал, что танцевал с Еленой!
— Надо было сразу уточнить, — отчеканила ты и даже не извинилась.
Полагаю, ты не поверила мне тогда. И только одного не понимаю — почему?
Ни разу не случалось такого, чтобы ты, дорогая Марта, уличила меня во лжи. Я, конечно, не претендую на святость и вполне способен на ложь, если того требуют обстоятельства. Так что мучаясь похмельем, чтобы отвлечь мозг, я пытался отыскать какой-то момент, где я тебе соврал.
Ах, да, вспомнил.
Я врал, что бросил курить. Врал совершенно скотски. Но, удивительная штука, я ведь сам доподлинно верил, что говорю правду. Например, я выкуривал не целую пачку, как раньше, а только пять сигарет. После чего заявлял: «Да, я бросил».
— И совсем не курил?
— Совсем. Только чуть-чуть.
— Джей, ты же обещал!
— Да-да, я стараюсь. Я очень стараюсь.
Но распрощаться с никотином при тебе оказалось невозможным. Наверное, я не относился к этому достаточно серьезно. Это было тем обещанием, которое дают, скрестив пальцы за спиной: не буду больше есть сладкое на ночь, больше не буду материться, не буду смотреть телевизор, а буду читать книги, буду бегать по утрам, буду звонить маме раз в три дня, не буду больше вспоминать этого человека…
И все равно соблазняешься на кусочек торта, ругательства вырываются сами собой, телевизор гипнотизирует, а на звонки никогда нет времени. Да и человека забыть не получается на одном честном слове. Не получается, и все тут.
Я улегся в кровать и ненадолго заснул. Что-то снилось нехорошее. Я просыпался, вздрагивая, и вновь засыпал. До вечера мой несчастный желудок выворачивало наизнанку неоднократно. Я пил воду и силой мысли пытался унять боль в голове. Буддисты верят, что все покоряется силе мысли. Видимо, у моей мысли было недостаточно сил.
Я смог более-менее твердо стоять на ногах, когда уже смеркалось. Нужно было что-то поесть. Но та еда, которая у меня имелась, либо предполагала длительную готовку (на что я был явно неспособен), либо была мне противопоказана (свежие фрукты, скорее всего, полетели бы обратно — ярко и со вкусом).
Я отправился к Сэму.
Его в кафе не было, но была Пенни, которая узнала меня и тут же принялась причитать на своем наречии, откуда я разобрал только, что хреново выгляжу, и то — благодаря интонации.
— Пенни, пожалуйста, принеси мне рис. Самый простой. Вареный. Без специй.
— Ох, сэр! Ох, сэр! Вы желаете пиво? Пиво, сэр?
— Нет, Пенни, — я уже начинал раздражаться. — Я не хочу пиво.
— Пиво. Том-ям. Пиво и том-ям. Вы почувствуете лучше, сэр.
— Пенни… — сдался я и уронил голову на стол, потому что стесняться было уже нечего. — Господи боже…
Она погладила меня по голове.
— Не надо, — заныл я. — Просто принеси мне еды.
Ее шуршащая одежда сделала вокруг стола еще несколько беспокойных кругов и отдалилась, свидетельствуя о том, что Пенни все-таки ушла выполнять заказ.
Конечно, она принесла пиво. И том-ям тоже принесла, и целую большую пиалу риса. Я ел как контуженный слон — медленно-медленно поднося палочки ко рту, затем медленно-медленно пережевывая. А Пенни все это время стояла рядом и смотрела. Других гостей в кафе не было, а мне было настолько тяжко разговаривать, что я ее не гнал.
Каким-то чудом я справился с рисовыми зернами, голод был утолен, а тошнота перестала то и дело подкатывать к горлу, улеглась и прислушивалась к полученной пище.
Я отдал Пенни тарелку, но, отлучившись на минуту, Пенни сразу вернулась и стала настойчиво подталкивать ко мне острый суп. Я боролся с ней и пытался объяснить, что и в лучшем своем состоянии недолюбливаю том-ям. Однако Пенни была непреклонна. Я зачерпнул пару ложек для ее успокоения, но от пива отказался наотрез.
Когда я решил уходить, Пенни все порывалась проводить меня. Ее горячая забота могла бы доставить мне радость, не будь я настолько разбит. Но, не чувствуя почти ничего, кроме раздражения, я даже прикрикнул на Пенни и уплелся домой.
Уже закрывая калитку, мне почудилось, что за мной кто-то наблюдает. И в тот же момент я споткнулся о хозяйскую курицу, которая пыталась проскочить у меня между ног и удрать на свободу. Я схватил птицу, выругался на нее, швырнул во двор и полез в свою берлогу, чтобы уснуть больным, тревожным сном.