Днем меня ждали несколько рабочих писем. Анализируя почту и отвечая на вопросы клиентов, я то и дело бросал взгляды в окно, но пейзаж там ничем не отличался от давно привычного мне — безлюдного и зеленого.
В обед я сходил на пляж, искупался, зашел к Сэму, поел и поехал в город. Нужно было купить еще один жесткий диск, а такие вещи продавались только в крупных торговых центрах. Вечер у меня был совершенно свободен, и я думал, как им распорядиться. Зашел в палатку с DVD-дисками и приобрел несколько фильмов.
Местный выбор синематографа был настолько широк, что находились почти любые фильмы — старые и новинки, с почти любым переводом — английским, немецким, французским, испанским, русским, с дубляжем или с субтитрами.
Я пристрастился к итальянскому кино. В сравнении с ним современный Голливуд выглядел жалким и напыщенным. Мне казалось, даже в индийских фильмах намного больше искренности, чем в точеных американских блокбастерах.
Ты, Марта, помнится, тоже любила не самые популярные картины. Часто водила меня на маленькие, полузакрытые показы. Вначале я только нос ворочал, но терпел в угоду тебе. Однако вскоре проникся неподражаемым шармом ретро и артхауса, тончайшей филигранью искусства «не для всех». Нам было что обсудить, из-за чего поспорить и в чем согласиться. Признаю, я так и не стал безупречным ценителем и знатоком шедевров мировой киноиндустрии, оставшись, по сути, всеядным, но ты привила мне тягу к искусной простоте и невидимым подтекстам. И сейчас я находил утешение в таком досуге и, наверное, даже где-то считал это более достойной альтернативой скитанию по барам и массажным салонам.
Возвращаясь знакомой дорогой, я думал о том, не заглянуть ли мне в магазин за продовольствием, но потом решил, что перебьюсь и тем, что осталось в холодильнике.
А еще я подспудно мечтал, чтобы вечером в окне напротив, так же как вчера, зажегся свет. Ничего конкретного я не планировал предпринимать. Я бы снова стоял, затаившись у оконной рамы, и молча наблюдал. Мне было немного совестно от собственных мыслей, совсем чуть-чуть, но что я мог поделать со своим взбудораженным воображением? Запретить себе мечтать? Для чего? Если даже в самом своем укромном уголке — в своих интимных фантазиях — мы запрещаем себе желать тех или иных вещей, то для чего тогда вообще существует такая возможность в голове?
Подавленные желания и чувства — это такая же травма, как сломанная кость, вывих, удар в болевую точку. Для большинства из нас возможность фантазировать зачастую является единственной возможностью на реализацию потайных криков души. Иногда они могут быть действительно пугающими. Но степень их откровенности никогда не может быть ниже по сравнению с тем, на что мы отваживаемся в реальной жизни.
Болезненная жестокость, разврат, скрытые амбиции — все это становится почвой для воображения. Воображения, над которым властен лишь сам воображающий. В этом и заключается та огромная, скрытая сила, которой можно распорядиться в настоящей жизни. Она может стать мощным топливом в достижении целей или же погубить человека не только умственно, но и физически.
Но, так или иначе, насиловать собственный ум еще более бесчестно, чем топить только что родившихся слепых котят. И если уж на то пошло, я считаю, этим как раз и занимаются люди, убившие свои желания: потопив свой внутренний мир, они мстят тем, кто оказался слабее на их пути, мстят втихомолку и вновь мучаясь совестью. Мир, где никто не боится признаваться себе в желаемом, был бы куда чище и мягче. Но это, к сожалению, лишь теория. Вряд ли ее когда-нибудь удастся проверить, потому что политика, религии и подкрепляемая суевериями мораль еще долго будут довлеть над свободным разумом, чтобы контролировать и подчинять его на радость властьимущим.
Я давно отучился запрещать себе свободно плавать в мыслепотоках, и в этом тоже отчасти помогла мне ты, Марта.
Ты будто бы родилась специально для того, чтобы каждый день открывать новые грани жизни и чувственности. Я любил это твое свойство, подчас пугался его, но превозмочь любопытство не смел. Отчасти лишь потому, что любил, отчасти потому, что доверял. Однако, по большому счету, я сам того желал и шел добровольно на то, что ты предлагала.
Однажды мы ехали в плотно забитом автобусе. Вокруг толпились незнакомые люди, стояла осень, я был в длинном пальто. Мы возвращались с прогулки немного хмельные и веселые. Вдруг ты скользнула рукой в щель между застёгнутыми бортами моей верхней одежды, нащупала пряжку брючного ремня.
— Марта, — шепнул я, оторопевший, — ты что делаешь?
Ты прислонила указательный палец к губам и улыбнулась хитрыми, туманными глазами.
— Господи боже… Не надо, — я поймал тебя за кисть, но ты не поддавалась, шла напролом, уже добралась до молнии на штанах.
Я побледнел и залился краской одновременно. Не знаю, как называется эта эмоция. Мне было неловко, страшно, дико, а еще волнительно и азартно.
— Я прижмусь к тебе, — тихонько сказала ты, — и никто ничего не заметит.
— Это безумие… — я задохнулся от собственных слов, уже всецело ощущая, как кровь устремилась в промежность. — Я прошу, давай потерпим до дома…
— Тс-с-с!..
Ты обняла меня и прижала спиной к стене автобуса. Нам оставалось ехать всего две остановки. Толпа монотонно кряхтела, уничтожая кислород в салоне. Я закрыл глаза и отдался нахлынувшему чувству.
Я не стану лукавить, что то был наш лучший опыт любви, но дерзость, с которой мы ворвались в людское общество, нарушили установленные правила и остались при этом незамеченными, имела особый привкус — привкус сговора, тайны, одного на двоих преступления, что связывало нас еще крепче, еще туже, еще интимней, чем даже сам секс.
Научиться заново радоваться, научиться воспринимать других людей, научиться тяготеть к ним — к другим, не к тебе, Марта, — все еще казалось мне непостижимой задачей. Я, честно сказать, больше удивлялся тому живому интересу, возникшему у меня к абсолютно незнакомой девушке. Я не знал о ней ничего, кроме точеного силуэта фигуры и волнистой россыпи каштановых волос по спине, я даже лица ее не разглядел.
Но узнал мгновенно, в ту же секунду, когда подъехал к воротам своего жилища. Она сидела посреди дороги на корточках и осматривала колесо байка. Я притормозил в метре от нее, заглушил мотор.
Она подняла голову:
— Привет.
— Привет.
— Разбираешься в этих штуках? — она стряхнула кофейные пряди с щеки и уставилась на меня вызывающе.
— Немного, — я подошел и стал смотреть туда, куда и она. — Что случилось?
— А ты не видишь? Он не едет!
Я обошел байк по кругу:
— Ты заправила его?
— Я что, совсем дура, по-твоему? — она толкнула меня плечом. — Я его только взяла. Он полный. Видишь индикатор?
— Вижу.
— Счастливого пути, мастер.
Она тут же отвернулась от меня и принялась что-то щелкать, дергать, трясти бедный аппарат. Но байк игнорировал любые попытки завестись.
Не спрашивая разрешения, я поднял сидение и стал выкручивать затычку из бензинового бака.
— Слышь! — крикнула девушка. — Ну-ка, руки убрал! Сейчас еще что-нибудь сломаешь! А мне потом платить! Ты чего, не понял?! — она с агрессивным лицом устремилась ко мне, выдрала из моих рук затычку. — Я же говорю — до свидания! Помощь не требуется!
— Он пустой.
— Чего?
— Он пустой, — повторил я и показал на бак. — Бензин закончился. А датчик у тебя сломан, — я постучал по прибору.
Девушка рассеяно глядела то на приборную панель, то на меня, то в сухой бак. Пока она пыталась осознать, какого черта здесь произошло, я сходил к себе во двор и принес бутылку бензина.
Да, здесь бензин продают в бутылках — обычных, пластиковых, из-под газированный напитков навроде «Колы». Конечно, это не отвечает правилам безопасности, но на них всем плевать, если основная часть заправочных станций прекращают свою работу в шесть или в семь вечера, а тебе необходимо проехать через весь остров на крутую дискотеку. Я же со своей стороны давно понял, что бутылка бензина в хозяйстве лишней никогда не будет. Это не раз выручало меня. Выручило и теперь.
— Твою же мать!.. — выругалась с досады девушка. — А мне еще обещали, что все исправно! Клялись!
— Так все исправно, — я завел байк, проверил свет и тормоза — они поддались без проблем.
— Да как это все?! А датчик?!
— Это мелочи, — я отряхнул руки и ушел к своему агрегату, чтобы отвезти его во двор.
Девушка поглядывала на меня с чуть меньшей агрессией, чем прежде, но ласковым ее лицо все же трудно было назвать.
Когда я уже закрывал ворота, она вдруг спросила:
— Мы что, соседи?
Я улыбнулся, не стал отвечать, закрыл створку до конца и через несколько секунд услышал по ту сторону ограждения:
— Спасибо, сосед!
Я утер ладонью взмокшее лицо, сплюнул и пошел восвояси.