Через три дня мы прибыли вместе в аэропорт. Потребовалось взять кое-какие справки для Чака и поставить ему чип. С прививками у него давно был полный порядок — в ветеринарной клинике все сделали с умом, так что пакет документов у моего безродного компаньона был богаче, чем у меня. Я приобрел контейнер для перевозки, хорошенько накачал пса успокоительным, но все равно было видно, что он волнуется, как и я.
Первый из трех предстоящих полетов, самый короткий, часовой, Чак должен был преодолеть в одиночестве, в отапливаемом багажном отсеке. Дальше был шанс, что на длительный рейс нас посадят вместе в салон. Для этого я выкупил ему соседнее кресло и заранее разузнал о лояльности авиаперевозчиков. Выбранный мною слыл самым лояльным, по мнению опытных собаководов, и все же оставалась вероятность, что чудеса нашего с Чакки обаяния не переубедят работников воздушного флота в том, что перевес на восемь килограмм — это пустяки.
Я просто надеялся на удачу и мысленно просил о ней, обнимая на прощание Криса.
— Больше не теряйся, — попросил я его.
— Не потеряюсь. Теперь ты все мои номера знаешь. И… — Крис отстранился из объятий, сжал мою руку. — Если все нахер обломится, гони ко мне, понял?
— Понял.
Мы снова обнялись.
— Люблю тебя, братишка.
— И я тебя люблю, Крис.
— Эй! — он стукнул меня в плечо кулаком. — Без дураков!
— Без дураков, — смеялся я.
Крис остался стоять, а я с Чаком в контейнере, рюкзаком за спиной и двумя чемоданами отправился к стойкам. Рейс Криса был на три часа позже, а моя регистрация уже началась. Сначала нужно было уладить формальности, связанные с перевозкой Чакки, а затем уж — мои.
— Эй, парень! — услышал я за спиной.
Обернулся. Крис махал мне своей здоровенной рукой и сверкал белыми зубами.
— Поцелуй ее за меня между ног!
— Пошел ты! — крикнул я.
Мы улыбнулись друг другу.
Я запомнил Криса именно таким — улыбающимся добродушным хамом.
Не зная, суждено ли нам еще свидеться, я знал наверняка, что в любом случае буду скучать по нему. Мне будет не хватать его задора, легкости, беспринципности, юношеского рвения, удальства, дерзости мальчишки. Я уже скучал. Но меня манил другой континент — моя покинутая родина. Примерно через двое суток, я должен был очутиться там.
Сидя у иллюминатора, я старался не думать о том, как переживает эту поездку Чак. Я надеялся, что он уже спит. Мне самому поспать не удалось.
Вспоминался остров — его волны, местные жители, еда, пальмы, песок. Все, что мне удалось пережить и впитать за четыре месяца в этом райском для некоторых, а для меня — просто дорогом и важном уголке планеты. Меня захлестнула первая ностальгия.
Вчера, когда я пришел в кафе Сэма попрощаться с ним и с Пенни, я смотрел им в глаза и ощущал горечь расставания. Думаю, они ее тоже ощутили. Сэм провожал меня с улыбкой.
Он сказал:
— У каждого своя земля. Мы все пришли из земли. Лучше стоять на земле, которая тебя держит.
— Я еду не ради земли.
— Джа тебя направит, — Сэм постучал морщинистой ладонью по моей спине.
— Джа недолюбливает белых.
— Джа любит всех, — ответил Сэм с упреком. — Некрашеные дети — тоже дети. Им нужно еще больше заботы. И проследи, чтобы твой здровенный белый друг не наделал каких-нибудь глупостей. У него много мяса, но мало мозгов.
Я засмеялся:
— Сэм, Кристиан хороший парень.
— Хороший. И ты хороший, — он подтолкнул меня в спину той же рукой, которой до этого хлопал. — Иди. Иди-иди.
Сэм направлял меня к Пенни, которая спряталась в коморке за баром и подслушивала нас, стоя у дверного косяка. Я встал рядом, почти не видя ее.
— Пенни…
Она заплакала.
— Пенни, я уезжаю. Я еду к женщине, которую люблю. Мне грустно уезжать, Пенни, но ничего не поделаешь.
С другой стороны косяка выползла тонкая сухая ладошка. Я аккуратно взял ее за пальцы и мягко сжал их.
— Пенни, я не хочу обещать, что вернусь. Но я хочу поблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала.
Она затрясла головой — я видел только кусочек ее лица, маленького и худого, печального, милого, плачущего.
— Пожалуйста, не плачь, — сказал я и попросил: — Выйди сюда.
Пенни медленно вышла, и мы обнялись. Я поцеловал ее трясущуюся руку.
— Я тебя увижу… — произнесла она.
— Я не знаю…
— Я знаю, — твердо сказала Пенни. — Я тебя увижу потом. Через одну жизнь.
Я помолчал и все же кивнул.
— Да. Встретимся через одну жизнь.
Она снова заплакала, прижалась ко мне всем своим существом. Мы простояли так какое-то время, пока она не подняла голову. Наверное, ждала прощального поцелуя. И я поцеловал ее в лоб. Пенни опустила глаза, руки, плечи, затем снова посмотрела на меня.
— А Чак?
— Чак едет со мной.
Пенни вдруг ушла обратно в коморку и снова появилась, уже держа в ладонях какие-то мелкие предметы.
— Это для тебя. Это для Чака.
Она отдала мне две латунные подвески с Буддой на простых хлопковых веревочках. Одну она повязала мне на шею. Вторую я позже приделал к собачьему ошейнику.
— Учитель жил в роще Джета, — объяснила Пенни. — Он благословил тебя своим словом, когда ты родился. Не забывай учителя.
— Не забуду, — пообещал я. — И тебя не забуду.
Она обняла меня за шею, долго смотрела в глаза, потом привстала на цыпочках и оставила единственный поцелуй на моих неподвижных губах.
Я улыбнулся ей, улыбнулся Сэму.
Дальше я держал путь в клинику, чтобы забрать готовые справки для Чака. К воротам кафе меня никто не провожал. Я слышал, как бьются волны о прибрежную полосу возле террасы, где мы с Сэмом покуривали прежде марихуану, и ни минуты не сомневался в том, что Пенни будет точно так же биться этой ночью в своей кровати, пытаясь забыть меня.