Я прилетел в первую столицу. Впереди была еще одна — столица моей родины. Но я выбрал рейс с пересадкой на следующий день, чтобы мой бедный пес успел немного оклематься от происходящего.
Первым делом, выйдя из самолета и пройдя паспортный контроль, я кинулся не за вещами, а на пункт выдачи особого багажа. Мне вручили контейнер с сонным Чаком. Похоже, таблетки хорошо подействовали. Он только успел проголодаться, но не успел запаниковать. Я поскорее вытащил его из пластмассового карцера и обнял. Чак лизнул мне лицо и сразу повеселел.
Мы пообедали с ним тут же, в аэропорте. Я ел хот-дог, а Чакки — свою собачью еду, но не забыл все-таки выпросить кусочек от моего блюда.
Дальше мы доехали до гостиницы и немного прогулялись, чтобы размять лапы — и ему, и мне. Следующий перелет, завтра утром, обездвижит нас на целых десять часов.
Когда я впервые летел на остров, я взял прямой рейс из столицы. Но из-за Чака сейчас пришлось изменить маршрут. Меня это не пугало. Даже то, что его перевозка уже вылилась мне в стоимость еще одного взрослого билета, нисколько не огорчило. Наоборот, я радовался его присутствию. Я чувствовал, что наконец не один, что делаю какие-то шаги, планирую, иду к цели, которая до сих пор мне до конца не ясна, но кто-то есть рядом. Этот кто-то останется со мной, даже если планы мои разломаются на кусочки, Чак не перестанет меня любить и уважать. В его мире, в нашем мире я останусь на своем месте, несмотря ни на что.
Именно поэтому на вежливое предложение Сэма приглядеть за собакой, когда я уеду, я ответил отрицательно. Отныне я был в ответе за судьбу Чака целиком и полностью, пока смерть не разлучит нас. Наверное, в каком-то смысле эти узы были для меня крепче, чем узы брака. Супруги могут развестись, как уже произошло когда-то в моей жизни. И потом я уже не интересовался, как поживает моя бывшая жена. Знал только, что она с другим мужчиной, прочих вестей я не искал.
И о тебе, Марта, я в данный момент не знал ровным счетом ничего. Я бы мог позвонить Башо заранее, но решил отложить разговор с ним до возвращения. Это был первый пункт моего плана. Признаться, дальше я не загадывал. Просто понял в тот момент, когда достал из ящика зажигалку, что обязан вернуться. Именно сейчас. Спустя почти пять месяцев со дня нашего расставания. Вернуться, снова вскрыть свою незаживающую рану, попробовать залечить ее как-нибудь.
Уезжая, я верил, что разлука освободит меня от боли. Но не проходило дня, чтобы я не думал о тебе, Марта. Начиная писать это странное, сбивчивое, непростительно честное письмо, я надеялся, что постепенно успокоюсь, выведу тебя за пределы своего сознания. Но, чем больше писал, чем больше вспоминал, чем яростнее пытался отыскать ответы, тем прочнее ты прорастала во мне. Ты затихала порой на несколько часов, пока я обнимал Сашу, пока накуривался травой и засыпал, не видя снов. Но тоска по тебе ударяла с новой силой, стоило лишь отвернуть взгляд, остановиться, увидеть даже просто единственную букву из твоего имени.
Марта, я не скучал по отцу, по Башо, по сырым и неприветливым улицам нашего городка. Я не скучал по потокам машин и одетых по самые уши людей, по натирающим ноги ботинкам, билетам на трамвай, по кофейне Фила и по самому Филу. Я не скучал по голым деревьям, первому снегу, по угрюмому консьержу, несладкой картошке, звону церквей и висящим повсюду часам. Я скучал лишь по тебе, Марта. Ты могла перекрасить волосы, располнеть или похудеть, купить другую одежду, наконец-то сдать на права, найти другую работу, переехать в другой город, в другую квартиру — все это не имело значения. Я собирался найти тебя. Найти и поговорить.
— Зачем? — задал мне первый вопрос Себастьян.
Он смотрел на меня как на воскресшего покойника. Я ведь и был для него покойником.
— Зачем ты ее ищешь?
Я не ответил ему.
Мы сидели в кафе. Чак остался в съемных апартаментах. Мне пришлось купить новую одежду, потому что старая висела на мне как на садовом пугале. Свежая рубашка, брюки, пиджак — все было теперь новым и по размеру, но казалось неуютным, слишком тесным, слишком закрытым, слишком цивилизованным. Я выбрился, подстригся, облился одеколоном и сидел непривычно прямо, глядя на Башо, который набрал еще пяток килограмм и вряд ли помнит, когда в последний раз от души высыпался.
— Господи, Джей…
— Я знаю.
— Пять месяцев…
— Я знаю.
— Пять гребаных месяцев! — воскликнул Башо, не переставая курить.
Я совсем отвык от того, что он курит. Отвык видеть его страдальческую гримасу. И все же я смотрел на него с теплотой.
— Себастьян, пожалуйста, помоги мне ее разыскать.
— А нечего ее искать, — произнес Башо, затягиваясь. — Она все там же. Хочешь, пойду с тобой?
— Ты ее видел?
Он скорбно покачал головой.
— Я думал, узнать, как она. Позвонил один раз. Еще в июле, когда ты только исчез. Она отвечала неохотно, ничего прямо не сказала. И я больше не звонил. Да и зачем? Все решили, что ты умер. Она, наверное, тоже. Я чуть в штаны не наложил, когда услышал тебя. Джей, мать твою, ну ты и сволочь!
— Мне нужно было время.
— Хочешь по-дружески совет?
— Не хочу.
Башо то ли разозлился, то ли расстроился. Редкий пушок на его темечке нервно подрагивал. Башо курил одну за одной. А я молча ждал, что он еще скажет. Он никогда не был из тех, кто умеет смолчать.
И в этот раз Башо не удивил:
— Нет, Джей, я дам тебе, мать его, совет. А ты хочешь следуй ему, хочешь — не следуй. Дело твое. Не ходи к ней. Не появляйся. Забудь ее. Если надо, я в конторе замолвлю за тебя словечко, устроишься как-нибудь. Только не ходи к ней, я тебя прошу.
— Почему? — я отпил кофе, глядя в его бесцветно-серые замыленные глаза навыкате.
Башо затряс двойным подбородком, почти приходя в бешенство.
— Ты ее убьешь. Или она тебя. Ничего хорошего не будет.
— А если будет?
— А если! А если!.. — взревел Башо. — А если подумать головой! Старого не вернешь! Надо заново учиться жить!
— Ты научился после того, как ушла Анна?
Башо прилип к стулу и заскрипел челюстями. Он видел своих детей теперь, может, дважды в год, если Анна была в настроении. Он не боролся с этим. Он сдался. Он, вероятно, уже привык думать, что быть отцом — это значит под Рождество покупать подарки двум почти незнакомым девочкам, которые привыкли думать, что чужой дядя с блестящими коробками в бантах — курьер Санта Клауса, а вовсе не их отец.
— Джет, ты дерьмо, — сказал Башо. — Эгоистичное дерьмо. Сначала свалил ото всех нахрен, а теперь хочешь обратно, в готовенькую жизнь. Никто тебя здесь не ждет. Никому ты здесь не нужен.
— Я думал, ты меня ждешь, — невесело улыбнулся я.
Башо помолчал.
— Я никого не жду, — он встал.
— Себастьян, — позвал я, чтобы остановить его. — Прости.
Башо снова сел за столик и придвинул пепельницу. Он смотрелся в нее несколько секунд, затем поднял голову.
За мутными окнами пролетали белесые снежинки словно пух из разорванной подушки. Они прилипали к стеклам кафе и медленно плавились, соскальзывая вниз талыми слезами.
Я предложил Башо выпить. Он заказал две кружки пива.
Когда их принесли, я сказал:
— Ты прав, Себастьян, что я эгоист, но неправ в том, что я дерьмо.
Он состроил такую мину, которая как бы говорила: «Ой, не проведешь ты меня!».
Но вместо упрека, Башо ответил:
— А ты прав, что я не научился заново жить после Анны. Наверное, это просто такая гребаная жизнь, что можно только один раз кого-то сильно полюбить, а дальше, если не уберег, полная херня твориться будет.
— Нет, Себастьян. Я не согласен. У меня была жена, и я ее любил. Но потом появилась Марта. Ее я полюбил еще сильнее. Любить заново можно только сильнее. Проблема в том, что я пока не чувствую уверенности, что полюблю кого-то сильнее Марты.
— Может, тогда стоит попробовать?
— Может, — согласился я. — Но сначала я попробую поговорить с Мартой. А там видно будет.