Всё, что касается похоти, — это отдельная неисчерпаемая вселенная внутри мужчины. Все привыкли думать, что желание просыпается при виде исключительной красоты и умирает при несовершенстве. Что только физически привлекательная женщина способна по-настоящему возбудить мужскую плоть. Но это не так.
Желание застигает наяву и во сне, во время работы и отдыха, в нежности и в агрессии. И порой желание войти в женщину намного больше, чем желание кончить в неё. Но, войдя, уже невозможно остановиться. Ты чувствуешь власть намного более сильную человеческой власти. Это власть природы, неотъемлемой частью которой мы все являемся. И я тоже её часть. Потому даже в самые жестокие ссоры с тобой, дорогая Марта, я не прекращал тебя хотеть.
Я не прекращал тебя хотеть, когда ты толстела и когда худела, когда болела гриппом, когда стряпала на кухне. Была ты голой или в вечернем платье, весела или сердита. Ты могла весь день молчать или же слать непристойные картинки на мою рабочую почту — я вспыхивал при одной лишь мысли о тебе. Но, только ты начинала плакать, желание к тебе умирало мгновенно. А ты так много плакала в последнее время. Ты плакала каждый день. Даже не один раз в день.
Твоё лицо становилось большим, красным и одутловатым как у дворовой алкоголички. Губы покрывались пятнами, ты не могла членораздельно говорить. Слёзы твои делались дополнением к любому разговору и любому объяснению, и тогда я переставал быть твоим любовником.
С тех пор, как мы не вместе, я редко вспоминаю то, что нас разорвало, но много думаю о том, что любой намёк на секс стал вызывать во мне чувство столь же двоякое как червивое яблоко — притягательное снаружи и омерзительное внутри. Уйдя из дома, который грел и охранял нас двоих так много времени, я открыл совсем новые формы вожделения. Формы, в которых напрямую не было тебя, Марта, но были твои ипостаси — утрированные, извращённые, больные и неточные.
Обрушенная стена дома, хромая собака, свист электрички или толкнувшая меня на рынке чумазая женщина — любой идиотский казус, малозначительная деталь возбуждали во мне мгновенное чувство пламени. От грудины до паховой зоны прожигало огненным прутом. Я не успевал сглотнуть слюну, как она высыхала у меня во рту.
Так однажды я случайно увидел фотографию толстухи с раскинуты ногами. И хотя меня никогда не привлекали полные женщины, возбуждение наступило враз, когда я ещё не осознал увиденное, тело первым подало сигналы — я ничего не мог поделать с собой, не мог остановить. Я мог только прекратить смотреть и отвернуться в тишину.
Потому я и поехал к морю — при взгляде в бирюзово-синюю тьму морского естества я забывал, что я человек. Я снова был свободен. От любви, от желания, от грусти.
Ты бы сказала, дорогая Марта, ты бы непременно сказала, что грусть — моя вторая натура. Может, ты и права.
Когда я смотрю на Криса, я не замечаю в нём и малейшего следа грусти. Такие мы разные с ним.
Он улыбается, я тоже улыбаюсь. Его улыбка светла. Моя полна горечи. Он рассказывает про тех испанок, как они стояли на коленях перед ним и обрабатывали его поочередно ртами. А я не могу отделаться от мысли, что у одной из тех женщин твоё лицо. Лицо с открытым ртом и высунутым языком. Это страшно заводит меня, но думать об этом невыносимо.
— Давай прогуляемся вечером, Джей, — говорит мне Крис.
Я понимаю, на что он намекает. Он уже достал косяк и туго скручивает один кончик, тянет мне. После его травы ставится легче — я уже проверял пару раз. И кроме того, всё-таки снова собрался дождь.
— Джей, не тупи.
— Да, конечно. Извини, — я затягиваюсь и смотрю на море. — Где твой байк?
— У Сэма на стоянке, — Крис кивнул растаману, что валялся позади нас без движения.
Но, к большому удивлению моему, он сразу откликнулся на жест Криса — растопырил указательный и средний пальцы в воздухе, что-то промычал.
Крис снова посмотрел на меня:
— Едем?