— Сам себе удивляюсь, — ответил я ему и пожал руку.
— А чего так керосином пахнет? — спросил Сергей Иванович и пошёл к столу. — Где так измазался?
Ох, и зря я взял эту куртку у техников! Лучше бы помёрз на улице, а потом согрелся чаем. Теперь везде со мной этот запах.
— На стоянке куртку техники дали, чтоб не замёрз, — ответил я.
— А спирт зажали или тоже угостили? — улыбнулся Краснов, здороваясь со мной.
— Не пью, Леонид Борисович, — ответил я.
— Помню, помню, — ответил Краснов и показал мне садиться.
Сам же Леонид Борисович сел позади меня у стены, взяв отдельный стул. Я и не надеялся, что разговор с этими людьми будет обычным.
— Итак, рассказывай, Сергей. Как всё было? — спросил Сергей Иванович.
После моего продолжительного рассказа, предполагаемый начальник Краснова отклонился назад и задумчиво почесал затылок.
— Как всё грамотно было продуманно. Наше упущение, Борисыч, — сказал Сергей Иванович.
— Мда. Из Толкачёва тоже не смогли вытащить эту информацию. Хорошо, что у нас есть Родин, — похлопал меня по плечу Краснов.
— В каком смысле? — удивился я.
Первая мысль была, что меня как-то использовали втёмную в этом процессе. Мол, всё рассчитали. А все эти догонялки были не чем иным, как инсценировкой, дабы найти уязвимые места у 40й армии.
— Ты не волнуйся. Репрессии, которые затронут твой полк тебя не коснуться. В этой истории ты один из немногих, кто поступил правильно, — сказал Сергей Иванович.
Насчёт правильно ли. Я не до конца уверен. Меня до сих пор гложет, что сбил кого-то из своих. Пускай это и было необходимо. Однако говорить об этом не надо. Неправильно поймут.
— Раз вы так считаете, я могу узнать имя беглеца?
Сергей Иванович посмотрел на Краснова и не торопился с ответом.
— Угонщик самолёта, чтобы совершить преступление, тяжело ранил часового. Когда он нанёс удар с воздуха по самолётам, были безвозвратно потеряны три борта, а также получил смертельное ранение техник, — ответил Краснов.
В душе немного сжалось, поскольку на стоянке в это время был Дубок. Елисеевич, пожалуй, самый светлый человек во всём полку. Не хотелось бы даже думать, что он погиб.
— Так кто? — спросил я.
Глава 2
Середина января, 1982 года. Аэродром Шинданд.
Я до сих пор не могу поверить, что именно мой командир звена сел в самолёте и совершил это предательство по отношению к стране, зубы сводит от злости. В голове только и звучит вопрос — что это было, чёрт подери?
Как мог лётчик первого класса, кавалер четырёх орденов Красного Знамени, совершить предательство? Мало того, Валера теперь навсегда встал в ряд с теми, кому будут желать землю не пухом, а стекловатой. Как это случилось?
База в Шинданде, как и всегда в утренние часы, гудела и шумела. Самолёты и вертолёты выполняют гонку и опробование двигателей, а личный состав батальона охраны продолжает охранять периметр и своих товарищей. Очередной день службы «за речкой» для одной из трёх авиационных баз ВВС 40й армии начался.
Смотрю я на это и вспоминаю, как поднимались мы ни свет, ни заря, чтобы вылететь на удар по ущельям Панджшера. Иду по дорожке, выложенной из панелей металлоконструкций К-1Д, и ощущаю пыль Баграмского аэродрома, поднимающуюся при каждом шаге.
Пройдя мимо нового модуля, выкрашенного свежей краской в Шинданде, с улыбкой на лице вспоминаю нашу старую палатку, в которой мы провели первые недели после перебазирования на эту базу. Во рту до сих пор вкус отвара из верблюжьей колючки стоит.
Пройдя ещё несколько метров, я остановился у постамента в память погибшим лётчикам и техникам. Перед самым убытием основной части нашего полка в Союз, была организована эта небольшая стела с именами и фотографиями тех, кто не с нами. На свалке взяли киль от МиГ-21 и из него сделали памятник.
Я всматривался в глаза этих погибших ребят на фото, и мне больно на душе. Эти люди навсегда останутся в памяти своих товарищей и за них каждый раз будут поднимать третий тост. А что скажут про Валеру Гаврюка? Как будто и не было его орденов Красного Знамени и тех поступков, что он совершал во имя Родины.
— С добрым утром, Сергеич! — поздоровался со мной Дубок, подошедший сзади и протянувший мне свою забинтованную руку.
— Привет, Елисеевич. Ты чего не спишь? Самолёт только после обеда, — спросил я, намекая, про сегодняшний рейс в Осмон.
— Да вот тоже пришёл. Помянуть бы надо братцев. И Лексеевича Томина обязательно, — сказал Дубок и достал из кармана гранёный стакан с кусочком чёрного хлеба.
— Мы с тобой сейчас, как Маэстро и Макарыч, — сказал я, вспомнив героев из известного фильма, но улыбаться было тяжело.
Слишком много погибло ребят за неполный год. И командира не уберегли.
— Так, не самый плохой пример, — ответил Дубок, налил из фляжки спирта в стакан и поставил его, как и положено, перед постаментом. — Помянем, — выдохнул Елисеевич и пару раз глотнул из фляжки.
Пару минут мы, молча, смотрели на памятник. Но в голове я до сих пор не мог осознать произошедшее с Валерой.
— Гаврюка тут не хватает, — тихо сказал Дубок.
Без преувеличения, он заслужил, чтобы его уважали и помнили. Но это было до того, пока он не перешёл черту.
Как можно было связаться с таким Иудой, как Толкачев? Оказалось, что Валера был с ним заодно. Именно Адольф Георгиевич устроил Гаврюку переучивание на МиГ-29 и всячески держал рядом с этими новейшими истребителями. Видимо, угон планировался давно.
— И ты думаешь, после случившегося он имеет право быть здесь? — указал я на памятник.
И действительно! Когда Толкачёва взяли, Валера запаниковал. Ведь Адольф мог спокойно сдать всех своих подельников, и с кем он имел связи. Пускай Валера и не был его информатором, но он мог стать исполнителем грандиозной диверсии. В итоге Гаврюк на неё и решился.
— Пусть в нашей памяти, Валера останется командиром звена и первоклассным лётчиком, не так ли? — спросил у меня Елисеевич.
Как? Пусть Валера многому меня научил, но в первую очередь он выполнял свою работу. А вот то, что он предал Родину — простить нельзя. 31 декабря Гаврюк вместе с Барсовым пошёл в столовую за пирогами. Затем начинил их большим количеством снотворного. Но добродушный Марик выполнил просьбу Лёли, которая специально для меня испекла другой пирог. О нём, судя по всему, Валера узнал только за столом, но план не отменил. Ведь это уже было невозможно, поскольку он не действовал в одиночку.
— Первоклассный, говоришь? — возмутился я. — Как бы сейчас отреагировал на это погибший рядом с тобой техник с МиГ-29? Да и тебе каково было лежать в госпитале с осколочными ранами?
Так как топливо в самолёте было маловато для полётов на малой высоте с большой скоростью, Гаврюку пришлось подключить своих западных кураторов. Когда Валера взлетел и направился в сторону Пакистана, ему на перехват были обязаны вылететь истребители из дежурного звена аэродрома Кандагар. Но группа душманов осуществила мощный обстрел из эрэсов. Повредили самолёты и разбили часть полосы. Тем самым дали возможность Валере уйти «за ленточку».
— Твоя правда. Но он за свой грех уже расплатился. Это был его выбор. А наш с тобой — простить его или забыть совсем, — сказал Дубок, по-отечески приобняв меня.
Простить? Он по своим стрелял, часового чуть не убил. А один из техников и вовсе погиб. И за что?
— Ты извини, Елисеевич, но собаке — собачья смерть, — сказал я, пожал руку Дубку и пошёл обратно в модуль.