Прошлой весной — ну да, Первого мая — были в гостях у второго секретаря райкома. Это новая здесь семья, приехали они из соседнего района. Жена его тоже учительница. Они позапрошлым летом в Москве купили гарнитур импортной мебели с гнутыми ножками, медными украшениями, сверкающий полировкой. По всему видно было, очень понравилась Даше эта мебель. Но она, надо сказать правду, никогда не завидовала людям. И детей растила независтливыми. Когда из гостей возвращались, я спросил:
— Понравилась мебель?
А она сдержанно так сказала:
— Ничего, неплохая…
Вижу: говорит не то, что думает. Ведь завидовала она! Завидовала! Сущая правда это! В гостях, сидя за столом, украдкой бросала взгляд на сервант, шкафы, и еле заметно зарумянивались её щеки.
Конечно, завидовала. Что греха таить, и я завидовал. Тогда я впервые заметил, как убого, как бедно выглядит наше жилище. Даша, наверное, догадалась о моих мыслях, сказала с улыбкой:
— А шкаф, сделанный руками моего отца, всё равно лучше.
Сказано это было, чтобы успокоить меня.
«Не хуже других, ещё лучше, чем они, обставлю свою квартиру», — дал я себе зарок той ночью.
В начале лета отправился я в Якутск. Там, правда с большим трудом, добился в «Холбосе» выделения нашему району среди прочих дефицитных товаров и двух гарнитуров мебели производства центральных фабрик. В середине лета их и привезли в район. Председатель райпо знал о том, что это я добился нарядов на гарнитуры, поэтому сразу доложил мне. Я дал распоряжение один гарнитур доставить мне на квартиру. Ясное дело, стоимость оплатил до одной копейки. «Второй — на ваше усмотрение», — распорядился я. Тот гарнитур он, говорили, взял своей дочери. Конечно, и он имел право на это: ветеран, давно работал в торговле.
Радость моих была велика. Радовались и Даша, и дети. Хотя наша мебель была не чета той импортной, но, конечно, не шла ни в какое сравнение со старой. Старые шкафы, кровати вынесли в сарай.
Но вот через два-три дня начали расползаться разные слухи. В такой деревне, как вот этот райцентр, сплетни подобны палу, пустившемуся по прошлогодней сухой траве. О чём говорил днём с соседом на улице — вечером знают все… — Тоскин в гневе ударил кулаком по столу: — Сволочи!.. Ну, короче, разнёсся слух, что председатели райсовета и райпо присвоили мебель, предназначенную для премирования лучших доярок. Дальше — больше. Повсюду судачат, дескать, такие мы и сякие… Будто других тем нету. Эти сплетни доходят и до райкома партии. Первым секретарём райкома работал тогда очень мягкий, спокойный пожилой человек. Этой зимой вышел на пенсию, переехал в город, получил квартиру в каменном доме. Анастатов Кузьма Никитич. Знаешь его, может?
— Незнаком лично, но знаю понаслышке. Говорили, слишком уж он осторожный, сам ничего не решал, ждал, что начальство прикажет.
— Хы… Кто это тебе сказал? Много хорошего, доброго сделал он на своём долгом веку. Наказывать — да, действительно, не любил крутых мер, не по нутру ему было. Из-за этого мы иногда не находили общего языка. Слишком уж был мягкотелый. С людьми говорил так, будто просил прощенья. Даже когда надо было за дело строго наказывать, Анастатов всё твердил: «Ну, молодой, образумится, исправится», — и предлагал самую незначительную меру взыскания. За время нашей с ним работы из партии был исключён лишь один человек — и то по моему настоянию. Не знал он, ну, хотя бы как руководитель, что такое давать острастку. Поэтому при нём всю работу райсовета, райкома — без хвастовства — тянул я один. Это благодаря мне мы несколько раз брали Красное знамя республики. А награды и грамоты нашим колхозникам и совхозным рабочим?! Да они, по существу, должны были благодарить меня! Каждую кампанию я метался по району, распоряжался, ругался, кричал на отстающих и добивался всё-таки выполнения плана. А Анастатов ценил меня, считался со мной. Даже людей с работы снимал, если я настаивал на этом. Мои распоряжения при людях он никогда не отменял, никогда публично мне не противоречил. Лишь порой, после какого-нибудь особенно горячего заседания, где я высказывался резко, говорил задумчиво, когда оставались одни: «Кирик, ретив ты… Лезть напролом тоже нельзя. Не горячись…» Короче, с Анастатовым работали вместе в согласии да мире, и работали бы, наверно, и дальше так… Этот-то Анастатов вызывает меня в райком и спокойно, тихо спрашивает:
— Говорят, ты купил мебель?
Я всё, как было, рассказал ему и добавил в крепких словах, что следует проучить распространяющих сплетни, чтобы впредь неповадно было другим…
А Анастатов, как будто не слыша этих моих слов, повторял одно и то же:
— Нужно остерегаться людской молвы… Не давать людям повода для подобных разговоров…
Хорошо ему было так рассуждать. Жил Анастатов вдвоём с женой, не нуждались они ни в чём, да и много ли двум старикам надо?!
Я опять ему про наших завистников толкую, а он вдруг повернулся ко мне и опять стал перевёртывать, как оладьи на сковородке, своё:
— Ты молод, не всё предвидишь… Советую тебе, Кирик Григорьевич, быть осмотрительней. Недобрая молва, как сорная трава, растёт-разрастается…
Я усмехнулся про себя: «Плевать на бабьи пересуды!»
— Но, Кирик, при чём здесь зависть и сплетни, Анастатов тебе о другом говорил, — перебил Тоскина Оготоев.
Тоскин махнул рукой:
— Да ладно вам всем учить меня! Скажи лучше, чаю хочешь?
— Спасибо, не надо.
— Тогда, может, рюмочку?
— Нет, нет, — Оготоев замотал головой.
Тоскин налил себе из чайника чёрную, как дёготь, заварку, отхлебнул глоток и провёл ладонью по лицу.
— Постой, что рассказывал-то? А-а, как в райком ходил. Мне там оправдываться не пришлось. Сам наступал, требовал, чтобы наказали сплетников. После такого разговора с Анастатовым пришёл домой в приподнятом настроении. Открыл дверь — тишина. Позвал жену — не отвечает. Сидит в спальне за столом, проверяет тетради. Дочка, приготовив мне ужин, юркнула в свою комнату. Сижу и гадаю: «Дети, что ли, рассердили мать? Похоже, сын напроказил». Тут заходит в эту вот комнату Даша и садится напротив меня за стол, вот где ты сидишь. Смотрит на меня и молчит.
— В школе что случилось?
Молчит.
У меня сразу пропал аппетит. Когда я уже встал из-за стола, наконец открыла рот:
— Подожди, мне надо с тобой поговорить.
«Ах, вот что! Оказывается, не дети — я провинился. Оттого в квартире такая настороженная тишина. Теперь во что будет тыкать меня носом?» — думал я.
— Гарнитур где взял?
— Не взял, а купил.
— Знаю, что купил…
— Знаешь, так и всё! — вспылил я. — Ещё о чём допрашивать будешь?
— Гарнитуры эти для премирования лучших доярок…
— Кто это тебе сказал?
— Все люди говорят…
— Знаешь, как это всё называется — пустая болтовня!
— Живём-то среди людей, как можно не считаться с их словами?!
— Ты мне верь, Даша, ложь это. Я сам в городе добился от «Холбоса» нарядов на мебель.
— Для кого? Для себя и для председателя райпо, что ли?
— Да не для кого-нибудь конкретно, а вообще добился!
— Тогда, выходит, люди правду говорят: предназначено было для доярок. А вы отняли у них, пользуясь своим положением.
— Ложь!