Святослав:
Словно в немом замедленном кино смотрю, как комья мокрой земли падают на крышку гроба. Небо вместе со мной оплакивает моих девочек. Сегодня всё как в сраном зарубежном фильме- вокруг меня стоят люди в траурных шмотках, огромными черными грибами выглядят зонты над их головами. Священник, монотонно бормочущий молитву тому, кто допустил это зверство. Сладкий аромат цветов, что будет преследовать меня всю жизнь.
Кто-то подходит выразить мне сочувствие- их губы вяло двигаются, звука практически не слышно. Или это боль так оглушила меня? Вырвала из реальности, похоронив вместе с ними….моей семьёй. Семьёй, которой так и не удалось сбыться, что осталась лишь мечтой, о которой мы с Алёной тихо перешептывались после очередной ночи любви, выбирая имена нашим детям… Отчего-то на ум приходят глупости, вроде тех, что она была категорически против старославянских, вроде Архип или Леонтий…А еще она хотела детскую непременно в желтом цвете, какую-то хрень под названием baby shower и….жить, сука! Жить она хотела, блядь!
Суууука, как же больно! Хочется выть. Упасть на землю и выть в голосину, выплескивая свое горе. На задворках сознания свербит мысль-" это тебе, зарвавшийся ублюдок, за то, что посмел хвалиться своим счастьем, упиваться им"- да, я не был из тех тряпок, что боятся показаться недостаточно мужественными, признавшись в чувствах жене излишне романтично. Что из последних сил плетутся бухать с друзьями, лишь бы те их не сочли подкаблучниками. Нет. Я говорил о своей любви, жил ею….А как жить теперь…как?! Каждый день просыпаться, заново ощущая эту боль? Прокручивая в голове всего лишь одну мысль " почему это произошло с ними?" Не со мной, взрослым, успевшим изрядно нагрешить, мудаком. А с маленькой глупой девочкой, что лишь строила из себя роковую женщину, и так и не увидевшим белый свет младенцем…
Где ты, Бог?! Нахуя им нужны огромный каменный склеп, что построили за нереально короткий срок нанятые мной люди, море ебучих цветов, венки с дебильными надписями от порой чужих совершено людей?! Они хотели жить! Просто жить!
****
В доме так пусто- вся прислуга в оплачиваемом бессрочном отпуске, даже охрану — и тех отпустил. Если кто-то из конкурентов решит убрать меня сейчас- я сам с радостью выйду навстречу.
Впрочем, и этого не придется ждать- мой бывший боевой товарищ, Сокол, Леха Соколов, что сейчас стал мэром нашего долбаного городишки, самолично следил за тем, чтобы из моего дома вынесли всё оружие. А у ворот поставил своих людей- чтобы я не смог никуда уехать. Вот только ушлый сучонок не просчитал, что человек, доведенный до крайности, весьма изобретателен. Особенно бывший военный.
Сидя спиной к стене, я наблюдал, как моих исполосованных запястий толчками вытекала кровь. Воздух вокруг пропитался ее железным запахом. Я лично всадил пулю в лоб той мрази, что лишила меня самого дорогого, Ураеву. Этой черно. пой мрази, что покусилась на святое в попытках обойти меня в бизнесе и власти, выбить меня из колеи. Теперь никакие долги меня уже не держат на этой земле, я смело могу идти к своим девчонкам. Пускай обо мне и скажут, что сдох как истеричная баба- вскрылся заостренной ложкой.
— Алексей Александрович, тут это… — как сквозь толщу воды до меня доносился голос одного из гориллоподобных охранников, что приставил ко мне Сокол. Его испуганная физиономия нависала надо мной, отравляя последние минуты жизни. Я бы послал его нахуй, да вот только сознание то и дело ускользало, и всё расплывалось перед. глазами.
Очнулся я в больничной палате, весь в бинтах и капельницах, а рядом- два бугая не из моих. У моих хоть угасающие остатки интеллекта на мордах присутствуют. Сокол, сука! Его бойцы! Успел, падла! Ничего, я — мальчик взрослый, не вечно будет опекать. Немного оклемаюсь- первым делом отблагодарю его за такую навязчивую " помощь". С ноги отблагодарю. В печень. Пару разиков для выражения " огромного спасибо", думаю, будет достаточно.
Траурная морда Сокола, легок на помине, крысеныш, вырисовывается в дверях палаты. Заходи, родной, ты-то мне и нужен.
Сокол, с болью в глазах окинул меня взглядом. Ну, рад? Хуле кривишься- вот на такую жизнь ты решил обречь меня, получай-распишись! Даже немного полегчало от злорадства.
Бугаи при его появлении вскакивают с табуретов, чудесным образом до этого удерживающим их огромные туши:
— Здравия желаем… — гаркают они в унисон, ну чисто дрессированные макаки, блядь!
Сокол парой слов заставляет их заткнуться и выйти. И хорошо- мне лишние свидетели ни к чему- Соколу — то ещё жить и жить, а как вернуть былое уважение тому, кого отпиздил лежачий полуинвалид?
— Ты как? — хрипло бросает он, усаживаясь на табурет. И снова морщится- хорошо хоть, сам осознает, какую глупость брякнул. Я охуенно, а что, не видно?! Как ещё может чувствовать себя человек, потерявший семью в один миг? Странным образом боль клубится внутри меня, выдавая мне поминутно все наши с Аленой счастливые моменты- вот она, после первых операций, с круглыми и блестящими от слез глазами смотрит в зеркало, все еще не веря, что эта охренительная красотка напротив неё — она. С визгом она бросается мне на шею, перемежая поцелуи с громкими " спасибо". Этой ночью ее благодарность была гораздо раскрепощённее, чем обычно. А я был просто счастлив от того, что была счастлива она.
Вот наша свадьба- десятки гостей, на которых нам обоим одинаково фиолетово. Мы дышим друг другом. Я едва не выругался у алтаря, увидев ее, такую нереально красивую, такую воздушную, в этом белом платье…
Вот она, таинственно улыбаясь, протягивает мне коробочку, а в ней- тест с двумя полосками…
Эта боль будет со мной вечно. Терзать, грызть, рвать на части. А еще- стыд, подступающий к горлу при мыслях о том, что Алену я люблю (я не могу даже в мыслях сказать " любил"), а дочку, что так и не увидел, так и не взял на руки- всего лишь жалею. Иногда въедливый голосок внутри меня ехидно шепчет: " Если бы был выбор, кому остаться жить, кого бы ты выбрал? Жену или ребенка?".
— Что тебе нужно? — хриплю пересохшим, сорванным от крика горлом, в котором знатно поковырялись и врачи. Трубка, по которой шёл воздух, была закреплена на щеке с помощью большого куска белого лейкопластыря. Но даже боль физическая, когда я сдирал с себя все эти шнуры, провода и датчики, не перекрыла боли душевной. Если она осталась, душа.
Сокол, пытаясь не выдать жалость в глазах, смотрит куда — то сквозь меня, подавая мне стакан с водой. Смачиваю больное горло, живительная жидкость бежит прохладным ручейком вдоль пищевода.
— Соболь- Леха никогда не был мастером словесности, а тут и вовсе растерялся. Вся его здоровая фигура сникла, он нервно щелкает суставами пальцев — его мерзкая рпивычка, бесившая меня ещё со времён армейки- ты жить должен — наконец, решается он рубануть сплеча- у тебя…
— Леха, только пиздани сейчас про " всё будет, семья, дети" — и я сам лично вырву тебе кадык! — осаждаю я его попытки побыть моим личным психологом.
— Но не так же…. Алёна бы этого не хотела- пытается он выдвинуть аргумент, что удержит меня на этом свете.
"Ты-то откуда знаешь, чего она хотела?!" — едва не реву вслух. Сокол всегда был не особо лояльно настроен по отношению к Аленке, хоть и пытался это скрыть.
Молча, превозмогая простреливающую боль, охватившую всё тело разом, отворачиваюсь к стене- все потеряло смысл. Мне не хочется даже говорить с ним, каждое лишнее слово- ненужная эмоция, удерживающая меня здесь, в этом гребаном мире. Мире без неё.
Слышу, как за спиной кряхит табурет, потом шаги по комнате — Сокол всегда ходит взад — вперед, как полоумный тигр в клетке, когда на нервяке. Наконец, он бросает:
— Ты можешь жить хотя бы ради той девчонки, которой в больнице её сердце пересадили. Она, получается, не умерла навсегда… — и тут же Сокол задыхается, давясь словами- с поистине нечеловеческой силой я слетаю с кровати, ноги, только что едва ощущаемые, пружинят, когда я бросаюсь на него, хватая за горло:
— Скажи, что ты пошутил- рычу я, всматриваясь в его побледневшее лицо. Это ж какая сука ему посоветовала этот бред мне выдать? В надежде, что я клюну на подобную чушь.
— Э…тт…тооо…пппп…ррра…ввдаа..- хрипит Сокол мне в лицо, не делая, впрочем, никаких попыток освободиться. Я отталкиваю его в сторону, собираясь с мыслями. Что за хрень?
Сокол, испуганно косясь на меня, потирает свою шею. Я сажусь обратно на кровать, впиваясь в него глазами. И молча жду, пока он придет в себя. Наконец, вновь усаживаясь на табурет напротив, он тихо начинает:
— В тот день…Ну, когда….это…ну, случилось- он похож сейчас на двоечника, что не может связно рассказать домашку, трясясь у доски- Ну, ее же привезли, оформили как ДТП (да, ДТП. Такое вот обычное ДТП, в котором тормозной шланг оказался перерезан в трех местах- для верности). А там это… Девочка лежала, от фонда операция была, донор нашёлся. Ну, тоже в ДТП умерла…а ее перепутали…ну, это…с Алёной… Ну вот, а потом не вытаскивать же обратно…
Блеянье Сокола вырисовывается в голове в более — менее ясную картину. Пока я сперва, обезумевший от горя, выяснял, кто это сделал, а потом — отправлял гниду на тот свет, эти уроды…хирурги перепутали доноров. Взяли сердце моей жены. Так? Вот почему так испуганно косился на меня главврач, вот почему он вздрагивал от каждого моего взгляда, движения. Я-то, дебил, думал, что сопереживает. А тут вон какая х…йня.
Сволочи! Не заметить, что донор был на втором месяце?! Что это за врачи такие?!
Я отдал кучу бабла, чтобы Алену похоронили красивой — лицо пришлось гримировать не раз. Видно, и в морге решили, что я имею в виду всё тело, вырядив ее в закрытый костюм, укрыв сверху белым полотном. Я не видел ни шрамов, ничего. Глядел лишь на восковое, бледное лицо, пребывая в анабиозе.
Не может быть! Не может! Бред какой-то! Только я успел осознать, что моя жена и неродившаяся дочь погибли, как судьба, словно в насмешку, выдает, что с сердцем Алены будет жить и веселиться какой — то ребенок. Я не могу злиться на ребенка, но всё же…
— Сколько ей лет? — сглатываю вязкую слюну, сжимая до боли кулаки.
Сокол не юлит, делая вид, что не понимает, о ком я:
— Пятнадцать- отвечает он.
Пятнадцать?! Сука, это- не " девочка", это- уже подросток! Почти девушка! Эта…малолетка будет юзать сердце моей жены, а Алёна — гнить в могиле? Внезапно острая ненависть к незнакомой мне девчонке обдает жаркой волной. И я решаю в этот момент, что буду жить. Буду только для того, чтобы быть рядом с её сердцем. Невзирая на ту маленькую дрянь, что им теперь пользуется.
— Подбросишь меня домой? — морщусь, потирая перебинтованные запястья. Сокол, встрепенувшись, пару секунд втыкает, что действительно услышал именно эту просьбу.
— А… лечение? — неуверенно начинает он.
— Положусь полностью на тебя- хмыкаю в ответ- заботливая мамочка найдет мне хорошего дядю-доктора, ведь так? — не упускаю случая подъебнуть эту свою новоиспеченную накачанную няньку. Сокол лишь, облегчённо улыбаясь в ответ, кивает головой что та игрушечная собака с приборной панели.
— Пошли, мне столько нужно сделать- подгоняю я его- и дай мне хоть пальто своё — киваю на брошенное поперек другой табуретки темное пальто — не комильфо мне как-то с голой жопой по больнице шастать.
Уже в машине немного прихожу в себя, чувствуя, как адреналин забурлил, растекаясь по венам:
— Найдешь мне всё про неё- не терпящим возражений тоном доношу " просьбу" Алексею. Тот кивает в ответ- ради меня он и под поезд бросится, не задумываясь. Причин две- такой уж он человек. Человек чести. Ну и должок — я его шкурку спас. Под пулями на себе раненого вынес. Вот сейчас Леха и пытается свести счет к 1:1.
— Хорошо, все сегодня же будет у тебя. Сейчас Громову звякну только.