Валерия:
В себя я то приходила, то вновь отключалась. Уже не зная, где я, что происходит. Лишь тяжёлая рука Святослава, что гладила меня по волосам, жалея как маленького ребенка, давала мне понять, что я по эту сторону реальности.
Когда я окончательно проснулась, то с удивлением обнаружила себя лежащей в автомобиле головой на коленях Соболева. Он тоже спал, откинувшись назад на сиденье. По крайней мере, глаза его были закрыты. Но стоило мне пошевелиться, поднимаясь, как он тут же открыл их:
— Валерия… — будто помимо воли вырвалось у него. "Надо же, теперь вот такой официоз? После всего, что между нами было?" — хотелось мне ехидно спросить, но в горле пересохло.
— Держи. — он протянул мне бутылку с водой, будто читая мысли. А, увидев, как я с подозрением кошусь на нее, хмыкнул- Там ничего нет, поверь.
Но я не поверила. Только не теперь, когда меня чем-то обкололи, снотворным, наверно.
Он улыбнулся, открутил крышку, и не сводя с меня взгляда отпил добрую половину. Я так жадно выхватила у него бутылку, чтобы не допил полностью, что он невольно улыбнулся.
— Куда мы едем? — поинтересовалась я, выпив все до капли.
— Домой. — коротко бросил он, не переставая прожигать меня взглядом.
— У меня нет здесь дома! И к тебе домой я не поеду, я вообще хочу домой, в Россию. И если ты не отпустишь меня, я дойду до посольства, консульства! Это похищение! Я буду…
— Мы в России, Валерия. — оборвал он меня.
— Жаловаться! И пускай тебя посадят! И за жен, что ты убил тоже! И за меня есть, кому заступиться — я все вспомнила… — тут я осекаюсь, потому что только что до меня дошел смысл его слов. Я тихо, едва слышно, пищу — В смысле, " мы в России"?
— В прямом. Ты проспала весь перелет, сейчас мы едем от аэропорта.
Мне хочется спросить, чем же таким убойным меня накачали, но и тут он опережает:
— Тебе вкололи лёгкое снотворное. До перелета и после, а остальное время ты спала сама. Изредка даже просыпалась на борту, обнимала меня так, что я пошевелиться не мог.
Я не могу понять, шутит он, издевается или говорит правду?
Переводя дыхание, пытаюсь успокоиться.
— Я все равно не останусь у тебя. Ясно? Я сбегу или что-то придумаю, но так дальше продолжаться не будет.
Он темнеет лицом, но лишь кивает:
— Ясно, Валерия.
А меня будто когтями по коже скребёт это его " Валерия"! Лучше бы его презрительное " Талова'" или почти нежное " Лера", чем вот так вот. Хотя, разве мне есть дело до того, как зовёт меня похититель:
— Скажи, а ты ещё тогда запланировал меня похитить? Ну, когда в гости к нам приходил, знакомиться?
Его глаза загораются недобрым огнем, а руки сжимаются в кулаки. Вижу, как желваки ходят на его лице, но Соболев держится:
— Так, оказывается, ты у нас все помнишь? — издевательски спрашивает он. Я не поддалась на провокацию:
— Не нужно строить из себя оскорбленного! Мне все равно, что ты обо мне думаешь, ясно?! Ты- преступник, больной ублюдок! Тебя посадят! Отпусти меня- и я клянусь, я никому ничего не скажу. Обещаю!
Соболев лишь устало потёр переносицу, выдав то, что окончательно выбило меня из колеи:
— Я и не держу тебя. Сейчас приедем домой, подпишешь некоторые документы, тебя осмотрят врачи- и я отпущу тебя.
Я едва не падаю с сиденья от неожиданности, это что, правда? Или очередная издёвка?
— Я не шучу, Валерия. Я отпущу тебя, но- он поднимает кверху палец, обрывая десятки вопросов, готовых сорваться с моих губ- С тобой будет охрана. Куда бы ты ни шла, что бы ни делала. Потому что я не доверяю тебе.
Чтооо?! Он это серьезно?! Он не доверяет мне? Он, что похитил меня, таскал за собой, запирал в подвале?! От такой наглости мне хочется рассмеяться ему прямо в лицо. Надменное, красивое какой-то жестокой мужской красотой лицо.
Тут меня чуть мутит, и я откидываюсь на сиденье, отворачиваясь от него, тянусь приоткрыть окно. Святослав опережает меня, будто нечаянно скользнув рукой по моему колену, отчего меня будто жаром обдает. Все у нас вообще так странно — разумом я ненавижу его, но предательское тело ещё помнит его ласки…
***
В доме тишина, Татьяна Филипповна, увидев меня, вытирает передником глаза. Она хочет подойти ближе, поздороваться, но Святослав лишь отрицательно качает головой, бросая ей " потом"- и ту словно ветром сдувает.
— Пойдем наверх, Валерия. Нам предстоит долгий серьезный разговор- протягивает мне руку Соболев, а меня буквально трясет от " Валерия". Почему я так реагирую? Может, от снотворного не отошла ещё.
— Поесть чуть позже принесут в комнату, ты пока можешь принять душ. Вещи на кровати- лениво проходится он по комнате, не обращая на меня никакого внимания. И это злит! Я пытаюсь успокоиться, вновь и вновь твержу себе, что мне не должно быть до него никакого дела! Что я даже радоваться должна и вот такому скупому приему, и тому, что Соболев, по всей видимости, наигрался со мной и отпускает. Живой и почти невредимой. И тому, что я теперь дома, в России. Как там говорится, " звёзды сошлись"? Все чудесно в моей жизни? Так отчего же мне так больно?
Когда я выхожу из ванной, переодевшись в вещи, что захватила с собой из шкафа (моя одежда, купленная им ещё тогда, когда он впервые привез меня в этот дом) висит чистая и выглаженная, будто все это время меня ожидали.
Соболев, закатив рукава темной рубашки, сидит на кресле, вполоборота ко мне, уперев локти в мощные ноги.
Рядом с ним столик, на котором уже чья-то заботливая рука сервировала ужин на двоих.
— Садись, поешь. — кивает он на кровать- Когда закончишь, спустись в мой кабинет.
Я внимательно рассматриваю его лицо, на нем не считать эмоций- холодное жесткое выражение. Неужели я ему настолько надоела, что аж неприятно, противно находиться рядом? Когда-то я читала интервью одного миллионера, что словно сумасшедший заменял жен и любовниц, каждые несколько месяцев. Сродни охоте для него подобное было- с каждой новой добычей, как признавался он репортёру, он сам будто молодеет, испытывает неописуемую бурю эмоций. Да вот тот же Ди Каприо, у которого пунктик на возрасте — едва его пассии исполняется 25, то он сразу расстается с ней, списывает в утиль.
Но я, конечно, чемпион по вылету из жизни Соболева- даже несколько месяцев не продержалась. И это должно бы радовать, должно! Я зря пытаюсь настроить себя, потому что внутри все восстаёт против этой мысли, о том, что мы больше не увидимся. Это безумие. Бред! Это иррационально- пытаться сбежать, скрыться от него всеми возможными способами…и мечтать, чтобы он сейчас не уходил.
— Хорошо- киваю я, принимаясь вяло ковыряться в еде.
— Там твои лекарства- кивает он, уже стоя на пороге, на маленькую тарелочку, где лежит несколько таблеток.
— Хорошо- вновь бесцветно бросаю вслед.
Как же хорошо помнить все, теперь я точно знаю, что эти лекарства мне жизненно необходимы. Как и знаю, увы, что жизнь моя будет короче, чем жизнь обычного человека. Может, поэтому я так хватаюсь за Соболева? С ним я испытываю невероятно яркие эмоции. Отрицательные или положительные- это уже второстепенно. Потому что они — сильные. Я так стремлюсь " впихнуть" в свою короткую жизнь все то, что должна бы испытать, что готова связаться с любым абьюзером, или как там звучит это новомодное слово?
Немного перекусив, я долго брожу по комнате. Пытаясь освободить голову от стайки мыслей, что жужжащим роем кружатся в голове. Что со мной будет? Сейчас я спущусь, Соболев скажет, что я свободна? Или это- очередной его безумный стёб?
Наконец, когда я спускаюсь вниз, робко стучусь в дверь кабинета, та резко открывается передо мной, словно бы Святослав стоял на пороге и ждал моего появления. И точно, он ещё больше нахмурившись, недовольно бросает:
— Ты долго.
Я ничего не отвечаю, проходя к небольшому диванчику у стены. Садиться на кресло напротив него я не решаюсь, здесь, чуть поотдаль, мне кажется, что я в относительной безопасности.
Святослав, кажется, понимает, почему я выбрала это место, насмешливо изгибая бровь, лишь усмехается.
— Валерия- Начинает он. А мне этот вариант моего имени из его уст- как вилкой по сковороде, так неприятно — Нам нужно серьезно поговорить.
— Да, нужно, — подтверждаю я, пытаясь этой бравадой создать хоть видимость впечатления, что это будет не очередной его обвинительный монолог, а полноценный, равноправный диалог- И позволь, я начну первая? — пру напролом, боясь растерять всю решимость.
Святослав усаживается в кресло, делая мне позволяющий жест рукой, " начинай".
И я начинаю. Я рассказываю ему все- о том, что я действительно потеряла память, о том, что со мной произошло в день рождения, о том, как многие месяцы спасала Гулю, считая, что буквально обязана сделать это. Потому что лишь случай помог мне оказаться быть под опекой, а ей же подобного так и не представилось. Рассказываю, как ко мне приходили какие-то люди, пытаясь сотрудничать со мной, пытаясь внушить, что я останусь главной владелицей его состояния. Как я отказалась даже слушать это.
Рассказываю о том, что говорила мне Линда, там, в Америке. Не упускаю случая поведать и о том, что против него едва ли не весь мир- столько людей наняли, чтобы те находили меня где угодно. Рассказываю о его жёнах, взахлёб, боясь, что вот сейчас он меня остановит недовольным окриком из разряда " что за бред?!", но Святослав молчит, буравя меня тяжёлым взглядом. Его напряжение я вижу лишь по сжатым в кулаки рукам, которые он то и дело разжимает, будто пытаясь успокоиться.
Наконец, когда я замолкаю, пытаясь отдышаться от этой тирады, происходит невероятное:
— Прости меня, Валерия. — он в упор смотрит на меня, и в его охрипшем от чувств голосе отчётливо слышится страдание.
— Простить? За что? — смелею я.
— За то, что не поверил тебе…тогда… — он замолкает, морщась как от боли, — Тогда, в день рождения. Это ведь был…
Он не договаривает, но я понимаю, о чем речь. Да, это был мой первый раз. Который я мечтала бы забыть навсегда. Но для этого нужно осознать, принять, переболеть, пережить. Не бежать от этого ужаса, что произошел, а взглянуть ему прямо в глаза, смело сказать: " Да, я прошла через подробное — и не этому не сломить меня!".
— Да — твердо произношу — Это был мой первый раз.
И все же стыд накатывает жаркой волной, я опускаю глаза, а уже через секунду оказываюсь в кольце крепких рук. Святослав, бросившись к дивану, усаживается рядом, обнимая. Он целует мое лицо, поднимая к себе, гладит волосы, обнимает.
— Прости меня, прости! Я почти разрушил твою жизнь… — шепчет он, словно мать обнимая своего ребенка. Я поднимаю глаза, с удивлением наблюдая страдание, плещущееся в его взгляде. Неужели и правда винит себя? Почему тогда сразу не поверил?
— Я никогда ничего не употребляла! — голосом, звенящим от обиды, бросаю ему, чуть отстраняясь.
— Я знаю, теперь знаю, — вновь прижимает меня к себе он, целуя. И я сдаюсь- это как после долгого путешествия оказаться в родном доме. Его объятиях. Нежно, до трогательности, он ласкает меня, чуть поднимая, освобождает от одежды. В пару движений раздевается сам, не переставая дарить мне жаркие ласки, а затем отпускает меня на себя, удерживая за талию. Наши хриплые стоны сливаются воедино, темп ускоряется…