Весь мир взрывается. Переворачивается с ног на голову. Меня охватывает чувство, будто пол уходит из-под ног. Но Глеб каким-то чудесным образом чувствует это и в последний момент успевает обхватить мою талию рукой. Прижать к себе крепко-крепко.
Между нашими телами не остаётся ни единого миллиметра. Я каждой клеточкой ощущаю тренированное, мускулистое тело Соколовского. А ещё… Очень чётко ощущаю, как к моему животу недвусмысленно прижимается что-то твёрдое.
Моментально вспыхиваю. Хочу отстраниться, но брюнет уже ничего не замечает. Из аккуратного и мягкого поцелуй резко перерастает в жадный, нетерпеливый. Парень сминает мои губы. Подчиняет. И в этот момент я твёрдо осознаю, что с этого дня уже ничего не будет, как раньше. Ведь я… отвечаю ему, неумело двигая губами.
— Жемчужинка… — Вырывается у Соколовского стоит ему на долю секунды отстраниться, чтобы вдохнуть желанный кислород самому и позволить сделать это мне.
У меня в груди всё сладко сжимается от ласкового прозвища, которое сорвалось с его губ. Или же это тянущее чувство порождают ладони Глеба, хаотично блуждающие по моему телу? Я не знаю. Я уже ничего не знаю и не понимаю.
Есть только я и он. Мой заклятый враг. Мой личный кошмар. Моё безумие.
Кровь кипит, будто бы лишь она одна понимает, что мы творим. Или уже натворили. Подаёт сигнал, крича невыносимо яркими ощущениями: «Это яд! Вы отравите друг друга! Это неправильно!»
Но мозг уж ничего не слышит. Он просто махнул рукой и удалился в закат, позволив сердцу править бал. А сердце… Оно отвечает на зов. Оно тянется к тому, кого я всё это время ненавидела. И ненавижу.
Так что же поменялось? Когда? Почему прикосновения Соколовского не отталкивают? Почему они заставляют меня плавиться в его руках и желать большего? Что со мной не так?
Кончики пальцев брюнета касаются оголённой кожи живота на стыке пояса джинсов и края топа. Я судорожно всхлипываю и обхватываю мощные плечи парня. Льну к нему ещё ближе. Хотя, казалось, что ближе уже некуда.
— Моя Жемчужинка… — Хрипло шепчет мажор, отрывается от моих губ и покрывает поцелуями лицо. — Моя белоснежная девочка… Ты сводишь меня с ума…
Табун мурашек волной проносится от самой макушки до пят. Сердце колотится в груди, как сумасшедшее. Дыхание спирает от переизбытка чувств. И я ещё больше краснею, и от его слов, и потому, что Глеб, наверняка, чувствует биение моего сердца.
Моё тело напоминает оголённый провод — стоит Соколовскому коснуться и меня всю коротит разрядом тока. Не в силах выдержать очередной поток ощущений, я делаю то, что кажется мне в этот момент правильным — издаю тихий стон и утыкаюсь носом в шею брюнета.
Услышав мой стон, парень начинает тяжело и рвано дышать. А меня внезапно кроет от личного запаха Глеба, напоминающего лес во время дождя. Голова кружится. Я не могу мыслить здраво.
Мы должны остановиться!
Эта мысль настолько тихая и далёкая, что я почти не обращаю на неё внимания. Почти. Потому что, стоит брюнету скользнуть мне под кофту ладонью, как я вся вздрагиваю и отскакиваю от него.
Точнее, пытаюсь. Но это прикосновение позволяет немного прийти в себя. Оклематься.
Если так продолжится, то мы… Нет!
Поднимаю испуганный взгляд на Соколовского, ибо до меня доходит одна простая и здравая мысль — мы переспим, если не остановимся.
Но в глазах Глеба — туман. В них жирными буквами написано: «Вижу цель — не вижу препятствий».
— Глеб, остановись! — Срывающимся на хрип голосом прошу его. Пытаюсь воззвать к разуму. — Это неправильно. Мы не должны…
— Арина, — урчит в ответ, оставаясь глухим к моей просьбе. — Ариночка, — и трётся носом о мой нос, смыкая кольцо объятий за моей спиной. — Только не убегай сейчас. Не снова…
— Глеб! — Испуганно тараторю я, окончательно приходя в себя. — Ты что такое говоришь? Ты вообще слышишь себя? Остановись! — Отчаянно впиваюсь в его плечи ногтями.
Может, почувствует? Прекратит удерживать?
— Ты ведь тоже этого хочешь! Зачем сопротивляешься? — Злится парень. На его лице играют желваки, а в янтарных глазах вновь разгорается знакомый мне огонь. Тот самый, что горел, когда Соколовский говорил про Стаса. — Это потому, что ты теперь с ним?
И мне не нужно спрашивать, с кем «с ним».
— Ты… Неужели ты ревнуешь? — Ошарашено выдыхаю я, прекращая сопротивляться. Осознание проносится не только по остаткам здравого рассудка, но и по телу, которое перестаёт слушаться.
— Ревную? — Брюнет смакует слово. Тщательно его обдумывает и, в конце концов, припечатывает. — Ревную! Безумно! Я уже говорил тебе, что ты моя! Я предупреждал его, что убью, если прикоснётся к тебе! Он уже касался тебя? Вчера? Целовал?!
Вопреки всему, его голос дрожит. Но не от злости, а от какого-то отчаянного бессилия. Я смотрю на Глеба и не узнаю его.
Получается… Тот вопрос, что я задала ему по дороге в особняк — не шутка? Что если сейчас Соколовский не издевается надо мной, как я привыкла думать?
Неужели он и вправду влюбился в меня?
Нет… Не-ет… Я, наверное, сплю…
— Ты хоть на один мой вопрос ответишь?! — Рычит парень, легонько встряхивая меня. Не понимая, что в моей голове происходит когнитивный диссонанс. Заглядывает в мои глаза, не позволяя уклониться. — Арина, скажи, ради бога, хоть что-нибудь! Или я прямо сейчас поеду, найду этого ублюдка и кабину ему разобью!
— Между нами ничего нет, — увлажнив пересохшие губы, тихо произношу я. — Да и как, если ты…
— Если я что? Договаривай. — Выплёвывает Соколовский. — Мешаю вам?
Меня вдруг накрывает такая неконтролируемая волна злости, что я со всей силы впечатываю ладони в грудь брюнета и, уподобляясь ему, рычу:
— А что если так? Что, если я хочу быть со Стасом? Что, если ты мешаешь?!
Глеб перестаёт дышать. Замирает всем телом. Таращится на меня во все глаза, будто не ожидал услышать нечто подобное.
— Скажи, что пошутила! — Глухо выдаёт спустя минуту молчания.
Мы всё ещё стоим в объятиях. Добровольно-принудительных для меня. Я впиваюсь ладонями в его футболку, сжимаю ткань. С вызовом смотрю на парня снизу вверх.
— Я не шутила!
— Арина!
— Я. Не. Шутила!
— Он труп…
— Ты привёз меня сюда для того, чтобы принуждать? — Испугавшись, что Соколовский прямо сейчас исполнит свою обещанную угрозу и поедет искать Краснова, перевожу тему. Пытаюсь вернуть фокус внимания парня на себя.
— Готовиться к докладу. — Сквозь зубы.
— Что-то не очень заметно!
— Ты провоцируешь…
— Чем?! — Поражённо ахаю. — Своим присутствием? Так давай готовиться дистанционно!
Глеб собирается что-то сказать, но так и не находит слов. Со свистом втягивает воздух в лёгкие. Прикрывает глаза, пытаясь успокоиться. Но черты его лица с каждой секундой становится лишь острее. И даже немного хищными.
— Ты меня провоцируешь. — Уже более спокойно подытоживает мажор. Одним движением размыкает руки за моей спиной и выпускает из объятий. — Ты специально это всё говоришь. Чтобы позлить. Чтобы отомстить. Браво! — Мрачно ухмыляется брюнет и отходит на несколько шагов назад. — У тебя получается.
А мне вдруг становится не по себе. В груди холодеет от нехорошего предчувствия.
Я инстинктивно шагаю навстречу Соколовскому. Уже собираюсь что-то сказать, но пространство разрезает громкий звук — мелодия моего смартфона — заставляя умолкнуть.
— Не удивлюсь, если это наш общий бессмертный знакомый… — Угрожающе тянет Глеб и выуживает из кармана своих джинсов мой телефон.
Но я знаю, что это не Краснов. Эта мелодия закреплена за маминым контактом…
К моему счастью, Соколовский сначала смотрит на экран телефона, прежде чем ответить. Хмурится. Поднимает на меня взгляд исподлобья. И в нём больше нет прежнего раздражения, только какое-то мрачное спокойствие, за которым он пытается спрятать удивление или то, что ошибся.
— На, ответь, — протягивает мне смартфон, и я тут же выхватываю его. Отворачиваюсь от парня и отвечаю на звонок.
— Да?
Голос дрожит, потому что меня всё ещё переполняют будоражащие эмоции после первого поцелуя, который украл этот гад. И как бы я ни старалась взять себя в руки и абстрагироваться, как это сделал брюнет, у меня не получается.
Поэтому мама, конечно, сразу же подмечает это.
— Привет, дочь. Где ты? — Сухо произносит она и добавляет. — Чего такая беспокойная? Не ожидала звонка?
Как в точку. Боже мой, как же в точку. И как не вовремя…
— Я… — Сглатываю. Кидаю быстрый взгляд на Соколовского и обратно. — Дома.
— У кого дома? — Добивает бесстрастным голосом мама и у меня начинает кружиться голова от приступа паники.
Я закусываю губу. Кажется, что проходит вечность, пока мой прилипший к нёбу язык, отвечает лживое:
— У себя. В квартире.
— Кому ты врёшь, нахалка? — Шипит едва сдерживая гнев.
Она всегда пытается казаться доброй и заботливой в присутствии Олега, поэтому я понимаю, что он рядом. Иначе мама бы со мной разговаривала совсем другим тоном. И совсем другими фразами.
— Я не вру.
— Врёшь! Никифоровна звонила, сказала, что ты ушла из дома и не вернулась. Где ты шляешься? Вечер на дворе!
Вездесущая бабулька…
Мне хочется биться головой о стену, но вместо этого я с силой зажмуриваюсь и набираю полную грудь воздуха.
— Хорошо, мам. Да, я не дома. Но скоро буду.
— Где ты?
— Гуляла с друзьями. — Отвечаю и надеюсь, что пространного ответа ей будет достаточно.
— Это вместо того, чтобы готовиться к парам? Вместо того чтобы всеми силами стараться обеспечить себе стипендию в следующем семестре? Вижу, что по-хорошему ты не понимаешь! Зря Олег за тебя вступался…
Да уж… Теперь я знаю, в кого я не умею убедительно врать… Кто-кто, а отчим бы точно не стал за меня заступаться и выгораживать.
— Мам, сегодня воскресенье.
— Меня не волнует! Ты всё сделала, чтобы гулять? Господи! — Трагично вздыхает. — За тобой точно нужен присмотр! Пора звонить твоей тёте.
— Нет! — Не успеваю прикусить язык. Что-то менять поздно, поэтому решаю идти до конца. — У меня всё под контролем. В учёбе всё хорошо! Я имею право немного расслабиться и погулять с друзьями! Хватит каждый раз мне звонить и напоминать о том, что я итак знаю! Хватит на меня давить!
— Да как ты… — Поражённо ахает мать и вскипает. — Неблагодарная! Нахалка! Грубиянка! Как ты с матерью разговариваешь? Надо было воспитывать тебя в детстве.
Каждое её слово проникает внутрь. Бьёт так больно, что я едва могу нормально дышать, а к горлу подступают слёзы.
Не могу… Больше не могу…
Не желая слушать её и дальше или продолжать этот бессмысленный диалог, завершаю вызов и со всей силы швыряю телефон о стену.
Пусть всё идёт к черту! Пусть живут своими жизнями! Пусть мама делает, что хочет и звонит, кому хочет!
— Ненавижу! — Вырывается, сквозь стиснутые зубы.
Смотрю на Глеба, который наверняка всё слышал. Но мне плевать. У него и без этого куча информации обо мне, которую он может использовать против меня.
Брюнет стоит в двух шагах от меня. Между его бровями залегла глубокая морщина, а в глазах нечто похожее на сочувствие.
— Не смей так на меня смотреть! Только не ты! — Выплёвываю, зло стирая слёзы, ручьём бегущие по щекам.
— Арина, у тебя нервный срыв… — Соколовский тянет ко мне руку, но я отшатываюсь от неё, как от ядовитой змеи.
— А благодаря кому? — Яростно шепчу, захлёбываясь воздухом. — Кто насильно притащил меня сюда? Кто насильно поцеловал? Я? Я всё это просила?
— Арина… — Глеб делает два шага навстречу, а я шарахаюсь в сторону. — Да постой же ты.
— Ты всеми силами отравляешь мою и без того гадкую жизнь! Ответь, чем я это всё заслужила? Чем?
— У тебя истерика, — пытается держать себя в руках и говорить максимально спокойно, но это только больше раздражает меня, — иди сюда.
Он распахивает объятия, предлагая мне окунуться в них. И так обезоруживающе глядит на меня своими золотистыми глазами, которые в лучах наступающего заката кажутся теплее самого солнца.
— Ответь, Глеб! Просто ответь!
Слёзы продолжают катиться по щекам. Душат. Я хочу успокоиться, но не могу. Будто внутри меня прорвалась какая-то невидимая плотина, сдерживающая всё это время всю боль и обиду внутри. На родителей. На свою жизнь. На несправедливость. На Соколовского.
— Я не знал. — Говорит так просто.
Меня пробирает на смех. Нервный. Горький.
— И что бы это изменило?
— Многое.
— Неправда! — Горячо восклицаю. — Ничего бы не поменялось. Был бы ещё один лишний повод издеваться над серой мышью. Над великой бедностью, — ядовито ухмыляюсь. А брюнет отводит взгляд. — Что и требовалось доказать…
Внезапно, куда-то деваются все силы. Я обхватываю себя руками и приваливаюсь к стене, чтобы удержать тело в вертикальном положении. Губы мелко подрагивают. Я продолжаю тихонько плакать, но уже не так, как в начале.
Соколовский подходит ко мне. Садится на корточки, так, чтобы видеть моё заплаканное лицо. Берёт за руки. Успокаивающе гладит большими пальцами внутреннюю сторону ладони. Я пытаюсь вырвать руки, но он крепко удерживает их.
— Арина, послушай меня, — тихо произносит он. — У каждого жизнь не сахар. Даже у меня.
Я окидываю ироничным взглядом его комнату в шикарном особняке и скептически ухмыляюсь.
— Это ты так извращённо пошутил сейчас?
— Нет. — Серьёзно отвечает Соколовский, согревая своими горячими ладонями мои ледяные. — У моей семьи тоже полно скелетов в шкафу. Как я и говорил, родителей не выбирают. Твой срыв логичен. Ты имеешь право на эти эмоции. Имеешь право возразить матери. Это не делает тебя плохой дочерью. Если ты дорога своей семье, они тебя поймут и вы помиритесь. А телефон, — кивает на разбитый аппарат, валяющийся у комода, — наживное. Можно купить ещё хоть десять таких. Так что прекрати грузить себя.
Я смотрю на телефон, который точно умер после такого полёта и всхлипываю с новой силой.
— Чёрт, — срывается с губ. — Чёрт!
Сползаю по стене вниз и утыкаюсь лбом в наши переплетённые руки.
Телефон… Мама меня убьёт. Я осталась без единственного источника связи и доступа в интернет.
Глеб ничего не говорит, а просто притягивает меня к себе. Садится на пол, расставляет ноги и усаживает меня в середину, прямо между ними. Прижимает к груди и кладёт подбородок на мою макушку.
У меня нет сил этому сопротивляться. Да и желания тоже. Человеческое тепло и понимание — единственное, чего я сейчас хочу. Поэтому позволяю себе уткнуться в грудь мажора, сжать его многострадальную футболку в кулаках, и продолжаю тихонько плакать.
Так мы и сидим некоторое время: Соколовский, успокаивающе поглаживающий меня по спине, и я — обессиленная и выжатая, как лимон, прячущаяся от всего мира в объятиях своего врага.
До тех пор, пока я не проваливаюсь в тревожный сон.