— Мама? — Поражённо хлопаю ресницами.
Хочется спросить следом, почему она тут, но, если рассуждать здраво, то её приезда стоило ожидать. Накануне мы поссорились, она наверняка не раз пыталась дозвониться до меня после этого. Но телефона больше нет…
Родительница собирается отчитать меня на весь подъезд. Уже даже открывает рот. Но тут она замечает Глеба за моей спиной, и выражение ярости сменяет удивлённая гримаса. Настал её черед быть сбитой с толку.
— Глеб? Что ты тут делаешь? — Недовольно интересуется мама, окидывая парня с ног до головы неприязненным взглядом.
— И вам доброго дня, Ольга Викторовна. — Я слышу сарказм в голосе Соколовского, но мама этого не замечает. Скрещивает руки на груди и ждёт ответа. — Я провожал Арину до дома. Последнее время в этом районе слишком много хулиганов…
Я предостерегающе смотрю на брюнета, и тот осекается. Хотя, судя по лицу, не понимает, почему я его остановила.
Маме не обязательно знать о том, что меня чуть не обокрали и не сделали чего похуже. Она в любом случае обвинит во всём меня, мой внешний вид и припишет распутный образ жизни. Я ведь такая в её глазах. Не знаю, что я должна сделать, чтобы встать на один уровень с младшим братом и чтобы меня любили просто за то, что я есть.
На родительнице махровый халат, её русые волосы собраны в пучок, но выглядит она опрятно. С кухни доносится запах жареной картошки — она готовила.
Что странно и подозрительно, потому что обычно, если она и навещает меня, то проездом и вместе с Олегом. А тут одна. Да ещё и кушать приготовила. Что-то тут не так…
— Спасибо, молодой человек, в гости звать не буду, уж извини. У нас с Ариной предстоит важный разговор. — Сухо бросает мама и кивает мне подбородком, чтобы я проходила внутрь, удерживая дверь нараспашку.
Соколовский почему-то не двигается с места. Вперил свои янтарные глазищи в меня и ждёт, будто я должна что-то сказать.
Сглатываю ком в горле, появившийся после слов матери. Я уже знаю, что за разговор меня ждёт. Подозреваю, что одними криками и нравоучениями всё не обойдётся.
— Спасибо, что проводил, Глеб. — Хрипло выдыхаю я. — Увидимся в универе. — Опускаю взгляд, разрывая зрительный контакт.
Нельзя полагаться на Соколовского. То, что произошло вчера — случайность. Единичный сбой в системе. Он — мой давний враг. Тот, кто всегда издевается и высмеивает. Узнай Глеб обо мне ещё больше, появятся новые шуточки, новые причины для того, чтобы ужалить побольнее.
Лучше пусть уходит. Потому что после вчерашнего у меня ложное ощущение, будто рядом с ним я в безопасности.
— До свидания. — В тон маме бросает мажор. — Пока, Арина. — Заостряет внимание на моём имени. И мне кажется, словно я его чем-то обидела.
Я вижу, как парень сует руки в карманы и быстрым шагом спускается по лестнице. Не поднимаю глаза на маму до тех пор, пока шаги брюнета не становятся едва слышными.
— Заходи, чего стоишь. — Грубо бросает родительница, как только мы остаёмся наедине.
Впервые в жизни я хочу, чтобы в квартире обнаружился Олег. При нём мама будет вести себя более-менее сдержанно.
Но мои надежды не оправдываются. В квартире больше никого нет.
В полном молчании я разуваюсь. Стягиваю с себя джинсовку. Ставлю сумку на комод. И всё это под пристальным, осязаемым взглядом матери.
— Жду тебя на кухне. — Говорит таким тоном, что я окончательно убеждаюсь, что разговор будет пренеприятнейшим. Отвратительным. Таким, что мне захочется после него помыться и не раз.
— Хорошо.
Я смиряюсь. В конце концов, это будет заслужено. Пусть и отчасти. Парня водила к себе? Водила. С мамой препиралась? Препиралась. Грубила? Грубила. Телефон разбила? Разбила.
Кого волнуют причины?
Мою руки. Умываюсь. Оттягиваю разговор до последнего. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю: взгляд потухший, под глазами синяки от усталости и постоянного стресса, лицо бледное.
Как я докатилась до такого состояния?
Мама ест жареную картошку, запивая её молоком, когда я захожу на кухню. Она, не отрываясь, смотрит в телевизор. Демонстративно игнорирует меня до тех пор, пока я не усаживаюсь напротив. Только потом соизволяет оглядеть меня с ног до головы. И выражение её лица такое, будто я облита грязью.
— Поверить не могу, что воспитала такую дочь… — Начинает она, а у меня уже на глаза наворачиваются слёзы. Хочется заткнуть уши, как в детстве и не слушать. Закрыть глаза и не видеть родную мать, которая тебя не любит. — Как ты могла так с нами поступить? Как ты могла опозорить семью?
— Мам… — Мой голос дрожит от едва сдерживаемых слёз. — Пожалуйста…
— Не оправдывайся, — отмахивается от меня, как от назойливой мухи. — Мы всё знаем. Да и то, что этот сынок мэра сегодня был с тобой, лишний раз доказывает, что Никифоровна была права. Такая добрая старушка, дай бог ей здоровья. Как хорошо, что она нас вовремя предупредила.
Очень добрая… Прямо-таки мастер спорта по методам порчи чужой жизни и сования носа, куда не просят. Мастер перевернуть ситуацию с ног на голову и выставить её в нелицеприятном свете.
— О чём? — Просто спрашиваю я.
Мне вдруг становится так всё равно. Мама никогда мне не верила, не поверит и сейчас. Даже если я буду на коленях её умолять и клясться в том, что всё неправда.
— О том, что ты пошла по наклонной. Стала как эти… — Она вскидывает руку и морщится. — Проститутки, которые ложатся под любого мужика, у которого денег куры не клюют. Продают себя. Не думала я, что доживу до такого…
Я ожидала услышать что угодно, но не это. Мои глаза становятся размером с десять копеек. Кровь отливает от лица и я не нахожу, что сказать.
Мама вдруг встаёт с уголка, ухмыляется, пытаясь казаться огорчённой, но её глаза остаются спокойными.
— Что, даже не станешь оправдываться? — И не даёт мне вставить и слова, продолжая дальше. — Понимаю. Ведь все факты на лицо. А ведь я до последнего не верила. Но стоило приехать, как горькая реальность свалилась мне на голову. Позор, Арина! Позор! И эти твои белые волосы… — Она с презрением поддевает мою прядь и тут же отдёргивает палец, будто обожглась. — Теперь понятно, зачем тебе нужен был такой вульгарный вид. Товар должен быть презентабельным. Понимаю.
Она кивает головой, совсем не понимая, как сильно жалит. Как глубоко задевает меня, не просто раня, а растаптывая.
— Неужели ты поверила в тот бред, который тебе наговорила Афанасия Никифоровна? — Сжимаю двумя пальцами переносицу, чтобы удержать слёзы. Мама терпеть не может, когда я плачу, приходя в ещё большее неистовство. Считая, что я, таким образом, пытаюсь ей манипулировать. — Мам? Ты, правда, в это веришь? Что я на такое способна? — Поднимаю взгляд и пытаюсь воззвать к ней.
В последний раз.
Родительница на секунду тушуется. Словно сомневается. Но уже спустя секунду в голубых глазах, которые так похожи на мои, загорается огонь уверенности в том, что она говорит.
— Не смей играть на моих чувствах! — Шипит она. И вдруг выходит из себя.
Выскакивает из кухни. Несётся вглубь квартиры, а затем возвращается с коробкой в руках. Той самой коробкой, внутри которой дорогущее платье. Трясёт ей перед моим лицом.
— Что это? Где ты это взяла? Хочешь сказать, что подрабатывала честным трудом? — Чуть ли не плюётся слюной от охватившего её гнева. — Я знаю, сколько стоят такие платья. Да ты бы за месяц не заработала столько на вечерних подработках!
— Это подарок! — Отчаянно всхлипываю я. — Не знаю, как тебя убедить! Заставить поверить мне! — Но вдруг в голову приходит мысль. — Хочешь, прямо сейчас, пойдём к гинекологу! Пусть он при тебе меня осмотрит и подтвердит, что я ничем таким не занимаюсь! — Под конец фразы уже и я прихожу в ярость от обиды, которая гложет с самого детства.
— Деньги бы я ещё не тратила! Лишние что ли?
Швыряет коробку на уголок. Та распахивается, и платье вылетает наружу. Каким-то чудом миновав жирную тарелку с картошкой.
Я бросаюсь к подарку и с трепетом, осторожно укладываю платье внутрь. Губы трясутся, когда я произношу тихое:
— Чего ты хочешь, мам? Чего ты добиваешься?
— Чтобы ты прекратила позорить семью!
— Да чем? Тем, что всеми силами стараюсь быть лучшей во всём и заслужить твою любовь? — Выпаливаю я, ощущая, как по щекам всё же бегут дорожки слёз. — Я позорю вашу семью лишь в твоём воображении! — Намеренно разделяю их с отчимом и Никитой, и себя.
Мама вдруг меняется в лице. Оно становится холодным, жёстким и безразличным.
— Ты перешла черту Арина. Я не намерена больше терпеть такое отношение. Собирай вещи и выметайся. Может, хоть так поймёшь, сколько мы для тебя сделали и сколько в тебя вложили! Прав был Олег, никакого уважения, только бесполезная трата денег на тебя впустую!
Внутри всё холодеет. Онемевает. Я больше не думаю. Запрещаю себе это делать, чтобы не поддаться эмоциям и не сорваться в истерику. Хватаю коробку с платьем, несусь к себе в комнату. Достаю из шкафа небольшой чемоданчик. Вещей у меня немного, поэтому на то, чтобы их собрать, у меня уходит не больше пяти минут.
Мать всё это время стоит в дверном проёме, опираясь плечом о косяк, и просто смотрит. На её лице, кроме презрения, ничего больше нет. Ни единой эмоции. Никакого сожаления. Словно так и нужно — выгонять дочь из дома из-за слухов.
Простых слухов! Боже…
— Так и думала, — бросает мне… женщина, родившая меня, когда я прохожу мимо неё в коридор. — Раз собрала манатки, значит, есть куда идти. Любовничек ждёт?
Я не понимаю, почему она продолжает меня жалить. Почему не замолчит хоть на несколько минут. И не понимаю, почему не останавливает. Неужели это реальность? Моя родная мать выгоняет меня из дома и никак этому не препятствует…
С силой зажмуриваюсь и сглатываю огромный ком в горле. Тело ледяное от шока и стресса. От неприятия происходящего. Но я напоминаю себе, что это реальность. И что мне нужно идти…
Куда? Не знаю… Придумаю… Что-нибудь придумаю…
Я нервно обуваюсь, блокируя любую попытку думать о чём бы то ни было, когда слышу:
— Телефон верни. Никитке как раз собирались покупать. А ты… — Её взгляд цепляется за коробку в моих руках. — Ты и без нас проживёшь. — Словно успокаивает себя и снимает ответственность за всё.
Мать тянет ко мне руку в ожидании. А я замираю и холодею ещё больше. Разбитый телефон лежит на дне моего рюкзака. Экран весь в паутинке из трещин и просто отдать его и уйти не получится.
— Что с ним? — Улавливает тревогу на моём лице. — Отвечай, Арина! — Грозно.
— У меня нет телефона… Его… — Не знаю почему, но решаю солгать. — Его украли. Вчера.
Мать белеет от ярости. А в следующий миг подлетает ко мне. Вырывает рюкзак из моих рук и вытряхивает всё его содержимое наружу. На пол летят две книги, несколько тетрадей, пенал с канцелярией, небольшая косметичка, разбитый телефон и…
И новенький яблочный смартфон в упаковке.
Мы с мамой обе таращимся на небольшую коробочку с телефоном около минуты. В полнейшем молчании.
Откуда?..
Я не успеваю додумать мысль, потому что ответ приходит моментально — Глеб.
И платье и яблочный смартфон последней модели — его рук дело. Сомнений больше не остаётся.
Но как же не вовремя…
Почему сейчас? И когда он вообще успел купить и подкинуть телефон?
— Шлюха продажная… — Сбоку раздаётся шепот матери полный ярости. — Могла сказать, что тебя спонсируют, чтобы мы не тратились. А тебе мало! У нас вымогаешь, зная, каким тяжким трудом Олегу достаются деньги, так ещё и наглости хватает у хахаля своего второй выпрашивать.
Она подлетает ко мне, наклоняется и поднимает с пола мой старенький смартфон и с выражением крайнего изумления смотрит на трещины, ползущие по всему экрану.
— Ты его разбила?! — Поднимает руку с зажатым в ней аппаратом и трясёт у меня перед носом. А затем размахивается и бьёт меня по щеке. Кожу сначала обжигает, и лишь после приходит боль. — Теперь понятно, почему я сутки не могла до тебя дозвониться. — Её всю трясёт от злости. — Проваливай! Выметайся из дома, гадина! — Кричит мать и тычет пальцем в дверь. — И забудь дорогу сюда. Хватит, наигралась.
Пустота — вот что я испытываю после её слов.
Молча наклоняюсь и собираю раскиданные вещи в рюкзак. В этот момент хочется проснуться, но, к сожалению, всё это реальность. Меня не просто трясёт, меня всю колошматит. Грудь будто тисками сдавило. Каждый вдох даётся мне с трудом.
— Это в качестве компенсации за впустую потраченные на тебя деньги. — Мать подбирает яблочный смартфон и судорожно прячет его себе подмышку. Её стопа нервно дёргается в ожидании, пока я уйду.
Я больше не поднимаю глаза на её лицо. Не хочу видеть… Не хочу… Это выше моих сил.
— Пока… мам. — Выдавливаю сквозь ком в горле. Сквозь тиски на голосовых связках.
— Не строй из себя жертву! — Шипит она в ответ.
И я больше не слушаю. Открываю дверь. Выхожу. И, казалось, разве может быть хуже? Оказывается, может.
На лестничной площадке стоит Афанасия Никифоровна и охает, хватаясь за сердце.
— Не приведи господь такую дочь никому… Бедная Олечка… — Причитает старушка, провожая меня круглыми и выпученными от ужаса глазами. Притворными или нет — уже сторонний вопрос. И абсолютно меня не касающийся.
Идти мне некуда. Звонить не с чего. Просить о помощи — тоже.
— Ой, и не говорите, Никифоровна… — Доносится до меня жалостливый голос матери. — Я сама в шоке… Думала, в колени упадёт, будет прощения просить… Разве я бы не простила? А она… Ох! Только подтвердила опасения. Раз ушла — есть куда идти…
— Не вини себя, Олечка…
Я не хочу это слушать. Я уже даже не вижу их, спускаясь по лестнице, но эхо доносит до меня их голоса и разговор.
— Да как же… Не уследила, не воспитала!
— Может, одумается? Вернётся?
— Ой, Афанасия Никифоровна, позор… Позор на мою голову…
Больше я не слышу, потому что спускаюсь на последних этажах на максимальной скорости, которую могу себе позволить с рюкзаком на плече и чемоданом и коробкой в руках.