Мне снится сладкий сон, словно я лежу на облачке, и оно мягким коконом обволакивает меня. Так тепло и хорошо, что словами не передать. Просыпаться не хочется от слова совсем. Поэтому я позволяю себе понежиться подольше, удобнее устраиваясь в объятиях «облачка». На краю сознания скребётся фоновая тревога, будто что-то не так, но я лениво отмахиваюсь от всех мыслей и снова погружаюсь в мир грёз, не позволяя себе проснуться.
Я уже и забыла, когда в последний раз мне было так хорошо. И, самое главное, спокойно.
Второе пробуждение происходит после того, как я твёрдо убеждаюсь в том, что выспалась и полна сил. Да и лучик солнца последние пять минут упорно продолжает щекотать веки, не давая вновь окунуться в объятия Морфея. И немного раздражая.
Лениво разлепляю глаза. Кряхчу, собираясь потянуться всем телом, но не тут-то было — что-то не даёт мне это сделать. Я предпринимаю вторую попытку, но и она сопровождается провалом.
Ощущение, словно меня связали!
Просыпаюсь окончательно. Смотрю перед собой и абсолютно не узнаю пространство. Комната мне не знакома и она точно не моя! Один только тренажёр на стене уже намекает на то, что спальня мужская.
Перед глазами огромное панорамное окно в пол, в которое щедро светит осеннее солнышко. И оно же подтверждает промелькнувшую мысль о том, что уже перевалило за полдень. В углах — собранный тюль и не запахнутые с ночи портьеры. Ремонт в стиле хайтек убеждает в состоятельности владельца квартиры. А аскетичность и минимализм не оставляют сомнений — я не ошиблась в предположениях, хозяин комнаты точно мужчина.
Пульс за пару секунд разгоняется до максимальных значений. Кровь ревёт в сосудах. Прислушиваюсь к своим чувствам и понимаю, что никто меня не связывал. Просто кто-то, лежащий позади, сложил на меня свои тяжеленные конечности и не испытывает при этом никаких угрызений совести. Он так же, как и я пару минут, назад блаженно сопит и видит десятый сон. И, наверняка приятный.
В ужасе хочется закричать или, как минимум, не сдаваться без боя. Дать отпор тому, кто лежит позади меня и, судя по всему, обнимает, топя в своих медвежьих объятиях. Но мозг вовремя гасит любые зачатки паники или неадекватных действий, подкидывая воспоминания о вчерашнем дне в ускоренном режиме просмотра.
Минута тех самых пяти стадий… И возникает принятие.
Вырываться уже не хочется. Но я вдруг с невероятным стыдом осознаю, что именно объятия Соколовского сочла тем самым «облачком».
Жар опаляет щёки. Провалиться сквозь землю не получится при всём желании, но я благодарна уже лишь тому факту, что лежу не лицом к Глебу, а спиной. Да и он ещё спит. У меня есть возможность незаметно ускользнуть.
А потом меня будто молнией поражает.
Куда?
Запал и стыд стихают, уступая место печали. Я ничего не могу с этим поделать. Равно как и смириться с тем, что мама выгнала меня из дома и даже не беспокоится обо мне. Хоть убейте, я никак не могу осознать и принять тот факт, что родители могут так поступить со своим ребёнком.
Я бы так никогда не поступила…
— Чего вздыхаешь? Уже третий раз за последние пять минут. — Раздаётся, как гром среди ясного неба, хриплый бас позади. Он настолько отличается от привычного мне голоса брюнета, что я чуть не подскакиваю на месте от испуга.
Но, видимо, я уже начинаю привыкать к тому, что Соколовский всегда подкрадывается и появляется, как чёрт из табакерки, потому что на физическом уровне даже не дёргаюсь, хотя и немного испугалась от неожиданности.
Третий, значит… А я и не заметила, что вообще вздыхаю.
— Я думала, ты спишь. — Констатирую вместо ответа. Убегаю. Не хочу говорить с Глебом о своих переживаниях и отношениях с родителями. Это личное и касается только моей семьи.
— Да, и спал бы дальше, если бы кое-кто не начал ёрзать и вздыхать. — Ворчит брюнет.
— Ну, уж извини, я не виновата, что у тебя такой чуткий сон. — Фыркаю, смущаясь. Какие бы эмоции меня не одолевали, самая яркая — то, что я спала с мужчиной в одной кровати. И до сих пор лежу с ним в обнимку. — Да и ты сам лишил меня свободы, так что твои проблемы. Надо было спать в другой части кровати, а не тянуть ко мне свои загребущие ручонки. Это уже становится плохой привычкой. — Дёргаю плечами, намекая на объятия, о которых я не просила.
И, хотя я возмущаюсь, на самом деле в глубине души очень благодарна Глебу за всё. И за вчерашнее и за то, что не оставил меня одну ночью. Я вспомнила, как мне снилась мама. Как я открыла глаза, а брюнет сидел рядышком на краю кровати и гладил меня по голове. Успокаивал.
Вспомнила свою просьбу остаться, адресованную Соколовскому… Это не было сказано сквозь сон или неосознанно. Вчера я действительно нуждалась в человеческом тепле. В нём.
Именно в нём — шарашит пониманием.
Доказательство этому тот факт, что я, несмотря на слова, продолжаю лежать рядом и позволяю Глебу меня обнимать. Прижиматься к своей спине. И…
— Плохой? А мне вот кажется, что привычка вполне себе приятная. Согласись?
Глеб сгребает меня в охапку, перебивая мысли. Не давая додумать и кое-что понять. Сбивает с толку и вновь вгоняет в краску тем, что утыкается носом в изгиб моей шеи. А потом и вовсе осторожно целует её.
Я резко выдыхаю. Вся подбираюсь. Остатки сонливости слетают, словно их не было совсем. Тело прошибает током, а низ живота опаляет жаром.
— Глеб? — Осторожно спрашиваю его, но сама не понимаю, о чём именно. В мыслях самый настоящий хаос.
— М? — Раздаётся глухое. Дыхание парня застревает в моих волосах — Соколовский зарылся в них носом.
— Что ты делаешь? — Сглатываю.
— Что я делаю? — Глупо повторяет за мной.
— Это!
— Что это? — Говорит он и продолжает выводить кончиком носа непонятные узоры на моей коже. Заставляет покрываться мурашками от каждого его выдоха.
— Глеб! — Я пытаюсь, чтобы мой голос звучал строго, но получается испуганный писк. — Прекрати!
— Прекратить что? — Он будто издевается, и смущение переходит в возмущение.
— Ты прекрасно понимаешь, о чём я!
— О чём ты?
Я взрываюсь. Не выдерживаю. Полная гневного возмущения, умудряюсь развернуться на сто восемьдесят градусов. И лишь в последний момент осознаю свой провал, забывая гневную тираду, которую собиралась выпалить.
Мы оказываемся так близко, что не только наши носы и наши губы соприкасаются, ведь Соколовский так и не уменьшил силу, с которой сжимал меня в объятиях. Наоборот, как только мы оказались лицом к лицу, его тиски сжались сильнее.
Дыхание спирает в груди. Его катастрофически мало. Я дышу, как загнанная в угол добыча. И боюсь вымолвить хоть слово — любое движение моих губ сымитирует поцелуй.
Глаза брюнета прикрыты. Янтарная радужка кажется тёмной из-за зрачка, который заполонил всё доступное ему пространство. Сам парень не далеко от меня ушёл — его вздымающаяся грудь чаще соприкасается с моей. Он даже губы разомкнул, вдыхая кислород ртом.
— Арина…
Взгляд Соколовского подёрнут поволокой. Его ладонь, лежащая на пояснице, внезапно начинает движение вверх. Пальцы Глеба выписывают узоры вдоль всей спины. И это, казалось бы, невинное поглаживание, вызывает целую бурю эмоций в моей душе. И в теле.
Меня потряхивает. Во рту становится очень сухо. Взгляд сам собой опускается вниз и прилипает к губам брюнета. В голове туман, но я точно могу выкроить единственное связное желание — желание, чтобы губы парня накрыли мои.
Наверное, меня можно читать, словно открытую книгу, потому что уже в следующую секунду Глеб улавливает то, что транслирует мой взгляд. Он приникает к моим губам. Сминает их. Вначале мягко и неторопливо, позволяя мне привыкнуть к нему. К темпу. А затем у него будто крышу сносит.
И у меня тоже…
Соколовский сминает ладонями мою спину. Ощутимо впивается пальцами, прижимая к себе ещё ближе, хотя до этого мне казалось, что ближе уже некуда. Я сама льну к Глебу, ища больше ласки, с удивлением и небольшим испугом отмечая, что мне не просто нравятся поцелуи и прикосновения парня… Я хочу большего.
И на этот раз останавливать себя или Соколовского не собираюсь. Я до какого-то зуда под кожей, до дикого безумия в крови хочу окунуться в это пожарище с головой. Хочу отдаться этим чувствам и больше ни в чём себя не ограничивать.
Поэтому я с не меньшим пылом начинаю отвечать на поцелуи Глеба. Пусть неумело, пусть не совсем попадая в ритм, но со всей страстью, которая впервые охватила меня. Мои руки осторожно, изучающе скользят по торсу парня снизу вверх, а достигнув мощной шеи, я обхватываю её руками и топлю ладони в коротких волосах парня на затылке.
— Чёрт подери, Арина… — Хрипит Соколовский, на мгновение отрываясь от моих губ. — Ты понимаешь, что я не смогу остановиться? Зачем ты меня провоцируешь? Если это какая-то игра или личные счёты, лучше заставь меня прекратить прямо сейчас.
На лице брюнета застывает мучительное выражение. Он борется сам с собой, тут не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять. Хмурится и рвано дышит, словно зверь.
Но загвоздка в том, что я сама не хочу, чтобы он останавливался.
Что это — помутнение сознания, сознательный поиск утешения или же самое настоящее и искреннее желание к этому мужчине, держащему меня в своих объятиях — не знаю и знать не хочу. Главное — чувства, что охватывают меня, когда Глеб ко мне прикасается. Когда целует. Когда ласкает.
Остальное уже не так важно.
Возможно, я пожалею потом, но… Сейчас я впервые хочу прислушаться к себе. Уступить чувствам и в кой-то веки отпустить разум. Ни о чём не думать.
Вместо ответа, я уже сама приникаю к его губам. Брюнет болезненно стонет, но не отталкивает меня, и я считаю это своей маленькой победой над ним.
Подхватив меня под бёдра, Соколовский усаживает мою податливую тушку на себя, перемещая нас из горизонтальной плоскости в вертикальную. Я инстинктивно скрещиваю ноги у парня за спиной. И, оказывается, так даже удобнее.
Но появляется фактор, который остужает мой пыл в одно мгновение — я буквально сижу на внушительном бугре, который недвусмысленно намекает о сильном желании Соколовского.
Брюнет это чувствует, но вместо слов провокационно трётся между моими раздвинутыми ногами. Вынуждает меня заёрзать. И это только усугубляет моё и без того шаткое положение.
Меня одновременно одолевают две абсолютно противоположные эмоции: ток внизу, посылает жаркие пульсирующие волны желания по всему телу, а страх перед неизвестным ледяными щупальцами вытаскивает трезвый рассудок на поверхность.
Удивительно, но Глеб очень тонко чувствует любые перемены в моём настроении. Я уже не в первый раз подмечаю этот факт. А теперь ещё раз убеждаюсь в этом.
— Дурочка, — усмешка искривляет губы парня. А голос всё такой же хриплый. — Сама не знаешь, чего хочешь.
— Знаю! — Упрямо заявляю я и тянусь к его губам, но Глеб в последний момент увеличивает расстояние между нашими лицами.
— Не знаешь. — Тише произносит он.
Я пылаю от возмущения. Или смущения. Ситуация крайне неоднозначная.
Меня… отвергли?
Страсть, которая захватила, в одну секунду оборачивается слезами. Они крупными каплями замирают в моих глазах, готовые вот-вот сорваться вниз. И, судя по ошарашенному взгляду парня, напугать эту каменную глыбу непредсказуемой даже для меня самой реакцией.
Но нас обоих прерывает громкий, внезапный пиликающий звук откуда-то из глубин квартиры.
Мы оба замираем в объятиях друг друга. Синхронно оборачиваемся в сторону вновь повторяющейся трели. И, если поначалу я думаю, что это звонит телефон Глеба, то со второго раза понимаю — это дверной звонок.
Мелодия не стихает. Тот, кто решил наведаться в гости к Соколовскому, настойчиво продолжает трезвонить. Внезапному гостю, похоже, совсем не знакомо такое чувство, как тактичность.
Брюнет не торопится ссаживать меня с себя. Но по его лицу понятно — он догадывается, кто может стоять за дверью. И не испытывает особого желания открывать её визитёру.
— Давай, притворимся, что никого нет дома? — Очень тихо шепчет парень.
Но у меня от его слов, как шестое чувство срабатывает. В груди всё сдавливает от неприятного предчувствия. Мне вдруг становится до тошноты противно от себя самой. От того, что я чуть было не переспала с Соколовским.
Чем я вообще думала?
Явно не мозгами…
— Пойди, открой. — Неловко слезаю с брюнета и отползаю к краю кровати. Глеб меня не удерживает. Лишь недовольно провожает взглядом. — Мало ли…
Ничего не ответив, Соколовский поджимает губы и встаёт с кровати. Приглаживает растрёпанные чёрные волосы на макушке и выходит из спальни. Плотно прикрывает за собой дверь, оставляя меня одну.
И эта деталь настораживает ещё больше. Подкармливает мои подозрения относительно визитёра.
Он не хочет, чтобы я что-то увидела или услышала?
Нервная дрожь сотрясает тело, когда я на цыпочках крадусь к двери. Прислоняюсь к ней ухом, ощущая себя невоспитанным ребёнком, который суёт свой нос, куда нужно и куда нет. И уже в следующую секунду слышу женский голос.
Гостья возмущает и шипит:
— Почему я не могу войти, Глеб? Что за игры? Пары пропустил, на звонки не отвечаешь!
— Ты мне что, мамочка, контролировать меня и следить за моей жизнью? — Грубо отвечает ей Соколовский. Судя по голосу, на его лице иронично-высокомерная маска.
— Я твоя девушка! — Ахает гостья, и я узнаю пришедшую по интонации.
Елена Крицкая. Брюнетка, которая угрожала мне и Полине в уборной, и настоятельно рекомендовала держаться от Соколовского подальше.
Но, вопреки ситуации, ужасает меня другая мысль.
Пары! Мы проспали пары! У меня вообще всё из головы вылетело после вчерашних событий! А Глеб продлил амнезию своей внезапной выходкой…
Гадство!
Прикусив губу, я бросаюсь к стеклянному столику напротив панорамного окна, на котором бесхозно лежит яблочный смартфон мажора. Нажимаю на экран, и у меня волосы дыбом встают, когда часы показывают полтретьего дня.
Я пропустила все три пары… О, нет… Нет-нет-нет!
Положив чужой телефон обратно на столик, падаю в огромное кресло рядом. На то, чтобы осознать масштаб последствий, хватает пары минут. Меня больше не волнует гостья и бабник Соколовский. Да и самому Глебу, похоже, уже не скрыть ничего и не отмазаться, если он вообще собирался это делать, потому что Крицкая вошла в раж и закатила истерику на всю квартиру. И, вероятно, подъезд тоже зацепила.
— Кто она? Чего молчишь?! Я же всё равно узнаю кто! Да я на ней живого места не оставлю! — Раздаются истерические вопли за дверью спальни. — Где эта шлюха? Здесь?
— Не забывайся! — Угрожающе басит брюнет. — Я тебе ничего не обещал. Лучше по-хорошему покинь мою квартиру.
— Ты пожалеешь об этом Соколовский! — Кричит брюнетка. Не нужно видеть её лицо, чтобы понять — девушка в гневе. — Я так просто это не ос… — Входная дверь с грохотом захлопывается, и я больше не слышу ничего.
Какое-то время в квартире стоит полная тишина.
А я… я уже ничему не удивляюсь и никак не реагирую на это. Слишком много неприятных событий за последние две недели. Слишком много потрясений. Поэтому просто подбираю ноги, сворачиваясь в кресле поудобнее, обхватываю их руками и кладу подбородок на колени. Мой безразличный взгляд устремляется в панорамное окно.
В такой позе меня и находит Глеб. Он не тратит время на нелепые объяснения и оправдания. Они никому из нас не нужны. Кто мы друг другу, по сути? Бывшие одноклассники? Заклятые враги? Временные сожители из-за того, что мажор решил поиграть в добряка?
— Прости за это. — Выдаёт, в конце концов.
Парень не приближается, и я ему за это благодарна. Меньше всего на свете мне бы сейчас хотелось отбиваться от Соколовского.
— Тебе не за что просить прощения. Это твоя жизнь. Твоя девушка. — Тихо отвечаю я, не отрывая взгляда от красивого вида на элитные многоэтажки с зеркальными окнами. — И лучше бы тебе с ней объясниться, пока это недоразумение не вылилось в нечто плохое и не стало слишком поздно.
— Ты неправильно поняла наши с Леной взаимоотношения.
Мне не нужно смотреть на Глеба, чтобы убедиться в том, что он кривится.
— Да тут нечего понимать. Это твоё дело. Почему это вообще должно меня волновать? — Меланхолично произношу мысли вслух. Пожимаю плечами.
Но, видимо, брюнету абсолютно не нравится такая реакция, потому что он встаёт передо мной, загораживая панорамные окна.
— Может, потому, что мы десять минут назад спали вместе в этой кровати? Целовались? — Зло подмечает мажор. Жалит в самые уязвимые точки.
— Это не имеет значения. — Выпаливаю я, отводя взгляд от Соколовского, который скрещивает руки на груди и не сводит с меня испытывающего взгляда.
— Вот как? — Угрожающе понижает голос. — Не имеет значения? Не думал, что для тебя ничего не значит вот так вот вести себя с парнем, Арина. — Неприятным тоном выплёвывает Глеб.
Я понимаю, о чём он, и мне становится стыдно. Уши начинают гореть, а на языке вертятся слова оправдания. Но в последний момент я с силой сжимаю челюсти, вынуждая себя молчать.
— Нечего сказать? — Уточняет брюнет.
У меня всё болезненно сжимается в грудной клетке. Я кидаю на мажора затравленный взгляд, прежде чем с губ срывается совсем не то, что я хотела сказать на самом деле.
— Нечего.
— Понятно.
На скулах парня играют желваки. Ещё какое-то время он прожигает меня своими янтарными глазами, а потом делает шумный вдох. Запускает руку в волосы, лохматит их и пинает ни в чём неповинную ножку кровати.
— Хорошо! Замечательно! Прекрасно! Пусть будет по-твоему, Скворцова. — И вновь этот ледяной тон, знакомый мне со старшей школы. — Смотри, не пожалей об этих словах чуть позже.
— Не пожалею, — очень тихо бормочу я, убеждая себя в первую очередь. Но брюнет слышит.
— Не зарекайся. — Зло хмыкает парень. — В холодильнике есть продукты. — Сухо бросает он, переводя тему. — Там есть чистая одежда и полотенца, — кивает на встроенный шкаф. — Бери, что хочешь. Меня не будет дома до завтрашнего утра. Вот ключи. — Кидает на стеклянный столик связку и зло хватает свой смартфон. — Не скучай, седовласая.
С этими словами Глеб стремительным шагом покидает квартиру, оставляя меня одну с полным раздраем на душе.