Глеб Соколовский
— Потому что я люблю тебя, Жемчужинка. И, кажется, очень давно. — Прислоняюсь лбом к блондинистой макушке и прикрываю глаза, затаив дыхание.
Давно. Точно. С того самого знакомства в первом классе. Ещё в начальной школе я не мог пройти мимо и не дёрнуть Арину за длинные русые косы. В средней — впервые начал задирать. Кидался в неё записками, которые эта зараза не читала, а просто выкидывала в мусорку, предпочитая им свои любимые книжки.
Она никогда не обращала на меня внимания. По возможности игнорировала. Редко огрызалась, обычно молча уходила, напоследок испепеляя своими серо-голубыми ведьминскими глазищами. А в старшей школе уже у меня не было отбоя от девчонок, они сами вешались мне на шею.
Какой здравомыслящий парень откажется от такого внимания со стороны женского пола, особенно с зашкаливающим тестостероном в крови? Вот я и пустился во все тяжкие. Но предшествующим всему этому триггером, была та сама фраза… Грёбанная фраза Арины, которую я случайно услышал:
«— Соколовский? Вот уж кто мне точно не нравится, так это Глеб. Ни за какие коврижки бы с ним не встречалась. Да будь он последним парнем на планете…»
Эта фраза способствовала тому, что я менял девушек, как перчатки, абсолютно не заботясь об их чувствах. Мои же растоптали…
И эта же фраза заставляет меня тут же пожалеть о признании.
Отвергнет, отвернётся, оттолкнёт, — бьёт по голове отбойным молотком.
Но, как только я произнёс признание вслух, всё становится на свои места. Становится легче. Всё это время была только она и никого больше. С самого начала. Я столько лет занимался самообманом, а нужно было всего лишь перевести свои эмоции в слова. Попробовать хотя бы.
А не оставлять анонимный подарок в её шкафчике.
Подарок, который Арина носит до сих пор.
Жду ещё какой-то реакции от Жемчужинки. Меня всего лихорадит: от того, что промок, от волнения, от злости, что Краснов всё никак не отлипнет от моей девочки, от переизбытка чувств к этой маленькой заразе, которая играет мною все эти годы.
Не выдерживаю:
— Арина? Скажи хоть что-нибудь. — Прошу её на грани шепота, чувствуя себя так, словно голый перед ней стою. Уязвимый. Захочет — снова вонзит нож в моё сердце.
Но я больше не стану ранить её в ответ. Наказывать за свою боль. Отпущу, если отвергнет.
Наверное… Надеюсь, хоть это будет мне по силам — отпустить.
Решаюсь приоткрыть веки. Девушка смотрит на меня снизу вверх такими большими глазами, будто я чушь сморозил.
Хотя, почему, будто?
Ухмыляюсь. Терять мне больше нечего. А говорить, что это просто шутка — снова наступать на те же грабли, которые били по лбу все прошедшие года. Никому из нас от этого не стало легче.
Пан или пропал!
— Я люблю тебя, слышишь? — Глажу большим пальцем нежную кожу щеки. Смотрю в её глаза, похожие на сегодняшнее грозовое небо, и пытаюсь выискать на их дне хотя бы каплю взаимности. — Хочу, чтобы ты стала моей девушкой. Не могу больше с этим бороться… — Выдыхаю в конце.
Губы Жемчужинки так близко. Они манят меня, как одержимого. Так хочется смять их. Так хочется заключить её в свои объятия, крепко-крепко сжать и не отпускать. Спрятать от всего мира, от всех опасностей и плохих людей. Хочется и дальше проводить вместе дни: ездить по утрам в универ и приезжать обратно, домой; смотреть вечерами сериал, валяясь в постели, или готовиться к парам.
Но я жду. Усилием воли заставляю себя не шевелиться.
Появление Арины в моей квартире изменило всё. Она «ожила». Комнаты больше не кажутся пустыми и серыми, а тишина не давит на уши. В холодильнике теперь не только еда из доставки, но и блинчики с оладьями на завтрак, карбонара на обед и салат с закусками на ужин. И пусть ванная заставлена какими-то непонятными женскими штучками — кремами, хайлайтерами, тониками и т. д, — это самое прекрасное, что случалось с моими полками над раковиной.
Я хочу возвращаться домой — вот о чём я думаю последнюю неделю… А ещё о том, что ни за что не откажусь от этого всего по своей воле. Ни. За. Что. Не после того, как вкусил свой личный «запретный плод».
— Я… — В сознание вторгается тоненький голосок Жемчужинки. Заставляет замереть в ожидании и едва дышать. — Я не знаю, что сказать…
Внутри всё обрывается и падает куда-то в бездну. Вниз. В бесконечность. Грудь стягивают незнакомые доселе эмоции — неприятные и в какой-то степени даже болезненные.
Во рту ставится сухо, поэтому я рефлекторно сглатываю вязкую слюну, прежде чем выдавить:
— Почему?
Я, мать его, знаю почему. Не тупой. Но язык меня не слушается. Я будто растерял сто IQ где-то по дороге домой и со мной остались жалкие двадцать или сорок единиц от основного коэффициента.
Арина опускает взгляд вниз, разрывая зрительный контакт. Но не отстраняется. Её ладошки лежат на моей груди, согревая надеждой на то, что ещё не всё потеряно.
— Ты всегда издевался надо мной. — Говорит она на грани слышимости. Мне приходится напрягать слух, чтобы что-то разобрать. — Все эти годы ты высмеивал меня, демонстрировал презрение и ненависть, как минимум. Как я могу тебе сейчас поверить? — Её голос срывается на хрип.
Скворцова резко вскидывает голову, в её глазах застыли слезы. Они блестят, словно жемчуг на дне кристально чистого озера, как написали бы в её любимых книжках. Она поджимает губы, которые подрагивают, чтобы не расплакаться. Смотрит на меня испытующе. С болью на дне этих завораживающих глаз.
И я вдруг понимаю — она не меньше меня боится и переживает. Вон, как сжала кулачки, в ожидании моего ответа.
— Арина, это не шутка. — Со всей серьёзностью заявляю я и притягиваю девушку к себе. — Я не издеваюсь. Не прикалываюсь. Я люблю тебя! — Повторяю в третий раз. Для убедительности.
Между нами одно лишь полотенце. Легкое движение — и оно спадёт. Но меня это абсолютно не волнует. Впервые мной управляет не та голова, что снизу. Всё, чего я так сильно сейчас жажду — услышать искренний ответ. Узнать, что Жемчужинка чувствует ко мне на самом деле.
— Глеб… — С пухлых губ срывается моё имя. Так интимно и нежно, что меня прошибает. В груди загорается пламя. Оно несёт по венам дозу гормонов, которые моментально достигают штанов.
Наверное, я погорячился, когда сказал, что без нижней головы тут обошлось… Но это второстепенное!
— Можешь не отвечать сейчас. — Позволяю себе кривую улыбку. — Я докажу тебе, что серьёзен. Настолько, что ты даже представить себе не можешь. — Неосознанно вцепляюсь ладонями в осиную талию. И склоняюсь ближе к губам девчонки. — Пока ответь лишь на один вопрос: ты станешь моей девушкой?
Минутная заминка стоит мне парочки седых волос в мои девятнадцать.
Треш. Любовь — непростая штука, однако.
— Да, — наконец кивает Арина.
Я вскидываю брови от неожиданности, потому что до последнего готовил себя к жёсткому и категоричному «нет».
— Да? — Переспрашиваю. Нервный смешок, сопровождающий вопрос, заставляет Жемчужинку робко улыбнуться в ответ.
— Да. — Увереннее отвечает она.
От восторга, что топит грудь, поднимаю её над полом и кружу.
Да! Я это сделал! Как же я счастлив! Жемчужинка моя! Наконец-то…
— А говорила, что ни за что на свете, — ворчу, как только ставлю девушку на ноги.
Она уже хихикает вовсю, прикрывая рот ладошкой. Вторая рука Скворцовой занята тем, что крепко накрепко вцепилась в края полотенца, чтобы оно не разошлось и не открыло её прелести на мою радость.
Жаль… С её скромностью придётся поработать. Но это греет душу — у Арины никого не было. Поведение девственницы на лицо.
— Ни за что на свете, — растягивает губы в лукавой усмешке. — Ты тоже много чего говорил. Припомнить?
— Женщины… — Закатываю глаза. — И всё вам надо помнить.
— То, что мы с тобой теперь, — щечки девчонки краснеют и она отводит глаза в сторону, — встречаемся, не значит, что я забыла про «зачётные сиськи» и всё остальное. — Под конец фразы седовласка сощуривается и одаривает меня мстительным взглядом.
— Готов искупить любую вину, — двигаю бровями. — Только давай так, что нам обоим было приятно и в удовольствие?
— Глеб! — Вопит Арина и выскальзывает из моих объятий. — Пошляк! — Шутливо ударяет меня по плечу и уворачивается от загребущих лап, которые я тяну к ней. — Я переодеваться, не смей входить! — Грозит мне указательным пальцем, прежде чем пулей скрыться в гостевой комнате и демонстративно щёлкнуть дверным замком.
Я недовольно поджимаю губы, глядя на деревянную межкомнатную преграду между мной и желанным объектом.
И что мне теперь делать со стояком? Зараза… Нужно срочно заняться переселением Арины из гостевой комнаты в мою!
Поправив штаны в области паха, глухо рычу и скрываюсь на кухне.
Хотя бы поем…
***
— Для октября сегодня на редкость погожий денёк.
Соколовский щурится от яркого солнечного света, заливающего поляну, на которой мы расположились. Выставляет руку перед собой, закрываясь от солнца, чтобы посмотреть на меня.
— Погожий? — Фыркаю я, смеясь. — Где только таких словечек понабрался?
— Скучно было, пока ты дрыхла вчера вечером, ну я и одолжил один из твоих любовных романов, полистал. Впечатлился. — Многозначительно вскидывает брови, придуряясь. — Вот там и был «погожий» денёк. Правда, в перерывах между «ох» и «ах», — стонет мажор.
— Эй! — Бью его ладошкой по груди. — Кто тебе разрешал копаться в моих вещах? — Краснею, потому что не успела спрятать парочку романов восемнадцать плюс, и именно в этот вечер у Соколовского внезапно проснулась жажда чтения!
— Всё твоё — моё. — Хитро сузив глаза, Глеб подаётся вперёд и устраивает свою голову у меня на коленях. — Ты же теперь моя девушка. Официально. Да и мне всё понравилось. Теперь я понимаю, почему ты так сильно любишь читать любовные романы.
— Неправда! — Восклицаю я, пытаясь скинуть чёрную макушку со своих колен. — Там есть сюжет!
— Ну, да, конечно. Я заметил, — язвит парень, ловко уворачиваясь от моих рук. — Дракон похищает попаданку, приходит в себя лишь в пещере, голый после оборота и со стояк…
— Глеб! — Визжу я и зажмуриваюсь, не зная, куда себя деть.
Уши пылают. Мне так стыдно, что словами не передать. Я покупала эту книгу из-за аннотации, а там ни слова об этом не было! Но Соколовскому ведь фиг докажешь!
— Да ладно-ладно, седовласка, успокойся, я ведь просто шучу, — тон брюнета становится нежным и ласковым. Непривычным. Я робко приоткрываю глаза, чтобы увидеть бесконечную теплоту в янтарной радужке. — Что ж ты у меня такая…
— Какая?
— Любимая! — Рычит Глеб. Коварно ухмыльнувшись, он приподнимается, замирае в нескольких сантиметрах у моего лица и намеренно тянет с поцелуем. Вместо этого блуждающим взглядом изучает моё лицо. — Какая же ты у меня красавица, Жемчужинка. — Шепчет парень.
Я всё никак не привыкну к такому Соколовскому. Особенно к тому, что он так открыто выражает свои чувства. И так… часто! Предел отсутствия тактильности для мажора — час. А если лимит превышается, то с меня требуют двойную плату.
Как сейчас.
Мы сорок минут только добирались до парка-заповедника на другом конце города. Потом пока расстелили клетчатый плед для пикника, пока разложили еду, пока обсудили природу и чистый воздух, которого нет в душном центре. И вот, пожалуйста, Глеб снова ластится, как кот.
Не то, что бы я жалуясь, просто… Это ведь Соколовский!
Наверное, пройдёт немало времени, прежде чем я привыкну к такому его поведению и… нашим взаимным чувствам.
— О чём думаешь? — Прикрыв веки, рокочет брюнет. Его пальцы бессознательно поглаживают мою спину, заставляя покрыться мурашками.
— О том, что привыкла к тебе другому…
— Язвительному, омерзительному и злому? — Уточняет Глеб, ведя ладонью вверх по позвоночнику и зарываясь в мои волосы на затылке.
Это отвлекает, заставляет закатить глаза от удовольствия и расслабиться, поэтому я не сразу отвечаю.
— Наверное, — выдыхаю я, кайфуя от лёгкого массажа затылка.
— Наверное? — Хмыкает парень и немного отстраняется, чтобы я смогла вдохнуть желанный кислород.
— Просто… Теперь я так не думаю. Если проанализировать твоё поведение с точки зрения того, что я знаю сейчас…
— Так, стоп, — Глеб отстраняется от меня, вскидывая руки перед собой. — Давай, без вот этого психоанализа. — Морщится он и отворачивается в сторону. — Вся романтика коту под хвост.
— Под хвост коту она ушла ещё в тот момент, как ты напомнил мне про злого, омерзительного и…
— Да понял я, понял. Ладушки. Не хочешь целоваться сейчас — захочешь потом.
Кажется, мажор умеет обижаться.
От этой мысли хочется расхохотаться, но я прикусываю щёку изнутри, сдерживаясь.
Какое-то время мы сидим и молча жуём тосты, приготовленные нами накануне. Я наслаждаюсь тёплым осенним ветерком и красно-жёлтыми листьями, которые он срывает с веток. Они парят в причудливом танце и, в конце концов, оседают на поляну.
Людей в парке много, но из-за обширной территории заповедника, никто друг другу не мешает. А шанс столкнуться с другими группками, так же, как и мы, пришедшими на пикник, — минимальный. Поэтому тишина радует, можно спокойно насладиться всеми прелестями отдыха на природе.
Соколовский настаивал на дорогущем ресторане или ужине на крыше при свечах в компании нанятых музыкантов, но я победила. Весь этот лоск, вся эта ширма для богачей, не для меня. Я скорее буду дёргаться и напрягаться весь вечер, чем действительно наслаждаться.
— Твой отец, он..? — Я смотрю на Соколовского, впервые решаясь заглянуть в его душу.
— Я ему не нужен. — Парень дёргает щекой, устраивается поудобнее, и обхватывает руками колени, глядя при этом вдаль, на речку. — Он с детства откупается от меня дорогими подарками и исполняет любые прихоти, лишь бы не видеть меня. Снисходит до меня только в тех случаях, когда я косячу жёстко.
— Это ужасно, Глеб, — не могу сдержать потрясённого возгласа. И лишь после взгляда, который он меня награждает, понимаю, что ляпнула лишнего.
— Кто бы говорил. У самой предки не айс. — Беззлобно бросает брюнет, искривляя губы в горькой усмешке.
— Да-а, не повезло нам с родителями, — тяну, стараясь скрыть печаль в голосе и то, что горло перехватывает неприятным спазмом. — А мама?
— Нет её. Просто нет. По крайней мере, для меня. — Резко отвечает Соколовский, и я начинаю жалеть, что вообще подняла эту тему.
— Прости, хотела узнать тебя получше. Если не хочешь, не рассказывай. — Скрыть грусть во взгляде не получается, поэтому я рада тому, что мажор на меня не смотрит.
Глеб вздыхает. Срывает травинку, растущую неподалёку, и кладёт её между зубами, прикусывая. После чего откидывается назад и ложится на спину, убрав руки за голову.
— Прогресс, Жемчужинка. Уже пытаешься заглянуть в мой личный омут с демонами. Не страшно? — Зловеще улыбается парень.
— Страшно, — честно признаюсь. — Но попробовать стоило. Я хочу знать, с кем имею дело, прежде чем вляпаюсь по уши.
— То есть, иными словами, я для тебя — не окончательный вариант? — Я не могу прочитать эмоции, скрытые на дне медовых глаз, поэтому просто пожимаю плечами.
— Жизнь — штука непредсказуемая. Я в этом лишний раз убедилась, когда родная мать выгнала меня из дома и сказала, что знать не желает, а мажор, который меня ненавидел, спас, дал крышу над головой и признался в любви.
На этот раз улыбка Глеба веет теплотой. Мрачные тени исчезли с его лица. Он вновь был собой.
— Вот уж точно. — Широко улыбается брюнет, искоса глядя на меня и пожёвывая травинку.
Вечереет. Становится немного прохладно, поэтому я выуживаю два пледа из вязаной корзинки и протягиваю один из них Соколовскому.
— Держи.
— Я хочу с тобой. — Глеб недовольно поджимает губы, выбрасывает пожёванную травинку, и кидает протянутый ему плед на мои ноги, укрывая их. — Злая ты, седовласка. И жадная. — Подытоживает он, заставляя меня расхохотаться.
— Уйдёшь от меня? — Бросаю провокационную шутку, а сама замираю в ожидании ответа.
— Чёрта с два ты от меня так просто отделаешься, Арина! Я не для этого столько мучился. Поэтому, двигайся! Пледа хватит на двоих.
С этими словами Соколовский нагло притискивается к моему боку, а я и не против. Правда, ему об этом пока знать не обязательно. С ним теплее и приятнее. Даже просто голову на плечо ему положить — и уже становится так хорошо и спокойно на душе.
— Ты разбираешься в созвездиях? — Дыхание мажора опаляет щёку. Я не поворачиваюсь, потому что сердце сладко замирает от нашей близости. Если повернусь — не смогу удержаться и сама его поцелую.
Видимо, начинаю потихоньку привыкать к его присутствию в моей жизни и постоянному нарушению личных границ. Начинаю привыкать к мысли, что я больше не одна в этом мире.
И это самое опасное чувство в мире. Ненадёжное. Доверишься, расслабишься, а потом сама не заметишь, как придётся собирать себя по осколкам.
— Немного, — запоздало отвечаю Глебу, выныривая из своих безрадостных размышлений. — А ты?
— За кого ты меня держишь? — Прыскает Соколовский. — Я разве похож на ботана-астронома?
— Чего тогда спрашивал?
— Думал, ты разбираешься. Девчонки любят такое. Романтика, все дела. — Брюнет приобнимает меня, примостившись ещё ближе.
— Не знаю насчёт поиска созвездий, но даже просто понаблюдать за звёздным небом, вне города — уже романтика.
— Тогда, давай, так и сделаем, как только окончательно стемнеет. — Мне, наверное, показалось, но Глеб в этот момент счастлив, как ребёнок.
Время за непринуждёнными беседами пролетает незаметно. Мы не замечаем, как солнце садится за горизонт и темнеет окончательно. Воздух, несмотря на лёгкую морозность, намекающую, что скоро ноябрь, приятен и свеж. В специально предназначенную ямку для костра, мы кидаем заранее купленный хворост и поджигаем его. Пламя становится дополнительным источником тепла и света, выпуская весёлые снопы искр в небо.
Я заворожено наблюдаю за этим, положив голову Соколовскому на грудь. Он поглаживает меня по плечу и периодически целует в висок, глубоко и часто дыша. Я знаю, что это означает, но мне страшно и волнительно сделать первый шаг.
Да, что там… Хотя бы просто голову повернуть в его сторону!
Видимо, что-то почуяв, или уловив изменение в моём настроении, Глеб начинает потихоньку заваливаться назад, и тянет меня за собой. Я не сопротивляюсь, позволяя мажору уложить меня рядом.
— Мои познания ограничиваются Большой Медведицей. — Глупо хихикаю я, устраиваясь поудобнее на его руке.
— Не страшно, я всё равно бы ничего не понял и не нашёл. — Успокаивает меня брюнет. — Поэтому, давай просто наслаждаться чудесным видом. В городе такого не увидишь.
Я согласно вздыхаю, чувствуя жар в груди от нашей близости. И удивляюсь тому, что Соколовский сегодня бьёт все рекорды по сдерживанию своих «животных» инстинктов, не пытаясь целовать меня при каждом удобном случае.
— Смотри! Звезда падает! — Восклицаю я и резко привстаю, наблюдая, как огненный хвост кометы быстро гаснет, скрываясь в веренице звёзд.
— Я вижу тут лишь одну звезду, Жемчужинка. И она затмевает все звезды на небе, которые я сегодня увидел.
От неожиданности, я оборачиваюсь и натыкаюсь на взгляд, полный скрытой нежности. Там её столько, что можно утонуть. И я, кажется, тону. Позволяю себе раствориться в ней и сама пододвигаюсь к Соколовскому.
— Ты знаешь, что смущаешь меня этими фразами? — Почему-то говорю шёпотом.
— Знаю, но твоя реакция бесценна. — Так же тихо хрипит мажор. — И я не могу молчать, ведь ты действительно так прекрасна и душой и телом, что у меня крышу сносит…
Глеб склоняется к моему лицу. Проводит большим пальцем по нижней губе, не отрывая от неё плотоядного взгляда. И, наконец, с рыком впивается в них. Целует меня так, что я сама становлюсь костром. Льну к брюнету и он пользуется этим, усаживая меня на себя сверху.
Поцелуи становятся глубже. Жарче. Дыхания не хватает. Тело подрагивает каждый раз, как горячие ладони Соколовского проникают под вязаную кофту и гладят обнажённую кожу. Его пальцы впиваются в мою талию и двигают, имитируя волнообразные движения.
— Я точно сойду с ума такими темпами, седовласка. Нам нужно остановиться, иначе мы пропустим самое интересное. — Брюнет отрывается от моих губ, тянется к смартфону, лежащему в одной из корзинок всё это время, и смотрит время. — Сейчас начнётся. — Хрипит он и поднимает взгляд вверх.
Я не понимаю, что происходит и о чём он говорит, но тоже смотрю на небо. В это время Соколовский ловко ссаживает меня с себя и уходит в сторону машины. Его нет буквально минуту, но я всё равно напряжённо вглядываюсь в темноту, в которой он скрылся.
И тут меня отвлекает грохот в небе, вслед за которым поляну озаряет яркое свечение.
— Фейерверки! — С восторгом ахаю я.
Огромные небесные цветы друг за другом «расцветают» над головой. Разноцветные и искрящиеся. Глаз не оторвать.
Я поднимаюсь с покрывала и встаю, чтобы было лучше видно. Вместе со мной на фейерверки любуются те, кто гулял неподалёку. Они восторгаются не хуже меня, парочки обнимают друг дружку, а дети, которых держат за руку родители, прыгают на месте, тыча пальцем в небо и интересуясь, что это такое.
Я пропускаю момент, когда Глеб возвращается, увлечённая зрелищем. Но когда рядом разливается ненавязчивая мелодия, сотканная из россыпи гитарных переборов, я понимаю, что больше не одна.
Соколовский удобно сидит на покрывале и, закрыв глаза, перебирает струны. Уже только от этого эмоции начинают зашкаливать. Но когда брюнет начинает петь, всё и все вокруг пропадают. Остаются лишь он, я, его песня, посвящённая мне и фейерверки.
Фейерверки, которые в самом конце, стоит последнему аккорду оборваться, взрываются в форме прекрасного сердца, с надписью под ним «Я люблю тебя, Жемчужинка».