Студенческий совет выбрал, пожалуй, лучшее место для проведения праздника посвящения в студенты. «Аврора» — один из самых популярных клубов в городе. Славится тем, что отдых здесь себе могут позволить только те, у кого имеются деньги в кармане. И не малые. Но студсовет выбил хорошую сумму у спонсоров университета, да и мы, студенты, тоже сдавали деньги на организацию.
И вот.
Передо мной шикарный клуб с просторным танцевальным залом, огромной LED-проекцией на всю стену за спиной диджея; с кучей стробоскопов и тематической барной стойкой в дальнем конце. Столики с диванчиками расположены за колоннами по бокам зала так, чтобы не мешать танцующей толпе.
А толпа уже не просто танцевала, а тусила, к тому моменту, как мы с Полиной и Стасом приехали на праздник. Диджей и ведущая проводили ряд конкурсов с частью студентов. А более спокойные сидели за столиками и общались. Может, знакомились. Те, кто приехал сюда с одной целью — выпить, рассредоточились у барной стойки.
— Похоже, мы припозднились, — кричит мне на ухо Поля.
Подруга сегодня одета в роскошное красное платье с открытым плечом и разрезом вдоль ноги. Её волосы уложены гладко, как у балерины или леди, с пучком на затылке. На лице красуется яркий макияж с акцентом на бордовых губах. В руках у Красновой небольшая сумочка-клатч с самым необходимым.
— Наоборот, вся скучная часть уже закончилась. Так что мы вовремя. — Стас наклоняется к нам так, чтобы мы могли его слышать.
Краснов одет с иголочки. В тон сестре. Тёмно-красная рубашка с наглухо застёгнутыми пуговицами хорошо дополняется чёрными брюками и лакированными туфлями. «Ёжик» на голове Стаса сегодня приглажен косо и назад. И ни одна непослушная прядка не торчит, как обычно это бывает в будние дни.
Они с сестрой смотрятся, как парочка. Красиво и эффектно.
— Я забронировала нам седьмой столик. — Полина показывает нам самое дальнее и тихое местечко в зале. Так как она — одна из тех, кто организовывал Посвящение, судя по всему, успела выбрать лучший столик для нас.
Мне казалось, что шум толпы и гул музыки помешают нам всем нормально слышать друг друга, но на удивление, хоть децибелы и превышают норму, но не мешают разговорам.
— Пойду, сделаю заказ, а вы пока присаживайтесь. — Говорит Стас и скрывается в толпе.
Мы не успеваем сделать даже шаг в сторону забронированного столика. Перед нами, словно из-под земли вырастает Соколовский. Он мрачен. Весь его вид — будто траурное одеяние.
Я морально готовила себя к этой встрече весь день. Но этого оказалось недостаточно. Стоит только янтарному взгляду обвинительно впиться в моё лицо, и волнение окутывает, подобно кокону, заставляя сердце биться чаще, а ладошки вспотеть.
— Добрый вечер, дамы. — Его голос, как возмездие, настигает мои уши, и я невольно содрогаюсь. Но глаз не отвожу. Смотрю погибели в лицо. — Краснова, я могу украсть твою спутницу ненадолго?
— У неё и спрашивай, я тут причём? — Надменно хмурится Полина, скрещивает руки на груди и пожимает плечами. — Вечно у тебя проблемы с пониманием того, что Арина — не вещь. — Фыркает подруга и поджимает губы.
— Ты же укрываешь её у себя, а значит, она прячется и не хочет говорить со мной по каким-то причинам. — Вроде бы Соколовский говорит с Полей, но его взгляд не отрывается от моего лица. И столько всего намешано в нём, что становится страшно оставаться с Глебом наедине.
— Каким-то причинам?! — Заводится шатенка. Но уже спустя секунду, всплеснув руками, удаляется со словами: — Сами разбирайтесь! Иначе я точно придушу и тебя, Глеб, и Крицкую!
Нервный смешок срывается с моих губ, слегка разбавляя напряжённую атмосферу между мной и мажором. Студенты, видимо, инстинктивно чувствуя ауру брюнета, обходят нас по кругу, несмотря на то, что мы стоим чуть ли не посреди прохода.
— Поговорим? — Цедит сквозь зубы. Я закусываю щёку изнутри и оглядываюсь в поисках запасного плана под кодовым названием «побег». — Не так быстро, девочка моя. Теперь я с тебя глаз не спущу. — Глеб замечает мои намерения, протягивает руку вперёд, и его ладонь замыкается кольцом на моём запястье.
— Это обязательно? — Между моими бровями пролегает морщинка. А на место волнения приходит злость, подкрепляемая тем, что я видела и слышала в особняке Соколовских.
Брюнет подходит ко мне на шаг ближе:
— Жизненно необходимо.
Я едва удерживаюсь от того, чтобы сделать шаг назад.
— Для кого? Тебя или меня?
— Нас. Обоих.
— Мне так не кажется. Ты уже выбрал и всё для себя решил. — Срывается с языка злое.
— Давай пойдём на балкон и поговорим обо всём, что тебя волнует. — Не меняя тон, отвечает Глеб. Но и руку высвободить из своего захвата не даёт.
— Меня? Значит, это меня волнует? — Шиплю я.
— Арина, ты хочешь говорить здесь? — С намёком уточняет мажор и я впервые с того момента, как в моём поле зрения появился брюнет, оглядываюсь вокруг.
Мы привлекаем к себе внимание. И многие с интересом таращатся на то представление, что разгорается между мной и Соколовским. А, учитывая, что Глеб — популярный парень в университете, даром это не пройдёт. Ни для меня, ни для него.
— Хорошо. Веди.
Брюнет чувствует себя в толпе, как рыба в воде. Он ловко разрезает плотные скопления людей своей внушительной фигурой и злобной физиономией. Я семеню следом и, к чести мажора, он намеренно делает шаг меньше, чтобы я за ним поспевала.
Свежий морозный воздух ноября врывается через ноздри в лёгкие. Освежает не только тело, но и мысли. В духоте помещения клуба и в толпе я этого не замечала, а сейчас поняла, что мне остро не хватает кислорода.
От глубоко вдоха и выдоха кружится голова. Мне хочется по привычке опереться на Глеба, но я вовремя вспоминаю, как он со мной поступил. Его слова на репите крутятся в моей голове с того самого вечера.
Балкон пустует. Все студенты тусуются внутри. Желающих проветриться пока нет. Что на руку Соколовскому, но не мне. Оставаться наедине с этим зверем, по меньшей мере, страшно.
Я помню, каким Глеб может быть.
В небе висит полная Луна. Она заливает своим светом балкон, серебря чёрный костюм мажора. Он кажется одним сплошным чёрным пятном. И лишь его практически жёлтые глаза, глаза хищника, смотрят мне прямо в душу, выделяясь на фоне клубящейся тьмы, которой мне сейчас представляется брюнет.
Соколовский вдруг вздыхает и отводит взгляд. Выражение его лица становится печальным, когда он смотрит куда-то в пустоту.
— Ты так красива, Жемчужинка. Невыносимо. Смотреть на тебя и сдерживаться — пытка.
Его комплимент выбивает почву под ногами. Я растерянно смотрю на Глеба, неосознанно хватаясь рукой за кулон на шее. Вся та обвинительная тирада, которую я собиралась произнести, которую репетировала заранее, куда-то испарилась, оставив пустоту в голове.
— Я не учёл, что снаружи настолько прохладно, — говорит мажор и, не спрашивая, накидывает на меня свой пиджак, оставаясь в чёрной рубашке с распахнутыми двумя верхними пуговицами на груди.
В этом весь Глеб Соколовский. В любом образе он остаётся самим собой. Свободным, как ветер. И твёрдым, как скала.
Меня окутывает запах брюнета. Пробирается внутрь, вызывая желание вдохнуть его, как можно глубже. Дышать чаще. Вызывая не прошеные воспоминания о той ночи, когда мы с ним стали одним целым.
— Почему ты мне обо всём не рассказала? — Рокочущий бас Соколовского врывается в туман воспоминаний, развеивая их.
— А ты? — Поднимаю на него взгляд.
— Я хотел тебя уберечь.
— От чего? От Крицкой? От вашей с ней предстоящей свадьбы? — Мои губы изгибаются в язвительной ухмылке. — Плохо старался. В итоге она тебя обыграла.
— Знаю. — И поспешно добавляет: — Теперь знаю. — На скуластом лице брюнета играют желваки, когда он закрывает глаза и суёт руки в карманы. — Ты позволишь мне всё объяснить?
— Только один раз. — Сжимаю руками края его пиджака и плотнее кутаюсь в него.
— Большего я и не смею просить, — он открывает глаза и демонстрирует мне бледную тень его фирменной ухмылки.
Похоже, Глеб Соколовский не настолько не прошибаем, каким хочет казаться, и всё-таки можно проделать дыру в его напускной обороне и маске, которую он носит постоянно. Вот только мне от этого ни капли не легче. Лучше бы он и дальше демонстрировал холод и злость.
Потому что, как только я вижу боль на дне его янтарных глаз, и моя оборона тоже крошится на мелкие осколки, обнажая перед ним душу.
— Я уже говорил, что давно питаю к тебе чувства. — Начинает Глеб. Он стоит напротив и смотрит на меня открытым и спокойным взглядом. Всей своей позой показывая, что не только я сейчас «обнажена» перед ним. — Ты стала моим наваждением. Но я не понимал природу чувств к тебе. До определённого момента.
Мне тяжело выдержать его взгляд, но я не отворачиваюсь. С меня достаточно игр в прятки и трусливых побегов от него и самой себя. Пора взрослеть.
— Поэтому ты не отрицал возможность помолвки с Леной? — Догадываюсь я.
— Не только. Так было спокойнее и мне и отцу. Да и я всегда воспринимал Крицкую, как сестру или друга. Как временное прикрытие до тех пор, пока мы оба не найдём тех, с кем действительно захотим прожить всю жизнь. Но никак не любовный интерес. И считал, что она испытывает ко мне то же самое. — Он кривится, но заставляет себя продолжить. — Я умею учиться на своих ошибках, поэтому буду с тобой предельно откровенен, чтобы между нами не оставалось больше никаких тайн. У нас с ней был секс пару раз. И это лишь отдалило меня от неё. Крицкая же, как выяснилось недавно, просто ушла в глухую оборону и копировала моё безразличие. А сама имела на меня иные виды.
То, что эти двое спали хоть и предсказуемый факт — отзывается во мне небольшой тошнотой. Но, что было, то было. Прошлое должно оставаться в прошлом. Поэтому буду воспринимать остальную информацию, просто как данность. Факты.
— Я оценила твою честность.
— Это не всё. — Его голос хрипит от эмоций, которые он сдерживает. А глаза напряжённо следят, чтобы я не ушла. Чтобы выслушала до конца.
— Я не уйду, Глеб. Обещаю. — Поддавшись порыву, делаю шаг навстречу брюнету и беру его за руку. Впервые ледяную, а не горячую. — Выслушаю до конца, как бы больно ни было.
— Не хочу причинять тебе боль. Никогда больше. — Тихо произносит Соколовский и тянется к моей щеке. Но его рука останавливается на полпути. Он сжимает ладонь в кулак и возвращает руку на место.
Что-то внутри меня сожалеет о том, что Глеб так и не сделал то, что хотел.
— Я тоже сделала тебе больно своим побегом. Так что, считай мы квиты.
Моя шутка не вызывает улыбки у мажора. Он становится напряжённее. Я начинаю растирать его ладонь, покоящуюся в моих руках, пытаясь успокоить и согреть. Не сразу, но это срабатывает и брюнет немного расслабляется. Продолжает.
— Когда я понял, что люблю тебя, всё изменилось. Приход Крицкой ко мне домой был первым кринж звоночком, на который я не обратил внимание. Я замечал, что она проявляет к тебе нездоровый интерес, и решил, что это просто банальная собственническая ревность, ведь, кроме как с ней, я больше ни с кем так тесно не общался. Сказал ей держаться от тебя подальше, и чтобы она прекращала свои игры, иначе нашей дружбе конец. Она заверила меня, что погорячилась и больше не будет выполнять подобные мувы.
Он переводит дыхание, прежде чем продолжить.
— Потом на горизонте появился Краснов, который стал для меня, как красная тряпка для быка. Потом твоя мать с её выходками, и я понял, что нужно просто утащить тебя в свою берлогу и всё. Завоевать твою любовь действиями, а не словами. И тайно оберегать от тех, кто желает тебе зла. А потом к нам в гости заявился мой отец, да ещё и с твоей матерью, и всё пошло по наклонной.
— Дай угадаю? Он поулыбался мне, а потом проводил с тобой беседы? Поэтому приезжал так часто?
Соколовский кивает и на мгновение опускает взгляд в пол. Хмурится.
— Я сказал, что слышать ничего не желаю. Это моя жизнь и портить её договорным браком я не собираюсь. Отец устроил мне скандал и показательное выступление, припомнив, чем для него закончился брак по любви с моей матерью. Что все женщины предают, особенно те, что почувствовали вкус денег. И что он не желает того, что произошло со мной, для своих внуков.
Барьер между нами даёт трещину. Мы одновременно делаем шаг навстречу друг другу, но замираем на расстоянии пятидесяти сантиметров. Кадык брюнета дёргается, когда он опускает глаза на мои губы.
Не он один едва держит себя в руках, чтобы не кинуться в объятия. Не сократить дистанцию. Не прильнуть к этим желанным и любимым, несмотря ни на что, губам. Но нам необходимо поговорить. Жизненно необходимо, как выразился Глеб.
— Слова твоего отца всё изменили? — Ком в горле давит, но я упрямо отгоняю от себя любой намёк на эмоциональное вовлечение в рассказ Соколовского. Нужно выслушать его и уже после делать выводы.
Парень ухмыляется:
— Ни капельки. Ты не такая, как другие. Ты — это ты, Арина. Всегда будешь. Ты — моя Жемчужинка в этом океане. Поэтому навсегда будешь особенной. — Ласково произносит мажор и тяжело выдыхает.
Его слова навсегда вырезаются в моём сердце. То, как он на меня смотрит. То, каким голосом всё это говорит. То, что таится на дне его медовых глаз. То, как он всем телом тянется в мою сторону. Всё это мне не забыть никогда.
— Отец обманул меня. Сказал, что принимает мой выбор, и, под предлогом помощи ему в работе, заманил меня на тот ужин. Дальше ты видела. — Он набирает полную грудь воздуха и начинает быстро и виновато тараторить. — Я должен был предугадать то, что отец не пошёл у меня на поводу. Должен был понять, что Лена испытывает ко мне. Должен был догадаться, что ты не жалуешься мне на Крицкую. Должен был не с Леной тогда разговаривать на парковке и отговаривать её от договорного брака, а с тобой. Должен был…
Стена между нами рушится. И мы буквально падаем в объятия друг друга. Я удивлена, что до сих пор никто так и не решил проветрить голову и выйти на балкон, но благодарна судьбе или высшим силам, или что ещё там помогает нам в трудных ситуациях, за это уединение. За то, что они позволили откровенному разговору случиться.
— То же самое можно сказать и обо мне. Я тоже много чего должна была сделать. Но по сути, никто никому ничего не должен. — Мой голос глушит грудь Соколовского, в которую я уткнулась, с наслаждением вдыхая любимый запах. — То, что нам действительно было необходимо — всего лишь поговорить. Скольких проблем и ошибок можно было избежать…
— Ты мне веришь? — Глеб крепко обнимает меня. Прижимает к себе так, словно уже миллионы раз потерял меня в своей голове, без возможности увидеть снова.
Брюнет замёрз, стоя в одной рубашке, зато я пылаю. Горю в своём собственном огне, которым собираюсь поделиться прямо сейчас.
— Верю, — горячо заверяю его и смотрю вверх на такое родное скуластое лицо, осунувшееся за эти два дня. Скольжу взглядом по тёмным кругам под глазами и, в конце концов, тону в омуте янтарного взгляда.
— Тогда давай сбежим отсюда? Далеко-далеко. От всех. — Берёт мои руки в свои ладони, и прижимает их к своей груди. Это абсолютно новая сторона Соколовского, которую я никогда не видела до сегодняшнего дня. Он раним и открыт передо мной. Максимально откровенен. — От моего отца. От твоей матери. Начнём всё заново. Так, как мы хотим. Где никто не будет знать, кто мы. Где никто нас не найдёт. — Шепчет Глеб, склоняясь к моим губам.
Мне страшно. Страшно бросать всё. Возможно, это глупо, но… Но я не буду одна. Я буду с тем, кого люблю. Да и… Мне-то терять особо нечего.
Зато Глебу есть.
— А как же ты… Твоя семья, дом…
— Это всё неважно. Ты — моё главное сокровище. Я хочу провести с тобой всю жизнь. Если понадобится, я выгрызу нам место под солнцем где угодно, Жемчужинка. Обещаю.
Глеб с надеждой смотрит на меня. И я сдаюсь.
— С тобой — хоть на край света. — Говорю банальную фразу и счастливо смеюсь.
У меня будто крылья за спиной вырастают. Становится так хорошо и легко на душе, что хочется смеяться и танцевать, несмотря на безумство нашей затеи.
Брюнет дарит мне самый сладкий, неторопливый поцелуй на свете, прежде чем сказать:
— Тогда подари мне танец, фея моего сердца, а потом мы улетим отсюда.
Соколовский протягивает мне свою ладонь, обаятельно улыбаясь при этом. Становясь знакомым мне наглецом. И я вкладываю свою ладонь в его. Позволяю своему возлюбленному увести меня за собой.
В новый мир. В новую жизнь. В счастливое будущее.
Я знаю, что мы справимся, несмотря ни на что, потому что любовь способна преодолеть любые преграды.