Поднимаюсь на седьмой этаж по лестнице — лифт как обычно не работает. Этажка старая. Но ноги, после пережитого, идут медленно, будто по вязкому болоту. Заплетаются. Я цепляюсь за перила. Оседаю. Адреналин схлынул, а вместе с ним ушли ступор и последние силы, поддерживающие меня в вертикальном положении.
Паника и страх обрушиваются на меня, как бурный водопад на голову — одним мощным потоком. Я сажусь прямо на бетонную ступеньку третьего этажа. Подтягиваю к себе колени, утыкаюсь в них лбом и разражаюсь тихим плачем. Мне хочется исчезнуть из этого гадкого мира хотя бы на пару часов.
Не знаю, сколько я так сижу и плачу. Минуту? Полчаса? Это становится абсолютно неважным, когда сквозь небольшое приоткрытое окно лестничной клетки помимо свежего ветерка до слуха доносятся звуки драки.
Я перестаю плакать. Судорожно всхлипываю и зачем-то поднимаюсь. Как сомнамбула подхожу к окну. Дворик всё также непрогляден из-за отсутствия нормального освещения, но глаза, привыкшие к темноте, различают смутные силуэты. Они двигаются хаотично — не разберёшь, кто дерётся.
Но голоса… Эти голоса теперь присоединятся к главному кошмару моей жизни и будут сниться чуть ли не каждую ночь. Я уверена. Забыть такое я смогу не сразу.
На мгновение мелькает мысль: а что если среди дерущихся пьяных гопников, которые не поделили что-то между собой, Соколовский?
Я содрогаюсь. Какое мне вообще дело до этого?
Хочу отмахнуться. Уйти. Сделать вид, что мне нет дела до того, изобьют Глеба за его длинный язык или нет.
Я даже делаю несколько шагов вверх по лестнице. Но с рыком, с ненавистью к собственной совести, останавливаюсь. Достаю смартфон, чудесным образом оказавшийся в правом кармане джинс, и набираю номер полиции. Сообщаю о драке, называю адрес. И облегчённо выдыхаю, когда слышу:
— Вызов принят. Патруль уже в пути.
Я не буду уподобляться Глебу. Он заслужил, не спорю. Но я — не такая, как он. Посидит сутки в обезьяннике, ничего с ним не будет. Может, как он сказал, у самого мозги на место встанут.
Утираю слёзы рукавом джинсовой куртки. В голове пусто. И, наверное, я сошла с ума, но я не могу заставить себя уйти с лестничной площадки. Взор всё также прикован к злополучному дворику, откуда доносился уже злой, ироничный гогот гопоты.
Похоже, Соколовский проигрывал. Если он там вообще был, а не ушёл благополучно восвояси.
Представив Глеба, лежащего на земле, избитого, с кровоподтёками и синяками, чувствую, как внутри назревает протест. Я ненавижу себя за это. Ненавижу, что несмотря ни на что, не могу желать ему зла. Поэтому, надеюсь, что брюнета нет среди дерущихся. И до самого приезда полиции вглядываюсь в темноту, пытаясь узнать, нет ли там Глеба.
Машина с мигалками появляется неожиданно не только для пьяных гопников, но и для меня. Я вздрагиваю от звука сирен, и выныриваю из вязкого потока собственных мыслей. С усердием вглядываюсь во дворик, освещенный светом фар, и с ужасом понимаю, что оказалась права.
Глеб лежит на земле, окруженный гопниками, как стаей шакалов. Его одежда грязная и изорванная. И, похоже, его били ногами…
Завидев ментов, гопота матерится и бросается в разные стороны, кто куда, оставляя Соколовского валяться на земле. В итоге, те, кого действительно нужно было наказать, просто скрываются в тёмных подворотнях. Глебу придётся отдуваться за всех.
Эта мысль душит.
Он всё же помог мне. Пусть и своеобразно… Ты не можешь его оставить вот так, Арина…
Я не даю себе времени на раздумья. На дрожащих ногах несусь вниз. Открываю тяжёлую подъездную дверь и за пару секунд преодолеваю эти злосчастные двести метров, которые не смогла дойти до подъезда, не отыскав проблем на свою блондинистую голову.
Полицейские только останавливают машину перед Глебом, который поднимается с земли, когда я оказываюсь рядом с ним. Фары ослепляют меня, поэтому я лишь слышу, как открываются и захлопываются двери полицейской машины.
— Твоих рук дело? — Тихо спрашивает Соколовский, намекая на полицию.
Я протягиваю ему руку, чтобы помочь встать, но он её игнорирует, глядя на ту, как на ядовитую змею, которая может ужалить в любой момент. Его губа разбита. Кровь небольшой струйкой стекает по подбородку.
Заметив мой взгляд, он быстро утирает её, но делает только хуже, размазывая красную жидкость по лицу.
Я сглатываю, потому что меня слегка мутит. Но, кроме разбитой губы и грязной одежды, не нахожу на парне иных видимых повреждений. Видимо, по лицу его ударили один раз и, судя по всему, он упал. А после…
Тряхнув головой, отбрасываю всякие мысли о насилии.
— Арина? — Настойчиво шипит Глеб, склоняясь ко мне ближе. — Ты? — Презрительно кивает в сторону ментов.
Я понуро опускаю голову.
— Я хотела, как лучше… — Мямлю неповоротливым языком.
— А получилось, как всегда! — Низко рычит брюнет и, приобняв меня за талию, притягивает к себе.
Я не успеваю удивиться такому повороту событий, потому что Глеб разворачивает нас к служителям закона и ослепительно скалится во все тридцать два.
— Здравия желаю, — первым здоровается с мужчинами в форме.
— Здравствуйте, здравствуйте. — Один из них оглядывает нас суровым, строгим взглядом, от которого я вся внутренне подбираюсь. И напрягаюсь.
Он мне совсем не нравится. Но ведь эти люди приехали сюда, чтобы нам помочь?
На вид полицейским около тридцати. Совсем молодые. Но их взгляд не сулит ничего хорошего. С каждой минутой мне всё сильнее становится не по себе, и я невольно прижимаюсь к боку Соколовского поближе.
Как там говорят? Свой тюремщик ближе к телу?
Я едва успеваю подавить нервный, ироничный смешок от собственных мыслей.
— Кто из вас звонил в полицию? — Задаёт вопрос тот, что постарше. Обращается он в основном к Глебу.
А вот второй скользит по мне таким же взглядом, каким недавно смотрел на меня главарь тех гопников. Нехорошим. Масляным.
— Я звонил. — Уверенно отвечает брюнет. — Перед тем, как ввязаться в вынужденную драку.
Я удивлённо кошусь на него, наверняка, выдавая нас с головой, но ничего не могу с собой поделать.
Глеб… покрывает меня? Что происходит с этим миром?
— То есть, вы добровольно признаёте, что были участником. — Не спрашивает, утверждает тот полицейский, что старше.
— Ой, да давай просто закроем их, пусть посидят в изоляторе. Вызов был? Был. Другие участники драки сбежали, не искать же. А отчёт писать надо… — Ухмыляется второй, всё не сводя с меня взгляда.
— Но как? — Вырывается у меня. Я совсем не понимаю, что происходит, почему нас хотят упечь за решётку? — За что? Мы ведь жертвы нападавших!
— Их это не волнует, Жемчужинка, — быстро шепчет мне на ухо Глеб. — Они поймали нас. Так что помолчи, пожалуйста.
Это неуместно, но… Моё сердце внезапно обмирает от того, как брюнет назвал меня.
Я поднимаю глаза на Соколовского и смотрю на него так, будто вижу впервые. Будто передо мной вовсе не мажор, что издевался надо мной столько лет, а кто-то другой. С этим Глебом не страшно. Не омерзительно от его теплых, согревающих объятий. От его руки, лежащей на моей талии под курткой.
— Будете шептаться, статью за хулиганство припишем. — Бросает один из них. — Сами в машину сядете или придётся волоком тащить?
— Ну, что вы так сразу, — заискивающим тоном говорит брюнет. Но я чувствую, что он нервничает. Его пальцы, покоящиеся на моём животе, сильно впиваются в кожу. — Может, договоримся? Кому нужны эти проблемы? Скажете, что во дворе никого не нашли.
С этими словами, свободной рукой Глеб достаёт из внутреннего кармана кожаной куртки, наверняка дорогущего лэйбла, портмонэ и выуживает из него золотую карточку. Глаза ментов загораются алчным светом.
Но тот, что старше, видимо, научен лучше.
— Подкупить нас хочешь? — Сводит брови на переносице и скрещивает руки на груди, расставив ноги на ширине плеч.
— Отблагодарить, — поправляет его Глеб. — Хорошие люди приехали на вызов. Помогли нам спугнуть чертей. За помощь полагается благодарить.
Оба полицейский заметно расслабляются и довольно ухмыляются.
— Двадцатка каждому. За каждого. — Выразительно и с намёком понижает голос полицейский.
Соколовский пожимает плечами.
— Как скажете, господа.
Далее, не отпуская меня от себя, брюнет переводит деньги на счёт этим двоим, и они, наконец, уезжают. Но перед этим они на прощание иронично салютуют нам. Явно глумясь и издеваясь над моей тупостью.
А я ведь действительно не знала, что наши служители закона… такие!
Стоит машине скрыться за поворотом, Соколовский шарахается от меня и очень протяжно вздыхает. Глубоко. С чувством. Будто его сильно достало всё, что связано со мной.
— Прости, — вырывается, прежде чем я успеваю подумать.
— И почему ты такая идиотка? — Он трёт переносицу указательным и большим пальцами. — Почему от тебя столько проблем?
Вопросы явно риторического характера, поэтому я угрюмо молчу. Внутри все чувства смешались, и я больше не могу однозначно относиться к Соколовскому. По крайней мере, точно не сегодня.
Возможно, завтра я буду ненавидеть Глеба ещё больше. Но… не сегодня. Я слишком устала от всего. Слишком.
— Ну, что, седая девочка-проблема, веди меня к себе домой.
Что?
Я зависаю от того, что меня даже не соизволили спросить. Прозвучало, как приказ.
— А не слишком ли ты обнаглел, Соколовский? — Ошарашено произношу я. А у самой сердце трепыхается в груди, как крылья колибри, стоит представить мажора в своей захолустной совдеповской квартирке.
И стыдно, и… А что «и»?
Я вновь зависаю, не находя ответа.
— Вот и вся твоя благодарность. Что и следовало от тебя ожидать, — презрительно фыркает парень.
— Это неправда! Я благодарна тебе! — Протестую, сжав руки в кулаки.
— Тогда давай уже зайдём хотя бы в подъезд! Ты думаешь, эти черти далеко ушли? — Пугающе низко говорит брюнет, и я содрогаюсь от одной только мысли, что те гопники могут вернуться.
Он прав…
— Пошли, — бурчу я, неосознанно хватая Глеба за руку.
Так проще идти в темноте. И дело вовсе не в том, что мне на самом деле страшно до мороза по коже.
Если Глеб и был изначально против моего самовольства, по итогу он ничего не говорит, покорно следуя за мной. Лишь губы поджаты и взгляд янтарных глаз, направленных на меня, сверкает из-под густых чёрных ресниц.
Мы молча заходим в подъезд и так же молча поднимаемся на седьмой этаж. И лишь оказавшись у дверей собственной квартиры, я облегченно выдыхаю, понимая, что дышала через раз, пока мы шли.
Выпустив руку брюнета из своего захвата, достаю ключи дрожащими руками. Не с первого раза попадаю в замочную скважину, но, в конце концов, дверь поддаётся.
Соколовский, глядя на всё это, лишь пренебрежительно фыркает себе под нос. Даже язвительные комментарии оставляет при себе.
Да уж, сегодня с ним явно что-то не так.
— Проходи. — Киваю на вход.
— Ты меня, как кота, первым запускаешь что ли?
Я удивлённо кошусь на Глеба, не понимая его настроение от слова «совсем».
Это он сейчас что, пошутил? Без сарказма? Без издёвки? Без злобы? Просто пошутил?
Треш…
— Как пушечное мясо, — мрачно выдаю я и впихиваю его в прихожую, быстро закрывая за нами дверь.
Если вечно бдящая бабуля по имени Афанасия Никифоровна заметит, что я посреди ночи привела к себе парня, мне не сдобровать. Сначала она позвонит арендодательнице, жалуясь на меня, на чём свет стоит. Та в свою очередь — родителям. Круг замкнётся. И в итоге мне достанется — будь здоров. Потому что поверят точно не мне.
— Чего пихаешься? — Возмущается Глеб, проходя вперёд на пару шагов дальше, чем нужно, и пачкая своими мажористыми кедами мне коридор.
— Куда по чистому! — Хватаю его обратно за порванную и некогда белую кофту и тяну на себя.
Получается, как в плохом кино.
Глеб не удерживается на ногах от неожиданности, заваливается на меня. Я с ужасом смотрю на тушу, которая вот-вот меня раздавит, так же, как кролик на удава — даже не пытаясь избежать столкновения. Всё равно уворачиваться некуда.
Но Соколовский каким-то чудесным образом в самый последний момент успевает поймать равновесие. И помогает ему в этом входная дверь, в которую он упёрся руками по обе стороны от моей головы. Непострадавшей, слава всем богам.
Мы так и застываем друг напротив друга. Лицом к лицу. Я сглатываю, а Глеб тяжело и рвано дышит.
Не найдя ничего лучше, пищу тоненьким голосом:
— Тебе плохо?
Янтарные глаза прожигают меня, от чего в районе груди и живота становится жарко. Очень. Мне хочется отодвинуться, но я понимаю, что если шелохнусь, наша шаткая «конструкция» упадёт.
— Видать сильно об голову приложили, — хрипит парень, — раз я о таком думаю.
— О… чём?
Но вместо ответа брюнет пожирает взглядом мои губы. И мне становится предельно ясно о чём.
Я сначала бледнею. Потом краснею. Меня кидает то в жар, то в холод. Я, как и Соколовский, начинаю тяжело дышать, потому что воздуха в коридоре перестаёт хватать.
Нужно срочно открыть окно! Душно… Как же душно!
— Ты не мог бы… — Я упираюсь ладонями в плечи Глеба, ощущая себя максимально неловко. И странно.
Я не могу разобрать то, что чувствую прямо сейчас.
Соколовский делает очень глубокий, тяжелый вдох и прикрывает глаза, с силой сжимая веки.
— Это что? Малина? — Спрашивает неожиданно.
— Малина? — Переспрашиваю. А потом до меня доходит. — Ты про шампунь? — Хлопаю глазами, мечтая, чтобы парень поскорее отодвинулся. Но он, как специально, не торопится.
Наверняка назло.
— Шампунь. Господи, — хрипло смеётся брюнет и, наконец, отодвигаясь, выравнивается. Закрывает лицо рукой и продолжает беззвучно сотрясаться от смеха.
— Что? — Не выдерживаю я. — Что происходит, Глеб?
— Глеб? Ты назвала меня по имени? — Его брови взлетают вверх. Похоже, парень в тотальном шоке.
Впрочем, как и я.
Я игнорирую его вопрос, смущаясь ещё больше. Хотя казалось бы — куда ещё больше?
— Причём тут мой шампунь? — С нажимом повторяю я.
Соколовский стоит на расстоянии двух шагов от меня, и разум постепенно возвращается на круги своя. Что радует.
— Притом, что это — дешёвка. — Припечатывает он и скидывает кеды. — Жесть, Скворцова. Я, конечно, знал, что ты не закупаешься в дорогих бутиках, но не настолько же!
— Ты сейчас вылетишь из квартиры, я тебе это обещаю! — Злясь на себя за то, что мне становится стыдно от его слов, уже жалею, что не оставила мажора на улице.
И что я творю? Боже… А главное, зачем?!
Ответов нет, поэтому я просто яростно смотрю на парня. Включаю свет в прихожей, чтобы он оценил. Но вместо этого упираюсь взглядом в большую ссадину с кровоподтёком на скуле и болячку на губе, которая вновь стала кровоточить после того, как этот шкаф поржал надо мной.
— Ванная там, — указываю на дверь справа по коридору.
— Благодарю, — язвит Глеб и скрывается за ней.
Только после этого я вздыхаю с облегчением, приваливаясь к стене. Но легче не становится, потому что в голове всплывает острый вопрос:
«И что мне теперь делать с главным врагом моей жизни, который, судя по всему, собирается остаться у меня ночевать?!»