Держа плоскую палочку, которую долизывал пес, Леня потрясающе спокойно ответил:
— Подожди, фабака куфает.
На это нечего было возразить. Ребята ждали.
Леня млел от блаженства, стоя вплотную с могучим черным загривком, который приходился почти вровень с его плечом. Наконец он бросил палочку. Овчарка понюхала ее неохотно, а Леня в это время уже лез обеими руками под морду, нащупал поводок и не спеша стал вытягивать его. Собака позволяла это делать с терпеливостью лошади, которую запрягают, а когда Леня вытащил весь поводок, сама шагнула вперед, точно давно ждала, чтобы ее повели.
— Ну, что я говорил, — радовался Костя, — совершенно комнатный зверь.
Уязвленный Гриша брюзжал:
— Еще посмо-отрим... Еще увидим!.. — Внимание ребят явно переходило к собаке, и Гриша не мог ей этого простить.
Сделав несколько шагов, овчарка обернулась и поглядела на вокзал.
— Пошли, пошли! — нервно скомандовал Слава неизвестно кому — товарищам своим или собаке. Вид у нее был на самом деле «потерянный». Она хотела, чтобы ее повели туда, где находится единственный нужный ей человек, а это было там, откуда ее уводили.
Леня, понимая важность момента, не зевал. Отпустив немного поводок, он взял его потом в обе руки, подергал, почмокал, и пес, правда очень неохотно, пошел по незнакомой улице, среди чужих людей и запахов.
Слава шел рядом с Леней. Славу точил червь: его собаку ведет не он, а какой-то пацан.
«Вот у того столба заберу», — загадывал он и все не решался: а вдруг пес действительно не трогает только пацанов? На Гришку ведь скурносил морду!
Еще он подумал: «Надо, чтобы собака из моих рук что-нибудь съела».
Когда компания поравнялась с гастрономом, Слава сказал Леньке:
— Останови его тут.
Но сам в магазин не пошел. Выудил из кармана мелочь и попросил Володю купить сто граммов отдельной колбасы. А сам не отлипал от Ленькиного бока — то на руки Ленькины смотрел, то на черную блестящую спину овчарки.
Костя понял намерения Славы и, когда Володя появился с колбасой, сказал:
— А я думаю, лучше уже во дворе покормить, на улице не имеет смысла.
«Не твоего ума дело», — зло подумал Слава. Вслух он ничего не сказал, но, принимая у Володи колбасу, чувствовал, как важнеет. Он даже по сторонам глазами зыркал, хотелось, чтобы прохожий какой-нибудь тоже увидал, что будет, когда пес колбасу схамкает.
Пока Слава, стоя перед овчаркой, хрустел бумагой, она с интересом смотрела ему на руки. Это подбодрило и успокоило. Движением смелым и дурашливым он поднес угощение овчарке прямо под нижнюю челюсть.
Ребята притихли. Собачья морда на глазах у них мрачнела. Но Слава не поверил собственным глазам. Не зная собак, он полагался на запах: донюхается до колбасы — завиляет хвостом. Он еще ближе поднес колбасу.
Овчарка подняла выше морду и так и осталась стоять, глядя на Славу сбоку надменным зверским глазом.
— Вот гадина! — искренне возмутился Гришка. — Фасонит еще!
Это подхлестнуло Славу. Он чувствовал ребят у себя за спиной и совсем осмелел:
— Ешь, Манюнечка, ешь, дубина... Ответ последовал сразу: «Нни-ззззззз...»
Так ноют оконные стекла, когда по улице проходит тяжелый грузовик. Но сейчас этот звук шел сквозь медленно обнажаемые волчьи зубы.
Они снова увидели улыбку, от которой пусто делалось в животе, а потом, когда от яростно вздернутого носа побежали складки, а уши отхлынули ото лба и начали пригибаться, мальчишки перестали что-либо ощущать: каждый ждал, что пес вот-вот взорвется адским лаем и укусит именно его.
Не упасть и не завопить от страха Славе помогла злость. Когда он злился, у него почему-то отлично работала голова. Он взял и уронил колбасу, не убирая пока руки. И опасность сразу миновала. Пес скучающе зевнул, а потом, мирно вываля язык, стал тяжело дышать.
Колбаса лежала в песке.
Мальчишки продолжали стоять как врытые. Никто ничего не понимал, а тут еще Костя отмочил номер.
— Умница! — сказал он и с ходу начал гладить овчарку. За ухом ей чесал, как будто это был его собственный пес. Ленька подобрался с другой стороны и тоже стал гладить собачищу по загривку.
— С ума сошли совсем, — взволнованно бормотал ошеломленный Слава. Он не мог понять, что стукнуло Косте в голову. И почему все это терпит этот зверь?
— Эх, вы… — грустно пропел Костя, — вы даже понятия не имеете, что это за потрясающая собака…
— Ждем инструкций! — кинул Гришка.
— Неужели ты еще не понял, что его научили не брать еду из чужих рук?
Гришка хохотал как безумный и все на Леньку рукой показывал:
— Собачий родственник., друг скотины…
Слава первый смекнул, над чем смеется Гришка, и сразу подладился под его тон:
— Выходит, пацану особая честь — эскимо из его рук жрал…
Костя на одного посмотрел, на другого.
— Жалости у вас никакой нет, эскимо не еда, он хочет пить, пошли скорей.
— Пошли, — сказал Слава, а сам подумал: еще себе заберет эту «потрясающую собаку».
С трудом скрывая страх, который в нем все равно сидел, Слава поднял поводок и бесцеремонно принялся наматывать себе на руку.
Гриша посмотрел на это и уже серьезно сказал:
— Брось его, на кой черт тебе этот псих…
Слава и сам не знал «на кой». Вместо ответа дернул поводок, как дергают уздечку. Пес тронулся. Вся орава пошла к Славкиному дому, поднимая ногами пыль и вопя истерически-радостными от пережитого страха голосами.
Ленька пристроился с другого боку, стараясь идти вровень с передними лапами пса.
Испорченную колонку в Сосновом Бору любили вес. За овальное озерцо под нею; за веселую речку, выбегавшую из этого озерца; за шум, за вид воды, которая день и ночь бежала крученым жгутом. Летом подле колонки вечно кто-нибудь да был. Люди пили, умывались, просто держали руки под холодной струей.
Собака почуяла воду и сразу натянула поводок. Славе пришлось взять его в обе руки. Он с удовольствием мучился, наслаждаясь мыслью, что зимой такого пса можно в санки запрягать.