Тем летом в Забайкалье стоял жестокий зной. К полудню белесое небо над горной тайгой провисало, расплавленное громадным косматым солнцем, и плотный горячий воздух погружал всё живое в сонную одурь. Ни один лист не шевелился на истомленных деревьях; до заката умолкали беспокойные пичуги, черные коршуны и серые ястребы, раскрыв клювы, дремали в густых кронах; в глубокие пади, до середины лета сохранившие сырость и прохладу, попрятались звери, и даже рыбы, призрачно мелькающие в текучем хрустале горных рек, искали тени. Казалось, лишь людей не мог победить оглушающий зной – они занимались привычным делом, используя каждый светлый час короткого лета. Как и всегда, по редким таежным дорогам пылили груженые машины, под мерное ворчание грейдеров загорелые строители-дорожники ремонтировали и прокладывали трассы, на таежных делянках звенели пилы и топоры, в речных долинах паслись стада и трещали сенокосилки, в глуши темноборий бродили и перекликались сборщики драгоценной живицы.
Наверное, только двух человек во всём огромном краю не устраивало рабочее оживление в забайкальской тайге, издалека казавшейся такой малолюдной. Они сошли с поезда на глухом полустанке и сразу скрылись в лесу, избегая дорог и даже тропок. Малоприметные, в поношенной дорожной одежде, с рюкзаками, невысокие, смуглолицые, в иных местах они не опасались бы привлечь к себе внимание. Грибники, любители поохотиться на речных тайменей и хариусов, сборщики черемши и красной смородины-кислицы, уже заалевшей по приречным зарослям, – мало ли праздного люда бродит по лесам в пору летних отпусков? Но край этот был приграничный, и оба хорошо знали, что здешние жители приметливы и наблюдательны. Поэтому лучше избегать посторонних глаз. Другом пограничников мог оказаться и старик с лукошком в смородиновых зарослях, и мальчишка с удочкой на тихом пойменном озерке…
Ни разу не передохнув, они пересекли несколько крутых каменистых увалов, поросших корявым сосняком, и вот уже шестой час извилистое русло пересохшего ручья с редкими бочажками стоялой теплой воды ведет их к югу. Тени деревьев, укоротившись до предела, снова начали расти, на открытых местах камень дышал нестерпимым жаром, словно протопленная печь, прокаленный воздух царапал легкие – самая пора забраться в тень и передохнуть, – однако первый не укорачивал шага и не оглядывался. Его спутник захромал. По-юношески щуплый, узкоплечий под тяжелым рюкзаком, он всё тяжелее тащился через колючие кусты, припадая на больную ногу, и наконец потерял своего ведущего в зарослях тальника и черемухи. Тот сразу остановился. Плотно сбитый, скуластый, он стоял неподвижно, сжав лямки рюкзака цепкими пальцами, молча смотрел исподлобья темными холодными глазами. Когда отставший приблизился вплотную и, тяжело вздыхая, обмахнул свое усохшее, искусанное таежным гнусом лицо, старший заговорил бесцветным птичьим голосом:
– Пока не устал твой начальник, ты уставать не можешь.
Верхняя губа его, поросшая редкими волосками, дрогнула в усмешке, он повернулся, пошел, не оглядываясь. И всё же скоро почувствовал, что позади никого нет. Круто, всем корпусом обернулся, шагнул в густой ольховый куст, затаился, положив ладонь на рукоять широкого охотничьего ножа. От усталости и дурманящего зноя шумело в ушах, на солнцепеке противно ныли пауты и слепни, чуя близость живого потного тела, и от их злого нытья накалялась злость человека. Наконец послышались тяжелые, неровные шаги, спутник неосторожно вывалился на поляну из зарослей, постанывая, проковылял мимо. Начальник мгновение смотрел в его спину со странным выражением, потом скрипнул зубами, неслышно выступил из куста, негромко окликнул. Тот оглянулся, облегченно перевел дух, упал в траву.
– Разуйся, – так же негромко приказал старший. – Остуди ноги в ручье. Живей…
Проследив немигающими глазами за тем, как спутник торопливо разулся и сунул голые, тощие ноги в бочаг, подошел вплотную.
– Чтобы перейти границу следующей ночью, мы должны идти весь этот день. В темноте бродить будет опасно. А завтрашний день нам потребуется, чтобы провести разведку и выбрать место перехода. – Он сунул руку в карман, извлек металлическую коробку, вытряхнул на ладонь темно-зеленый шарик. – Проглоти. Тебе этого хватит до ночи. Потом ещё дам.
Младший затравленно глянул снизу вверх, поспешно сказал:
– Теперь я и так выдержу…
– Проглоти. Я ведь не понесу тебя на спине. И здесь не оставлю. Живого, конечно. – Верхняя губа его снова дрогнула, он коснулся рукояти ножа. Младший торопливо кинул шарик в рот. – Не бойся. Ты не умрешь. Если выдержишь дорогу. А не выдержишь… Тайга большая, тебя найдут не скоро, если найдут. А найдут, так не узнают. Там ведь не простят, если ты попадешь в руки пограничников. Так что выбор у тебя небольшой.
– Я знаю, – младший проглотил сухой комок.
– Тогда обувайся. И помни: первое твое отставание может быть последним, если даже потеряешься. Я не люблю, когда мои приказы плохо выполняются…
Теперь они совершенно избегали открытых мест, время от времени останавливались – оглядеться, вслушаться в таежное безмолвие. Тени деревьев и сопок удлинялись, слепни атаковали уже не так назойливо, слабым ветерком потянуло в распадках, и в этом ветерке ощущался запах влаги. Где-то, уже недалеко за лесистыми сопками, бежала река, в нескольких километрах за нею – граница. Младший почти перестал хромать, не гремел камнями, не охал, оступаясь; он двигался теперь почти так же ловко и бесшумно, как его начальник. Вероятно, внешняя бодрость давалась ему нелегко, но он изо всех сил старался показать, что не станет в обузу своему хозяину.
Тот и в самом деле стал безраздельным его господином. Оба они родились и выросли на Востоке, с детства знали, что существуют средства замедленного, тихого убийства, напоминающие мину с часовым механизмом. И младший почти не сомневался, что в зеленом шарике заключен не просто допинг, а яд. Этот яд может «дремать» в человеке и несколько часов, и несколько суток, не причиняя видимого вреда. Всё дело во второй пилюле, которую даст ему начальник: либо она уничтожит проглоченную отраву, либо заставит её действовать. А тогда – мгновенная смерть… Всади сейчас нож в спину идущего впереди – всё равно не спасешься. Ведь только начальник знает, какую пилюлю из его железной коробочки надо глотать. И другое знает только он: сколько часов или суток спутник его может прожить, не принимая спасительного противоядия…
Не первый день они знают друг друга, но почему-то лишь сегодня младший стал замечать волчьи повадки того, кого согласился когда-то признать своим начальником. Эта поразительная неутомимость! После восьми часов пути через каменные увалы и чащобы, в изнуряющей духоте он идет тем же скользящим, неслышным шагом, каким уходил от полустанка. И усмешка у него волчья – вздернется губа в редких волосках, блеснет из-под неё плотный ряд белых зубов, а в глазах – беспощадный, дремучий холод. И реакция быстрая, безошибочная, как у зверя. А главное – цель, темная и, конечно, жестокая.
Оба они приехали в чужую страну легально, в любой день и час так же легально могли покинуть её. Зачем же этот опасный переход через границу тайком, в третью страну? Значит, начальник несет с собой что-то такое, с чем нельзя соваться в таможню. Младший не расспрашивал его: ответа всё равно не получил бы, а за любопытство можно поплатиться жизнью. Он знал, что обязан повиноваться, и повиновался молча. Особенно теперь.
Вчера начальник сказал: здешнюю границу русские называют границей дружбы, поэтому он и выбрал её для перехода. Легче пройти там, где царят тишина и мир, чем там, где вражда и подозрительность. Правда, по другую сторону тоже придется действовать тайно, но там легко затеряться в просторах гор и степей, а потом встретят друзья. Начальник мудр, и ему надо верить. Особенно, если он господин твоей жизни…
Наверное, они всё-таки не заметили вовремя близкое селение. Голоса людей послышались так близко, что оба от неожиданности разом упали в колючий куст шиповника. Именно сейчас, к ночи, в соседстве с границей, следовало остерегаться чьих-либо глаз.
Двое подростков с самодельными удочками и ведёрками в руках шли через поляну прямо на затаившихся людей, увлеченно обсуждая какую-то рыбацкую проблему. Ещё десяток шагов – и «гостей» обнаружат. Самое опасное как раз в том, что их обнаружат прячущимися – тут и мальчишки заподозрят неладное. Начальник потянулся за ножом. Неужели он пойдет на убийство?… И у напарника его не дрогнет рука, если, спасая шкуру, придется всадить нож в человека. Раз дьявол притащил сюда этих рыболовов в неподходящую минуту – пусть забирает их души себе! Пугало другое: ночью мальчишек хватятся и к утру поднимут на ноги всю округу…
Младший из нарушителей внезапно увидел глаза своего господина и даже опешил: в них метался страх, темный звериный страх, который одинаково толкает и на бегство от кажущейся опасности, и на бессмысленное убийство. Так вот он каков, этот «кремневый мужчина»! Осторожно и решительно стиснув руку начальника, шепнул: «Лежи…» Голова была ясной – может, всё-таки не яд, а простой допинг был в темно-зеленом шарике? – и он мгновенно принял решение, вспомнив, что недавно им встретились следы одинокой лошади. Поднялся из-за куста, медленно пошел навстречу рыболовам. Они, замедлив шаг, первыми поздоровались, и он выдавил на лице улыбку.
– Много поймала рыба? – Говоря по-русски с сильным акцентом, он не слишком беспокоился: здесь живут не только русские.
– Не-е… – Один из юных рыболовов огорченно качнул головой. – Рыба в жару ленивая, вон в ведерке – на уху только…
– Кобыла не видали? Такой рыжий, нога черный… Сбежала, проклятый, день ищу, двасать километр прошел…
Подростки действительно видели лошадь невдалеке от устья ручья и даже заспорили, какой она масти – рыжей или гнедой.
– Ступай, дядя, по ручью к реке – там колхозные кони пасутся, и твоя, видно, к ним прибилась, – посоветовал один, что побойчее. – Там и заночуешь у пастухов, а то в село приходи.
– Однако, правда, устал маленько, у пастухов останусь.
Он постоял с минуту, глядя вслед рыболовам, гадая, станут ли они рассказывать в деревне о встрече в тайге с незнакомым человеком. Впрочем, если теперь и расскажут, ничего не случится: лошадь-то действительно была. Хорошо придумал. А завтра эти мальчишки забудут о случайной встрече. Он усмехнулся и вынул из кармана руку, в которой держал оружие…
А между тем уже через несколько шагов один из рыболовов насмешливо хмыкнул:
– Ищет лошадь, а без узды. Тоже мне бурят!
– Он не бурят, – ответил другой. – У меня у самого отец бурят. Так, как он, буряты не разговаривают.
– Стой, вспомнил: лошадь-то была бурая!
– Точно. Оттого и спорили мы – она ведь и не рыжая, и не гнедая. Вот те и на!…
Подростки одновременно оглянулись. Позади уже никого не было. Зеленая таежная мгла безмолвствовала. И, наверное, впервые в жизни смутной, необъяснимой враждебностью повеяло на них из родного леса, всегда такого уютного, знакомого до кустика и травинки. Может быть, они уже догадались, что враждебность эту породил невысокий смуглый человек со скользкой, заискивающей улыбкой на тонких губах, которая так плохо вязалась с холодной настороженностью его взгляда.
В горах закаты коротки, ночи темны, рассветы медленны. В окнах – темень, по-летнему глубокая, прозрачно-густая, но, кажется, готовая в любой миг переродиться в свет – такая темень бывает лишь в начале июля, на самом переломе ночи. Этот перелом уже случился: словно невидимый вестник нового дня тихо вошел в комнату, и, уж если разбудил, скоро заснуть не даст. Или беспокойство от ожидания похода? Или оттого, что койка напротив пуста? Засыпая, мы слышим ровное дыхание соседа, и не было посыльного, не трещал будильник, а сосед всё-таки встал, неслышно собрался, неслышно ушел. Однако ж чему тут удивляться? С нами в комнате живет старший лейтенант Николай Барков. Ещё в солдатские годы прирос он к границе, понял, что не надо ему другой жизни. Потом, уже офицером, служил на заставах, где глухое безлюдье тайги в соединении с угрозой провокаций учат той бдительной осторожности и вниманию, которые вырабатывают в человеке умение неслышно двигаться, не оставлять лишних следов, просыпаться в полной тишине по внутренним «часам» и многие другие привычки, свойственные лишь профессиональным охотникам, разведчикам и пограничникам.
Сейчас у Баркова редкостная должность, словно бы пришедшая из давних времен: командир РКВ – ремонтно-кавалерийского взвода. В наши дни её встретишь, пожалуй, лишь на границе, где земные пути недоступны ни колесу, ни гусенице. На заставе Барков в командировке, а в пограничных войсках есть такой закон: откуда бы и по какому бы делу ни прибыл офицер на заставу – он обязан сходить на границу. Вот и Барков встал сегодня в ту самую минуту, которую себе назначил. Перед сном мы сказали ему, что едва ли сегодня стоит проверять участок, куда он собирался: старшим наряда там ефрейтор Пакулов, один из лучших пограничников на заставе. Барков хмыкнул:
– Старшим наряда плохих у нас не назначают. А проверяющие, между прочим, тоже охраняют границу.
В эту ночь перед походом в горы, кажется, начинаем понимать, отчего пограничники в большинстве своем, даже самые общительные, так скупо говорят о своей службе. По той самой причине, вероятно, испытываешь безотчетное чувство вины, когда оказываешься гостем среди них. В сущности, пограничник на службе всегда, и ни часы досуга, ни сон не освобождают его от того главного, для чего поставлен он на линии государственной безопасности. Поначалу, бывает, и не поймешь, почему так мгновенно оторвался от книги солдат, кажется, с головой погруженный в повесть, и так же разом смолк оживленный разговор друзей в курилке, на полуслове прервал речь твой собеседник и с минуту пристально оглядывается вокруг – а всего-то простучали поблизости торопливые шаги, послышался далекий рокот мотора, кто-то кого-то окликнул, взметнулись и кружат над речной поймой потревоженные птицы.
Кто хоть раз в жизни стоял на посту часовым, навсегда сохранит в памяти чувство оголенности собственных нервов – их задевает всё, что доступно глазу и слуху. Вот с таким чувством пограничник живет постоянно, вся его жизнь на границе – служба, а служба – жизнь. И размерена она особыми звеньями – не днями и ночами, как у большинства людей, а сменами пограничных нарядов. Звено входит в звено – чтоб ни щелочки в стальном поясе, незримо пролегающем по рубежам страны…
Странный пугающий крик влетает в окно, в нем как будто смешались вой волка и грубый лай бульдога с сиплым рычанием барса, угроза – с тоскливой жалостью. Какая трагедия разыгралась в ночных горах?… Выходим в сухую неостывшую темень с тем безотчетным чувством вины перед соседом, который, оставив уютную койку, меряет сейчас шагами крутые версты ночной горной тайги. Мы всегда в долгу перед теми, кто несет труды и лишения несравненно больше наших, переживает опасности, которые от нас далеки, принимает на себя ответственность, подчас равную самой жизни, ведь эта ответственность – за всех нас. Не оттого ли так уважаемы и любимы в народе зеленые фуражки!…
Ночь безлунна, в остывающем воздухе крупные забайкальские звезды колются острыми, жесткими лучами. Непривычно сдвинуты созвездия, на своем месте лишь Золотой кол – так древние жители здешнего края звали Полярную звезду – извечный маяк странников, пастухов, охотников и воинов. В ушах еще стоит непонятный крик, но спокойствие разлито в глухой черноте долины, в смутных очертаниях ближних гор, в сонном журчанье реки, бегущей по каменному ложу за стеной темнокудрявого ивняка, у самого края освещенных подступов к заставе. Ни звука в казарме, ни шороха на вышке, где стоит наблюдатель, и шаги часового беззвучны в темноте.
Спокойствие в этой приграничной долине рождает застава.
Новый воющий крик прорвал тишину, эхом разлился над рекой, погас в ущельях, снова взмыл в той стороне, куда в вечерних сумерках уходил со своим напарником быстрым, мягким шагом Сергей Пакулов. Живо представились его серые, с голубоватым спокойным светом глаза на загорелом лице, услышалась ровная ясная речь: «Спрашиваете, что самое трудное в нашем деле?… Боюсь и сказать. Трудности у каждого свои, а вот самое важное – подготовить себя к любой неожиданности. Что бы ни случилось – мгновенно принять верное решение и выполнить его. Это непросто. Тут, знаете, надо, чтобы и устав в самую кровь твою въелся, и действия твои были доведены до автоматизма, а еще важнее – чтоб чей-то пример перед глазами стоял. По себе знаю, как действует пример старшего наряда на молодых, когда они только начинают ходить на границу… Это вроде формы, в которой отливается будущий пограничник. – Усмехнулся какому-то воспоминанию, продолжал: – Мне первое время, особенно по ночам, всё казалось, будто за каждым кустом кто-то сидит… Попробуйте в таком состоянии службу нести – ничего путного не выйдет. А посмотрю на старшего наряда – спокоен, внимателен, уверен, будто на тренировке. От его спокойствия и в тебе будто двойная сила прихлынет – и глаз острее, и слух, и рука крепче; всё примечаешь, ко всему готов. Значит, настоящей опасности уж не проглядишь».
Для Сергея Пакулова признание немаловажное – ведь он забайкалец, из Читинской области. И после школы год чабанил, пообжился в степи и таежных сопках, попривык к зною и холодам, к звездам и грозовым ночам, к пугающему крику сов и непонятным шорохам и голосам в темноте, дважды с товарищами отражал волчьи набеги на отары. И в погранвойска пришел добровольно, по комсомольской путевке, потому что по сердцу ему жизнь под открытым небом, когда тревоги, лишения и физическая усталость неотделимы от радостного сознания исполненной большой работы. А вот поди ж ты: «Мне первое время казалось…»
Да, граница – тот рубеж, где каждую минуту возможна встреча с таким волком, которого и близко не приравняешь к четвероногому. Но всё же первые страхи молодого пограничника не от боязни самой опасности. Это боязнь – оказаться не готовым к опасности, проглядеть коварного врага или оставленный им след.
У Сергея Пакулова были хорошие учителя – начальник заставы майор Валерий Белянин, комсомольский секретарь младший сержант Виктор Мартынов, сержант Александр Ведерников… И когда у самого Пакулова появился подшефный – паренек из Удмуртии Александр Владыкин, Сергей всё время помнил, кем были для него первые пограничные учителя, следил за каждым своим словом и жестом, зная, что завтра его повторит младший товарищ.
Сегодня Александра Владыкина нет рядом с ефрейтором Пакуловым. Самым первым среди молодых солдат, прибывших на заставу из учебного подразделения, Владыкин выдержал строгий, беспристрастный экзамен, был назначен старшим наряда. Именно он вечером сдал пост своему наставнику, который ведет теперь пограничной тропой нового молодого солдата. Может быть, это старательный, застенчивый паренек Сергей Колупаев, которому служба дается труднее, чем его сверстникам, – так уж вышло, что разминулся с учебным подразделением и азы пограничной службы пришлось проходить прямо на заставе. «До призыва в армию, – рассказывал он накануне, – слышал я, будто молодым солдатам иной раз тяжеловато служится. Я в том смысле, что на их долю и самый черный труд выпадает, и за старослужащих нередко приходится отдуваться. Прибыл на заставу, приглядываюсь. Встретили как своего, однако настороженность в душе оставалась. На другой день посылает меня командир отделения работать на конюшню. Ну, думаю, раз приехал необученным, не выбраться мне теперь с конюшни да с кухни. Только за работу принялся – появляются Сергей Манаенков и Михаил Белько. Оба второй год служат, старшие наряда, среди лучших солдат числятся. С шуточками берутся за дело вместе со мной, о лошадях рассказывают – у которой какой норов, показывают, как надо обращаться с каждым заставским скакуном. Мне, конечно, интересно их слушать, я на лошадей сразу стал другими глазами глядеть. Но всё же спрашиваю: чего, мол, не отдыхаете? – ваше личное время. А Манаенков – мне: «При лошадях нам лучший отдых». Быстро управились, время осталось – в спортгородок они меня позвали с собой. Потренировались там, и ещё осталось время в шахматы сыграть. В другой раз на складе работаю – снова свободные от наряда ребята приходят, за дело вместе со мной берутся, ни слова не говоря. Закончили, сержант – мне: «Ну-ка, пограничник, пойдем уставом займемся, а то у тебя с этим неладно. Скоро ведь на службу ходить станешь, быстрее подтягиваться надо». Стал я замечать: на нашей заставе такой негласный закон: если товарищи дело делают, а у тебя есть возможность – помоги. Конечно, каждый отвечает за то, что ему поручено, но никто не считает дело товарища чужим для себя. Как в хорошей семье. А идёт это, по-моему, от начальника заставы майора Белянина и замполита лейтенанта Карташова. Чем бы ты ни занимался, они обязательно вникнут, проверят, подскажут, а то и покажут, как лучше и быстрее. На заставе немного людей, служба, сами понимаете, перерывов не знает, а никакое дело не в тягость… Я боялся, что заклюют меня – знаний специальных не было, плановых занятий и тренировок мне не хватало, а всякий раз просить о помощи неловко – личное время у всех одинаково. Да только просить о помощи не пришлось – сами старослужащие предлагали помощь. Теперь вот хожу на службу, и получается не хуже, чем у других. И вспоминать-то неловко, с какими мыслями пришел на заставу…»
Или идет по дозорке вслед за ефрейтором Пакуловым другой паренек из Удмуртии, Михаил Мясников, третий солдат в большой семье Мясниковых, молчаливый, немного суровый с виду, тихий голосом, крепкий в работе… Или бывший строитель из Белоруссии Александр Северинцев ступает своим широким шагом по следам старшего наряда, и чудится ему в бойком плеске горной реки сонный плеск далекой Друти…
А может быть, сегодня выпал день удачи маленькому, звонкоголосому кировчанину Владимиру Смирнову – и он тоже в составе наряда? День удачи – точнее, ночь удачи – потому, что рядовой Смирнов на заставе делит обязанности повара с Виктором Бологовым, рослым, веселым, которого ему подобрали в напарники, словно нарочно – по контрасту. Бессменна поварская служба на заставе, как и служба нарядов. Вместе с дежурным повар встречает и провожает уходящих на границу – его плита всегда подогрета, он знает, кого не надо уговаривать подкрепиться перед трудной дорогой, а кого, может быть, и за рукав взять да усадить за стол; для кого приберечь к возвращению кружку компота, а для кого – кружку молока. И в леднике у него припасены пучки горного лука и черемши, потому что сегодня на столе тушенка, а к тушенке требуются витамины, чтобы зорче смотрели глаза в ночной темени. На маленькой заставе повар – фигура заметная, а всё же вырвалось у Смирнова со вздохом: «Одно у меня желание – почаще на службу ходить…»