Тот молча наклоняется и вынимает из руки Иглы «макарыча». Сдвигает затвор, проверяя не пусто ли в патроннике и, удовлетворённо хмыкнув, молча, без самолюбования и обличительных речей по два раза стреляет в Лазаря и в Ваху.
Их лица искажаются болью, ужасом и гневом. «Макаров» выплёвывает огонь и громыхает, будто в него вселился мстительный Зевс и с помощью Цвета сводит счёты со своими должниками. Огонь, запах пороха и крови слишком часто появляются в моей жизни, но я так и не могу привыкнуть к этому…
— Э, ты чё, Цвет, ты чё делаешь!!! — ужасается Джемо. — Тебя же за это…
Он не успевает договорить и получает две своих пули. В грудь и лоб. Джемо откидывает пробитую обезображенную голову, и падает, как подкошенный. Мне его жаль, сердце сжимается, но тут дело такое… политика. Предательство не спускают, а он уж больно хитро-выделанным оказался. И если бы не Кабарда, возможно, сейчас на полу лежали бы я и Цвет…
Перед глазами стоит его весёлое радостное, полное жизни и такое молодое лицо, совсем непохожее на то, что с ним только что случилось. Твою дивизию… Хорошую жизнь я выбрал…
Вообще, вся эта расправа, праведный гнев и отмщение не вызывает никакого воодушевления, только сожаление и желание поскорее от этого устраниться. Происходит всё быстро и как-то даже обыденно.
Кажется и Цвет, более меня расположенный к воздаянию должного и актам возмездия, тяготится своей миссией. Но тут ничего не поделать — власть в волчьей стае добывается кровью и отсутствием сожалений.
— Я скулить бесплатно не стану, — сипит от волнения старающийся держаться достойно лесовичок. — Я тебе в лоб скажу, что об этом мероприятии не знал. Рогом пошевелил, думаю, лады, реально всё перетрём, порешаем и законно состыкуем… А тут вот… Сказал, короче… Дальше сам решай…
— Я в курсе, — подмигивает ему Цвет, опуская руку. — Будешь теперь со мной упираться.
— Осину что ли гнуть?
— Я сказал не на меня впахивать, а со мной дела делать. Но если не желаешь, давить не стану. Думай сам. Если согласен, бери весь берег от Сочи до Новороссийска. Завтра до обеда жду решения.
— Согласен я, — кивает Старый.
— Ну и… молоток, чё… Сеню Кабарду знаешь? Правильный пацанчик, стремага. К себе возьмёшь.
Цвет поворачивается к двери и громко восклицает:
— Э, Кабарда, где ты-на?
Тот заходит в комнату и останавливается, переминаясь с ноги на ногу.
— Вот, будешь со Старым теперь. А ты, Женёк, собирай воров на сход, побазарим, болт к носу прикинем. А завтра вечером ко мне подтягивайся. Всё на этом. Ну, и здесь распорядись, жиганов оставшихся можешь припахать. Определи куда-то, сам, короче, с ними порешай.
— С Сочами так просто не будет, — качает головой Лесовичок.
— Обсудим-обсудим, — кивает недовольно Цвет и уверенной походкой выходит за дверь.
На следующий день я еду к десяти утра в горком партии на аудиенцию к Медунову. Прохожу в приёмную первого секретаря и представляюсь.
— Мне назначено к Сергею Фёдоровичу.
— К Николаю Фёдоровичу, — строго поправляет меня секретарша.
— Нет-нет, не к Погодину, а к Медунову, — поясняю я.
Она прищуривается, но, видимо, вспомнив о чём идёт речь, кивает.
— Да, присаживайтесь. Нужно подождать. Сергей Фёдорович совещание проводит, как закончит, вас пригласят.
Я присаживаюсь и снова уношусь мыслями в Новоспасский монастырь. Наверное, теперь всю жизнь, вспоминая то мгновенье, буду чувствовать стылое дыхание вечности. Затхлый воздух подземелья, запах земли, холодные шершавые стены и абсолютную тьму.
Я будто оказался в могиле. Вполне могло быть, что пуля попала и в меня — в тот миг я ничего не чувствовал. Тело онемело. Единственное, что я мог ощущать — это ужас, заполнивший всю вселенную. Ужас и боль. От того, что случилось непоправимое…
— Егор Андреевич, — доносится до меня издалека. — Егор Андреевич…
Я поднимаю глаза. Секретарша Погодина стоит, склонившись надо мной.
— Да-да, простите.
— Пойдёмте, я провожу вас в зал совещаний. Сергей Фёдорович сейчас подойдёт.
Мы выходим из приёмной и идём по коридору.
— Вот здесь. Располагайтесь, пожалуйста.
Я отодвигаю стул и устраиваюсь ближе к концу стола. Через пару минут появляется Медунов. Он выглядит деловым и энергичным.
— Привет подрастающему поколению партийных руководителей, — мягко говорит он и улыбается.
Я поднимаюсь, иду ему навстречу и жму руку.
— Ну, давай, садись, у меня всего пара минуточек, не взыщи. Рассказывай, какие проблемы, чем помочь.
— Да я не с просьбой, — улыбаюсь я. — Вернее, не с такой просьбой.
— Так-так, — чуть хмурится он. — Ну, давай, говори, что у тебя на сердце.
— Я постараюсь быстро, не растекаясь мыслью по древу. Смотрите, все мы понимаем, что глубокоуважаемый и любимый Леонид Ильич не вечный…
— Так! — прерывает меня Медунов и легко хлопает обеими ладонями по столу.
Я поднимаюсь, достаю из кармана глушилку, а затем выворачиваю все карманы. Пиджак, брюки… Пиджак вообще снимаю, складываю и сжимаю рукой, проходя по всей длине.
— Я чист, — пожимаю я плечами. — Хотите, можем в бане продолжить…
— Не надо, не надо, — качает он головой. — Я не в этом смысле. Это что за аппарат?
— Глушилка. Видите, включена? Специально, чтобы избегать эксцессы. Она неразборная, ни кассеты, ни катушки.
— Это не передатчик?
— Нет. Ну давайте в безопасное место перейдём. Просто тут… мало ли что может быть.
— Ладно, заканчивай мысль. У меня такая же примерно включена.
— Хорошо, — киваю я и сажусь на место. — Мысль простая. Пока живы Андропов и Черненко, вы генеральным не станете. А они года четыре ещё продержатся.