Одну звали миссис Ричман, она была вдовой. Другую — миссис Сатклиф, она была американкой и дважды разведена. Третья, мисс Хиксон, была старой девой. Им давно перевалило за сорок, все они были дамы состоятельные. У миссис Сатклиф было забавное имя — Стрелка. Когда она была юной и стройной, оно ей очень нравилось. К тому же, оно ей подходило, и шутки, которые оно вызывало, хотя окружающие повторяли их слишком часто, ей льстили — она склонна была думать, что ее имя соответствовало ее характеру, так как предполагало прямолинейность, подвижность и целеустремленность. Теперь оно нравилось ей гораздо меньше: нежные черты ее лица заплыли жиром, руки и плечи располнели, а бедра стали массивными. Ей все труднее становилось находить наряды, в которых она выглядела бы так, как хотела. А шутки, которые раньше произносили при ней не стесняясь, теперь отпускали за ее спиной, и она прекрасно понимала, что они были далеко не лестными. Но она ни в какую не хотела сдаваться старости. По-прежнему любила голубые тона, подчеркивающие цвет ее глаз, и с помощью различных ухищрений сохраняла блеск волос. Ей нравилось в Беатрис Ричман и Фрэнсис Хиксон, что те были много полнее ее. На их фоне она казалась даже стройной; они были старше ее и обращались с ней как с юным созданием — это тоже было приятно. Будучи от природы женщинами добродушными, они беззлобно подшучивали над ее поклонниками; они-то давно расстались с мыслями о подобной чепухе, а мисс Хиксон и вовсе никогда ни о чем таком не помышляла. Но обе дамы с пониманием относились к ее заигрываниям с мужчинами. Им было ясно, что в один прекрасный день Стрелка осчастливит третьего воздыхателя.
— Только не прибавляй в весе, дорогая, — наставляла миссис Ричман.
— И умоляю, сперва выясни, хорошо ли играет он в бридж, — советовала мисс Хиксон.
Ее новый избранник виделся им мужчиной лет пятидесяти, но прекрасно сохранившимся, с гордой осанкой, адмиралом в отставке и отличным игроком в гольф — или же вдовцом без потомства, но обязательно с солидным состоянием. Стрелка слушала их с удовольствием, но в глубине души знала, что это не ее идеал. Конечно, она хотела снова выйти замуж, однако ее воображению рисовался стройный смуглый итальянец с горящим взором и звучным титулом или испанский дон благородных кровей — и ни на день не старше тридцати. Порой, глядя на себя в зеркало, она обретала уверенность, что и сама выглядит не старше этих лет.
Они были закадычными подругами — мисс Хиксон, миссис Ричман и Стрелка Сатклиф. Объединила их полнота, а бридж сцементировал этот союз. Они познакомились в Карлсбаде — остановились в одном отеле, у них был общий доктор, обращавшийся с ними одинаково грубо. Беатрис Ричман была огромных размеров. Она была привлекательной, с красивыми глазами, румянами на щеках и ярко напомаженными губами. Она не жаловалась на свой жребий вдовы с кругленьким капитальцем и обожала поесть. Обожала хлеб с маслом, сливки, картошку, сдобные пудинги, поэтому одиннадцать месяцев в году ни в чем себе не отказывала, а на месяц отправлялась в Карлсбад похудеть. Но с каждым годом становилась все полнее. В своих бедах она винила доктора, а тот не щадил и не жалел ее, постоянно напоминая о простых непреложных истинах.
— Но если я откажу себе в любимых блюдах, тогда и жить не стоит, — возражала она.
Он неодобрительно пожимал плечами. Позднее она поделилась с мисс Хиксон своими подозрениями: врач, похоже, совсем не такой умный, как она считала. Мисс Хиксон в ответ громко захохотала. Да, она была такой — с низким басом, крупным, плоским, болезненного цвета лицом, на котором сверкали яркие глазки; ходила сутулясь, руки в карманах, а при удобном случае, так, чтобы не шокировать окружающих, любила выкурить длинную сигару. Одеваться она старалась, как мужчина.
— Да я на черта буду похожа во всех этих рюшечках и оборках, — говорила она. — Таким толстым, как я, надо носить просторную, удобную одежду.
Она носила твидовые костюмы и тяжелые ботинки, а когда могла — ходила с непокрытой головой. Была сильной, как бык, и хвастала, что мало кто из мужчин может послать мяч так же далеко, как она. Говорила простым языком, а ругаться умела похлеще портового грузчика. Хотя имя ее было Фрэнсис, она предпочитала, чтобы ее звали Фрэнк. Властная, но тактичная, она, благодаря своему общительному и сильному характеру, берегла их дружеский союз. Они пили вместе лечебную воду, в одно и то же время принимали ванны, ходили на прогулки, топтались на теннисном корте, играя с профессионалом, который заставлял их побегать, и ели за одним столиком свою скудную диетическую пищу. Ничто не могло нарушить их безмятежного настроения — ничто, кроме весов, но когда одна из них обнаруживала, что весит ровно столько, сколько весила накануне, то ни грубые шутки Фрэнк, ни bonhomie* Беатрис, ни кошачьи повадки Стрелки не могли развеять мрак, в который погружалась провинившаяся. На помощь привлекались самые крутые меры, несчастная не вставала с постели круглые сутки и ничегошеньки не брала в рот, кроме знаменитых овощных супов, прописанных доктором и напоминавших горячую воду, в которой прополоскали капусту.
Три дамы были поистине закадычными подругами, другой такой неразлучной троицы свет не видывал. Они бы довольствовались своей компанией, когда б им не был нужен четвертый партнер для бриджа. Они были азартными и заядлыми игроками и, закончив дневной курс лечения, без промедления садились за карточный столик. Стрелка, несмотря на свою женственность, играла лучше всех — по-мужски, блистательно, без снисхождения и уступок, никогда не отказывая себе в удовольствии воспользоваться промахом противника. Беатрис играла ровно, была надежным партнером. Фрэнк была лихим игроком, к тому же великим теоретиком, так и сыпала фамилиями авторитетов. Они подолгу спорили о системе торговли. В качестве аргументов приводили примеры из Кульбертсона и Симса. Можно не сомневаться — ни одна из них не делала хода, не обдумав его раз пятнадцать, но из последующего обсуждения становилось столь же очевидным, что существовало не менее пятнадцати причин, в силу которых ей не следовало ходить именно этой картой. Жизнь была бы замечательной даже с перспективой суточной диеты из мерзкого супа, когда отвратные (Беатрис), проклятые (Фрэнк), противные (Стрелка) весы доктора почему-то показывали, что одна из них за два дня не потеряла ни унции. Да, жизнь была бы замечательной, если б не вечная морока с поисками игрока их класса.
Именно по этой причине, из-за которой и произошли описываемые нами события, Фрэнк пригласила Лину Финч пожить у них на Антибах. Подруги остановились там на несколько недель по предложению Фрэнк. Ей, с ее трезвым взглядом на вещи, казалось диким, что, как только лечение закончится, Беатрис, терявшая обычно двадцать фунтов, непременно даст волю своему неуемному аппетиту и тут же снова их наберет. Слабохарактерная Беатрис нуждалась в том, чтобы рядом находился человек с сильной волей и следил за ее диетой. Вот Фрэнк и предложила, чтобы после Карлсбада они сняли домик на Антибах и занимались там гимнастикой, плавали — все знают, что плавание очень помогает сохранить фигуру, — ходили на дальние прогулки и вообще боролись, как могли, с толщиной. Они наняли повара, чтобы с его помощью избегать хотя бы таких блюд, от которых толстеют. Почему бы им всем не сбросить еще по нескольку фунтов? Эту идею все горячо одобрили. Беатрис знала, что ей полезно, а что вредно, и могла устоять перед искушением, если только ей не подносили его на блюдечке. К тому же она любила азартные игры, и перспектива два-три раза в неделю поволноваться в казино представлялась ей весьма заманчивой. Стрелка обожала Антибы, а после месяца в Карлсбаде она была в отличной форме. Так что ей предстояло самой выбирать из стаи поклонников — юных итальянцев, страстных испанцев, галантных французов и длинноногих англичан, разгуливающих целыми днями в плавках и разноцветных халатах. План Фрэнк удался. Они потрясающе проводили время. Два дня в неделю ничего не ели, кроме сваренных вкрутую яиц и сырых помидоров, а потому по утрам вставали на весы с легким сердцем. Миссис Сатклиф похудела до одиннадцати стоунов* и чувствовала себя просто девочкой; Беатрис и Фрэнк осторожно ступали на весы, стараясь, чтобы стрелка не доходила до тринадцати. Они купили весы, которые показывали килограммы, и, демонстрируя силу своего интеллекта, в мгновение ока переводили эти цифры в фунты и унции.
Но их главной заботой оставался четвертый партнер для бриджа. Один играл, как чурбан, другой так туго соображал, что терпение лопалось, этот был сварливым, тот постоянно проигрывал, третий разве что не мошенничал в открытую. Даже странно, как трудно было найти именно такого партнера, какой был нужен.
Однажды утром, когда они сидели в пижамах на террасе с видом на море, пили чай (без молока и сахара) и ели сухарики, приготовленные по рецепту доктора Хьюдберта, от которых нельзя потолстеть, Фрэнк оторвалась от своей корреспонденции и изрекла:
— Лина Финч приезжает на Ривьеру.
— Это кто такая? — спросила Стрелка.
— Вдова моего кузена. Прошло два месяца, как он умер, она до сих пор приходит в себя от нервного потрясения. Давайте пригласим ее к нам на две недели.
— Она играет в бридж? — спросила Беатрис.
— Еще бы не играла! — пророкотала Фрэнк своим низким басом. — И отлично играет. С нею нам никто не будет нужен.
— А сколько ей лет? — поинтересовалась Стрелка.
— Моя ровесница.
— Вполне подходит.
На том и сошлись. Фрэнк, будучи дамой решительной, сразу же после завтрака отправилась послать телеграмму, и три дня спустя Лина Финч приехала. Фрэнк встречала ее на вокзале. Гостья была в глубоком, но не слишком навязчивом трауре по недавно почившему супругу. Фрэнк не видела ее два года. Она нежно поцеловала ее и внимательно оглядела.
— Ты очень худая, дорогая, — сказала она.
Лина мужественно улыбнулась.
— Мне здорово досталось. И я очень похудела.
Фрэнк вздохнула — то ли соболезнуя горю вдовы, то ли завидуя ей.
Однако горе Лины не было безутешным. Быстро приняв ванну, она собралась идти с Фрэнк к Иден-Рок. Фрэнк познакомила ее со своими подругами, и они расположились в так называемом «Домике обезьян». Это был павильон из стекла с видом на море, в глубине стоял бар, в нем постоянно толпилась публика: отдыхающие в купальниках, пижамах и халатах сидели за столиками, болтали и выпивали. У Беатрис было отзывчивое сердце, и она сразу же прониклась симпатией к безутешной вдове, а Стрелка, увидев, какая она бледная, неприглядная и выглядит на все свои сорок восемь, тоже готова была полюбить ее всей душой.
Подошел официант.
— Что ты будешь, Лина, голубушка? — спросила Фрэнк.
— Ну, я не знаю, то же, что и вы, сухой мартини или «Белую леди».
Стрелка и Беатрис метнули на нее взгляд. Ведь всем известно, как от коктейлей полнеют.
— Подозреваю, ты очень утомилась с дороги, — миролюбиво заметила Фрэнк.
Она заказала сухой мартини для Лины, а для себя и подруг — смесь лимонного и апельсинового соков.
— В такую жару, по нашему мнению, лучше воздержаться от алкоголя, — объяснила она.
— А на меня жара совсем не действует, — беспечно ответила Лина. — Я люблю коктейли.
Стрелка слегка побледнела под румянами (ни она, ни Беатрис никогда не мочили лицо, когда принимали ванны, и считали, что Фрэнк поступает просто дико, притворяясь, что ей нравится нырять в воду — с ее-то габаритами!), но промолчала. Завязалась веселая легкая беседа: они с упоением говорили банальности, а вскоре отправились домой на ленч.
В салфетке для каждой дамы были приготовлены по два маленьких постных сухарика. Лина лучезарно улыбнулась и положила их возле тарелки.
— А мне можно хлеба? — спросила она.
Самая неприличная фраза не могла бы повергнуть трех дам в такой шок. Ни одна из них не ела хлеба уже лет десять. Даже Беатрис при всей ее прожорливости провела для себя тут запретную черту. Фрэнк, гостеприимная хозяйка, первая пришла в себя.
— Конечно, дорогая, — сказала она и попросила дворецкого принести хлеба.
— И масла, — произнесла Лина своим милым непринужденным тоном.
Повисла неловкая тишина.
— Не уверена, что в доме есть масло, — сказала Фрэнк, — но я выясню. Может, на кухне найдется.
— Обожаю хлеб с маслом. А вы? — спросила Лина, поворачиваясь к Беатрис.
Беатрис кисло улыбнулась и что-то уклончиво ответила. Дворецкий принес длинную хрустящую французскую булку. Лина разрезала ее пополам и намазала маслом. Подали жареного на гриле палтуса.
— У нас тут совсем простая еда, — сказала Фрэнк. — Надеюсь, ты не против.
— Ах, что ты, я люблю простую еду, — ответила Лина, взяла кусочек масла и намазала на палтуса. — Хлеб с маслом да картошка со сметаной — больше мне ничего не надо.
Подруги переглянулись. Крупное бледное лицо Фрэнк вытянулось, и она с отвращением взглянула на сухую безвкусную рыбину у себя на тарелке. На помощь пришла Беатрис.
— Такая досада, здесь нигде не продают сметану и сливки, — сказала она. — На Ривьере приходится обходиться без них.