— Дорогая, я не хотела тебя обидеть! — закричала Стрелка.
Она бросилась на колени и обняла Фрэнк. Вернее, ту ее часть, которую оказалась в силах обхватить своими полными руками. Она заплакала, и тушь для ресниц потекла по ее щекам.
— Ты хотела сказать, что на вид я нисколько не похудела? — всхлипывала Фрэнк. — И это после всех моих мучений!
— О, дорогая, конечно видно, как ты похудела! — воскликнула Стрелка сквозь слезы. — Все это заметили.
Беатрис, хотя и была от природы более уравновешенной, чем ее подруги, тоже принялась тихонько плакать. Какая трогательная сцена! В самом деле, только черствое существо не дрогнуло бы, глядя на рыдающую Фрэнк, эту женщину с львиным сердцем. Вскоре, однако, они вытерли слезы, выпили по капле бренди с водой, от чего — тут были единодушны все доктора — почти не толстеют, и им полегчало. Они решили, что Лине и впредь следует есть питательные продукты, которые рекомендовали ей врачи, и торжественно поклялись, что это зрелище не выведет их из равновесия. Лина, несомненно, была первоклассным игроком в бридж, к тому же испытание продлится всего две недели. А они постараются, чтобы ей у них понравилось. Они с нежностью поцеловались и расстались на ночь в непривычно приподнятом настроении. Ничто не должно омрачать их дружбу, которая подарила им столько счастливых мгновений.
Но человек — существо слабое. Не требуйте от него слишком многого. Они ели жаренную на гриле рыбу, а Лина уплетала макароны с сыром и маслом; они жевали паровые котлетки и вареный шпинат, а Лина наслаждалась паштетом из гусиной печенки; два раза в неделю они давились крутыми яйцами и сырыми помидорами, а Лина ела зеленый горошек со сметаной и картофель с вкуснейшими приправами. Повар у подруг был отличный, он обрадовался возможности готовить сочные, вкусные, аппетитные блюда.
— Бедняжка Джим, — вздыхала Лина, вспоминая о супруге, — он так любил французскую кухню.
Дворецкий признался, что умеет готовить с полдюжины коктейлей, а Лина сообщила дамам, что доктор рекомендовал ей пить за ленчем бургундское, а за ужином — шампанское. Три полные дамы упорно соблюдали диету. Они были оживлены, разговорчивы, даже веселы (этот природный дар женщины частенько пускают в ход, чтобы обмануть противника), но Беатрис стала вялой и несчастной, нежные голубые глаза Стрелки приобрели стальной блеск, а в низком басе Фрэнк прорезалась хрипотца. Когда же они играли в бридж, внутреннее напряжение прорывалось наружу. Обычно они любили болтать за картами, причем вполне мирно. А теперь в их беседы прокралась горечь, и нередко одна из дам, поймав другую на ошибке, сообщала об этом с неуместной прямолинейностью. На смену спокойным разговорам пришли споры, а на смену последним — перебранки. Иногда партия заканчивалась в зловещей тишине. Однажды Фрэнк обвинила Стрелку в том, что та нарочно ее подставила. Пару раз Беатрис, самая мягкая из них, плакала. В другой раз Стрелка бросила карты, надулась и выскочила из комнаты. У них явно стал портиться характер. Лина выступала в роли миро¬творицы.
— По-моему, глупо ссориться, когда играешь в бридж, — говорила она. — В конце концов, это всего лишь игра.
У нее все было распрекрасно. Она ни в чем себе не отказывала, ела сытно и выпивала полбутылки шампанского. К тому же она была удивительно везучей и постоянно выигрывала. После каждой партии итоги записывались в книгу, ее счет рос изо дня в день с завидным постоянством. Нет в мире справедливости. Подруги начали ненавидеть друг друга. Лину они тоже возненавидели, но не могли устоять перед искушением поделиться с ней своими обидами. Они приходили к ней поодиночке, и каждая жаловалась на своих мерз¬ких подруг. Стрелка высказала убеждение, что ей вредно видеть так часто женщин много старше ее. Она готова была бросить все и уехать на остаток лета в Венецию — и Бог с ними, с деньгами, заплаченными за аренду. Фрэнк призналась Лине, что ей, в силу ее мужского склада ума, нет больше мочи терпеть пустоголовую Стрелку и безнадежно тупую Беатрис.
— Мне нужно интеллектуальное общество, — гудела она. — Людям с таким менталитетом, как мой, требуются собеседники их уровня.
Беатрис мечтала всего лишь о тишине и покое.
— Я просто ненавижу женщин, — говорила она. — Они такие ненадежные, такие зловредные.
К концу двухнедельного пребывания Лины три полные дамы почти не разговаривали друг с другом. Они держали себя в руках в присутствии Лины, но, когда ее не было рядом, не притворялись. Теперь они уже и не ссорились. Они просто не замечали друг друга; когда же отмолчаться было никак нельзя, обращались одна к другой с ледяной вежливостью.
Наконец Лина отправилась погостить к друзьям на итальянскую Ривьеру, и Фрэнк проводила ее на тот же поезд, на котором она приехала. Гостья увозила с собой кругленькую сумму их кровных денежек.
— Не знаю, как тебя и благодарить, — сказала Лина, садясь в вагон. — Я замечательно отдохнула с вами.
Фрэнк Хиксон гордилась тем, что не уступит любому мужчине, но еще больше — тем, что она истинно благородная дама; в ее ответе аристократизм соединился с изяществом.
— Нам всем было очень приятно с тобой, Лина, — сказала она. — Мы получили огромное удовольствие.
Но когда Фрэнк повернулась спиной к отходящему поезду, она испустила такой могучий вздох облегчения, что под ней закачалась платформа. Она расправила свои могучие плечи и двинулась к вилле.
— Уф! — клокотала она время от времени. — Уф!
Она переоделась в закрытый купальник, надела матерчатые сандалии и мужской халат (к этому предмету туалета она относилась весьма серьезно) и отправилась к Иден-Рок. До ленча еще оставалось время — как раз успеть окунуться. Она вошла в «Домик обезьян», оглядываясь по сторонам, чтобы поприветствовать знакомых, и двинулась по залу. Фрэнк чувствовала себя в ладу со всем человечеством, но внезапно остановилась как вкопанная. Она не верила собственным глазам. За столиком сидела Беатрис, одна, в пижаме, которую купила в Молино пару дней назад, с ниткой жемчуга на шее; цепкий взгляд Фрэнк сразу же уловил, что она только что сделала себе прическу, щеки и губы подкрасила, а глаза подвела. Полная, даже необъятная дама, но кто бы стал отрицать, что она удивительно привлекательная особа? Что это она делает? Своей привычной тяжелой походкой неандертальца Фрэнк двинулась к Беатрис. В черном купальнике она смахивала на огромного кита, каких японцы ловят в Торресовом проливе, — в народе их называют морской коровой.
— Беатрис, что ты делаешь? — воскликнула она басом.
Казалось, где-то в горах прогремел гром. Беатрис подняла на нее отсутствующий взгляд.
— Ем, — ответила она.
— Черт побери, вижу, что ешь.
Перед Беатрис стояли тарелка с круассанами и блюдечко с маслом, горшочек с клубничным джемом, кофе и кувшинчик со сливками. Беатрис намазала толстый слой масла на изумительно горячий хлеб, сверху положила джем и добавила взбитых сливок.
— Ты погубишь себя, — сказала Фрэнк.
— А мне плевать, — пробурчала Беатрис набитым ртом.
— Ты потолстеешь сразу на несколько фунтов.
— Иди к черту!
Она откровенно издевалась над Фрэнк. Господи, какой дивный запах шел от круассанов!
— Ты разочаровала меня, Беатрис. Я думала, у тебя характер сильнее.
— Сама виновата! Все из-за этой проклятой бабы! Почему ты ее не поставила на место? Мне пришлось целых две недели глядеть, как она обжирается, словно боров. Сил не было терпеть. Вот я и решила наесться до отвала, и пропади все пропадом.
Слезы застлали глаза Фрэнк. Внезапно она почувствовала себя женщиной слабой и беззащитной. Ей захотелось, чтобы рядом оказался сильный мужчина, посадил бы ее к себе на колени, приласкал, убаюкал, назвал маленькой девочкой. Потеряв дар речи, она опустилась на стул рядом с Беатрис. Подошел официант. Точно извиняясь, она показала ему на стол и попросила со вздохом:
— Принесите мне то же.
Потом робко протянула руку за булочкой, но Беатрис отдернула тарелку.
— Нет уж, — сказала она. — Подожди, пока тебе принесут.
Фрэнк обозвала ее таким словом, какое дамы весьма редко произносят, обращаясь к любимой подруге. В ту же минуту официант принес круассаны, масло, джем и кофе.
— А где сливки, болван? — прорычала она, как загнанная львица.
И принялась за еду. Она ела ненасытно, жадно. В павильон стекались отдыхающие, чтобы выпить коктейль после того, как выполнили свой долг — искупались и позагорали. Вскоре появилась Стрелка с князем Роккамаре. На ней была красивая шелковая шаль, которую она, чтобы выглядеть стройной, туго натягивала одной рукой. Голову она старалась держать как можно прямее, чтобы ее спутник не заметил второго подбородка. Она беззаботно смеялась. Она чувствовала себя девчонкой. Он только что сказал ей (по-итальянски), что по сравнению с ее глазами Средиземное море напоминает гороховый суп. Он оставил ее, чтобы отлучиться в мужскую комнату, — привести в порядок свои шелковистые черные волосы; они договорились встретиться через пять минут и что-нибудь выпить. Стрелка направилась в дамскую комнату чуть-чуть подрумянить щеки и подкрасить губы. Но тут она заметила Фрэнк с Беатрис и остановилась. Она не могла поверить своим глазам.
— Господи! — крикнула она. — Скоты! Свиньи! — Она схватила стул. — Официант!
О свидании с князем она напрочь забыла. В мгновение ока официант возник у столика.
— Мне то же самое, что у этих дам, — распорядилась она.
Фрэнк подняла от тарелки свою массивную голову.
— А мне принесите паштета, — прогудела она.
— Фрэнк! — воскликнула Беатрис.
— Заткнись.
— Ну что ж, тогда и мне тоже.
Принесли кофе, хлеб, сливки, джем, и они принялись за еду. Поглощали паштет, уплетали джем ложками. Алчно уничтожали изумительно вкусный хрустящий хлеб. Какое значение в те минуты имела для Стрелки любовь? Пусть себе князь живет в своем римском дворце и в замке в Апеннинах. Занятые слишком серьезным делом, они хранили полное молчание и поглощали еду в каком-то неистовом торжественном исступлении.