Постепенно дом наполнился женщинами. Странным казалось, что нигде не было видно мужчин.
- Ти причионере?* - тихо спросила хозяйка, когда, он положил салфетку на стол.
______________
* Ти причионере? - Ты пленный? (ит.)
Аслан посмотрел в ее ласковые добрые глаза, почувствовал, что находится среди хороших людей, и, доверяясь им, утвердительно кивнул. Женщины окружили его, сокрушенно покачивая головами, со слезами на глазах шептали: "причионере, причионере", словно оплакивали его. Действительно, разве плен не подобен смерти?
- Есть ли у тебя родители, джиоване?*
______________
* Джиоване - юноша (ит.)
- Да. Отец и мать. Живы ли, не знаю.
Женщины о чем-то быстро переговорили. Самая старая, не дожидаясь просьбы Аслана, сказала:
- Ты не волнуйся. Считай, что находишься дома. У итальянцев есть старый обычай: если даже враг переступил порог, хозяин должен оберегать его. А ты наш друг...
- И у нас на Кавказе есть такой обычай. Хорошие обычаи очень схожи, сказал Аслан.
- Много хороших обычаев и много хороших людей на свете, - подтвердила хозяйка.
Доброта и сердечность, которыми окружили Аслана женщины, заставили его забыть, что он на чужбине.
С глубокой печалью вспомнил он пожилую украинку, которая пыталась напоить пленных, запертых в теплушке, и пала, ни в чем не повинная, от пули фашиста. Как они похожи - та украинка и эта итальянская женщина... Уже давно Аслан не видел приветливых лиц, не слышал волнующих радушных слов. Было такое ощущение, словно он с мороза попал в теплую комнату. Он смотрел в участливые лица с признательностью, не в силах, однако, рассказать им о ней. А итальянки, время от времени поглядывая на него, еще долго о чем-то говорили между собой.
Наконец они разошлись. Хозяйка провела Аслана в спальню:
- Ложись, сынок, спи! Завтра мы скажем, куда тебе идти.
И она склонилась перед изображением мадонны, помолилась вполголоса и вышла.
Аслан лег в пуховую постель. Два долгих-долгих года он не спал в такой постели. Странно, что сон не шел. Но дремота в конце концов одолела его. Ему показалось, что он дома, спит в своей кровати и сквозь сон слышит приглушенный голос матери: "Тихо, дети. Не разбудите Аслана. Пусть отдохнет, ведь у него экзамен". И вот уже утро. Приходят школьные товарищи; вместе с ними он идет в библиотеку. И товарищи говорят так, будто его, Аслана, уже нет среди них. Кто-то даже озабоченно замечает: "Мать не выдержит, когда узнает о его смерти. Эта весть ее доконает". "Весть о чем? О моей смерти?" догадывается Аслан и выбегает на улицу. Дует сильный норд, завывает в подъездах. Аслан бежит домой. И видит умирающую мать. Полный дом людей, все смотрят на нее, говорят: "Потерпи, пришло письмо от Аслана",
"Нет, нет, не обманывайте меня, - стонет мать. - Он давно уже..."
"Мама, я здесь, я жив!" - хочет сказать Аслан и не может. Кажется, сердце вот-вот разорвется. "Мама!" - вскрикивает он и, проснувшись от собственного крика, видит у кровати хозяйку. Она садится рядом, на постель.
- Ты видел сон?
- Да. Маму видел во сне... - Он приходит в себя, смущенно улыбается. Она очень похожа на вас... Мне снилось, что она умирает...
- Наяву все бывает наоборот, сынок. Успокойся и спи.
Аслан, тягостно вздохнув, виновато улыбнулся и уронил тяжелую голову на подушку.
Утром, накормив его завтраком, хозяйка дала ему узелок с провизией и проводила в дорогу. Самое главное - он знал теперь, куда и как идти.
... Под вечер дозорный партизан, выйдя на тропу, приказал ему следовать за собой.
"Что тебе еще нужно? - спрашивал Аслан себя, идя за партизаном. - Ты счастлив. Сбылось то, о чем ты мечтал с того злополучного дня, как оказался в плену. Теперь ты хозяин своей судьбы. Ты снова появился на свет! Ты воскрес! Так докажи, что ты настоящий советский человек!"
"КОНТИНЕНТАЛЬ"
Кто-то сказал, что Триест подобен женщине, красивой женщине, из-за которой спорят влюбленные, дерутся ревнивцы. Он очень красив, этот город, раскинувшийся на берегу теплого моря; солнце щедро льет на него свои животворные лучи, а горы овевают прохладой...
Пережив господство ряда государств, Триест в результате развития морской торговли очень разросся; население его увеличилось до трехсот с лишним тысяч человек. В своем развитии Триест обогнал Венецию и другие портовые города Средиземноморья. К началу второй мировой войны он был известен как первоклассный порт; в нем дымили металлургические, машиностроительные и нефтеперерабатывающие заводы. Триест стал крупным железнодорожным узлом и вместе с пригородами занимал площадь в полтораста квадратных километров.
После первой мировой войны итальянские фашисты развернули насильственную итальянизацию - спешили доказать, что город по праву принадлежит им. В 1923 году правительство Италии издало постановление о замене в городе и окрестных селах всех словенских названий итальянскими. Словенские и хорватские школы были закрыты. Исторические памятники, созданные этими народами, безжалостно уничтожались. В 1927 году Муссолини приказал населению заменить словенские фамилии итальянскими. Даже на надгробных камнях фамилии стали переделывать на итальянский лад. Не считаясь с волей простых итальянцев и словен, их всячески старались разъединить, натравливали друг на друга. Успеха в этом, однако, фашисты не добились.
Когда режим Муссолини пал, Гитлер поспешил заткнуть южную брешь в своей обороне. Конечно, о Триесте немцы не забыли, и в конце 1943 года горожане увидели, их на улицах города.
Тогда народ взялся за оружие. К августу 1944 года в Триесте и его окрестностях против оккупантов действовали уже значительные силы. Подпольщиков и партизан, разумеется, нельзя было увидеть. Они работали на предприятиях, в булочных и столовых, в мастерских, на судах, в порту. Они не собирались в зримые роты, батальоны, хотя и принадлежали каждый к определенному подразделению, твердо знали свои обязанности, получали задания от командиров и начальников, которых порой не видели и в глаза, а по выполнении приказа возвращались на свои места, к станкам и машинам, за прилавки магазинов, к рабочим столам, снова готовые в любой момент следовать туда, куда прикажут, и делать то, что следует делать.
Один из руководителей городских подпольщиков, известный под именем Павло, когда-то мечтал стать поэтом. Судьба распорядилась иначе, и он стал артистом. Этому способствовал сосед-фокусник, которому как раз требовался помощник. Кто-то назвал ему Павло. Фокусник познакомился с юношей, взял его к себе учеником. Увлечение стихами он высмеял.
- Дорогой мой, выбрось из головы пустые мысли, - сказал он. - Многие в юности увлекаются поэзией, да из этого ничего не выходит. Не губи себя. Пойми, стихи пишут тысячи, а поэтами становятся единицы. Ты ведь не надеешься превзойти Данте и Гёте? Быть поэтом, да еще средненьким, незаметным - что может быть глупее! Ты же запросто пропадешь с голоду! Даже наверняка. В наш век людям не до поэзии. Надо идти в ногу со временем, заняться каким-нибудь стоящим делом.
Взгляды Павло на жизнь были совсем иными, но ему надо было кормить престарелых родителей, и он пошел работать.
Было ему тогда восемнадцать лет. Фокусник, человек добрый, видимо, полюбил своего смышленого помощника и решил по-настоящему посвятить его во все тайны своего искусства. После каждого выступления на площади Опчины он добросовестно делил с учеником выручку.
- Наша профессия - не из лучших, но она всегда даст тебе кусок хлеба. Под старость ты передашь ее другому - будет кому вспомнить нас добрым словом.
После смерти учителя Павло продолжал работать один. Дела шли успешно, зрителям он никогда не надоедал, и вскоре его пригласили в городской цирк.
За полгода он прославился. На афишах аршинными буквами писали его имя, реклама трубила о нем вовсю, и он приобрел такую популярность, что девушки становились в очередь, чтобы получить у него автограф. Высокий, худощавый, элегантный артист покорял сердца зрителей мягкой улыбкой, интеллигентными манерами. Еще издали люди узнавали его по быстрой, энергичной походке... Он никогда не отказывал зрителям в их просьбах и охотно повторял номера. Но дорого обошелся ему успех. Завистники (а их оказалось немало) решили избавиться от опасного конкурента. Во время очередного выступления лестница под ногами Павло неожиданно зашаталась, он упал...
Из больницы вышел без ноги. Так кончилась его артистическая карьера. Павло заявил о покушении в полицию; там на его жалобу не обратили даже внимания: ведь он был словеном. Один из сотрудников прямо заявил: "Допустим, мы найдем виновника и накажем его. Но от этого нога у тебя не вырастет". Остальные полицейские захохотали.
И Павло долго упрекал себя за то, что обратился к полицейским. Разве уважающий себя человек станет жаловаться этим гадам?
С осени 1943 года особенно много местных жителей уходило в горы. Павло, установив связь с партизанами, действовавшими в горах, разыскал Августа Эгона, предложил ему свою помощь. Нетерпеливый, он рвался на самые отчаянные дела. Август, глубоко уважавший его, требовал терпения и выдержки. Он привлек Павле к формированию партизанских подразделений. Для непосвященных Павло все еще был всего-навсего шеф-официантом в кафе-баре "Шток" при отеле "Континенталь" (он устроился туда после крушения своей артистической карьеры), а для руководителей партизанского движения он - командир подпольных партизанских групп. Правда, в кафе, где он работал, все, от шеф-официанта до уборщицы, были бойцами тыловых партизанских подразделений, но из них тоже далеко не все знали, кто их возглавляет....
Уйма опасных дел свалилась с тех пор на плечи Павло. Однако он не забыл заветов своего учителя и находил минуты для того, чтобы помочь Силе овладеть ювелирным мастерством фокусника...
А в другое время часами сидел Павло в маленькой комнате за буфетом, щелкая костяшками счетов, подсчитывая, однако, не доходы кафе, а ущерб, нанесенный фашистами городу и партизанами - фашистам.
То и дело на пороге появлялись официанты.
- В шестой номер просят ужин.
- В третий вселяется новый жилец. Кушать желает в номере...