- А что тебя запугивать? Ты, я вижу, и без того живешь в постоянном страхе.
Мезлум умолк. Подумав немного, он сказал:
- Тебе легко. Ты одинок, а у меня - дети.
- Не у тебя одного дети. А вот опозорить своих детей решаешься только ты! Ведь они будут стыдиться тебя.
- Аслан, я никого не собираюсь предавать. Иначе не признался бы тебе во всем. Считай, что между нами не было никаких разговоров. Отныне мы не знаем друг друга. Хочешь, поклянусь, что не выдам вас, если даже мне будут грозить смертью?
- Кто твоей клятве поверит? Ничего нам от тебя не надо. Делай что хочешь.
- С сегодняшнего дня комендант берет меня к себе.
- Ух ты!.. - Аслан присвистнул. - Когда успел выслужиться?!
- Позволь, расскажу все, - заспешил Мезлум. - Я не набивался, не выслуживался... Как-то я топил печку в его комнате. Вдруг вижу - на столе скрипка. Все у меня внутри затрепетало. Не знаю, как это получилось, но только я схватил скрипку и стал играть. Забыл даже, где нахожусь. И вдруг смотрю - комендант стоит рядом. Растерялся я. А он приказывает: "Играй". Сперва я колебался, потом сыграл несколько вещей. Очень внимательно меня слушал. Похлопал по плечу: настоящий, дескать, музыкант... Никак я не ожидал этого. А потом говорит: "Вот ты - наш враг, но музыка ваша мне понравилась. Я очень люблю музыку, сам музыкант-любитель. Хочешь, будешь при мне денщиком?"
- И ты согласился?
- А что оставалось делать? Упустить такую возможность....
Аслан, никогда не грубивший старшим, не стерпел:
- Сволочь! Для того тебя учило Советское государство, чтобы ты услаждал слух фашиста? - Аслан посмотрел на Мезлума и вдруг подумал: надо попытаться свернуть его с дурного пути. - Сможешь по крайней мере помогать нам, работая у своего коменданта?
- При случае могу вынести вам еды...
- Я не о том!
- Ничего другого не смогу, наверное, сделать, - глухо произнес Мезлум. - Вычеркните меня из своих рядов, Политика - не по мне. Я музыкант, и только музыкант...
- И моя забота одна: пожрать! - закончил за него Аслан. - Где больше дадут, туда и лезу!
- Аслан, ты рвешь все, что нас связывает!
- Я рву? Это ты сделал. Отныне мы - враги.
- Я бы этого не хотел...
- Не хотел бы?! Ох, Мезлум! - Аслан сделал еще одну попытку удержать соотечественника на краю пропасти. - Помни, как поется в песне:
Не проходи по мосту подлеца
Пусть унесет поток тебя.
Не спи в тени, что даст лиса,
Пусть растерзает лев тебя.
- Это хорошая песня, - сказал Мезлум. - Но древние римляне, например, говорили: "Где лучше, там и родина".
- Следовало бы помнить то, чему учит наш народ. Знаешь, как в наше время звучит то, что ты сказал?
- Мне все равно - пусть звучит, как звучит...
- А звучит как измена. Повторяю, а ты запомни: пожалеешь, попросишь пощады, да будет поздно.
- Я не стану слизывать то, что сплюнул.
- Посмотрим!
Аслан шел в свой барак после разговора с Мезлумом, будто с похорон. Верно говорят, что только в беде познается человек.
Когда фашисты успели распропагандировать скрипача? Нет, дело, видимо, не в пропаганде. Бедняга трусоват, а трусость и измена идут рука об руку.
Возмущение охватило друзей, когда они узнали о поведении Мезлума. Одни настаивали на том, что его нужно убрать, другие считали, что не следует торопиться, однако надо непременно установить за Мезлумом наблюдение и быть готовыми ко всяким неожиданностям. Если что - предатель должен получить по заслугам...
Прошло недели две. Мезлум прислуживал коменданту, а семеро друзей готовили побег из лагеря.
Однажды утром Цибуля шепнул на ухо Аслану:
- Если ничто не помешает, скоро будем на свободе...
О, как справедлива народная поговорка: "Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!" Накануне предполагаемого налета партизан на лагерь фашисты собрали пленных на пустыре и начали сортировать их - стариков и больных оставили, молодых и сравнительно бодрых под строгой охраной повели на станцию. Там их тоже в свою очередь разделили на несколько групп. Никто не знал, для чего это делается. Ходили слухи, что молодых погонят на фронт воевать за немцев либо отправят в Германию, на заводы и фабрики. Самое же трагическое заключалось в том, что вся эта сортировка была начата и проведена так внезапно, что Аслан не успел и словом перекинуться с друзьями.
Он остался один. Казалось, все рушится. Правда, теперь, когда он видел, что люди поднимают головы, не так-то легко было сломить его волю к борьбе. Внутренний голос нашептывал ему: "Не падай духом. Ты молод. Смотри вперед. Ты еще многое можешь сделать!"
А пока что оправдывались самые худшие предположения - пленных распихали по товарным вагонам и повезли неведомо куда.
Новый лагерь на чужой, неприветливой, враждебной земле, с которой хлынули в мир все ужасы и беды войны, ожидал страдальцев. Во всей своей группе Аслан не приметил ни одного знакомого лица.
Сразу по прибытии началась новая сортировка. Самых сильных отделили от общей массы измученных болезнями, исхудавших, еле живых людей.
Аслан, несмотря на перенесенные страдания и голод, выглядел вполне здоровым, и руки у него были еще настолько крепкие, что мало кто выдерживал его рукопожатие.
Офицер, ведавший распределением пленных, взглянул на покрытую густыми курчавыми волосами грудь Аслана, усмехнулся:
- Ишь ты, счастливчик!
Аслан хотел было ответить, но вовремя спохватился и смолчал:
- Ты говоришь по-немецки? - спросил офицер.
Аслан слегка заикался после контузии, а если волновался, то часто и вовсе терял дар речи. Чувствуя, что не в состоянии сказать что-либо, он нервничал еще больше. Особенно трудно давались ему слова, начинающиеся с гласных. Зная заранее, какое слово не сумеет произнести, он заменял его другим. Таким образом ему кое-как удавалось скрыть свое заикание. Теперь же, поняв, к чему клонит офицер (должно быть, тот хотел назначить Аслана надзирателем), Аслан не мог произнести внятно ни одного слова.
- Что ты бормочешь? - заорал офицер.