Душою восстания галльских племен против поработителей стал народный герой Верцингеториг. Это был молодой муж, доблестный, честный, неподкупный. Некогда друг Цезаря, он отшатнулся от него, видя, как римский полководец грабит и опустошает страну, умерщвляет и продает в рабство население, отдает города и области на произвол жадных легионарнев и начальников.
Высокого роста, с русыми кудрями до плеч, льняного цвета бородой, с орлиным носом и смелыми глазами, он умел произносить зажигательные речи не хуже, чем скакать на полудиком коне, рубить наотмашь головы и метать копья.
Умный, он не находил ничего дурного в том, что греко-римская культура, начав проникать к галлам пятьдесят лет назад, глубоко пустила корни в стране, но печалился, видя, что знать пренебрегает кельтскими нравами, увлекается чужеземными идеями и обычаями. Римский алфавит, чеканка монеты — это было хорошо. А вино? И своего было достаточно. Галльская землевладельческая аристократия исчезала, и на ее место выдвигались богачи и ростовщики, сумевшие теперь, когда в Галлию проник Цезарь, брать на откуп общественные подати. Разорившиеся галлы становились разбойниками, мелкими торговцами или ремесленниками, которые занимались керамикой, прядением, изготовлением вещиц из золота, серебра и железа. И все же они зависели от крупных ростовщиков, клиентелу которых составляли.
Верцингеториг видел все это и болел сердцем. Но более всего огорчал его упадок друидизма, той народной религии, которая могла объединить все племена против нашествия чужеземцев, усилить и без того живое чувство патриотизма.
Отец Верцингеторига, верховный вергобрет Галлии Цельтилл, был казнен по обвинению друидами в стремлении к царской власти, и молодой арверн, изгнанный старейшинами из Герговии, связал себя неразрывными узами с вождем кадурков Луктерием; оба стали сольдуриями, поклявшись среди дубов Ардуэнского леса иметь все общее: радость и горе, друзей и врагов, жизнь и смерть; а затем, вскрыв себе на руках вены, смешали кровь в чаше н выпили ее.
— Теперь моя жена — твоя жена и твоя жена — моя жена, равно как и земли, имущество, скот и рабы, — говорили они хором, садясь на коней, чтобы ехать к верховному жрецу друидов.
— Ты хочешь отомстить за отца? — спросил Луктерий.
— Подожду. Месть не уйдет.
Всю ночь они ехали узкими тропинками при свете факелов, несомых стремянными, и к утру выбрались на полянку, окруженную древними дубами. Под одним дубом сидели юноши, окружая седобородого друида, и слушали его:
— Всякое существо проходит три стадии по отношению к своей жизни: начало Аннуфна, или первоначальной бездны, переселение в Абред, т. е. жизнь, и полноту счастья в Гуинфиде, или небе. Голос его дрожал.
— Скажи, учитель, — спросил один из учеников, — что нужно делать в круге Абреда?
— Необходимо соблюдать три условия: развивать сущность человека, развивать знание всякой вещи, развивать нравственную силу, чтобы преодолеть Ситрауль, дурное начало, и освободиться от Дроуга, или зла. А это значит, что человек рождается из Аннуфна, проходит по многочисленным кругам Абреда, совершенствуется, изучая науки, приобретает нравственную силу, которая должна защищать его от Ситрауля, чтобы он не попал в Дроуг.
Верцингеториг и Луктерий слушали, затаив дыхание.
— Три несчастья первоначального Абреда: необходимость, отсутствие памяти и смерть.
— Объясни, учитель!
— Человек должен пройти Аннуфн и войти в круг Абреда. Здесь он должен познать самого себя, осознать заслуги и недостатки, так как в руках у него — выбор будущих судеб. Если он станет злоупотреблять жизнью, то начнет после смерти новое существование, т. е. попадет в Аниуфи, чтобы возродиться в Абреде. А если будет преодолевать зло, то сразу попадет в Гуинфид, где обретет память всех существований, всех переселений души…
— Понимаю, — сказал юноша, сидевший ближе всех к друиду, — душа, живущая в Абреде, лишена памяти о прошлых существованиях, следовательно, ее счастье несовершенно…
— Только в Гуинфиде возможно совершенство! — воскликнули несколько голосов.
Сальдурии стегнули коней и выехали на поляну.
— Слава всемогущему Гезу, — сказал Верцингеториг, слезая с коня. — Нам нужно видеть нашего верховного отца…
— Кто вы? — спросил друид.
— Люди, любящие отечество.
— Вас проводит ученик.
Оставив слуг и лошадей на поляне, они долго шли, пробираясь между деревьев и кустов. Кое-где солнечный луч, запутавшись между тонких веток и листьев, выбивался из чащи острым золотым копьем; кое-где голубел в вышине клочок безоблачного неба.
Вскоре из-за деревьев выглянули шатры друидов, окружавшие большой шатер.
Проводник поспешно вошел внутрь его и тотчас же выглянул:
— Отец ждет вас.
Верцингеториг и Луктерий, нагнувшись, проникли в шатер.
Перед ними стоял древний старик в широкой белоснежной одежде с дубовым венком на голове, с золотым ожерельем на шее. Седые нависшие брови почти скрывали живые блестящие глаза.
— Слава троице богов, — сказал Верцингеториг, и Луктерий повторил его слова. — Перед тобой, отец, сальдурии. Узнаешь меня?
Друид не моргнул глазом.
— Я сын Цельтилла, которого ты убил, — продолжал молодой арверн, наслаждаясь ужасом, изобразившимся на лице старика, — и приехал бросить тебя, отец! Объяви меня верховным вергобретом… ради спасения родины.
— Тебя… вергобретом? — прошептал друид, и глаза его засверкали. — Никогда.
— Я объединю племена, двину их против римских воинов.
— Никогда!
Верцингеториг дерзко засмеялся.
— Завтра ты объявишь волю богов друидам, и через несколько дней вся Галлия будет знать, что Верцингеториг — верховный вергобрет.
— Никогда!
— Решай, убийца моего отца! — крикнул Верцингеториг, обнажая меч.
Старик задрожал, живые глаза его потухли.
— Ты будешь… вергобретом… сын Цельтилла, — вымолвил он прерывистым шепотом. — Но захотят ли тебя племена? Я имею власть над всадниками не потому, что я глава друидов, а оттого, что я богат, владею землями и рабами. Я, отшельник, собирающий омелу со священных дубов, уже не властитель душ; вера падает, жрецов презирают, и мало людей верит предсказаниям оракулов.
— Ты ошибаешься. В сердцах не угасла еще вера: она тлеет и се нужно раздуть…
Когда сальдурии вышли, старик рассмеялся:
— Посмотрим, сын Цельтилла, удастся ли тебе сломить его?
Он вынул из-под медвежьей шнуры навощенные дощечки и стал писать по-гречески эпистолу, часто затирая плоской стороной стила слова и целые строки.
Сальдурии провели весь вечер перед шатром верховного друида, опасаясь измены. Они беседовали с эвбагами — жрецами-астрономами, врачами, пророками и магами, слушали песни бардов, сопровождаемые звуками ротты, а когда в шатер проник приземистый служитель, Верцингеториг шепнул Луктерию:
— Выследи его и обыщи. Делай, как мы уговорились. Сальдурии скрылся в глубине леса. Верцингеториг слушал старого барда, воспевавшего подвиги великого Бренна: галльский полководец взял Рим и разрушил его, вывез из него много сокровищ и смуглых черноглазых пленниц-римлянок…
Слушая его, Верцингеториг сжимал меч: разбить Цезаря, вторгнуться в Италию, сокрушить Рим! Какое заманчивое будущее! Ему казалось: звенят в буре пожаров мечи, льется кровь врага, а галльские орды идут, вытаптывая ноля, сметая все на своем пути.
— О боги, дайте нам мощь, — шепнул Верцингеториг и обернулся: рядом с ним сел Луктерий.
— Выследил?
— Вот письмо. Гонец сопротивлялся — я настиг его, когда он садился на коня — и убил…
— Тише.
Он взял эпистолу и спрятал в складках плаща.
В шатре, предназначенном для гостей, Верцингеториг с трудом разбирал греческ-ие письмена и вдруг вскочил — лицо исказилось:
— Луктерий… письмо…
— К кому?
— К Цезарю — ха-ха-ха! Проклятый изменник, враг народа!.. За мной!..
Выбежал из шатра с мечом в одной руке, с факелом — в другой.
Луктерий не отставал от него.
— Смерть предателю! — вопил Верцингеториг, и эхо повторяло его слова. — Пусть новый верховный друид освятит избрание главного вергобрета!
Верцингеториг, объявленный верховным вергобретом Галлии, собрал войска, взял Герговию, перебил и изгнал старейшин, злоумышлявших против него. Поднимались племена, объединялась Галлия. И Верцингеториг, болея душою за родину, объявил Цезарю войну.