Ноа
Я должен поработать над этим
(Нет, реально. Я должен поднапрячься)
Вам знакомо состояние, когда мышцы ощущаются словно желе после хорошей тренировки? У меня после секса никогда такого не было, но жизнь преподносит сюрпризы. На следующий день каждое движение отзывается болью в теле, меня словно избили мешком, наполненным камнями. Я проснулся разбитым. Разве за прошедший год я не занимался физической активностью?
Скорее всего, я не хочу знать ответ на этот вопрос. Что ж, вот он я, сижу субботним утром на кухне, спокойно наслаждаюсь кофе и размышляю о том, что если бы закончил ремонт ванной комнаты, то прямо сейчас мог бы погрузиться в горячую воду с английской солью.
Ха. У нас четверо детей. В нашем доме никогда не бывает тихо до трех часов ночи (и я ничуть не преувеличиваю). Кто-то всегда орет, плачет или смеется. Иногда все это происходит одновременно.
— Мам! — кричит с кухни Хейзел, кружась по полу в костюме балерины. Она останавливается рядом с французскими дверями и смотрит на задний двор. — Этот странный мальчишка снова стоит в нашем дворе.
Видите. Я же говорил. Ни минуты тишины. Вообще.
Я наливаю вторую чашку кофе и выглядываю из-за нее, чтобы понять, о ком она говорит. Хейзел права. Там стоит этот чудак. Тот, который заглядывает в наши окна. На прошлой неделе он спрашивал, можно ли ему войти. Я задумываюсь: а есть ли у него дом?
— Он не странный, — говорит Келли, входя на кухню. Она несет на руках Фин, на которой нет ничего, кроме подгузника. — Он просто… Не знаю. Любопытный.
Оливер пытается засунуть в рот половину вафли и одновременно что-то сказать. Его слова звучат примерно так: «Мшанер».
Думаю, он имеет в виду, что тот парень странный. Или он говорит на другом языке. Проглотив пищу, сын смотрит на меня.
— Можно мне жить с Боннером?
— Нет, — не глядя на него отвечаю я.
Мне даже ненужно поднимать на Оливера взгляд, чтобы понять, что он смотрит на меня.
— Почему нет?
— Потому что он сам еще ребенок.
— Мамочка! — вздыхает Хейзел, глядя на Келли. — Что случилось с твоим глазом?
Правильно. Кстати об этом. Помните, как я ударил жену в глаз во время секса? Теперь это действительно похоже на то, будто я ее ударил специально, но уверяю вас в своей невиновности: это произошло случайно. Также, прежде чем вы решите записать секс на видео, хочу отметить: смотреть порно и снимать его — это совершенно разные вещи. Предупреждая вас сейчас, я заслужу дикие овации от профессионалов в этой области. В порно женщине нравится все, что делает с ней мужчина. Эти парни буквально плюют женщине в лицо, и тем это чертовски нравится. В реальной жизни — нет. Я не плевал в Келли, потому что она бы оторвала мне яйца. Я лишь дал ей легкую пощечину, и она посмотрела на меня так, будто я потерял рассудок. И я потерял его. Потому что слушал Боннера.
— Папочка? — спрашивает Хейзел, собирая конфеты в ладошку, чтобы съесть их одну за другой.
Приподняв бровь, я смотрю на нее.
— Да?
— У тебя есть дудочка?
Откуда мне знать, о чем она говорит?
— Что?
Она указывает на мои причиндалы.
— Дудочка. Как у Оливера и Севи.
Смутившись, я смотрю на Келли, которая от смеха поперхнулась собственной слюной.
— Мама, твой глаз, — не унимается Хейзел. — Что случилось?
По крайней мере, дочка отстала от моей дудочки.
— Сегодня утром я налетела на столик, — врет Келли, и меня не особо волнует, как быстро она придумала эту ложь. Может, она репетировала? Кто знает?
Ухмыляясь, я смотрю на жену. Подмигиваю. Она улыбается. Это максимальный контакт, который мы можем позволить себе рядом с детьми. Они слишком проницательны. Все, кроме Севи. Ему абсолютно похер на то, что происходит вокруг.
Вытащив телефон из кармана, я откидываюсь на спинку стула и прокручиваю свои видео. Знаю, я пообещал Келли, что удалю, но в действительности не собираюсь этого делать. Ну нахрен. Вы видели, что творилось прошлой ночью. Я не собираюсь его удалять. Оно — совершенство. Мне нужно это видео в качестве доказательства и напоминания о том, что мы не потеряли связь.
В момент утреннего хаоса, когда вокруг бегают дети, а в окна заглядывает какой-то чудик, мы смотрим друг на друга, и я понимаю, почему появилось это видео. Заметили, как покраснели щеки моей жены? Нет, не только из-за появившегося синяка. Я это сделал. Я заставил ее покраснеть. Вы думаете, что наш брак висит на волоске, а я назову ваши слова чушью собачьей, потому что эта смущенная, улыбающаяся девушка любит меня.
А затем Севи начинает неистово верещать, потому что Келли сняла его ошейник. Из-за этого он падает на пол, стучит ногами и орет.
— Отдай! Отдай! — кричит он, а затем лает.
Снова.
И снова.
Опять.
И опять.
Сейчас я готов признать, что лучше завести в доме животное, чем иметь ребенка, который лает как собака. Собаку можно вытащить на улицу и забыть об этом. Ребенка я могу оставить на улице ровно до тех пор, пока соседи не вызовут копов. Шучу. Вроде как.
У Келли больше терпения, чем у меня. Она опускается перед сыном на корточки и, поглаживая ему спинку, говорит:
— Сев, ты не можешь надеть ошейник на баскетбольный матч Оливера.
Для Севи ее слова абсолютно ничего не значат. Ему не важно, в каком виде он появится на публике. Ему три года, и он считает себя собакой. Плача крокодильими слезами, он продолжает лаять на Келли. Она смотрит на меня со слезами на глазах, не зная, что делать дальше.
Думаю, пора включить «злого папочку». Севи продолжает лаять, поэтому я грубо поднимаю его с пола и шлепаю свернутой в трубочку газетой.
Снова шучу. Я не бью сына, а поднимаю его с пола и несу в другую комнату, пока Келли готовит остальных детей к веселенькому спортивному мероприятию.
* * *
Нам понадобилось два часа на то, чтобы собрать детей и покинуть дом, так что теперь Оливер находится на грани нервного срыва из-за опоздания на свою первую игру. Он кивает на припаркованный поблизости внедорожник.
— Родители Коннора приехали вовремя. Почему ты не можешь?
— Наверное, потому, что у Коннора нет троих братьев и сестер, — бормочу я, пока глушу двигатель, уставившись на приветственный баннер, растянутый сбоку на здании школы. Мне не нравилась школа, когда я в ней учился, что уж говорить о том, чтобы вернуться сюда ради спортивных занятий своих детей. Я даже по телевизору баскетбол не люблю смотреть.
Келли смотрит на меня так, словно я рехнулся. И я понимаю почему. Потому что я сказал трое братьев и сестер. Не четверо. Возможно, вы пропустили это мимо ушей, но она — нет и теперь посылает мне убийственный взгляд. Это говорит о том, в каком настроении будет моя жена следующие пару часов. Не верите? Подождите.
Оказавшись в спортзале, Оливер убегает, потому что он нас ненавидит, или просто потому, что у него скоро начнется игра. Забегая вперед, я бы поставил на то, что он ненавидит нас. Не могу сказать, что виню его за это. Мы отстойные родители.
Как только мы рассаживаемся поудобнее, Севи плачет из-за гребаного ошейника, Хейзел практически лезет на стену, а Фин смотрит на меня так, словно предпочла бы иметь кого угодно в роли своего отца, кроме меня. К сожалению, с Финли у меня никогда не было особой связи. Знаете, той, про которую некоторые родители говорят, что у них есть безусловная связь со своими детьми? Не думаю, что у меня и Фин есть что-то подобное. Она просто ненавидит меня. Большую часть времени дочь даже не позволяет мне держать ее на руках. Может, это связано с тем, что Фин родилась ровно через три дня после смерти Мары.
Тяжеловато, да?
Мы были не в том состоянии, когда родился еще один ребенок, но иногда жизнь не так проста. Что-то происходит, и вы вынуждены встретится с этим лицом к лицу. Келли все время плакала, а я был мужем-стоящим-в-сторонке, полностью отключившим все эмоции. Я не знал, как справиться со смертью нашей дочери, и сильно сомневался в том, что смогу принять в этот мир еще одного ребенка. Может быть, поэтому Фин ненавидит меня.
Келли, сидящая рядом со мной, выглядит напряженной. По ее лицу видно, что она вот-вот расплачется из-за того, что Севи снова лает, а Хейзел не может усидеть на месте. Я перетаскиваю Хейзел на свои колени, но это не мешает ей скакать на моих ногах, как по кочкам.
— Перестань, — рычу я, когда она продолжает подпрыгивать. — Я заставлю тебя сидеть в машине, если ты не угомонишься.
— Я не хочу здесь сидеть, — хнычет Хейзел, ерзая из стороны в сторону. — Мы можем уйти?
— Нет! Следи за своим братом, — срываюсь я.
Каждый раз, когда я повышаю на нее голос, она плачет. Как и сейчас. Слезы ручьем и нытье из-за того, что папочка такой злой.
Потрясающе.
Келли вздыхает, словно ее терпение на исходе.
— Просто отдай ее мне.
Хейзел сразу же вскакивает и ударяет по моему подбородку макушкой. Вот теперь я зол. Кажется, у меня сломан зуб. Помимо этого, она обращается с моей раненой рукой так, словно это какая-то барабанная установка. Хоть мне и наложили гипс, но я не потерял чувствительность.
Когда Келли кормит Фин, потому что дочь просто не может дождаться дозаправки, на нее пялится какая-то мамочка, которую Фин случайно пинает ногой. Притормозите, дело не в том, что ее пнули. Она смотрит на мою жену, потому что она кормит ребенка грудью, а затем тихо добавляет, прикрывая ладонью глаза своему сыну-подростку:
— Для этого есть ванная комната.
Мне не нравится тот факт, что ее сын рассматривает сиськи моей жены, но я также против осуждения матерей, кормящих грудью в общественных местах.
Я смотрю на эту мать, затем на ее ребенка. Видимо, я так хорошо усовершенствовал свой взгляд, что они встают и уходят.
Кстати, на случай, если вам понадобится еще одно доказательство того, что мы не должны были сегодня появляться на публике, — все женщины (и я действительно имею в виду всех женщин) смотрят на меня так, будто я монстр. У вас есть хоть одно смутное предположение почему? Точно не из-за кормления грудью.
У Келли чертов фингал под глазом, а моя рука в гипсе. Понимаете, к чему все ведет? Скажу больше и, не раздумывая, подкину вам идею: все они думают, будто я ударил свою жену. Моя теория подтверждается, когда пожилая леди останавливается перед нами и, окинув меня злобным взглядом, говорит Келли:
— Ты должна его бросить.
— А ты должна не совать свой чертов нос не в свое дело.
Да, я так и сказал.
Келли пихает меня кулаком.
— Ноа!
Следом Хейзел заявляет:
— Да, не лезь не в свое дело, леди С.
Я понятия не имею, что значит «леди С». Может быть, сука?
А потом Фин плюет в нее грудным молоком.
Не стоит говорить, что от гнева у меня зашкаливает давление, лицо раскраснелось, и мы все хотим уйти, а сейчас идет только вторая четверть игры. Именно в этот момент рядом со мной садится Боннер. Да, наш сосед Боннер.
Я издаю стон.
— Что ты здесь делаешь?
Наблюдая, как уходит дама с пятном от грудного молока Келли на своей рубашке, Боннер улыбается, а затем делает глоток воды из бутылки. Уверен, это не вода.
— Оливер попросил меня прийти, — говорит он, подмигивая Келли, когда она улыбается ему. Затем он наклоняется ко мне. — Что случилось с лицом твоей жены?
— Ты, — резко шепчу я. Надеюсь, он услышит раздражение, которое присутствует в моем голосе. Но это же Боннер. Не уверен, что он что-нибудь заметил. — Ты и твои дурацкие идеи.
Он равнодушно смотрит на меня.
— Правда?
Конечно, нужно ему все объяснить. Поэтому я вкратце пересказываю случившееся. То, как мы перемещались, я потерял равновесие и заехал жене по лицу. Естественно, Боннер ржет.
— Иисусе. — Затем он кивает на мой телефон, как бы призывая к действию. — Дай-ка посмотреть.
Я смотрю на него.
— С ума сошел? — Эту фразу я произношу почти каждый день с тех пор, как мы встретились. — Ты, черт возьми, серьезно? Я не покажу тебе видео.
Келли слышит меня, или, по крайней мере, мне так только кажется, потому что взгляд, которым она на меня смотрит, явно недружелюбный. Или это из-за того, что я сказал какой-то бабе не лезть не в свое дело. Что ж, сейчас мне все равно, просто я устал от того, как она толкает меня в бок.
Боннер хмурится.
— Ты же видел меня и мою жену.
— Потому что ты заставил меня! — Я осознаю, что сказал это слишком громко. Дерьмо. Наклонившись к соседу, я шепчу: — Твою мать, ты заставил меня смотреть эти видео, и нет, я не жалуюсь, — добавляю я, потому что они были весьма неплохими. Я узнал о кое-каких штуках. — Но я точно не позволю тебе смотреть на мою жену.
— Что за бред, — улыбаясь, Боннер закручивает крышку на бутылке с водой.
— К тому же… — взмахиваю я рукой, — я удалил его.
— Гонишь.
Он прав, я так и не сделал этого. Но я не позволю ему посмотреть наше видео.
Игра Оливера занимает около часа. Хотите — верьте, хотите — нет, но мой коротыш реально набирает несколько очков. И каждый раз он смотрит на трибуны, чтобы оценить мою реакцию. Или, может быть, реакцию Боннера, не знаю. Все равно его команда проигрывает, что, естественно, приводит к тому, что сын выходит к нам не в настроении.
— Хорошая работа, — хвалю я его за набранные очки и за усилия, которые он вложил в игру.
— Боннер смотрел?
Когда меня успел заменить этот молокосос?
И да, я еще больше разозлил Оливера, сказав, что он не может поехать домой с Боннером.
На данный момент я для него самый плохой человек в мире. Возможно, как и большая часть семьи. Доказательством этого является то, что Оливер бесится, когда Хейзел поет в машине. И я бешусь вместе с ним. Сегодня я уже больше не в силах слушать «Wrecking Ball» Майли Сайрус, но при этом не ору на Хейзел так, как это делает сын.
— Хватит петь! — кричит он, бросая свой баскетбольный мяч в лицо сестры. Мяч попадает прямо в голову, и она плачет горючими слезами.
Я смотрю на Оливера в зеркало заднего вида, и он сразу понимает, что у него проблемы.
— Извини, — бормочет он, опустив голову.
Я борюсь с желанием развернуться и надавать ему по заднице, однако не делаю этого, потому что твердо убежден: когда зол, ни в коем случае не поднимай руку на своих детей.
Я паркуюсь на подъездной дорожке. Включаю передачу и смотрю на Келли.
— Почему бы тебе не пойти с детьми в дом? А мы с Оливером немного прокатимся.
Я снова смотрю в зеркало заднего вида. По щекам сына текут слезы. Мне хочется плюнуть на все и отпустить его, но меня останавливают мысли о его поведении.
Келли забирает детей в дом, а я выезжаю на дорогу.
— Я же сказал, что мне жаль, — говорит Оливер, продолжая тихо плакать.
— Я знаю, но иногда извинений недостаточно.
Не уверен, что это именно те слова, которые должен ему сказать, потому что, мысленно повторив их, я задаюсь вопросом, как сын их воспримет.
Я еду на пляж, решив, что прогулка по пирсу успокоит Оливера и он сможет со мной поговорить. Либо так, либо он просто столкнет меня с причала и убежит.
В течение получаса я нем как рыба. Это позволяет сыну невзначай заговорить о баскетболе и о том, что он хочет вернуться в Техас.
— Почему ты хочешь вернуться?
Оливер пожимает плечами и бросает камень в воду. Его темные волосы развеваются на теплом ветру.
— Не знаю. Мне там больше нравится.
Понятия не имею, как завести разговор о ситуации с его сестрой, поэтому просто бормочу:
— Поэтому ты так жесток с Хейзел? Потому что злишься из-за переезда?
— Пап, — опустив плечи, он вздыхает, как умирающий Чубакка, — обязательно об этом говорить?
Прикрыв глаза от слепящего солнца, я смотрю на него так, словно он только что заехал мне по башке камнем.
— Серьезно, чувак? Ты бросил мяч в ее чертову голову!
Закатив глаза, Оливер резко выбрасывает камень и смотрит на океан.
— Я же извинился.
Я присаживаюсь рядом с ним и спокойно говорю:
— Я знаю, но тебе следует быть более заботливым. Она ведь младше тебя. — Я тщательно подбираю слова, потому что Оливер очень чувствительный мальчик. В его душе до сих пор много подавленных гнева и печали из-за того, что случилось с Марой. — Вот что я тебе скажу, приятель. В этот раз я не стану тебя наказывать, если ты пообещаешь, что будешь больше заботиться о Хейзел. Не бей своих сестер. — Я улыбаюсь, толкнув его плечом. — И щенка тоже.
— Почему за брата и сестер так стыдно? Вчера Севи пытался помочиться на ногу Коннера.
Я фыркаю:
— Даже не знаю. Представь, каково его родителям. — Мы оба посмеиваемся, но затем я смотрю на сына. Взгляд его темных глаз сосредоточен на песке и камнях. — Просто он запутался. Думаю, что мы все так делаем, когда жизнь меняется, да?
Оливер пытается держать себя в руках, но на его глазах вновь наворачиваются слезы.
— Я скучаю по ней.
Я обнимаю его за плечи.
— Мы все скучаем, приятель.
Никто не знает, как смерть ребенка отразится на семье, пока это не случается и вам не приходится искать способы справиться с этим. Но мне действительно становится не по себе, когда Оливер спрашивает:
— Вы с мамой разводитесь?
Я в шоке о того, что сын знает слово «развод». Опять же, думаю, причина в том, что теперь все вокруг видят в разводе выход из ситуации, поэтому дети в курсе значения этого слова.
— Почему ты об этом спрашиваешь?
Сын пожимает плечами и поднимает очередной камень.
— Вы часто ругаетесь.
Я думаю о его словах, потому что, нравится нам это или нет, дети слышат и видят все, что происходит в нашем браке. Даже если бы мы предпочли, чтобы они этого не замечали. Мы стараемся держать детей подальше от наших проблем, не позволяем им увидеть это, но, к сожалению, они оказываются во всем замешаны. Дети видели, как Келли не могла встать с постели, а моя мама заботилась о новорожденной Фин. Они видели, как я напился вечером после похорон Мары. Тогда я отключился в поле за нашим домом и на утро проснулся потому, что корова облизывала мое лицо. Оливер видел больше плохого, чем остальные наши дети, и, к сожалению, он понимает, к чему все приведет, если мы это не исправим. Думаю, даже Севи в свои три года на каком-то уровне — эмоциональном или подсознательном — понимает, что в нашей жизни чего-то не хватает и что из-за этого все подавлены. Твою мать, да он ведет себя как гребаный пес!
Я не хочу, чтобы хоть кто-то из наших детей нес на себе бремя ответственности за происходящее, и чтобы они чувствовали, будто мы не рядом с ними. Возьмем в качестве примера Оливера, которого я на днях забыл дома. Если вам интересно, как выглядит депрессия у ребенка, посмотрите на него, когда родитель не появляется на месте, хоть и обещал.
— Я делаю все возможное, чтобы этого не случилось, — заверяю я сына, не зная при этом, вру или говорю правду. Разве я делаю все, что в моих силах?
Оливер глубоко вздыхает. Его плечи поникли.
— Хорошо.