Ноа
Братская любовь
(Он старше, но не значит, что мудрее)
— Что ты сделал с леди из ТСЖ?
Спокойно наслаждаясь кофе перед уходом на работу, я смотрю на свою жену, держащую в руке розовый лист бумаги. Могу только предположить, что это — очередная жалоба на то, что я не стригу газон. Или, может быть, это как-то связано с выжженным на лужайке членом, к созданию которого я не имею отношения, хотя и был соучастником.
— Ничего я с ней не делал. А что?
Келли бросает листок бумаги на стол.
— А то, что нас оштрафовали на пятьсот долларов, потому что мы не покосили траву на лужайке.
Отказываясь смотреть на наш участок, я ворчу что-то похожее на «исчезни», но на самом деле произношу это не так громко, чтобы Келли не смогла услышать мои слова. Я не дурак, просто наслаждаюсь своим чертовым кофе.
Келли вздыхает, и этот вздох звучит драматичнее, чем за все последнее время. Как будто она настолько расстроена, что готова вырвать мне волосы.
— Почему бы тебе просто не покосить газон? Или это сделаю я.
— Не смей, — предупреждаю я, наконец посмотрев ей в глаза. — Теперь это дело принципа. Они не имеют права указывать, когда мы должны стричь лужайку.
— Нет, они могут это делать, Ноа. — Келли переходит от стола в кухню, чтобы закончить приготовление завтрака. — Ведь неспроста организация называется товариществом собственников, и мы согласились на их условия, когда покупали этот дом.
Я ставлю чашку с кофе на стол.
— Ну, это просто тупо. Трава не такая уж и высокая.
Келли указывает на наш двор.
— Минимум восемь дюймов.
— Она говорила тоже самое.
Естественно, я получаю от Келли подзатыльник.
— Заткнись.
Уловили нотки юмора в ее голосе? Я — да. Келли не ненавидит меня, так что вполне вероятно, что сегодня мне что-нибудь перепадет.
Оливер, которого я не заметил, присаживается рядом со мной и спрашивает:
— Что это значит?
Посмотрев на него, я понимаю, что у меня, вероятно, проблемы. Если вы посмотрите на Келли, которая сейчас жарит на кухне блины, то заметите, что у нее такое выражение лица, которое буквально кричит: «Выбирайся из этого дерьма, чувак».
Я притворяюсь типа «я тебя не слышал», чтобы выиграть время, и, подумав, добавляю:
— А?
— То, что она сказала… Что это значит?
— Это значит ровным счетом то, что она сказала, — вру я.
Оливер хмурится, когда наливает слишком много молока в миску с хлопьями.
— Я не понимаю.
— Забудь. — Я двигаюсь ближе к нему. — Ты хорошо ведешь себя с сестрой?
Он пожимает плечами и опускает ложку в хлопья.
— Если «хорошо» означает не говорить с ней и не бить ее, тогда да.
Я закатываю глаза.
— Так вот, приятель, Джейсон рассказывал мне о рыболовецком судне, на которое он каждый год берет с собой мальчишек. Хочешь поехать со мной?
Взгляд Оливера загорается.
— В самом деле? Как раньше, только я и ты?
— Ну, Джейсон и близнецы тоже там будут, — отвечаю я, когда Хейзел садится напротив своего брата, а рядом с ней появляется полная тарелка с блинами, которые она, скорее всего, не доест.
Оливер смотрит на Хейзел, но ничего ей не говорит.
— Но ее-то там не будет, да?
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не нахмуриться. Меня беспокоит то, что он так сильно ненавидит Хейзел, и я не могу понять почему. Еще год назад ничего подобного не было. Конечно, у Хейзел, как и у всех детей, есть неприятные черты характера, но все, чего она когда-либо хотела, — это быть похожей на Оливера. Она обожала Мару, но Оливер — ее старший брат. Поэтому она боготворила его, даже если он вел себя с ней как придурок в девяноста восьми процентах случаев. Он должен защищать младших, однако после смерти Мары совсем отдалился от своих братьев и сестер.
Теоретически я думаю, что понимаю, почему так. Что-то похожее произошло, когда мой черный лабрадор Эдди родила щенков. В тот год их было пятеро. Четыре девочки и один мальчик. Мальчик был самым младшим из помета и почти сразу умер. После его смерти Эдди не обращала никакого внимания на своих щенков. Чтобы спасти бедняг, мне пришлось кормить их из бутылочки, и я помню, как тогда не мог поверить, что она просто взяла и отвернулась от своих щенков, пока те умирали.
Теперь, когда сам потерял ребенка, я немного лучше осознаю случившееся и думаю, что отчасти, возможно, именно это и делает Оливер. Он отстраняется из-за того, что испытывает сильную боль. Ему было восемь, когда умерла Мара. Уверен, он помнит все подробности того, как провел с ней то утро. Все произошло так быстро, что, думаю, он по-своему скорбит из-за этого, просто он настолько похож на меня, что из него клещами ничего не вытянешь. Может быть, выходные наедине с ним пойдут на пользу.
— Вот дерьмо! — вскрикивает Келли, отпрыгнув от сковороды и обхватив свою руку.
— Мама сказала «дерьмо»! — хихикает Хейзел, поглаживая кота, сидящего рядом с ней.
— Фу-у, дерьмо, — хихикает Севи, расположившись на полу в ногах у Келли. — Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо.
Тут же взглядом я ищу Фин, гадая, будет ли «дерьмо» следующим словом, которое она произнесет. Нет. Ей плевать на все. На ее тарелке лежит блинчик, и она запихивает его в рот.
Я смотрю на Келли, чтобы убедиться, что с ней все хорошо.
— Ты в порядке, дорогая?
Жена подставляет запястье под струю холодной воды.
— Да, просто обожглась.
После завтрака я собираюсь на работу. К счастью, сегодня пятница. Пока я не успел выйти за дверь, Келли, шлепая по холлу босыми ногами, останавливает меня.
— Так ты серьезно?
— По поводу? Что не буду косить газон? Абсолютно. Нахрен эту леди из ТСЖ.
Жена хмурится, покусывая пальцы.
— Нет, я не о том. Но мы поговорим об этом позже. Я имею ввиду рыбалку с Оливером.
Я беру ключи со столика рядом с дверью.
— Да, я серьезно.
— Не обещай ему того, чего не выполнишь.
— Не буду.
Знаю, вас передернуло. Надеюсь, сыну не придется снова вызывать «Убер». На лице Келли читается облегчение, она расслабленно опускает плечи.
— Спасибо.
Я наклоняюсь, прижимая ее к своей груди.
— Скажешь мне спасибо сегодня вечером. Как насчет того, чтобы вместе поужинать?
Ее взгляд загорается.
— Правда? Как? Только мы? Без детей?
Я подмигиваю и целую изгиб ее шеи.
— Давай оставим их, — шепчу я и нежно облизываю ее кожу.
По телу жены пробегает дрожь. Келли отстраняется, но в ее усталых глазах горит огонек надежды.
— Посмотрим, смогу ли я найти няню.
Еще до того, как Мара заболела, каждый вечер пятницы мои родители присматривали за детьми, чтобы я и Келли могли где-нибудь отдохнуть. Обычно выход в свет для нас означал секс в машине по дороге в ресторан, а затем еще один по дороге домой, потому что после рождения Севи дома секса просто не было. Первый год своей жизни сын спал в нашей постели. Знаю, я относился к тем родителям, которые утверждают, что никогда не позволят ребенку спать в своей постели. Но когда ваш ребенок плачет так, словно его убивают, вы очень быстро меняете свое мнение ради нескольких часов сна.
Извините, я на мгновение отвлекся. Мое мнение таково… я хочу пойти на свидание с женой, а детям туда вход запрещен.
* * *
Кажется, я вам уже говорил, но я начинаю ненавидеть свою работу. Мало того, что работать на своего брата — это тихий ужас, так я еще и скучаю по работе на ранчо и в ремонтной мастерской моего дяди. Слышали поговорку о том, что у соседей трава всегда зеленее? Эта работа определенно стала занозой в моей заднице. Я даже не могу назвать ни одной причины, почему согласился на нее (кроме той, что устал отовсюду слышать «Сочувствую твоей потере»).
Каждый раз, когда я это слышал, мне хотелось перерезать человеку глотку. Но хуже этих слов было осознание того, что моя дочь умерла, и я не мог этого изменить. Поэтому я перевез всю свою семью в этот балаган.
Когда сегодня утром я приезжаю на работу, Сианна стоит возле автосалона рядом с большими стеклянными дверьми, держа сумку. Как только она замечает меня, ее взгляд проясняется. Я знаю Сианну, наверное, с десятилетнего возраста. Она для меня как сестра, и от того, что я знаю о романе моего брата с другой женщиной, у меня мурашки по коже при виде его жены.
— Ноа, — выдыхает она мое имя, как бы благодаря за то, что кого-то здесь увидела. — Можешь передать сумку Нику? Он оставил ее дома. Сегодня утром он должен был отвезти ее в клинику.
— Да, конечно. — Обняв женщину, я тянусь к сумке.
Ее темно-карие глаза вылезают из орбит, когда она видит, как я небрежно забираю у нее сумку. Сианна с придыханием произносит:
— Поосторожнее с этим. Там мои будущие дети.
— Твои дети?
— Понимаю, это сумасшествие, но мы решили попробовать ВМИ.
Не знаю, как вы, но сперма моего брата — последнее, что я хочу держать в руках. Он переходит все границы, о которых я даже не подозревал и которые никогда не хотел пересекать сам. Я хочу выкинуть сумку и закричать: «Только не это!»
— Уверен, что Ник на работе. Ты точно не хочешь сама отдать ему сумку? Честно говоря, доверить мне заботу о детях не лучшая идея.
И я не хочу это делать.
— Ой, да ладно, — смеется Сианна, ее темные волосы развеваются на ветру. — Ты замечательный отец.
Я ничего не говорю.
— Просто отдай ему сумку. Он знает, что там находится. Бедный парень настолько сосредоточился на обучении нового менеджера по продажам, что на прошлой неделе почти не бывал дома. Не хочу его беспокоить. Он говорил, что придет пораньше, чтобы поработать.
К моему горлу подступает тошнота, потому что я хочу впустить Сианну в здание, чтобы она своими глазами увидела, что там происходит. А еще лучше, чтобы Ава увидела, что Ник женат, и чтобы они сейчас же прекратили все, чем бы там ни занимались. Но я этого не делаю. Я стою и смотрю на нее как последний идиот.
— Ладно, мне нужно идти. — Сианна указывает на свою машину, из окна которой собака, сидящая на переднем сиденье, высовывает голову. — Я опаздываю на встречу с нашим дизайнером, но передай Келли привет и скажи, что мы должны поскорее встретиться.
Я снова киваю. Обняв Сианну еще раз, я говорю, что рад был ее повидать, а потом ищу ключи от магазина, держа в сумке то, что, надеюсь, не является спермой моего брата. Сианна уезжает, а я захожу в магазин, перебарывая тошнотворное чувство, которое пробегает по моим венам.
Это из-за того, что Райкер — бестолковый мелкий говнюк, а после случая с огнетушителем все стало хуже. Он — мой главный механик, так что теперь я чаще всего остаюсь с малолетками, которые проводят практически все время, уткнувшись в телефоны.
О, точно! Вы же не в курсе про инцидент с огнетушителем. Рассказываю о событиях последних дней.
Все началось примерно неделю назад, когда Райкер в течение дня бросал нас на сорок пять минут. Это означает, что он сидел в туалете и пялился в телефон, а мы были завалены гарсонами. Если вы не знакомы с термином «гарсон», то так мы называем людей, которые оставляют машину на обслуживание и сидят в зале ожидания, пока мы не закончим работу.
В общем, когда Райкер просидел на толчке почти час, мне это надоело, я открыл дверь кабинки и опустошил на него содержимое огнетушителя. Когда он вышел из туалета, то был белым с ног до головы и ржал. А потом на протяжении трех часов его выворачивало наизнанку. Видимо, у него была аллергия на какой-то компонент.
По сути, этот инцидент стал началом войны между нами и закончился тем, что вчера он ударил меня. Естественно, я ответил. И теперь за нами присматривает отдел кадров.
А знаете, за кем им следует присматривать?
За моим гребаным братом. Потому что первое, что я вижу, когда прихожу на работу, — то, как Ава и Ник трахаются в его кабинете. А я просто искал ключ от магазина, ведь он (по какой-то причине) заперт на замок. Это свидетельствует о том, что Райкер сегодня не явился на работу, потому что он всегда открывает магазин по утрам. Но вернемся к более важному и весьма неловкому моменту, в котором я увяз. Я вижу, как мой брат трахает кого-то, кто точно не является его женой. Вас ведь это не удивляет?
Думаю, нет. Интересно, Ник удивился бы, если бы узнал, что я держу в руках его гипотетических детей, пока сукин сын мутит воду на стороне?
Что меня поражает, так это их реакция: Ава делает вид, будто ее платье само по себе задралось до талии, а Ник — словно его штаны случайно упали на пол.
— Все не так, как ты думаешь, — говорит Ава.
Совершенно верно, она так и сказала.
А мой брат вообще молчит, но выражение его лица буквально кричит: «Ты ничего не видел!». Натягивая штаны, он смотрит на меня:
— Тебя что, стучать не учили?
Меня охватывает гнев. И даже не знаю почему, ведь сложившаяся ситуация ко мне не имеет никакого отношения. Это один из тех моментов, когда вас начинает трясти от злости, и вы не можете элементарно сформулировать мысль, не говоря уже о том, чтобы успокоить свое тело. Это не моя жизнь, и мне все равно, кого трахает мой брат. Но я так реагирую, потому что мне всегда нравилась Сианна. А еще меня бесит, что мой брат оказался тем говнюком, который изменяет жене.
Я смотрю на Аву, которая с пылающим лицом поправляет платье и, полагаю, ищет свои трусики. Они лежат на столе Ника рядом с оберткой от презерватива, но я не собираюсь говорить ей об этом.
— Ты ведь знаешь, что он женат, правда? — Я взбешен. И буквально выплевываю ей эти слова в лицо. А затем поднимаю сумку. — Я только что разговаривал с его женой. Думаю, ты забыл, что вы двое пытаетесь зачать ребенка.
Ава вздрагивает, затем переводит взгляд на Ника.
— Я… Уф…
— Не говори мне, что ты не знала. Можно подумать, кольцо на его пальце ни о чем не говорит.
Ник бьет кулаком по столу, устремляя на меня яростный взгляд.
— Ноа, убирайся отсюда!
Поставив сумку, я стою в дверях, скрестив руки.
— Ты собираешься рассказать Сианне?
Не знаю, почему меня это так беспокоит, но если пораскинуть мозгами, то думаю, это связано с тем фактом, что мы с женой прошли через преисподнюю. Пусть и вышли оттуда, но мы до сих пор работаем над отношениями. И мой вопрос вовсе не вопрос. Это скорее утверждение. Это ультиматум, потому что Сианна заслуживает того, чтобы знать об измене мужа.
Ава поправляет платье и, проходя мимо меня, дрожащим голосом произносит:
— Извини.
Я наклоняю голову набок с неодобрительной ухмылкой на губах.
— Ты облажался.
Я вижу это по лицу брата. Ему не нравится, что из всех людей в мире именно я поймал его. Может быть, потому что я младший брат, а может, потому, что он знает: если кто-то и будет привлекать его к ответственности за подобные действия, так это я.
— Не твоего ума дело, — наконец говорит он вызывающим тоном.
— Моего, потому что ты не запер свою чертову дверь. Ты собираешься рассказать Сианне?
Не желая встречаться с моим осуждающим взглядом, он смотрит на обертку от презерватива, на трусики, которые лежат рядом с ней, а затем на фотографию жены, что стоит в рамке на его столе.
— Нет. Я не собираюсь разбивать ей сердце, и тебе лучше помалкивать. Это касается меня и ее.
Признайтесь, вы ведь тоже хотите ему вмазать, не так ли? Моя голова пульсирует, на языке чувствую привкус желчи.
— Ты имеешь в виду себя, ее и эту сумку со спермой изменщика?
— Ноа. — Ник качает головой, сцепив руки на подбородке, будто обдумывает свои следующие слова. И они только больше меня бесят. — Ты даже не представляешь, каково это — не иметь возможности дать жене то, чего она хочет.
Ха. Черт возьми. Ха. Да, я-то понятия не имею, каково это — хотеть вернуть жизнь своей дочери. Или избавить ее от боли, наблюдая за тем, как она умирает на твоих руках. Но знаете, что меня добивает? Убеждение брата, что если он не может дать жене ребенка, то стоит ей изменять. Мне знакомо чувство поражения. После смерти Мары меня каждую ночь преследуют воспоминания о том, как она сделала свой последний вздох, и о том, какое полнейшее опустошение образовалось между Келли и мной. То опустошение, познав которое, мы поняли, что с этого момента никогда не будем прежними.
Мое дыхание учащается, и я словно заново переживаю ту ночь, хотя эти двое и смерть мой дочери не имеют ничего общего друг с другом. Но опять же, они-то здесь.
— Поверить не могу. — Голос дрожит, а моя реальность, в которой переплетены обе ситуации, почти незрима. — Ты — кусок дерьма.
— Да ты понятия не имеешь, каково это! — рявкает он, убеждая меня поверить его дерьмовым оправданиям.
— Знаешь, что-то в людях ломается, когда они теряют ребенка. Может быть, это происходит, когда ты теряешь кого-то из близких, но потеря ребенка — вот что задевает за живое больнее всего. Имущество, деньги, идеальная жизнь — все это бессмысленно. Все это перестает существовать, как только ты теряешь часть своей души. Именно тогда, когда это становится твоей реальностью, ты оставляешь в прошлом все это человеческое дерьмо. Внезапно ты обнаруживаешь, что все меньше готов прощать их оправдания, и все чаще заостряешь внимание на том факте, что они впустую тратят драгоценное время. Правда, мне следовало бы напоминать себе об этом. Но изменять жене только потому, что ты испытываешь страх из-за того, что не можешь дать ей то, чего она хочет, — так себе оправдание для сокрытия того факта, что ты неполноценен. — Именно в этот момент я теряю контроль и выплескиваю на него все свое дерьмо. — Ты такой эгоистичный мудак! Ты понятия не имеешь, что это такое.
Стиснув зубы, Ник встает и подходит ко мне. Мы стоим лицом к лицу. Затем он толкает меня.
— И ты тоже. Ваш брак идеален, а ты дал жене все, чего она хотела. Я не могу дать Сии то, чего она желает больше всего на свете.
Идеален? Разве такое бывает? Я не могу привести пример ни одного человека с идеальными отношениями.
— Идеален? — фыркаю я. — Черт возьми, ты считаешь это идеальным? Мы потеряли дочь. Нашу семилетнюю дочь! По-моему, это уничтожает всю идеальность. — Я делаю шаг к брату, глядя ему в глаза. Его взгляд пылает огнем, мой — ледяной. — Не говори мне о своих соображениях, пока тебе не придется смотреть в глаза своей жены, когда ты будешь держать безжизненное тело дочери и надеяться, что вы, ребята, сможете пережить хотя бы следующую минуту, не говоря уже о том, чтобы сохранить брак. Вот это трудно! Вот такое дерьмо тебя разрушает. Но разве я трахаю все вокруг, изменяя Кел, а?
— Ну и? Только потому, что потерял дочь, ты внезапно стал брачным экспертом?
И тут я теряю самообладание. Схватив Ника за рубашку, я прижимаю его к стене.
— Гребаный сукин сын! Ты ни черта не услышал из того, что я сказал. Не надо рассказывать мне о своих, типа, причинах, по которым ты изменяешь жене!
Он тяжело дышит и бьет меня по руке.
— Я в последний раз предупреждаю тебя, Ноа. Занимайся своим долбаным делом.
— Ты расскажешь ей? — прижимаю я его, требуя ответа.
Он стискивает зубы, но молчит. Я толкаю брата. Он спотыкается, но удерживается на ногах, схватившись за стол.
— Я увольняюсь.
Ник смотрит на меня так, будто я несерьезен. Недоверие сменяет гнев на его лице.
— Черт, ты собираешься бросить работу из-за этого?
Я напрягаюсь, каждая частичка меня на мгновение застывает на месте.
— Ты чертовски прав, увольняюсь. Ищи себе нового бригадира.
Развернувшись, я открываю дверь и выхожу. Я почти готов позвонить Сианне и все ей рассказать, но опять же, это не мое дело. Я напоминаю себе, что у меня есть собственное дерьмо, с которым необходимо разобраться.
Я направляюсь не домой. Вместо этого звоню Джейсону, потому что у него есть друг, владелец агентства недвижимости. В обед мы встречаемся в баре.
— Ты действительно бросил работу? И что скажет Келли?
Я пожимаю плечами, уставившись на бокал пива и конденсат, который скапливается вокруг него. Правда в том, что я понятия не имею, как на это отреагирует Келли.
— Уверен, что она не обрадуется этому. Ведь я не спрашивал ее мнения, когда согласился на эту работу и перевез сюда всю семью.
— Почему ты уволился?
Я думаю, что ответить. Джейсон не знает Сианну и моего брата.
— Зашел в офис в тот момент, когда мой брат трахал менеджера по продажам.
Он в замешательстве смотрит на меня, как будто действительно о чем-то задумался. Уголки его губ приподнимаются от ухмылки, когда он спрашивает:
— Менеджер по продажам — женщина, да?
Почесывая щеку, я смеюсь.
— Да, женщина. Тем не менее брат женат.
На лице Джейсона мелькает странное выражение, но оно быстро исчезает, прежде чем друг успевает сменить позу. Вздохнув, он шепчет:
— Хреново. — Мимо бара проходит высокая блондинка. Джейсон оглядывается через плечо, пялясь на нее, а затем поворачивается ко мне лицом. — Он всегда был таким?
Я делаю глоток пива и ставлю его на стойку.
— Что значит этот взгляд?
— Что? — Он небрежно кивает головой женщине, которая теперь сидит с группой девушек. Судя по их одежде, они пришли перекусить во время обеденного перерыва. — Просто проверяю, что сейчас есть на «рынке».
Джейсон просматривает свой телефон.
— Нет, я имею в виду твой взгляд, когда я сказал, что брат изменяет своей жене.
— Ничего такого.
Часть меня задается вопросом: не измена ли стала причиной его разрыва с Кейт? Но это не мое дело, и, честно говоря, я не хочу участвовать в этой драме.
— Наверное, мне стоило получше подумать, прежде чем бросить работу, но что-то внутри меня сломалось.
Джейсон кивает и кладет телефон.
— Я знаю парня, который сдает в аренду магазин примерно в миле отсюда. Если хочешь, можем пойти и посмотреть.
— Ага, ладно.
У меня не так много клиентов, но я уверен, что смогу что-нибудь придумать. Также я не знаю, что скажу Келли по возвращении домой, но если я буду пьян, может быть, это упростит ситуацию.
Джейсон несколько минут зависает в телефоне, а затем смотрит на меня. К тому моменту я уже допиваю третье пиво и чувствую, что принял правильное решение. Уверен, когда протрезвею, я буду чувствовать себя иначе.
— Полагаю, мы сегодня идем на ужин.
Уставившись на него, я едва не выплевываю пиво.
— А?
Он поворачивает ко мне свой телефон, и на экране я вижу сообщение от Кейт.
«Ужин в 7. Родители веселятся».
Сглатываю.
— Сегодня вечером я собирался пригласить Келли на свидание.
Джейсон прячет телефон в карман.
— Похоже, планы изменились. — Затем он смеется. — Ты же типа на работе.
— Не смешно.
— А мне кажется, что смешно.
Я улыбаюсь.
— Ладно, немного.
Я не проверял свой мобильный в течение часа, но когда делаю это, то жалею, что не посмотрел раньше. Вижу сообщение от Келли, и ей интересно, где я, черт возьми.
«Чувак, ты уволился и не сказал мне?»
Я поворачиваю свой телефон к лицу Джейсона.
— Быстро новости распространяются.
Наклонившись, он чуть не падает со стула, а затем, облокотившись о стол, ржет. Он читает сообщение, изогнув бровь.
— Твой брат сообщил ей?
— Наверное.
— Может, тебе стоит рассказать его жене, какой он кусок дерьма?
Ладно, может быть, не измена является причиной их развода, потому что зачем тогда Джейсону называть моего брата куском дерьма? Очевидно, из-за пива я анализирую всякую хрень, на которую мне обычно плевать. Меня должно волновать, как я объясню Келли свое увольнение.
Пожелайте мне удачи.
* * *
Помните, я просил пожелать мне удачи? Она мне точно понадобится. Судя по тому, как жена смотрит на меня, моя участь предрешена. Ее взгляд напоминает тот момент, когда Келли сказала мне, что беременна Марой. А это произошло, когда Оливеру исполнилось всего восемь недель. Если вы произведете несложный математический подсчет, то поймете: да, мы трахались, несмотря на шестинедельный запрет. Лично я считаю все эти временные рамки чисто гипотетическими. Вагина Келли намного лучше справляется с трудностями, чем у большинства других женщин. Ясно? (Подмигиваю).
Но вернемся к настоящему моменту. Глядя на выражение лица моей жены, можно подумать, что она снова беременна. Но такое невозможно, потому что мне сделали вазэктомию сразу после рождения Фин. Значит, она не беременна. Копну поглубже и предположу, что ее взгляд означает «чувак бросил работу и ничего мне не сказал». Да, определенно тот самый взгляд.
Положив руку на бедро, Келли ждет. В это время дети бегают вокруг, а Элла сидит в зале с Фин. Я ничего не говорю. Жду, когда жена закричит на меня, и знаю, что это скоро произойдет. Я — единственный источник дохода в семье и сегодня уволился, не сказав ей ни слова.
— Прежде чем ты взбесишься, хочу сказать, что у меня есть кое-что на примете, — говорю я ей, чтобы тронулся лед.
— Что?
— У меня есть кое-что на примете, — повторяю я, но потом до меня доходит, о чем она спрашивала. Может, не стоило выпивать пятое пиво? Я подхожу к ней и обнимаю за талию. — Джейсон знает парня, который сдает магазин. Я собираюсь открыть свой бизнес.
— Ладно, — кивает Келли, но я вижу, что на ее лице появляется скованность. Жена вроде, как и хочет верить, что все будет хорошо, но в глубине души знает, что мы не имеем ни малейшего понятия, как все сложится. — Что произошло?
Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что дети не бегают рядом. Их нет.
— Сегодня утром я застукал Ника и Аву. Я сказал, что если он не расскажет Сианне, то уволюсь. Так я и сделал.
— Так ты уволился, потому что у твоего брата противоречия с моралью?
Глубоко вздохнув, я думаю о том, почему бросил работу.
— Думаю, дело не только в этом.
Келли кивает, но ничего не говорит. Не могу сказать, разочарована ли она тем, что я сначала не обсудил это с ней. Уверен, жена расстроена, но что с того? Лучше просить прощения, чем разрешения? Всегда ненавидел это выражение.
— Значит, мы ужинаем с Кейт и Джейсоном?
Келли снова кивает и отстраняется от меня, потянувшись за пиццей на столешнице.
— Да. — Сделав паузу, она разворачивает упаковку пиццы и кладет ее на противень. — В центре города есть ресторан, который Чарли хочет посетить вместе со всеми.
Прислонившись к стойке рядом с женой, я скрещиваю руки на груди.
— Что значит «со всеми»?
Келли тянется в мою сторону и нажимает кнопку на плите.
— Мы, они и Чарли.
— А что насчет Стива?
Келли поворачивается ко мне спиной, и да, я пялюсь на ее задницу. Жена надела джинсы. Она изменила привычным леггинсам Lululemon, которые была просто обязана купить. И хотя я не говорю, что они плохо на ней смотрятся, я все еще не в восторге от их ценника.
— На этой неделе он работает в Тампе, — говорит она, наливая воду в детские чашки и вскрывая пачку одноразовых бумажных тарелок.
Я забираю у жены тарелки и расставляю их на островке, где, как я предполагаю, она будет кормить детей.
— Оу. И никаких Боннера и Эшлинн?
Келли не смотрит на меня, когда отвечает:
— Думаю, Боннер приедет, но Эшлинн сегодня работает.
Я борюсь с улыбкой. По какой-то причине я не могу думать о работе Эшлинн как о работе. Разве нельзя просто сказать, что сегодня вечером она трахается? Кстати, о трахе. Помнится, у нас были планы на вечер.
— Но я думал, что мы собираемся заняться сексом в машине.
Поставив пиццу в духовку, Келли смотрит в мои глаза и подмигивает, положив руку на бедро.
— Может быть, у нас получится. У Кейт есть минивэн.
— Я-я… — замолкаю. И только собираюсь сказать ей, что я в игре, как замечаю, что взгляд жены направлен мимо меня, на задний двор, где играют Хейзел и Оливер.
— Почему она так ходит?
Я оглядываюсь через плечо и вижу, что Хейзел поднимается по ступенькам заднего крыльца, раскинув руки в стороны так, словно несет стеклянный шар. Оливер, держащий в руках детское пневматическое ружье, идет рядом с ней со слегка виноватым видом.
Моя первая мысль: он выстрелил в нее. И я молюсь, чтобы это было неправдой. Я не вижу на дочери крови. Но, опять же, ружье не способно повредить кожу. Я выбегаю посмотреть, что случилось.
— Хейзел, почему ты так странно идешь?
Она нервно смотрит на меня.
— Я могу взорваться.
— Что? — спрашивает Келли, подбегая к ней. — Почему?
— Я проглотила пульки, — шепчет она, осторожно шагая к нам.
Выпучив глаза от неверия, я сразу же смотрю на бледного как призрак Оливера.
— Это вышло случайно. — Бросив ружье на землю, он поднимает руки. Его щеки покраснели, а на лбу блестят капельки пота. — Клянусь.
Я опускаюсь на колени рядом с Хейзел и беру ее лицо в свои ладони.
— Почему ты их проглотила? Почему положила их в рот?
По ее покрасневшим щекам текут слезы. Дочь икает.
— Мы забирались на дерево, чтобы пострелять в койотов, — объясняет она, снова икая. — Оливер сказал, чтобы я положила их в рот, пока мы не поднимемся наверх, а потом я бы их выплюнула. — Хейзел широко раскрывает глаза. — Но я не выплюнула.
Я смотрю на сына. Не уверен, но мне кажется, что я прожигаю взглядом этого мелкого говнюка. Он пообещал, что будет хорошо себя вести.
— Зачем ты это сделал? — грозно спрашиваю я.
Быстро моргая, он сглатывает.
— Я ударил ее по спине, думал, что она их выплюнет. Но она проглотила все патроны! — объясняет Оливер, переминаясь с одной ноги на другую, словно ему нужно срочно в туалет. Или он понимает, что у него проблемы. — Это не специально. Я не думал, что она их проглотит. Клянусь! Пожалуйста, не наказывай меня, — умоляет он. — Я очень хочу поехать на рыбалку.
Хейзел обхватывает ладошками мое лицо.
— Неужели я сейчас умру и отправлюсь к Маре?
— Нет! — уверяю я дочь, прижимая ее тельце к своей груди. — Все хорошо.
Я знаю, что все нормально, потому что и сам глотал в детстве патроны. Иногда старшие братья бывают засранцами, а я в шесть лет был достаточно наивен, когда поверил, что, проглотив пульки, смогу пердеть огнем. Тогда это казалось мне довольно крутой суперспособностью.
— Папа, — задыхаясь, произносит Хейзел, затем вырывается из моих объятий и кладет ладошку в области моего сердца. — Твое сердечко так громко бьется.
Я ничего не отвечаю. Просто снова обнимаю ее и на мгновение забываю, что в моих руках находится Хейзел, потому что она ощущается так же, как Мара. Оливер смотрит на нас, наморщив лоб, но потом вздыхает и заходит в дом.
Келли следует за ним, а я остаюсь на крыльце, удерживая в объятиях свою дочь. Когда я отстраняюсь (потому что мне необходимо это сделать, пока я не начал плакать), Хейзел смотрит на меня, и я понимаю, что передо мной не Мара. Внешне Хейзел полностью отличается от нее, но ее сердце, как и у покойной сестры, полно любви к своему брату. Настолько сильной, что она держала во рту патроны, потому что он ее попросил.
Я прикасаюсь к ее щеке.
— Не засовывай пульки в рот, милая. Это вредно для здоровья.
Она медленно моргает. Опустив руки на мою рубашку, дочь водит пальчиками по шву воротника.
— Значит, я не умру?
— Нет. Не в ближайшее время.
— Почему тогда умерла Мара? Почему она не умерла попозже?
Я сглатываю ком, застрявший в горле. Глаза застилают слезы.
— Потому что Мара болела, — задыхаясь и тяжело дыша, произношу я. — Пришло ее время покинуть нас.
Ненавижу это объяснять. Даже когда Мара умерла, не мы с Келли рассказали об этом детям. Пришел социальный работник и все им объяснил. Тогда Хейзел было четыре года. Не уверен, что она хоть что-то поняла. Теперь же она полна любопытства и недоумения по поводу случившегося.
Хейзел вздыхает.
— Ладно. — А потом быстро забегает в дом. Я слышу, как она кричит Элле, которая достает пиццу из духовки: — Как думаешь, если я съем пиццу, у меня в животе взорвется патрон?
Элла удивленно вздыхает.
— Глупышка, зачем ты их проглотила?
— Это был несчастный случай.
Возвращаюсь в дом и поднимаюсь на второй этаж. Я нахожу Келли в комнате Оливера, где (хотите — верьте, хотите — нет) он плачет, уткнувшись лицом в подушку. Келли поглаживает его руку, разговаривая с ним нежным голосом.
— Мы не злимся, приятель. Просто нужно быть очень осторожным со своими сестрами.
— Я не хотел на нее падать. Я не специально.
Закрыв глаза, я прижимаюсь лбом к дверному косяку. Он плачет не из-за Хейзел и патронов. Сын говорит о Маре, и я хочу, чтобы этот гребаный день закончился. Мне хочется запереться в комнате с бутылкой виски и выпить до дна эту чертову штуку.
— Мы знаем, Оливер, — уверяет его Келли. — В этом нет твоей вины.
— Но это так! — кричит он, отрывая подушку от лица и садясь. — Это моя вина, потому что я упал на нее, а потом она заболела раком и умерла!
Однако все было не так. Да, Оливер упал на сестру, и по этой причине мы, наконец, отвели ее к врачу. Но Мара начала хромать еще за несколько месяцев до этого случая. Я подумал, что нога у нее болит из-за быстрого роста, и махнул на все рукой. В глубине души Келли знала, что это нечто большее, и постоянно говорила мне, что мы должны принять меры. Прошли месяцы, драгоценные месяцы. И если бы я не был настолько упрямым, утверждая, что детям нужно закаляться, а не бегать к врачу по любому поводу, возможно, сегодня она была бы жива. Но Мара умерла, и если кто-то в этом и виноват, то, скорее всего, я.
— Она заболела не из-за тебя, Оливер, — уверяет Келли сына, пытаясь удержать его, но он продолжает отталкивать от себя ее руки. — У нее был рак еще до того, как мы узнали диагноз. Ты упал на нее, и это помогло обнаружить его. Мы должны благодарить тебя, потому что у нас было с ней больше времени.
— Нет, ничего подобного. — Он плачет, закрыв лицо ладонями, высвобождая гнев и печаль. — Она умерла.
Ни один десятилетний ребенок не должен чувствовать себя виноватым, считая, что именно его действия стали причиной смерти сестры. Ни одни родители не должны брать на себя всю эту боль и делать вид, что все в порядке, когда в глубине души чувствуют, что в тот день они подвели своих детей.
Я хочу, чтобы эта боль исчезла. Хочу перебороть эти эмоции, с которыми никто из нас не может справиться и не может их понять. Вся эта чертова скорбь, эти бесполезные эмоции, которые, как говорят все вокруг, накатывают словно волны… Ну, сегодня они сбили меня с ног, как цунами, и их нужно остановить. Сейчас же.
Мой гнев нарастает, разжигая пламя вины. Я больше не могу это игнорировать. Груз вины тянет меня ко дну. Зайдя в нашу спальню, я хватаюсь за сердце, ловлю ртом воздух и чувствую себя загнанным в ловушку. В воспоминаниях всплывает образ безжизненной Мары на моих руках.
Я не знаю, сколько времени проходит, когда Келли появляется передо мной. Она берет мое лицо в свои руки.
— Поговори со мной, — умоляет она.
Я не могу. Не хочу этого.
— Ты закрываешься от меня. Это не жизнь, Ноа. Это выживание. Лучше я утону в твоей жестокости, чем задохнусь от твоего молчания.
Я лучше умру, чем почувствую эту боль.