Келли
Мама-домохозяйка
(Дерьмо, которое входит в мои обязанности, но о котором никто не говорил)
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что вы занимались сексом?
— Именно то, что и сказала, — шепчу я в трубку, загибая края кожаной обложки тетради.
Кейт вздыхает. Очевидно, она разочарована.
— Кел, как ты можешь сначала говорить ему о том, что хочешь расстаться, а потом заниматься с ним сексом в кладовой?
Она права.
— Не знаю, хочу ли этого, — признаюсь я, грызя ногти.
— Ты про секс?
Мой мозг пытается найти оправдание или подобрать правильные слова. Я так запуталась в своих мыслях, что не знаю, имеет ли это какой-то смысл. Скорее всего, ответ отрицательный.
— Нет. Я про то, что сказала ему о своем желании расстаться.
Кейт усмехается. Думаю, она начинает понимать, какой головной болью я временами являюсь для своего мужа.
— Тогда почему ты сказала ему это?
— Не знаю.
Видите? Я же говорила.
Две ночи назад после очень горячего спора я сказала Ноа, что хочу расстаться. Он ненавидит ругаться, поэтому, черт возьми, молчит, когда начинает сходить с ума, чтобы не потерять самообладание. Это одна из вещей, которые я в нем ненавижу. Мне хочется, чтобы он хлопнул дверью или пробил дыру в стене, тем самым показывая свое бешенство. Вместо этого я получаю тишину. Поэтому в отчаянии я бросила в его голову подушку и сказала, что мы должны расстаться на некоторое время. Не думаю, что говорила это всерьез, и, честно говоря, сомневаюсь, что он тоже так решил. Если вы когда-нибудь состояли в браке, то прекрасно понимаете, как это происходит. Знаю, вам интересно, из-за чего мы поругались. Ссора возникла из-за ремонта. Ни один из нас не соглашался с мнением другого, и я сказала:
— Знаешь, что? Нам просто нужно… не знаю… сделать перерыв.
Помню выражение опустошения и гнева на его лице.
— Перерыв от чего? От брака? Это ни черта не сработает, Кел. Недостаточно просто сделать перерыв, чтобы исправить все дерьмо.
На этом спор был закончен. Он вышел из комнаты, и с тех пор мы не поднимали эту тему. Кейт, моя соседка, а теперь еще и напарница, стонет в телефон:
— Дерьмо, подруга. Я должна идти. Мой отец снова копается в соседском мусоре.
Психически больной отец Кейт теперь живет с ней, с ее бывшим мужем, который отказывается переезжать, и с одиннадцатилетними мальчиками-близнецами. Наверняка у нее своих забот хватает, моя жизненная драма ей ни к чему.
— Черт его побери. Он еще и без штанов!
Когда я вешаю трубку, то думаю о том, что произошло сегодня утром. Мне не следовало так вести себя с Ноа. Ведь это я попросила о перерыве. Но вот она я — постоянно возвращаюсь к нашим прежним отношениям, и в момент, когда Ноа касается меня, мое сердце трепещет, а необходимость сблизиться с ним берет надо мной верх.
Хочу ли я развестись? Нет, не уверена. Но я не знаю, как исправить все случившееся. Что еще более важно, я не знаю, как изменить себя, потому что в глубине души понимаю: проблема заключается во мне, а не в Ноа.
С юных лет я не помню маму счастливой. Каждое воспоминание о ней связано либо с тем, что она беспокоилась о деньгах и об отношениях с моим отцом, либо с тем, как она была настолько пьяна, что находилась в отключке. После развода родителей я поклялась самой себе, что не стану такой, как она, когда выйду замуж. И в кого я превратилась?
Подняв ручку, я беру тетрадь, в которую последние два года записываю все происходящее, и открываю ее. Я пролистываю потертые исписанные страницы до тех пор, пока не нахожу чистый лист. Проведя по нему пальцами, я прижимаю ручку к странице и изливаю свои мысли, которые никому не могу рассказать. Даже Кейт.
*
Дневник, я не знаю, что происходит. Мы пытались заняться сексом этим утром, но Ноа увидел паука и испортил момент. Такое чувство, будто я нахожусь в автобусе из фильма «Скорость», и там точно нет Киану Ривза, который помог бы мне справиться со всем этим. А почему? О, наверное, потому что мой Киану Ривз… Я не знаю, кто он. Я даже не знаю, что с нами происходит, не говоря уже о том, как мы остановим автобус, когда я одна еду в нем. Почему после появления детей дела идут наперекосяк? Куда исчезает секс? Вечерние свидания? Теперь я даже не представляю, каково это — сходить на свидание, потому что мы погрязли в семейном быте, а найти хорошую няню гораздо сложнее, чем ты думаешь, дневник. Скажи мне правду. Неужели не смешно то, что мы не можем заняться сексом, не поссорившись при этом? Я виновата? Знаю, что после Мары я перестала быть собой, но это понятно. Мы потеряли нечто столь ценное для нас обоих, что даже время не в силах излечить наши раны. Согласна, сейчас мы очень разные, но я не хочу признавать, что думаю о том, как мы ускользаем друг от друга быстрее, чем едет этот автобус. В действительности брак, где есть дети, немного отличается от того, каким я себе его представляла.
Скажи, дневник, я слишком остро реагирую? Не в первый раз. И я знаю, что не должна была произносить слово «расстаться», когда в глубине души этого не хотела. Я вспоминаю первый год нашего брака, когда была беременна Оливером, и мы с Ноа не могли оторваться друг от друга. Мы находили для этого время, даже когда его не было. Я скучаю по тому чувству. Куда все подевалось?
Мара.
Начало и конец всему. Знаю, так и есть, но признаться в этом тебе, дневник, проще, чем признаться Ноа. Я боюсь его реакции, если расскажу об этом. Разозлится ли он? Да он ее больше и не упомянет. Если я говорю о ней, он встает и выходит из комнаты. Вчера кровельщик спросил, сколько у меня детей, и я расплакалась, а Ноа уставился перед собой в одну точку и стиснул зубы. Прикусив щеку, он сделал вид, что не слышал вопрос парня. Почему я всегда должна объясняться? Он пытается стереть ее из памяти? Знаешь, не думаю, что была одна в этом неуправляемом автобусе. Полагаю, мы начали путь вместе, но теперь он спрыгнул и оставил меня в одиночестве разбираться и обезвреживать бомбу.
*
Закрыв дневник, я помещаю ручку под кожаный ремешок и, отодвинув его в сторону, тянусь за кофе. Бывают ли у вас дни, когда вы чувствуете, что во всем терпите неудачу? Сестра, нас таких двое. Все эти разговоры о том, чтобы взять контроль над своей жизнью и обрести свое племя… Не знаю, кого все при этом имеют в виду, но мое племя ест козявки из носа и думает, что пукать в ванной очень весело. Где мои встречи за чашечкой кофе и посиделки с лучшими подругами?
Ох, конечно. Я же мать. Кажется, мамы, у которых есть все это, существуют только в Инстаграме. Уверена, пока они инсценируют свою жизнь, на заднем плане за их детьми присматривают няни.
— Я ненавижу сыр, — произносит Хейзел, прикрывая рот ладошкой так, словно ее сейчас стошнит. Если вы когда-нибудь встретите эту пятилетнюю девочку, то быстро поймете, что ей не составит труда блевануть от обычного вонючего сыра. — Пахнет, как подгузник Фин.
— Ненавижу тебя, — бормочет Оливер Хейзел, вырывая из ее рук свой айпад, перепачканный арахисовым маслом. Он показывает его мне. — Почему она все время берет мои вещи?
Надо отдать Оливеру должное. Ему нелегко быть единственным мальчиком в семье. Хотя Ноа тот еще ребенок, так что, по крайней мере, ему есть у кого поучиться. И я забыла про Севи. Упс. Прости, малыш. Нормально ли не помнить, сколько у тебя детей? Родители так делают?
— Не знаю, приятель, — говорю я Оливеру, поглядывая на Севи.
Он сидит на полу, вставляя в ноздри кокосовые хлопья. Надеюсь, я смогу их вытащить, или они просто выпадут. Понятия не имею, почему он с такой одержимостью все тянет в свой нос, но могло быть и хуже.
— Наверное, потому что она любит тебя.
Я нежно улыбаюсь и беру чашку с надписью: «Я воспитываю детей. А какая суперсила у тебя?». Молча и знаково смотрю на своих старших детей, чтобы они не спорили друг с другом. Они не ждут моего ответа. Они хотят, чтобы я согласилась с одним из них, чего я не могу сделать. Начнется война, а я не хочу ее до восьми утра. Сначала кофе. Потом война.
Знаете, что говорят о мамах, которые сидят дома? Нет, мне правда интересно, что вы думаете о том, если бы я, улыбаясь, оставила детей в чужом доме на весь день. Не взрывайте мои соцсети комментариями о том, насколько я бессердечна, что не греюсь в лучах любви собственных детей. Они, кстати, каждый день говорят, что ненавидят меня, и часто произносят: «Хотелось бы, чтобы у меня была другая мама». Дети закатывают истерику просто из-за того, что ты не срезаешь корочку с бутербродов. Неблагодарные засранцы.
Слушайте, я люблю каждую минуту своего времени, проведенную вместе с моими детьми, и так счастлива (о, я хочу ударить себя за это по лицу), что могу остаться с ними дома и прочувствовать каждый момент. Я была рядом, когда они делали первые шаги, говорили первые слова и бесконечно извергали рвоту. Знаю я все эти цитаты про домохозяек. Может, я и не работаю с девяти утра до пяти вечера, но мой день начинается, когда я открываю глаза, а заканчивается (если повезет), когда их закрываю. И мне это нравится. Правда. В течение дня происходит так много всего, чего Ноа не видит, и мне становится за него грустно. А еще я благодарна за то, что у меня есть дети.
Но иногда я сижу на кухне, пью кофе и удивляюсь, почему до сих пор не угодила в психушку. Затем смотрю на безумие вокруг себя и думаю, что, возможно, я уже в ней. Может, так и есть.
Оливер дергает меня за руку.
— Мама, а разве папа не должен отвезти меня в школу?
И тут меня осеняет.
— Черт возьми, — бормочу я, понимая, что Ноа забыл взять с собой Оливера.
Вас интересует, как он мог забыть? Если вы тоже уставшие родители, то понимаете, насколько это вероятно. Но давайте вы не будете нас судить. Он же не оставил его в баре или что-то в этом роде.
Я звоню Ноа, пока меняю подгузник Финли, и пытаюсь заставить Хейзел одеться. Если вы еще не заметили, то на ней трусы «Моя маленькая Пони» с тех пор, как она утром спустилась вниз.
Ноа не отвечает на звонок. Ничего удивительного. Он редко отвечает на звонки, а я так же редко оставляю сообщения.
— Почему я должна носить одежду? — спрашивает Хейзел, поедая купленные в «Костко» крекеры «Золотая рыбка» из коробки размером с ее тело. — Севи всегда ходит без нее.
— Потому что неприлично бегать голышом после трех лет. Только если ты не стриптизерша.
Я не зацикливаюсь на том факте, что Хейзел предпочитает есть крекеры, а не блины, которые я приготовила сегодня утром, а она к ним даже не притронулась. Гораздо больше меня беспокоит то, что она рассыпала крошки по всему деревянному полу. Я забуду об этом примерно через две минуты и, прежде чем мой мозг успеет сообразить, что они там, наступлю на них. Вы когда-нибудь наступали на крошки от крекера? Ощущается так, будто ходишь босиком по стеклу. Конечно, логично было бы сразу убрать их, чтобы потом не забыть сделать это. В отличие от войны, логике нет места в моем мире до восьми часов утра.
Хейзел запихивает в рот горсть крекеров, при этом разговаривая. Хотя я не совсем понимаю ее речь, это похоже на что-то вроде: «Кто такая стриптизерша?».
Мне не следует вести подобный разговор с пятилетним ребенком, но иногда лучше быть честной.
— Та, кто снимает свою одежду, чтобы выжить.
— Мне нравится. Хочу быть стриптизершей.
Я улыбаюсь ей и кладу мобильный телефон на пеленальный столик рядом с влажными салфетками.
— Нужно добиваться цели, милая. Теперь оденься, иначе опоздаешь в школу.
— Ладно, — слышу я в ответ драматичный вздох.
А затем она исчезает в коридоре, следуя в свою спальню. Я заканчиваю менять Финли подгузник, когда звонит мой телефон. Смотрю на экран, провожу по нему пальцем и подношу мобильник к уху.
— Ты забыл своего сына, — говорю я Ноа, даже не поздоровавшись.
— Я знаю. Прости.
— Все нормально. Я отвезу его. Но можешь забрать его вечером на баскетбол? У Хейзел в это же время балет, а занятия проходят на другом конце города.
— Да. — На мгновение повисает тишина, прежде чем муж произносит: — Я скучаю по тем дням, когда ты звонила, чтобы сообщить, что ты голая ждешь меня в постели.
Это похоже на несуществующий разговор прошлой ночью, и отчасти меня это злит, потому что Ноа постоянно избегает его из-за отсутствия аргументов.
— Разве я когда-нибудь звонила тебе, чтобы сказать нечто подобное? — смеюсь я, отгоняя гнев и поднимая Фин с пеленального столика. Она пытается отнять у меня телефон, но сдается, когда я вручаю ей упаковку салфеток. Открыть их у нее не получается, но, естественно, она пытается это сделать.
— Нет. Но парень может помечтать, верно? — посмеивается Ноа, и этот звук вызывает у меня улыбку.
— Наверно, да.
А потом я думаю о том, что он сказал, и представляю, как делаю это. Я тоже скучаю по тем дням, когда все было новым и захватывающим. Дело не в том, что я не хочу ежедневно заниматься сексом. Мне бы очень хотелось, чтобы Ноа каждый вечер приходил домой и прижимал мою задницу к стене, как в фильме «Пятьдесят оттенков серого». Но это неосуществимо, когда у вас есть дети. Секс у стены не только чертовски неудобен и невозможен для женщины, но также у нас просто нет на это времени в доме с детьми. Вы всего-то оставляете их на минуту, как они уже голышом едят из собачьей миски вашего соседа. К сожалению, это реальная история.
— Пожалуйста, пусть Фин поспит в своей кроватке сегодня вечером, — практически молит Ноа. — Детка, мои яйца скоро станут черными. И я чертовски соскучился по тебе.
— Знаю, — тяжело вздыхаю я, вспоминая, как хорошо было этим утром, когда он был рядом. — Я тоже по тебе скучаю, но именно ты взбесился из-за паука. И замечу, что ты знаешь, как можно справиться с этим.
— Какой смысл жениться, если я должен сам о себе заботиться?
Я не упускаю тот факт, что после того жаркого спора он ни разу не упоминал о нашем расставании. Словно у нас на сердце лежит тяжкий груз, но мы старательно его игнорируем. Ведь именно так происходит, когда нашу жизнь меняют какие-то новости, правда? Вы избегаете последствий, пока реальность не обрушится на вас. Прямо сейчас мы все еще находимся на стадии недомолвок и пытаемся выяснить, к чему это приведет.
Кстати, Ноа совершенно серьезен. Он позаботится о себе в случае крайней необходимости, но если есть выбор, то все проблемы в жизни он предпочитает решать с помощью секса.
— О, да перестань. Прошло не так уж много времени, — наконец говорю я. — И сегодняшнее утро считается. Типа.
— Ни в коем случае. Вообще не считается, — смеется Ноа. — Все это полная хрень. Кел, прошло уже три… — его голос обрывается, когда Фин выхватывает у меня телефон, что-то лепеча в динамик, а потом, нажав кнопку завершения вызова, швыряет его на пол. Иногда она ведет себя как настоящая идиотка.
Я смотрю на дочь, а она в ответ дерзко улыбается.
— Ты зачем это сделала?
Я не получаю ответа, дочь лишь тычет пальцем в мое лицо, словно просит меня помолчать. В тринадцать месяцев Финли еще не разговаривает. Никаких «мама» или «папа». Как-то раз мы услышали от нее «тсс», при этом она сжала губы Ноа, будто приказывала ему заткнуться. Но ни единого настоящего слова. Уж поверьте мне: думаю, это к лучшему, если судить по ее характеру.
— Могу я надеть это? — спрашивает Хейзел, возвращаясь в комнату.
Я смотрю на нее, затем на розовую рубашку с символикой штата Техас, которую она надела. И внезапно всхлипываю. Сначала у меня щекочет в носу, как будто меня ударили по лицу или я понюхала острый соус. Затем глаза начинают гореть, все это сопровождается болью в груди.
— Да, можешь, сладкая, — пытаюсь я прошептать изо всех сил.
Хейзел смотрит на рубашку, приподнимая ее за края.
— У сестренки была такая же?
Я киваю и стираю слезы рукавом своей рубашки. Оливер несется по коридору с рюкзаком на плечах.
— Я опоздаю в школу. — Он замолкает, скользя ногами по полу, когда замечает розовую рубашку. — Зачем ты ее надела? Она не твоя.
Хейзел смотрит на него со слезами на глазах.
— Она лежала в моей комнате.
— Сними ее. — Он бьет ее по плечу. — Это рубашка Мары.
— Оливер, — ругаю я его и пытаюсь их разнять. — Не бей ее. Она не сделала ничего плохого.
— Она не должна носить ее одежду! — кричит сын в ответ, убегая по коридору. Его тяжелые раздраженные шаги эхом отражаются от голых стен нашего дома.
И ни с того ни с сего Хейзел ударяется в драматичные рыдания.
— Прости. Я переоденусь.
Отлично, теперь все плачут, кроме Финли. И я понятия не имею, где находится Севи. Может, он уже снаружи, пытается подружиться с Эшлинн и ее большими сиськами. Это будет не впервые. В тот день, когда я прекратила кормить его грудью, он очень сильно разозлился. И теперь точит на меня зуб. Клянусь, иногда он смотрит на мою грудь так, будто мои сиськи порвали с ним.
Понимая, что мне нужно успокоить Хейзел, я сажаю Финли на пол и спешу за своей впечатлительной девочкой. Она копается в ящиках комода и бросает одежду через плечо на пол. Мгновение я хмурюсь, глядя на вещи, и понимаю, что снова придется их складывать.
— Я расстроила тебя, — плачет дочь, не в силах сдержать слезы.
— Все в порядке. — Я встаю рядом с ней и обнимаю. — Можешь носить ее, если хочешь. Мара будет в восторге.
Дочка поворачивается в моих руках и касается моего лица ладонями. Я пытаюсь справиться с эмоциями, но не получается, и волна боли разрывает мою душу. Я не успеваю остановиться и, рыдая, прижимаю Хейзел к груди. Дело не в рубашке. А в том, что я больше никогда не смогу обнять так Мару. Она больше никогда не наденет эту рубашку, не улыбнется и не скажет, что собирается поступить в колледж штата Техас. Она не сделает этого, потому что умерла. Ни один человек не хочет говорить о потере ребенка. Это самая большая утрата, и ничто в мире никогда не сравнится с этой болью. Ничто.
Хейзел отстраняется, и по ее пухлым щечкам текут слезы.
— Она не будет на меня злиться?
Глубоко вздохнув, я качаю головой:
— Нет, сладкая. Не будет. Мара любит тебя и хочет, чтобы ты помнила о ней.
Кивнув, Хейзел снова сокращает расстояние между нами и обнимает меня. На мгновение я забываю, что это Хейзел обнимает меня, а не Мара. Когда мои глаза закрыты, девочки ощущаются так же, пахнут одинаково. И если я притворюсь хотя бы на мгновение, что данное объятие мне дарит Мара, этого будет вполне достаточно, чтобы вывести меня из равновесия. Даже спустя год.
Хейзел было четыре, когда Мара скончалась. Пусть она совершенно точно помнит ее, только Оливер четко знает, какие вещи принадлежали ей, и теперь защищает их. Хотя я до сих пор с трудом могу смотреть на ее фотографию, не разрыдавшись, а Ноа даже не произносит ее имя, именно Оливер все еще спит с ее фото под подушкой.
Вы-то подумали, что эта история будет про двух людей, сражающихся за свой брак, как в романтической комедии. Так и есть, но что-то привело нас к этому. К сожалению. Потеря ребенка приводит к тому, что вы подвергаете сомнению все ваше существование в этом мире и все существующие в нем отношения. То, из-за чего вы раньше злились, внезапно перестает существовать, а мелочи, из-за которых вы волновались, больше не представляют никакой ценности. Из-за этого в нашем браке появилось недопонимание, поэтому мы переехали из Техаса в Калифорнию и отдалились от наших родных. По этой причине я не видела маму уже год. Все это связано с тем днем, когда наша жизнь полностью изменилась.
Хейзел отступает от меня и, улыбаясь, смотрит на что-то за моей спиной:
— С кем она разговаривает?
Проследив за ее взглядом, я вижу, как теперь уже голая Финли шагает по коридору с накинутым на плечи подгузником, словно это чертов платок. Прижимая мой телефон к уху, она что-то лепечет человеку на другом конце провода.
— Скорее всего, с папочкой.