Карлейль сказал о пруссаках - и это можно распространить на всю немецкую нацию, - что одна из их главных доблестей - способность к муштре. О немцах можно с уверенностью сказать, что этот народ пойдет в любое место, куда ему велят, и сделает все, что ему прикажут. Вымуштруйте его для работы, пошлите в Африку или Азию под присмотром начальства, и из него выйдет превосходный колонист, смело смотрящий в лицо трудностям, а если прикажут, то и дьяволу он столь же смело посмотрит в лицо. Но первопроходец из него вряд ли получится. Брошенный на произвол судьбы, он скорее всего зачахнет и погибнет, но не из-за отсутствия сметливости, а просто из-за недостатка уверенности в себе.
Немец слишком долго был солдатом, и тяга ко всему военному у него в крови. Воинской доблести у него хоть отбавляй; но военная подготовка имеет и свои недостатки. Мне рассказывали об одном немецком слуге, недавно демобилизовавшемся из армии; хозяин велел ему отнести письмо в один дом и дождаться ответа. Время шло, а слуга не возвращался. Обеспокоенный хозяин был в недоумении и отправился на поиски. Слугу нашли у дома, куда его послали; ответ он держал в руке. Он ждал дальнейших приказаний. История похожа на анекдот, но лично я верю, что так могло быть.
Удивительно, что человек безвольный, как малое дитя, стоит ему надеть мундир, становится разумным существом, способным принимать решения и проявлять инициативу. Немец может управлять, им могут управлять, но управлять собой он не способен. Каждого немца надо выучить на офицера, а затем отдать под свою же команду. Нет сомнений, он будет отдавать себе приказы, преисполненные мудрости и благорассудства, и сам же следить, чтобы они выполнялись точно и в срок.
Формирование характера немца в этом направлении возложено, конечно же, на школу. Долг немца - постоянно учиться. Это светлый идеал, к которому должен стремиться любой народ. Но не будем спешить перенимать передовой опыт, прежде посмотрим, что такое "долг". Немец понимает его как "слепое подчинение каждому, кто носит форменный мундир". Это полная противоположность представлениям англосакса; а так как и англосаксы, и тевтоны процветают, в обоих подходах есть что-то положительное. До сих пор судьба благоприятствовала немцу - им исключительно хорошо управляли; если так и дальше пойдет, то менять свои воззрения ему не придется. Все беды начнутся, когда по каким-то причинам откажет машина управления. Но, может быть, в том-то и заключается достоинство такого подхода, что он обеспечивает бесперебойные поставки хороших правителей, и скорее всего это действительно так.
Я склонен считать, что как торговец немец, если его темперамент не претерпит радикальных изменений, всегда будет позади своего англосаксонского конкурента, и виной тому - его добродетели. Для него жизнь - нечто большее, чем просто погоня за деньгами. Страна, в которой банки и почтовые конторы закрываются днем на два часа, чтобы служащий мог сходить домой и не торопясь пообедать в кругу семьи, а на десерт еще и вздремнуть, не имеет никакой надежды, а может быть и желания, выдержать конкуренцию с нацией, которая ест стоя и спит с телефоном в изголовье. В Германии нет или, по крайней мере, пока нет заметного классового расслоения общества, и жизнь не превратилась в смертельную схватку за место под солнцем, как это наблюдается в Англии.
За исключением круга земельной аристократии, куда пробиться невозможно, со званием считаются мало. Фрау Профессорша и фрау Слесарша каждую неделю встречаются в кафе за одним столиком и делятся сплетнями на основе взаимного равенства. Ливрейный конюх и врач чокаются кружками в своей любимой пивной. Преуспевающий строительный подрядчик, снарядив для загородной поездки вместительный фургон, приглашает с собой своего десятника и портного с семьями. Каждый вносит свою долю выпивки и закуски, и все они, возвращаясь домой, поют хором одни песни. Пока такое положение вещей не изменится, никто не станет тратить лучшие годы жизни на то, чтобы сколотить состояние для обеспечения своей маразматической старости. Его вкусы, а чтобы быть точнее, вкусы его жены - непритязательны. Он любит, чтобы стены его комнаты были обиты красным плюшем; он любит, чтобы было много позолоты и лака. Но так уж ему нравится, и не думаю, что это большая безвкусица, чем помесь незаконнорожденных потомков елизаветинской эпохи с самозванцами эпохи Людовика XIV, и все это залито электрическим светом и заляпано фотографиями. Случается, он приглашает местного живописца для росписи фасада, и на свет Божий является кровавая битва, многие эпизоды которой помешала изобразить входная дверь, вобравшая значительную часть нижнего пространства, а у окон спальни, подобно ангелу, вьется Бисмарк. Но он весьма охотно ходит в картинные галереи полюбоваться своими старыми мастерами, а так как, что такое "гордость домашней коллекции", в "Фатерланде" еще не знают, он не расположен сорить деньгами, превращая свой дом в антикварную лавку.
Немец - любитель поесть. В Англии еще попадаются фермеры, которые, приговаривая, что на деревенских харчах с голоду не помрешь, едят семь раз на дню, и весьма плотно. В России раз в год устраивается недельное пиршество, и многие умирают, объевшись блинами; но это религиозный обряд и исключение. Если же взять правило, то немец как едок ушел от всех других народов мира. Он встает рано и, пока одевается, успевает перехватить несколько чашек кофе с полудюжиной горячих булочек с маслом. Но лишь в десять утра выпадает ему возможность спокойно сесть и поесть как следует. В час или в половине второго - главная трапеза, обед. К этому делу подходят серьезно и не вылезают из-за стола часа два. В четыре он идет в кафе, где ест пирожные и пьет шоколад. Весь вечер он занят главным образом тем, что ест - не капитально, сидя за столом, а беспрерывно закусывая: бутылочка пива и парочка belegte Semmel {Бутерброд (нем.).} часов этак в семь; еще бутылочка пива и Aufschnitt {Закуска (нем.).} в антракте в театре; Spiegeleier {Яичница (нем).} перед возвращением домой; затем кусочек колбаски или сыра, конечно же с пивом, на сон грядущий.
Но он не гурман. Редко вы найдете в немецких ресторанах французскую кухню и французские цены. Свое пиво или недорогое белое вино местных сортов он предпочитает дорогим кларетам и шампанским. И, признаться, правильно делает: можно представить, какое мстительное чувство вспыхивает в душе разбитого при Седане француза, когда он отправляет в немецкий ресторан или отель бутылку-другую вина. Эта глупая месть - немцы его, как правило, не пьют; кара падает на головы безвинных английских туристов. Тем не менее не исключено, что французский виноторговец не забыл и Ватерлоо, так что может считать, что наконец-то поквитались.
В Германии вам не предложат дорогих удовольствий, да их и не ищут. Все в "Фатерланде" по-простому и по-домашнему. В Германии нет дорогих развлечений, за которые надо платить; здесь не принято пускать пыль в глаза, что у нас стоит недешево; нет круга кичащихся богатством людей, для которых надо одеваться. Самое главное удовольствие - место в опере или в концерте обходится человеку в несколько марок, а его жена и дочери ходят туда в домашних платьях, повязав голову платком. Что и говорить, отсутствие всякого желания блеснуть действует на англичанина отрезвляюще. Собственный выезд редкость и встречается нечасто, и даже извозчика нанимают тогда, когда нельзя добраться на электрическом трамвае, который и быстрее, и чище.
Так немец сохраняет свою независимость. В Германии лавочник не лебезит перед покупателем. В Мюнхене мне довелось сопровождать одну английскую даму в ее походе по магазинам. Она привыкла делать покупки в Лондоне и Нью-Йорке и хаяла все, что ей показывали. Это не значит, что она и на самом деле была недовольна товаром, - такой уж был метод. Она уверяла, что в других магазинах такую же вещь, но лучшего качества можно купить куда дешевле; не то чтобы она думала, что это действительно возможно, просто она считала, что с продавцами нужно разговаривать только так. Она сказала, что товар безвкусен, - обижать хозяина она не хотела, такой уж был ее метод; что выбор беден; что это не модно; что это не оригинально; что все это до первой стирки. Хозяин с ней не спорил; возражать он ей не стал. Он заново рассортировал товар по коробочкам, коробочки расставил по полочкам, прошел в служебное помещение и закрыл за собой дверь.
- Он собирается возвращаться? - по прошествии двух минут спросила дама.
Ее тон выражал не столько вопрос, сколько нетерпение.
- Боюсь, что нет, - ответил я.
- Это еще почему? - спросила ошарашенная дама.
- Думаю, - ответил я, - вы ему надоели. Гарантирую вам, что в данный момент он находится вот за той дверью, курит трубку и читает газету.
- Какой-то ненормальный лавочник! - сказала моя приятельница, собрала свои пакеты и с возмущенным видом вышла на улицу.
- Все они здесь такие, - объяснил я. - Вот товар; нужен вам - берите. Не нужен - нечего ходить и морочить голову.
В другой раз в курительной комнате немецкого отеля я услышал, как какой-то низенький англичанин рассказывал историю, которую я бы на его месте рассказывать постеснялся.
- Бессмысленное занятие, - сказал коротенький англичанин, - даже пытаться торговаться с немцем. Похоже, они не понимают, что это такое. В магазине на Георгплац я увидел первое издание "Разбойников". Я вошел и спросил цену. Он ответил: "Двадцать пять марок", - и продолжал читать. Я, как и полагается, когда хочешь сторговаться, сказал ему, что несколько дней тому назад видел экземпляр в лучшем состоянии и всего лишь за двадцать марок. Он спросил меня: "Где?" Я сказал, что в Лейпциге. Он посоветовал мне вернуться в Лейпциг и купить его; было не похоже, чтобы его волновало, куплю я книгу или нет. "Так какая же настоящая цена?" - не отступал я. "Я уже говорил вам, - бубнил он свое, - двадцать пять марок". - Раздражительный такой попался тип. "Столько я вам за нее не дам", - не соглашался я. "А я вас и не прошу", - взвился он. Я решил уступить: "Могу дать за нее десять марок". Я думал, он сбавит цену до двадцати. Он встал. Я уж подумал, что сейчас он пройдет за прилавок и достанет мне книгу. Не тут-то было, он подошел ко мне. Этакий громила. Он взял меня за плечи, вывел на улицу и с грохотом захлопнул за мной дверь. Ничего удивительнее в жизни своей не видел.
- А может, книга стоила двадцать пять марок? - высказал предположение я.
- Конечно, стоила, - ответил он, - даже дороже. Не разве так делают?
Если что и изменит характер немца, то это будет немка. Сама она быстро меняется - прогрессирует, как бы мы сказали. Десять лет назад ни одна немка, дорожащая своей репутацией и надеющаяся выйти замуж, не рискнула бы прокатиться на велосипеде; сегодня же они тысячами колесят по стране. Старики укоризненно качают головами, но молодежь, как я заметил, устремляется в погоню и пристраивается рядом. До недавнего времени в Германии считалось неприличным для женщины кататься по внешнему кругу катка. Считалось, что ее конькобежные умения должны сводиться к умению ковылять, придерживаясь за кого-нибудь из родственников-мужчин. Теперь же она выписывает восьмерки где-нибудь углу одна, пока к ней на помощь не подкатит какой-нибудь молодой человек. Она играет в теннис, и я даже видел - о чем спешу предупредить читателя, - как она управляет двуколкой.
Немка всегда была блестяще образованна. В восемнадцать она говорит на двух-трех иностранных языках и уже успевает забыть больше, чем средняя англичанка прочтет за всю свою жизнь. С этого возраста дальнейшее образование становится совершенно бесполезным. Выйдя замуж, она удаляется на кухню и спешит прочистить мозги, не обременяя свою память всем, что не связано с кулинарией дурного качества. Но давайте представим: она начинает понимать, что женщина не должна жертвовать всем своим бытием ради домашней рутины, равно как и мужчина не должен стремиться стать всего лишь машиной для проворачивания дел. Давайте представим: в ней проснулось честолюбивое желание поучаствовать в общественной и государственной жизни. Вот тогда-то и скажется на немце влияние его супруги, женщины здоровой телом, а потому и крепкой духом, и обязательно это влияние будет сильным и всесторонним.
Ибо следует себе уяснить, что немец исключительно сентиментален и крайне легко поддается женскому влиянию. Говорят, что немец - великолепный влюбленный и никудышный муж. Виновата в этом женщина. Выйдя замуж, немка не просто расстается с романтикой; она берет скалку и гонит ее со двора. Девушкой она ничего не смыслила в нарядах; став же женой, она сдирает даже те бывшие на ней платья, которые условно можно было бы назвать нарядами, и драпируется в какие-то тряпки, которые случайно оказались дома, - так, по крайней мере, кажется со стороны. Неуклонно и целенаправленно она начинает портить свою фигуру, подобно фигуре Юноны, и цвет лица, которому позавидовал бы иной ангел. Она продает свое первородное право на восхищение и преданность поклонников за горстку сластей. Каждый день в кафе можно видеть, как она набивает свою утробу пирожными с жирным кремом, заливая их обильными дозами шоколада. Вскоре она становится толстой, рыхлой, вялой и абсолютно непривлекательной.
Когда немка бросит пить днем кофе, а вечером - пиво, когда она займется гимнастикой для восстановления утраченных форм, когда, выйдя замуж, перестанет ограничивать круг своего чтения поваренной книгой, вот тогда-то немецкое правительство и столкнется с новой и неведомой силой, с которой придется считаться. А по всей Германии уже заметны признаки того, что старые немецкие фрау уступают место новым дамам.
Когда задумываешься о том, что же тогда будет, начинаешь испытывать любопытство. Ибо немецкая нация еще очень молода и ее созревание важно для мира. Это добрый народ, любящий народ, и он может помочь сделать мир лучше.
Самое плохое, что можно сказать про них, - это то, что у них есть недостатки. Сами они этого не знают, они считают себя совершенными, что очень глупо с их стороны. Они заходят так далеко, что мнят себя выше англосакса, это уму непостижимо. Но, похоже, они так шутят,
- У них есть свои плюсы, - сказал Джордж, - но их табак - позор нации. Я пошел спать.
Мы поднялись и, облокотившись на низкий каменный парапет, смотрели, как в темноте над тихой рекой пляшут огоньки.
- В целом, наш Bummel оказался очень приятным, - сказал Гаррис. Возвращаюсь я с радостью, но в то же время жаль, что он подошел к концу. Надеюсь, вы меня поняли.
- А что такое Bummel? - сказал Джордж. - Как ты это переведешь?
- Bummel, - пояснил я, - это нечто вроде прогулки, длинной или короткой, не имеющей конца; единственное, что здесь требуется, - это вернуться в заданное время в ту точку, с которой начал. Иногда маршрут проходит через оживленные улицы, а иногда - через поля и закоулки; иногда у тебя уходит несколько часов, а иногда - несколько дней. Но долог ли наш путь или короток, здесь мы или там, мы всегда помним, что в часах бежит песок. Нам многие попадаются на пути: одним мы кивнем и улыбнемся, с другими остановимся поболтать, с третьими пройдем часть пути. Нам бывает очень интересно, частенько мы устаем. Но в конце пути мы понимаем, что славно провели время, и нам жаль, что все кончилось.