В городе Москве.
Дал Бог, Настёнка жива-здорова. В Девичьем монастыре и впрямь стоят ляхи, также и немецкие наемные люди. Но никакого худа не творят, смирно живут.
Я ей говорю:
— Иди, Настасья, за меня замуж. У меня теперь поместье имеется, село Горбатово Нижегородского уезду.
Она же, неблагодарная отроковица, надо мною посмеялась и поносными обидами обругала:
— Мал ты еще. Лучше сопли утри, помещик. Да я тебя на полголовы выше.
Я было разгневался, но она не дала мне слова сказать.
— Нынче для свадеб время неповадное. Знаешь, что у нас на Москве учиняется? Пойдем-ка скорее, я тебе страшилу покажу.
— Какую страшилу?
— А такую, что увидишь — жениться расхочется.
— А куда пойдем-то?
— К Сретенским воротам.
Пошли мы, а путь неблизкий. Поляки конные, оружные, по всему городу разъезжают, за народом приглядывают. Людей же московских на улицах мало, да и те угрюмы и неприветливы.
— Поляки в Китае городе и в Кремле укрепились. Словно в осаду готовятся сесть: все пушки с Деревянного города сняли и велели нести их в Кремль и в Китай.
— А и здесь, на Белой стене, вроде меньше стало пушек.
— Значит, и отсюда поснимали.
Идем далее. Настёнка говорит:
— Помнишь того ляха, что на Иринку напал, а ты у него Иринку отнял?
— Помню, — говорю. — Как не помнить. Это Блинский. Мы с ним еще в Цареве Займище зернью играли.
— Так он доигрался. Казнили его.
Тут в самый раз достигаем мы ворот Сретенских. Там народу много, все на ворота глядят и крестятся. Гляжу и я: Боже милостивый! На воротах, прямо под образом Пречистой Богородицы, прибиты гвоздями две отрубленные руки человеческие.
Испугался я, перекрестился.
— Что же это, — говорю, — Неужто поляки живого человека заклали, аки филистимляне? Зачем под Божией матерью такую мерзость прибивать?
— Я же говорила: страшно станет. Это Блинского руки. Отсекли ему и руки, и ноги, а остальное сожгли живьем.
— За что его так?
— Поставили его ворота стеречь, а он напился пьян и стал из пищали стрелять.
— Ну, это дело пустяковое. Разве за такое руки рубят?
— А его не за то казнили, что стрелял, а за то, куда целился.
— Куда же он целился?
— Не смею вымолвить.
И договорила мне на ухо шепотом:
— В образ Пречистой!