Всю дорогу домой мы ругались. Правда, если быть точнее, ругалась я, пытаясь хоть как-то зацепить Пашу, а он, не обращая на меня никого внимания, крутил руль. Не выдержав такого игнора своей драгоценной персоны, я назвала его «петухом». Вот тут Паша среагировал. Резко дал по тормозам, остановил машину и, ни слова не говоря, вытащил меня на тротуар. Сев обратно, развернулся и уехал, оставив меня одну посреди плохо освещенной улицы.
Это по-началу мне показалось, что Паша уехал, но оглядевшись по сторонам, я заметила его внедорожник за поворотом. Он, выключив фары, наблюдал за мной. Ну, мало ли я опять во что-нибудь вляпаюсь?
Рыдать и жалеть себя несчастную перехотелось. Громко выругавшись в его адрес, и до полного своего удовлетворения показав средний палец затихорившемуся Кастету, я гордо зашагал в направлении дома. Паша же с выключенными фарами тихо поехал за мной. Провожатый, блин! Дойдя до пункта назначения, я до кучи подразнила его, по-детски высунув язык. Ну, а потом, как бы мне не хотелось со всего размаху ляпнуть дверью, показывая всё своё «фи» Пашеньке, сбавила обороты. Чувство самосохранения притупило задетую гордость.
Не дай бог, мама проснулась бы и увидела меня в таком полуобнажённом виде, да ещё в рубашке брата! Простым ответом: «ничего», я бы не отделалась. Так что пришлось тихонечко закрыть дверь и на цыпочках красться в свою спальню. А там уже, уткнувшись в подушку, голосить в три ручья.
Вот так и уснула лицом в подушке, жалея себя бедную и несчастную, всеми не понятую и покинутую. Хм… Всхлипнула от горя.
Моё пробуждение принесло мне ещё один неприятный разговор.
Проснулась резко. Будто обухом по голове получила. Но с постели сразу не подорвалась, и, не открывая глаз, пыталась кожей поймать пристально-блуждающий по мне взгляд. Чьи-то глаза медленно изучали моё тело, ползая по ногам, бёдрам, ягодицам… В общем, по всему, что было открыто для их обзора.
Лежу и думаю: «Кто так смотрит?». А тут ещё вспомнила, что на мне со вчерашнего вечера только рубашка брата и больше ничего. Я не укрывалась одеялом.
Да, блин, какой одеяло⁈ Я лежу перед кем-то в кровати считай с голой задницей, и это не мать! Если бы это была родительница, то моё пробуждение было не таким тихим. Она сразу заорала, где я была и почему в таком виде.
Олег? Нет. Этот без стука в мой будуар не входит.
Малая сразу выпадает из списка подозреваемых. Мирка бы с разбега прыгнула на меня спящую, а не пялилась на старшую сестру.
Остаётся два кандидата. Брат и… он.
Слава? Да, нет! Он брат. Его глаза никогда так пристально не рассматривали меня. Но это было до вчерашнего вечера. Нет! Нет! Нет! Это не Слава.
Тогда Кастет? Что за бред? Паша сюда бы так просто не пробрался. Хотя… он бандит и вряд ли для него существуют какие-либо преграды.
Сглотнув слюну в пересохшее от волнения горло, я всё же резко подорвалась, прикрывая краями одеяла филейные части своего тела. И устремив глаза на незваного утреннего гостя, застыла в ужасе.
Брат!
В моей спальни был Слава. Он сидел в кресле напротив кровати. На одном колене у него лежала моя одежда, на другом сумочка, которую он придерживал ладонью, чтобы не упала. В серых глазах брата, продолжающих блуждать по мне, не было никаких эмоций. Разве что холод.
От брата реально веяло таким холодком, что моя кожа за мгновения покрылась гусиной, а сплит-система работа в режиме комфортной температуры. Так что морозило меня не от сбоев в технике. Тут же захотелось с головой укутаться в одеяло, только бы спрятаться от серых глаз Славы. И это не стыд. Я нутром почуяла, как изменилось отношение брата ко мне после вчерашнего. В нём словно что-то надломилось. И это что-то выворачивало наизнанку всю Славкину сущность. В нём больше не было братской любви. Вместо неё в душе Славы образовалась черная дыра, постепенно заполняющаяся другими чувствами. И эти новые, непознанные и необузданные чувства страшили меня. Особенно, холодный, но так жаждущий собственную сестру взгляд.
— Слава, я… — подала я голос, всё ещё надеясь хоть как-то исправить то, чему стала причиной.
— Молчи, — с обидным бездушием процедил сквозь зубы он, и сжал челюсть так сильно, словно его пронзила острая боль.
И я молчала, опустив глаза. Боялась даже пошевелиться. А мой мозг с каким-то оцепенением блокировал возникающие в нём дикие картины предполагаемого развития событий. И до дрожи во всём теле, я гнала страшные мысли, как это быть с родным братом. Вчера я сама стёрла эту границу, а сегодня молюсь, чтобы Слава не переступил то, что делает нас братом и сестрой. А ведь кожей чувствую, с каким трудом он борется с собственными демонами, тянущими его в сторону первобытного греха.
Я ведь даже не смогу ему противостоять, если он сорвётся! Не смогу… А потом? Что будет с нами потом? Кем мы станем друг для друга?
Господи, что я наделала. И слёзы потоком хлынули по щекам.
— Хватит, Рита. Только не плачь, — шепчет Слава, как всегда не выдерживая моих слёз.
Его голос теплее. Такой родной и близкий. Хочется броситься в объятья брата. Прижаться к нему, как и раньше, в поисках защиты. Но я боюсь. Всё ещё боюсь саму себя, нового его и всего того, что страшной вспышкой мелькнуло между нами. Мы уже не дети. Давно не дети. И любое прикосновение, кроме братских утешительных объятий, как шаг в бездонную пропасть, из которой не будет пути обратно.
— Прости, пожалуйста, прости, — еле слышно тараторю я.
Наверно, впервые в жизни я искренняя в своих словах. Не лгу, не загибаю пальцы на удачу. Я признаю свою вину.
— Рита, — устало со вздохом говорит брат, будто ему что-то мешает, что-то сдавливает грудь, — ты представить себе не можешь, что я пережил вчера. Что я чувствую сейчас. И как мне больно, сестричка. Ну, в кого ты такая? В кого, Рита? В тебе столько глупости и безрассудства. Ты хоть понимаешь в какие опасные игры играла и с кем?
Боюсь ответить, и боюсь кивнуть. Боюсь, что мой малейших писк приведёт Славу в бешенство. А ведь раньше я даже и не предполагала каким жестоким он бывает. Всегда само спокойствие. Всегда уравновешен. А теперь? Теперь в когда-то родной теплоте я чувствую угрозу. Сильно-сильно зажмуриваю глаза и молчу.
— Ты думала, что просто танцевала? — продолжает брат. — Рит, у Жоржа просто не танцуют. Там все девки продаются. И тебя продали бы. Только я сказал: моя, не трогать. Я ж не знал, что ты сестра. Увидел, как танцуешь. Захотел, да всё некогда было. Приду — тебя нет, уйду — появишься. Вот и расходились наши дорожки до вчерашнего вечера.
Шумный вдох и почти со стоном выдох, режут меня по живому, но смелости поднять глаза на брата всё равно не хватает. А ему больно. И я уже всем своим естеством ощущаю эту боль, удавкой стягивающую мне горло, рыданием перекрывающую кислород.
— Там комната есть в подвале, — осекается на полуострове Слава, будто самому тошно от того, что сейчас он мне говорит. — Рит, там всё жёстко. Очень жёстко, понимаешь?
Жёстко? Как жёстко⁈ О чём это он? Поднимаю глаза и вижу все ответы на свои пока не заданные вопросы. Господи, я совсем не знаю своего брата. Нет. Я знаю Славу, но абсолютно не знаю мужчину сидящего напротив меня. За так родным сердцу образом старшего брата, вырисовывается настоящий хищник. Я даже не могу себе в полной мере представить эту комнату. Нет, я краем уха слышала о ней. Девочки шептались, но то что там происходило было скрыто за семью печатями. Лика тоже молчала. Да она и в лице менялась, если я задавала неугодные вопросы о… О том, кто клиенты в этой комнате и почему после них девочек долго нет.
— Что там? — еле шевелю губами, смотря на каменное лицо брата.
— То, что не каждая выдержит, — отвечает он. — Рита, особые клиенты Жоржа платят огромные деньги, чтобы там развлечься. Согласия у девок не спрашивают.
— И ты там был? — с осторожностью задаю так пугающий меня вопрос.
— Несколько раз.
Стало мне ответом, оборвавшим сердце куда-то в область желудка. Мой брат извращенец. Садист или мазохист? Но ведь и я не лучше. Тогда с Пашей. Это тоже выбивалось за рамки нормальности, а я кайфовала. И что мой брат тоже такой сумасшедший? Или жестокий? И не сорви он с меня маску, чтобы было? Они с Кастетом потянули меня в ту комнату, жёстко драть вдвоём? Да ну нафиг! Паша не такой. Стоп! Я и брата таким не считала, а он комнатки для садомазо посещает. Нервишки там щекочет, что ли? Вряд ли, хлеща девок плёткой будешь на расслабоне.
— Ты…, — еле ворочаются языком от шока. Не каждый день узнаешь о таких интимных тайнах родного брата.
— Я Лику туда заказывал. Она сама предложила. И было это по обоюдному согласию, — он запнулся, словно мысленно подбирал слова в своё оправдание. — Рита, но это со мной без особой жести, а с другими нет. Я знаю, что там происходит и кто постоянно пользуется этой комнатой. Ты туда не попала только потому что я запретил. А ещё торги отметил, — огорошил меня Слава.
— Какие торги? — округляю в недоумении глаза, но уже начинаю представлять себе невольничьи рынки колониальной Америки, и на душе сразу становится поганенько.
Дикость какая-то! Мы же живём в современном мире, где давно победили свобода, равенство и братство. Или все эти лозунги об идеальном обществе так и остались на уровне утопии? Похоже, я совсем не знаю этой жизни. Да, и как её познать, когда тебя укутывают от неё в кокон из постоянной заботы, ограждая от всего, что может навредить. Иногда я вырываюсь из искусственно созданного родными вакуума комфорта, чтобы прочувствовать все прелести свободы. Вот только из-за своей неопытности и вздорного характера вечно вляпываюсь в какое-нибудь говнище.
Твою ж мать! Хотела просто танцевать, а меня едва не выставили на торги. И снова спасибо брату. Отвёл беду своей заботливой рукой. Правда, есть один нюансик. Когда Слава покровительствовал мне, он в душе не знал, что за красотка вертит задом на пилоне. И вот маски сорваны. Девушка, которой он собирался овладеть — младшая сестра, но от этого желание брата не угасло. Оно продолжало теплящимся огоньком мелькать в серых глазах Славы, держа меня в каком-то затяжном напряжении. Вроде не злиться и говорит с привычной мне уверенностью, но голос низкий, хриплый, возбуждённый. И дыхание… Слава специально сдерживает его. Он сам страшится всего того, что с ним происходит.
— Торги, Рита. Кто даст больше, тот и хозяин, — и отвёл помутневшие от преступной страсти глаза. — Ну, что, сестричке, хочешь ещё там потанцевать?
Не хочу. Больше не хочу. Дотанцевалась уже, хватит. Шумно вздыхаю, боясь пошевелиться, чтобы ненароком не спровоцировать родного брата на воплощение в реальность его недавних эротических фантазий с Красоткой Марго. Всё-таки эта грань между нами размыта и, наверное, как прежде уже не будет никогда. Только бы её не переступить. Пусть потеряла свою чёткость, но всё ещё напоминает нам о вековом табу.
Грани, границы, линии, пропасть… Всё это лишь условные определения того, что нас разделяет. В реальности люди легко переступают через любой запрет. И только самые сильные способны противостоять искушению обрести настоящую свободу от морали, нравственности и законов. О всего того, что придумало некое наивысшее существо, чтобы хоть как-то упорядочить человеческую жизнь…
Я слабая, а Слава сильный. В нём есть несгибаемый внутренний стержень. То, то делает мужчину мужчиной. То, что даёт его слову крепость алмаза. Но, в тот момент, мой брат не выдержал и позволил эмоциям взять над собой верх. Буквально в какие-то доли секунды Слава рванулся ко мне, схватив своей пятерней за затылок, притянул к себе. Притянул так близко, что я лишилась всякой воли к сопротивлению в его стальных объятьях. Его холодные серые глаза, пульсируя в такт моему испуганному сердцу, застыли на моих глазах. Желваки на челюстях брата нервно ходили, а тяжёлое горячее дыхание обжигало лицо. Слава напомнил мне вампира, вот-вот готового впиться в мои губы голодным поцелуем и до дна всю меня испить.
— Ты больше не будешь танцевать, и не будешь общаться с этой шлюхой Ликой, — дышал уже знакомой яростью брат, сдавливая болью мой затылок и запутывая пальцы в моих волосах. — И ещё, что за мужик избил парней убка Риккардо? И куда ты с ним ездила?
Моя подружка Лика была мне совсем не подружка. Это она предложила мне попробовать свой танцевальный талант у Жоржика. Знала тварь, что там происходит и нарочно притащила меня туда. С какой целью? А просто так. Не всё же таким, как она, страдать от мужской похоти. Не вышло. Князь наложил своё «право вето» на тело приглянувшейся ему Марго. Потом таскала меня в «Каракатицу», надеялась, что хоть там меня отымеют хором голодные до девок моряки. Опять облом. Хозяин бара не дурак. Видел меня всего один раз в компании Князя и губера на боях без правил и запомнил. Так что куда не кинется Лика Великий Комбинатор везде пролетает, как фанера над Парижем. Терпела бедняжка меня аж несколько месяцев, пока Риккардо не объявился. Подружка ему и слила ненавистную представительницу золотой молодежи. Ещё и выманить из безопасного района пообещала, что, кстати, сделала. На кидалась со мной в баре и свалила, типа, в сортир, а сама за углом наблюдала за своим маленьким триумфом. И опять все её планы по мокрому месту пошли. Нарисовался какой-то мужик и раскидал моих похитителей. Подружка в глубокой печали. Лица моего спасителя не видела. Спиной к ней стоял. Машину тоже не разглядела. Темно было, да и быстро уехали. Расстроилась? Очень. Ещё больше расстроилась, когда Князь за вещами сестры в стриптиз-клуб заглянул и поволок в ту комнату полезное с приятным совместить. Мой брат далеко не дурак и откуда ноги растут сразу понял.
Лику жалко. Хотя, наверное, мне не стоит её жалеть, а кошки всё равно скребутся на душе, когда про неё вспоминаю. Она знала моего брата с не лучшей стороны и осознано пошла на эту аферу. Но, в данный момент судьба Лики меня мало волновала. Взбешенный не совсем нормальной ревностью брат требовал правды, а я небезосновательно боялась её говорить. Перебьют ещё друг друга! И я соврала. А что ещё мне оставалось? Сказать и трястись от страха, что в их разборках кто-то погибнет. Кто-то близкий. Кто-то любимый и… самый лучший. Я не могла потерять ни Славу, ни Пашу. Не могла. Вот и врала, задыхаясь от безысходности в руках чужого мне Князя, но такого родного старшего брата.
— Я не знаю его. Не знаю, Слава. Он просто помог мне и всё. Просто помог, — давилась я слезами, дыша через раз.
— Он был русский, — рычит брат, хищно прищуриваясь, будто так сможет распознать мою ложь.
— Нет. Просто знает наш язык, — продолжаю лгать, и набравшись смелости упираюсь руками в его тяжело вздымающуюся грудь. — Русский, украинец, поляк, болгарин. Кто угодно, Слава. Это мог быть кто угодно. Он просто довез меня домой и всё.
Глаза брата темнеют. И чтобы сломить моё сопротивление, он резко прижимает меня к себе. Ещё никогда мы не были в физическом плане настолько близки друг к другу, как в эти опасные мгновения. Его губы почти соприкоснулись с моими. Ещё чуть-чуть и он бы поцеловал меня, но какая-то невидимая сила отогнула эти противоестественные порывы. Слава грубо швырнул меня на кровать, и по-бычьи дыша медленно отступил к двери.
— Я ничего не скажу матери про твои танцы нагишом, — давясь словами, заговорил он, — но и ты помалкивай.
И вышел.
О чем мне следует помалкивать, я уже поняла. Да, и как вообще, можно заикнутся о резко возникшим нездоровом влечении родного брата к сестре? О таком действительно лучше молчать и лишний раз не провоцировать Славу. Ему и так сейчас тяжело. И опять во всём виновата Я.