Часы… Дни… Неделя… моего полного одиночества. Сижу в своей комнате и носа не кажу. Стыдно? Нет. Просто не хочу встречаться с домочадцами. Исключение составляет лишь Мирка. От неё уж никуда не спрятаться. Из-под земли достанет. Да, и до луны до прыгнет при желании. Так что редкие визиты моей младшей сестры немного скрашивают моё одиночество, отвлекают от дурных мыслей.
А мысли, и вправду, были дурнее некуда… Всё переваривала в своём мозгу события недельной давности, пытаясь оправдать и себя, и брата, и ЕГО. И каждый раз, окунаясь с головой в мысленный вертеп, понимала, что причиной всему моё безрассудство. Будь я хоть немного ответственной, такого бы не случилось. Я не танцевала бы голой в стриптиз-клубе, и мой брат не воспылал ко мне нездоровой страстью. Да, и с Пашей всё сложилось бы по-другому. Прояви я сдержанность в нашу первую встречу и, быть может, его отношение ко мне было бы серьёзнее. А тут я сама всё испортила, прыгнув в койку, считай, к малознакомому мужику. Вот как он теперь должен меня воспринимать? Явно для Паши я не лучше какой-нибудь конченой шлюшки, годной только для ни к чему необязывающему траху.
Вот хоть вой в три ручья! Что, кстати, я и дела, лёжа на кровати и смотря в измазанную тушью подушку. Хрюньдель я! Неделю не умывала лицо. А зачем? Слёзы и так его хорошенько умыли.
Пару раз заходила мама. Взволнованно интересовалась, что случилось. Но получив от меня грубый ответ: «Ничего!», вздохнув, закрывала дверь. На втором плане, кстати, я отчётливо слышала поддакивающий бубнеж её муженька.
— Оленька, ну, что ты с ней возишься? Рита уже большая девочка. Сама разберётся со своей демонстративной дурью.
Моя хандра для Студента была ни что иное, как очередная блажь. Вот захотелось мне подурковать. Лежу и дуркую, специально привлекая внимание к своей несчастной персоне. Хотелось тявкнуть и ему что-нибудь обидное, но смолчала, прикусив язык. Видно, в этот раз на меня действительно напала прям клиническая депрессия. Все симптомы на лицо, как по учебнику. Безразличие к внешним раздражителям, угнетенное состояние и полнейший упадок сил. Даже улыбнуться тяжело, не то что рукой на любимых родственников махнуть. А ещё мне начхать, как я выгляжу. Собственного отражения в зеркале избегаю, чтобы, ни дай бог, не встряхнуться от чумазых красот. Чего, кстати, совсем не хочу. Пока мне и в таком удручающем состоянии удобно.
Удобно себя несчастную жалеть…
Жалею… Жалею. И тут до моего жалостливого кокона из не первой свежести постельного белья доносятся голоса. Не просто голоса, а целая какофония из голосов, в которой громче всех визжит мамин.
И визжит она:
— Убью! Я тебя убью!
Студент, как всегда, на втором плане повизгивает. Жену защищает подкаблучный муженёк. Стеф там тоже что-то вякал, но тут же то притухал, то взрывался, разлетаясь эхом по коридорам. И голос брата, словно сталь, резанул слоёный пирог из истеричных звуков.
Тишина. Долгая, звенящая, прощупывающая тишина повисла во всём доме, уступая ведущую партию уже знакомому мне мужскому голосу. Паша⁈ Он здесь!
Пулей выпрыгиваю из постели и, шлепая босыми ногами по кафелю, бегу на первый этаж. Моё состояние не стояния, как рукой снимает, стоит только услышать его низкий с намёком на хрипотцу голос. Сбегаю по лестнице и, подкравшись к дверям гостиной, замираю, вслушиваясь в каждое слово любимого.
— Да ладно, ты обиделся? Реально, что ли? — это Паша обращается к мамкиному муженьку. Тот дуется, словно клоп, и глазками бегает по всем присутствующим. Поддержку ищет, бедняжка. — Ну, подумаешь мои парни немного бока помяли и фэйс подправили. Во беда⁈ Если бы я на каждого костолома обижался, так маслята мне с горстями отсыпать не успевали.
— Немного⁈ — завопила мама, напирая на отступающего от её живота Кастета.
— Воу! Воу! Княгиня! — поднимет руки вверх приофигевший Паша, косясь на пузо бывшей партнёрши по чёрному бизнесу. — Придержи, родная, коней! Мы с твоим хахалем уж как-то сами разберёмся. Хля ты лезешь в мужские разговоры? Да тебе сейчас не о том беспокоиться надо, — намекает он на мамино положение.
— А о чём⁈ — взвизгнула родительница, ловко выхватывая из руки Олега пистолет и направляя его на Пашу. — Вот сейчас грохну тебя и беспокоиться больше не буду.
Это мама сказала с настоящим оскалом хищницы. Побледнел не только бывалый бандит, но и все присутствующие в гостиной. Особенно, перепугался Олеженька, осторожно потянувшись за вырванным секунду назад у него пистолетом.
— Оленька, любимая, не нервничай, — шепчет Студент. — Отдай мне оружие.
— Да, да, Княгиня, отдай своему мужику железяку, пока делов не наделала — вмешался Паша.
Он, конечно, не впервой смотрит в упор дула пистолета, но нервишки-то всё равно шалили. Желваки на челюстях заходили, и руки сжались в кулаки. Вспомнил что-то неприятное Пашенька.
— Отдам, когда он уберется из нашей жизни раз и навсегда, — прошипела мать, сверля недруга, как мне показалось, ещё большем убийственным взглядом, чем тысяча пуль. — А уберётся он из неё только ногами вперёд.
Капец. Мама разозлилась. Нет! Она в ярости. Если сейчас не произойдёт чудо, то Паша точно уберется из нашей жизни вперёд ногами, в ковре и в багажнике автомобиля отчима. Там попросторнее и такая туша поместится. А потом на корм рыбам где-то в открытом море. И только собралась взять на себя роль Чуда в перьях. В моём случае, заспанного хрюнделя. Как снова вмешался брат.
Он спокойно подошёл к психующей матери. Так же без эмоций забрал у неё пистолет. И, вернувшись, сел обратно в кресло. Никто даже не вякнул. Только Кастет одобрительно кивнул в его сторону. Мужик, одним словом!
— А теперь поговорим без драматизма, — без каких-либо намеков на злость в голосе сказал Слава, но я отлично видела из своего укрытия, что вся эта нервозная обстановка немного на него давит. Особенно, мама срывающаяся частенько на скандалы. — Кастет пришёл сюда не просто так, а по делу и по моему приглашению.
Мама хотела взбрыкнуть, но во время обнявший за плечи Олег, потушил её разгорающийся пожар негодования. Промолчала, скрепя зубами, и вместе с мужем отошла к дивану. Усевшись поудобнее, как только возможно в её щекотливом положении, закинула высокомерно нос. Мол, я слушаю, но знайте, что терплю! Тем временем Паша достал из кейса, лежащего на барной стойке, какую-то тетрадь грязного коричневого оттенка и, повертев чуть ли не над головой, гордо её продемонстрировал.
— И что это твой школьный дневник? — первой само собой не выдержала мать.
— Обижаешь, Княгиня, — одарив её лучистой улыбкой, сказал Паша. — У меня его, вообще, не было.
— Оно и видно, что ты школу стороной обходил, — буркнула обожаемая им женщина.
А Кастет продолжил.
— Это дневник Диего Ромеро де Моро, испанского идальго и участника конкисты. В 1542 году Диего вместе с небольшим отрядом откололся от экспедиции Франсиско де Орельяна и сам отправился на поиски Эльдорадо. Судя по дневнику, ему это удалось.
— Беру свои слова обратно, — хохотнула сарказмом ярая ненавистница Паши, услышав знакомые ей со школьной скамьи слова.
Конкиста — завоевание Америки. Уму непостижимо! От куда у Кастета дневник конкистадора? Хотя, зная чем он занимается, могу предложить, что такой артефакт попал к нему в руки не совсем законно. А мама, кстати, хоть и изображает из себя саму невозмутимость, но глазки-то загорелись. Мозг уже выстроил любимую цепочку маминых жизненных ценностей: дневник, конкистадор, конкиста, Южная Америка, Ацтеки-Инки-Мая, ЗОЛОТО! Так что дальше Паша мог не распинаться, его драгоценная Княгиня додумала всё сама. И тут же на лице мамы мелькнуло сомнение. Слишком баснословные суммы пляшут в её мозговом калькуляторе, чтобы это выглядело правдоподобно.
— Хочешь сказать, что дневник пятьсот лет никто не читал и ты первый нарушил его девственность? Кастет, не смеши меня, — озвучила свои сомнения мама. — Эльдорадо — это миф и только. Сказочка для жадных дураков.
— Может, миф, а, может, и правда, — пожал плечами Паша и положил дневник на край барной стойки. — Но мы не узнаем это, пока сами не увидим. Только мне, да и не мне одному, сдаётся, что это не фуфло. Дневник хранился в усыпальнице рода де Моро, и написан он на латыни. И ещё, — он быстренько достал из кармана золотое украшение округлой формы, больше похожее на амулет, и протянул его моей матери. Студент привычно метнулся и уже через секунду услужливо подал золотую безделушку жене. Сам при этом громко присвистнул. — Это было в усыпальнице Диего де Моро. — Пояснил Паша, наблюдая как Княгиня и её муженёк рассматривают украшение.
— Похоже на культуру ольмеков. Голова ягуара, — по-профессорски сощурился Олег. — Нам такие попадались на затонувших галеонах.
— Похоже, но не они, — внесла свои коррективы мама. — Линии чётче и, посмотри, — провела она пальцем по голове, — изящнее, что ли. Это точно было в усыпальнице?
Оторвала от украшения свой изучающий взгляд Княгиня и, сведя брови к переносице, выжидательно буравила глазами бывшего партнёра. Будто хотела увидеть подвох, пусть не в словах, но хотя бы в действиях. В его последовательности. И расстраивалась, ничего не находя. В этих поисках мама останется не в удел.
— Да, — уверено ответил Паша и, кивнув на дневник, добавил. — Зарисовка этой вещицы есть и в дневнике Диего.
— Чего ты хочешь, Кастет? — с какой-то обречённостью и болью спросила она, плавно возвращая взгляд на золотой артефакт. — Только не говори, что пролетел тысячи километров по доброте душевной. И не лей в уши про соскучился, Княгиня.
— Так должок за тобой, — напомнил о старых косяках бывшей партнёрше Паша.
— Кастет, я по своим долгам расплатилась рыжиком немецким.
— Это ты от меня откупились, Княгиня, а не от Хозяина. Знаешь чего ему стоило придержать братков кинутых тобой? Так что, Оленька, ты в дерме по самые помидоры, — и осклабился, как заправский хищник, дожимая до паники невозмутимую Княгиню.
— А я грешным делом подумала, что это ты, Паша, за меня вписался перед братками. И сорока на хвосте приносила, как Кастет мясорубку на сходке устроил. Если бы не Хозяин тогда, то бока тебе пикой пощекотали, или девять граммов ко лбу примерили, — оскалилась в ответ мама.
До её панических настроений было, ох, как далеко! Не на тот хвост давил Кастет, поэтому пропитанная цинизмом Княгиня так комфортно себя чувствовала в его обществе. Тем более, как я поняла, глядя на ухмыляющуюся мать, она слишком хорошо знала бывшего партнёра и даже в интонации его голоса улавливала блеф. Наверно, в этом мы с ней и похожи. Мы видим мужчин насквозь.
— Хорошо, допустим я должна твоему Хозяину. Разберёмся с этим, — и наклонив голову набок, кокетливо добавила, — договоримся. Но вот объясни мне, Кастет, где в цепочке «Эльдорадо — списание долга» присутствую Я? Неужто твой Хозяин так истрепался, что сам не в состоянии снарядить экспедицию? Нет, — с видом сытой кошки ухмыляется мама, продолжая разносить в пух и прах самоуверенность Кастета. — Наш Хозяин хозяин паровозов с пароходами. Ну, очень богатый дядька и мой долг для него всего лишь пшик, не требующий особого внимания. Так что гонишь ты тут чё-то, Кастет. Ох, и гонишь, родной. Сам решил Эльдорадо найти, а денег не хватает. Вот и припёрся ко мне про долг задвигать, — и грузно поднявшись с дивана, впервые без помощи Олеженьки, уже с уверенным видом сказала. — Знаешь что, Паша Катет, иди ты в свою Эльдораду сам и желательно там и останься.
— Ладно, Оль, не с того начали, — напрягся Кастет, испугавшись, что Княгиня решит окончить и так затянувшуюся аудиенцию.
— Да, что ты? — вскинула бровь мама, по Станиславскому изобразив удивление.
— Не прав, признаю, — сделал шаг к ней Паша, но тут же отступил обратно. Лицо мамы исказила такая гримаса презрения, что Кастету стало не по себе. Он шумно выдохнул, прежде чем продолжить свои уговоры. — Я не долги приехал списывать, а с предложением. Димка… Хозяин, — тут же поправил он себя, будто этот страшный мужик его услышит. Или специально для солидности так осекся? Всё-таки иметь в друзьях такого босса боссов огромная плюшка в карму. Только мамой и всеми присутствующими это спланированная оговорка должным образом не была отмечена. — В общем, тема с Эльдорадо принадлежит Хозяину, но сам он ей заняться не может. Жена у него на сносях. Вот-вот родить должна. Он мне предложил поучаствовать под процент пятьдесят на пятьдесят. За хозяином полная материальная часть, а за мной организация и подборка кадров. В общем, от моей доли тебе половина. Всё по-чесноку, Княгиня. Не кину, — это Паша уже в упрёк маме сказал, как бы лишний раз напомнил почему она пузико греет у чёрта на куличках, а не в Париже, например.
— Ты, Паша, ослеп? Я тоже на сносях! — взвизгнула она недовольно.
Наверно, впервые в жизни мама пожалела о своём положении, а то бы рванула по джунглям, как по белорусским лесам, бегать.
— Ну, почему ослеп? Вижу, — и его глаза теплеют, опускаясь на живот моей матери.
Ревность — это самое подлое чувство живущее в человеке, и оно прочно поселилось в моей душе. Никогда ничего подобного не испытывала. Даже обида на мать растворялась в накативших волнах зависти. Он её любит. Любит! Смотрит на мою маму, как на божество, готовый упасть перед ней на колени.
Ну, чем она его зацепила? Красотой? Да, моя мама красива, но она уже прочно стоит на пороге своего увядания. А ещё эта не к месту беременность прибавила ей морщин. Лицо приобрело нездоровый серый оттенок, сменяющийся то бледностью, то зеленушкой. В зависимости от маминого физического или психического состояния. Все девять месяцев Княгиня то блюёт, то скандалит. Или, может, мамин характер стал для Паши якорем? Сомневаюсь. С ней смог ужиться только подкаблучник Олеженька. Мама привыкла всё контролировать и распоряжаться чужими жизнями. Я задыхаюсь рядом с ней, представляя, как её руки затягивают удавку на моей шее. И не вздохнуть свободно, и не сбежать от её контроля, и не спрятаться от вездесущего взора. Она так же тиранит и своего муженька. Только Студент или ослеп от своей любви, или действительно с мамой из-за денег. Она богата. Хотя, и Олеженька не бедствует. И всё равно терпит капризы взбалмошной бабёнки. Похоже, это всё-таки любовь.
Ладно этого понимаю, а Пашу нет. Мне говорит, что семья не для него, а сам с таким умилением рассматривает её раздувшийся живот, что хочется наброситься на него с кулаками. Мне, значит, таблетки глотай! Ублюдки ему не нужны, но деток с Княгиней заимел бы с радостью. Вот как здесь не вспылить? Да так, чтобы дом сотрясся от моего гнева. Но, я стояла за дверью и тихо глотала обиду, изнывая от бушующей во мне ярости. Радовало лишь одно, оно же давало мне надежду. Как бы Паша ни любил мою мать, она никогда не снизойдёт к нему.
Люди, как магниты, и притягиваются к друг другу только противоположности. Нам с Пашей просто нужно больше времени. И желательно подальше от вечно раздражающей матери.
— Оля, всё понимаю, — разводит он руками, — вот поэтому и договаривался с твоим сыном.
— Что⁈ — заорала мама, выпучивая глаза.
«Ну, — думаю, — сейчас и любимчик отгребет по-полной!».
Но, нет. Слава отделался лишь эмоциональным всплеском и то коротким. Мама повернулась к сыну, глядя на него в упор, и всем своим видом демонстрируя, что ждёт объяснений.
Скандал любимому Славику родительница и не собиралась закатывать. Он же мамина гордость! Да, и мой брат не спешил оправдываться. С только ему свойственной невозмутимостью Слава поставил её перед свершившемся фактом: «Мам, всё уже договорено». Другими словами, делай что хочешь, мамочка, но твой сынулька взрослый мужик и сам всё решает. В принципе, как всегда. Мой брат никогда ни с кем советовался. Только его решения, только его мнение, и только его жизнь. Вот прям весь в маму!
— Ты знал? — это уже вопрос Олеженьке и мама подозрительно спокойна.
Вот как затишье перед бурей.
Стеф только почувствовав, что запахло жаренным, ретировался на безопасное расстояние от эпицентра намечающегося скандала. То бишь свалил на веранду, плотненько закрыв за собой стеклянную дверь. Друг Студента, вообще, не переносил выяснений отношений. Он и с моей крестной расстался легко и спокойно. Тётя Света просто ушла, а Стеф просто забыл о том, что она была в его жизни. Ей вот только не забыть. Премиленький карапуз стремглав носится по квартире и улыбаясь зовёт её «мама». Да, ещё и на Стефа похож. Это залёт, товарищи! Но самый любимый тёткин залёт.
— Оля, милая… Я… я знал, но… Нет. Я догадывался и…, — сбивчиво оправдывался Олеженька, поглаживая плечи жены, как отвлекающий манёвр.
Правда, маму уже начинало распирать от злости. Её лицо покрывалось пунцовыми пятнами. Заметив это не слишком красивое преображение супруги, Студент тут же перестал мямлить и перешёл к уговорам, напоминая, что ей нельзя нервничать. Доктор же запретил. Никаких потрясений.
Да, блин, каких потрясений⁈ Тут маму, считай, кинули. И кто? Родной сын. И как? Договорился за её спиной с врагом. Ещё и проценты обсудили. И муженёк хорош. Знал, и молчал.
Мама была на волосок от нервного срыва. И вернуло ей душевное равновесие не нытьё Студента, не влюбленные гляделки Паши и не пропитанный холодностью взгляд взрослого сына. Она выдохнула весь свой гнев, когда увидела меня, стоящую у аквариума и опускающую в воду дневник испанца.
А что? Они тут в экспедицию намылились, а меня по-бороде, значит? Ну, уж нет! Еду с ними, или эти пережившие пятьсот лет бумажки найдут своё последние пристанище в аквариуме с маминой золотой рыбкой. Да, я стерва! Ни мне, так никому.
— Рита, — шепчет мама, мотая головой.
И тут же все переключают своё внимание с истерик беременной женщины на её не менее эксцентричную дочь. Вот это эпичный момент! Студент побелел. Паша громко ругнулся матом. Даже у Славы с лица схлынула вся его хваленая невозмутимость. Похоже, я двигаюсь в правильном направлении, по миллиметру приближая дневник к воде. Вот уже и рыбка подплыла полюбопытствовать, что это там такого большое ей сейчас обломится.
— Змейка, отдай тетрадочку дяде Паше, — хрипит Кастет, осторожно делая в мою сторону шаг, и тянет руку.
А я ещё на миллиметр вниз. Синхронный стон разлетается по комнате, от чего моя довольная улыбка становится ещё шире. Так нервишки потрепала, теперь можно немножко закрепить результат и озвучивать свои требования.
— Не отдам, — ехидничаю я и вожу уголком дневника туда-сюда у самой кромки воды.
— Рита, отдай дневник. Не дури, — вмешивается брат, а голос у него впервые дорожит, и взгляд устремлён куда-то поверх моей головы.
Он всё ещё не может смотреть мне в глаза. Даже прозвище, которым меня назвал Кастет, осталось для Славы не замеченным. Видать, брат сильно переживал все эти дни, забыв даже про такие простые человеческие потребности, как сон. Слава выглядел изрядно помятым, будто сутки на пролёт бухал не просыхая. Правда, запах перегара мой нос не улавливал. Поэтому я и решила, что братика мучила бессонница. Если в этой компании он ещё мог изображать крутого пацана с претензией на альфача, то с моим появлением это у него плохо получалось. Терялся всем известный Князь… Да, и на меня Слава больше так не действовал, как раньше. Осознав за эти несколько дней, какую теперь я имею власть над братом, моя зависимость перед ним бесследно испарилась. Такие чувство, что будто бы ярмо с шеи сбросила.
— Нет, — твёрдо сказала я, взглядом бросив вызов брату.
Мол, всё братик, кончалось твоё потакание мной. Сомневаешься? Тогда рискни и все узнают о твоей маленькой тайне. Мама расстроится… Очень расстроится, Слава.
Брат всё понял и отступил, отдав главную партию в решении назревающего конфликта Кастету с мамой. Студента не беру в расчёт. Он во всём поддакивает жене, и своего мнения у него я никогда не наблюдала. Как любимая жёнушку скажет, так и будет, а он поддержит. Как же без этого? А потом гордо скажет: «Это мы решили!». Тьфу, а не мужик!
Вот только мама сейчас ничего не решала. Ее мутило. Нервное напряжение спровоцировало новый приступ тошноты. И она пыталась справиться с ней, дыхательной гимнастикой. Вдох-выдох. Вдох-выдох… Вроде легче желудку, а желания прибить родную дочь не убавилось. Это я в маминых злющих глазищах прочитала.
Ну, и пофиг! Не в первый раз она меня так ненавидит. Переживём! Главное, чтобы Паша меня любил, а всё остальное для меня уже не имеет значения.
— Чё ты хочешь? — процедил сквозь зубы он вопрос.
Злой. Нет. Даже не злой, а в ярости! Аж кулаки до синевы в костяшках сжал. Но всё равно держится. Борется с ярко выраженным желанием размозжить дурную мою голову.
— Я еду с вами в экспедицию. И это не просьба, а уже свершившийся факт, — говорю я, смотря прямо ему в глаза. — И ещё тебе крупно повезло. Я в совершенстве знаю латинский.
Твою мать, если бы не кончик дневника почти коснувшийся воды, Паша со скоростью зверя рванулся бы с места и утопил бы меня в этом аквариуме. Столько бушующей ярости в глазах мужчины я ещё никогда не наблюдала. Даже мой брат в тот момент показался мне плюшевым зайчиком, по-сравнению с Кастетом. Наверно, я первая и единственная особь женского пола осмеливавшаяся испытывать на прочность его нервную систему, ставя свои смехотворные условия.
И всё же он сказал:
— Хорошо.