дугу и врезался прямо в застывшую улыбку протрезвевшего и
почти уверовавшего.
Не приспособленной к таким излишне сильным потрясениям
голове избиваемого показалось, что кухня, в которой она очути
лась, резко уменьшилась в размерах и стала медленно исчезать
из вида.
От этого он неожиданно заплакал.
Не от боли... Нет.
От стыда и нелюбви к собственной рассыпавшейся судьбе, от
жалости к себе, от неосуществимости даже самых простых же
ланий.
Он плакал, забыв о пришедшем к нему громиле.
Он плакал впервые за долгое время, плакал долго и бурно,
словно хотел выплакать всю свою случайно подвернувшуюся к
осуществлению жизнь.
Плакал без слёз, слёз не было, зато сопли и слюни текли ру
чьями, как и кровь из разбитого носа и обеззубевшего рта.
И тогда на него словно снизошло какое-то просветление.
И он воздел трясущуюся руку с коряво оттопыренным указа
тельным пальцем куда-то кверху.
-
Что я за сволочь! Господи, прости, прости меня! Господи,
почему я никого не люблю? За что мне это, господи? За что ты
меня так?.. Почему жизнь устроилась так невыносимо?..
А потом как-то быстро сник и уснул в луже натёкших из него
некрепких жидкостей.
В таком положении он был похож на снятого с распятия для
дальнейшего захоронения мученика, смятого и окровавленно
го, полуголого и в разорванных лохмотьях...
Проснулся от ужасной сухости во рту, когда в квартире уже
никого, кроме него, не было.
И почему-то помнил, что во сне он всё тянул куда-то руку с
оттопыренными пальцами и никак не мог их сосчитать.
Потом поднимал и тянул другую руку, и тоже никак не мог со
считать количество пальцев на ней.
Как ни странно, это занятие оказалось очень увлекательным.
На каждой руке пальцев почему-то каждый раз оказывалось
^
больше пяти.
^
Как ни загибал он корявые свои пальцы, а, и в самом деле,
CQ
получалось, что их можно было насолить, как огурцов, целую
^
трёхлитровую банку, и даже ещё останется.
С
Указательный, грозительный, подзывательный, очень боль